Так спокойно и просто вступаешь в свои права:
Право ничего не доказывать, просто быть,
Быть собой неизменно, незыблемо, навсегда.
Быть счастливой. Смеяться. Не прятать огня. Любить.
Я невзлюбила Лину с первого взгляда: это факт, о котором знали все. С той самой первой новогодней ночи в квартире у Изабеллы, когда она повела себя со мной довольно грубо, а я ответила ей тем же. Об этом знала я, знала она, знали все девчонки из движения, знала моя одногруппница Алекс, и только Иза порой слишком понимающе улыбалась, глядя, как мы переругиваемся. Часто мне кажется, что она знает обо всём и обо всех куда лучше остальных. Какая всё же странная и непостижимая штука – жизнь. Если бы мне лет семь назад сказали, что мир может начать избавляться от половины населения, и мы ничего не сможем с этим сделать, я посмеялась бы и сказала, что кто-то перечитал фантастических романов. А если бы те же семь лет назад мне показали картинку моей сегодняшней жизни, я бы не смеялась, а послала к чёрту за такие шутки. Было бы слишком обидно, если бы в конце концов это оказалось неправдой. Последнюю запись в своём дневнике я сделала четыре года назад, потому что после моя жизнь стала такой, подробности которой лучше держать в памяти, а не на бумаге. Нарушать закон, постоянно проживая в общежитии академии, где в любой момент могут устроить обыск, назвав это плановой проверкой, и вести при этом подробные записи – не лучший вариант. Безопасность – её безопасность – превыше всего. … Она была безупречной. Идеальной. Неуязвимой. Тонкая линия бровей, ровное короткое каре, спокойная приветливая улыбка. Классические брюки, иногда джинсы, светлые рубашки – как вообще можно было носить их целый день, не испачкав и не измяв в первый же час? Даже порой растрёпанные волосы, в те дни, когда, как я догадывалась, она только перед выходом помыла их, не портили впечатление, создавая скорее ощущение осознанной нарочитой небрежности, которое очень ей шло. Она и к своей внешности относилась словно с оттенком такой же небрежности: отстранённо, даже, пожалуй, свысока. Как будто внешность – это ещё не она, а что-то отдельное, не слишком-то с ней связанное. После нашего знакомства в новогоднюю ночь я долго её не видела. Даже не зная её имени, я не переставала о ней думать. "Из-за того, что она повела себя со мной как последняя грубиянка, хотя я и не давала повода", – думала я. После первых летних каникул я не выдержала. – Иза, а помнишь, в новогоднюю ночь у тебя дома была одна девушка, я не запомнила её имени, такая высокая блондинка? С тех пор я её не видела, хотя с другими девушками мы видимся часто. Изабелла наморщила лоб и задумалась: – Наверное, ты говоришь о Лине. Судя по тому, что она говорила, она не живёт в Прентоне, только приезжает сюда по работе или по учёбе. Я видела её всего несколько раз. – И всё равно пригласила к себе на вечеринку? – Эй, я ведь и тебя пригласила тоже, и судя по твоему виду в ту ночь, тебе очень не помешало отвлечься. – Это точно, – вздрогнула я, вспомнив. Конечно мы помирились с мамой, как всегда, но что-то в тот вечер переломилось без возможности склеить заново. – А почему ты спрашиваешь о ней? – Мы обе немного некрасиво повели себя, а я не