Название придумывается в конце

      Я думал, можно сказать, фантазировал, что когда-нибудь сосед с пятого сделает что-нибудь жутко ужасное, я буду напуган до усрачки и в бредовом порыве пойду плакаться к Киру. Он возьмет меня к себе жить, скажет, что всегда любил, набьет соседу морду, купит потом тазик мороженого, ну, порядок этих действий не принципиален… Но такое я мог представить. А вот обратную ситуацию — нет.       Иду с работы. Настроение по-прежнему прекрасное. И раздражители сегодня не раздражали, и утомители не утомляли, в общем, цветет и пахнет мой второй медовый месяц с работой. На фоне прекрасного проблемы с домом нетерпимости как-то меркнут, и ничего уже не ждешь. Однако ж.       На третьем этаже, подпирая изрисованные стены идеальными мышцами стены (ну, полагаю), сидит Кирилл. Сопит. Обнимает колени руками.       Казалось бы, какое мне дело. У нас не вышло никакой дружбы, даже просто приятельства, а сегодняшний выверт мне вообще мог аукнуться, да и может же взрослый человек в твердом уме и светлой памяти решить, что ему вот прямо сейчас надо посидеть в фирменных джинсах на лестничной клетке.       Я, как завелось уже, попытался тихонько пройти мимо, но… — Ром, — не «с четвертого этажа», ладно, — привет. — А…Привет, Кирилл. — Как… Как твои дела? Синяки прошли?.. — Как видишь… — А, да… Хорошо — Ну, ладно. Давай до встречи, — я сделал пару шагов к лестнице и уже оставил Кира за спиной. — Ром!.. — Да? -… — Кир? Ты что-то хотел? — Нет, ничего, извини. — Ладно.

***

      Лампочка в подъезде перегорела, надо бы заменить. Можно же совместить покупку с приятной вечерней прогулкой? Сказано — сделано. Собрался — ушел. Собаку что ли завести? Или, может, канарейку?       Кир сидел на прежнем месте, только теперь, когда его окружала темнота, он будто старался стать меньше и сжимался в комок, хотя выходило не очень при его-то габаритах.       Я чуть не споткнулся об него — не ожидал, что он останется на месте. Может, что-то серьезное случилось? Точнее, наверное, что-то случилось, но сейчас, думаю, я могу попытаться помочь хоть чем-то. Скажет, не надо, уйду, но если вдруг… — Кирилл, — не отвечает. Кладу руку на плечо, вздрагивает. — Кир, привет. — Привет. Который час? Чего так темно? — Уже почти девять. — Понятно, — и молчит. А руки уже побелели от того, насколько сильно он вцепился в свои джинсы. — Кирилл, все хорошо? Что-то дома случилось? Или дверь захлопнулась? — Нет, все нормально, — и отворачивается, занавешиваясь челкой. А дышит громко. Нервничает. — Я в магазин иду, тебе нужно что-нибудь? — нет, ну я тупой, кажется. Но смотрю на него, и у меня перед глазами щенок брошенный, ей богу… А пару дней назад казался то ли мерзкой вороной, то ли брехающей шавкой. Может, удар в нос поставил мозги на место? Или наоборот скособочил? Бедное мое сердечко во власти голубой и беспощадной симпатии, тебе достаточно лишь пары незлобных слов, чтобы забыть все гадости, которые этот человек сделал.       В таком веселом разговоре с собой я стоял и ждал ответа от Кира. Он не отвечал. Я немного приуныл и решил, что, наверное, сегодня звезды не одобряют разрушение стены между нами. Направился вниз. — Рома!.. — и оклик такой…почти злой, но больше досадный, как будто ему…стыдно? — Ром, извини, у тебя случайно нет фонарика дома? Не мог бы одолжить? На пару часов всего. Я верну. И батарейки новые куплю… -…Подожди, не так быстро. Фонарика все равно нет, извини. Но могу купить, я за лампочкой иду все равно. Но я собирался погулять, могу занести попозже, если не будешь спать. Мне показалось, он чуть слышно простонал. — Нет, спасибо, — да боже ж ты мой! Можно уже объяснить, в чем дело?! — извини, что задержал. Доброй ночи, — и руками голову накрыл. Ну все, до свидания. Что за выкрутасы? — Кир, — сажусь на корточки, — что такое? Чем тебе помочь? Я могу с телефона посветить…если нужно. Ты только не отмахивайся, я помогу, — н-да, на работе проще с людьми говорить, чем с ним, а я там все-таки не с дикторами работаю. — Давай на телефоне… — а голос тихий-тихий, как будто силы закончились разом, как будто устал терпеть, но не расслабился — сдался. — Хорошо, — включаю на телефоне фонарик. В слабый лучик попадает его лицо. Бледное, даже губы почти белые. Глаза…испуганные. Что же с тобой случилось? — Ты мне расскажешь, что такое? Я, конечно, посижу здесь с фонариком, но у меня зарядки осталось минут на тридцать… — Мой тоже сел… Я бы сам включил, если бы работал. Я и включал, пока не разрядился, думал, что все заработает до темна, а тут вот… Ром, я не могу назад войти. — Что там такое? — отметил про себя, что у меня дьявольски ангельское терпение. — Нет света… На телефон пришло сообщение, и фонарик мигнул. — Рома! — Тихо, тихо. Свет работает, все нормально… Кир, ты…темноты боишься? — Боюсь. Да, очень. Боюсь. Извини, что помешал. Ты можешь оставить мне фонарик, хотя бы на полчаса, пожалуйста, или на пятнадцать минут. Я потом что-нибудь придумаю, не знаю… Нет, ладно, извини, ничего не надо…скоро свет включат.А пока не включат, я не могу домой идти, понимаешь? Боюсь…да…боюсь… — Кирилл… — я поднялся, удерживая телефон в руке. Надо было, наверное, не так резко. Надо было, да. Но я опять не подумал прежде, чем сделать. Кир дернулся вслед, но с пола не встал, кажется, потерял равновесие и оказался на коленях. И в таком вот положении смотрит на меня своими невозможными напуганными глазищами. — Пожалуйста…       Выше моих сил. — Кир, я все еще здесь. Все хорошо. Я никуда не уйду. Свет на месте, смотри. Давай помогу подняться. Пойдем ко мне.       Он послушался. Даже не так. Он…повелся. Потащился. Как будто не человек, а кукла. И это не самое приятное ощущение. Я обнял его за плечи, но очень осторожно, второй рукой держал телефон, светил вперед, нам надо было преодолеть всего лишь тридцать ступеней. — Свети под ноги, пожалуйста, не вверх. Света слишком мало, и мне кажется… — он замолчал, но дернул рукой и схватил меня за футболку. — Хорошо, хорошо. Я понимаю.       Мы дошли за пару минут, но мне казалось, будто за несколько часов. Перед дверью пришлось остановиться и достать ключи. Чтобы не лишать Кира света, протянул ему телефон, но он не взял в руки. Я повернулся к нему и понял, что он зажмурил глаза. Это вызвало умиление и беспокойство. Я поторопился и открыл дверь. — Заходи.       Кир рванулся вперед, но на пороге остановился. Мне снова послышался стон. — Рома… Свет, где свет?! — А, извини, — я немного растерялся, и не сразу, но нашел выключатель. Отчего-то не просто включил, а ударил по нему, как будто это он был виноват в состоянии Кирилла. Кир коротко выдохнул и начал оседать на пол, я неловко его подхватил, кажется, задел какую-то обувь и слегка пнул тумбочку. — Стой, стой… Эй, Кирю… Кирилл, свет есть, стой. Потерпи немного. Давай, пойдем в зал. — Там темно…       Господи, тяжелый ты, лапа моя бедовая. — Ладно. Смотри. Сейчас я тебя тут оставлю, ничего? На минуту. Я включу свет в гостиной и на кухне, и вернусь. Подождешь? — Да…       В моей квартире никогда не горело столько ламп одновременно. — Ну все, Кир, свет везде. Идем? — Спасибо.       Я стоял рядом в коридоре, думая, что совсем уж перебарщивать не стоит, хотя хотелось усадить его на тумбочку, развязать шнурочки на кроссовочках, самому снять их с него, потом обнять за талию, и чтобы он непременно положил мне голову на плечо, и довести до дивана, там устроиться вместе, и чтобы он боялся отпустить меня. Да, знаю, наживаться на чужих страхах плохо, но ничего поделать с собой не могу. У кого-то в крови эритроциты, а у меня любовные романы. В действительности просто стоял и смотрел, готовый в любой момент подорваться, если бы вдруг он начал падать или что еще. Но Кир обошелся без моей помощи, только он был смущен. Мы прошли в комнату, я небрежно махнул рукой на диван. — Садись. Или можешь прилечь, если плохо? Сделать тебе чай или кофе? Хотя кофе вредно на ночь, — заткнись, Рома, ради всего святого! Какой кофе вредный?! — Ромашка. — Чего? — Да нет… — голос повеселел, но улыбка в нем была тусклой, — я ромашку завариваю, когда плохо. У меня дома есть, если тебя не затруднит… — А. — н-да, Рома, такого позора тебе еще не доводилось переживать в жизни, — не беспокойся, у меня тоже есть. Сейчас заварю. — Спасибо.       Я тоже пил ромашку. И мы не говорили в следующие несколько часов вообще. Но неловкости больше не было. Наверное, всю ее вытеснили мое смущение и капелька благодарности Кира.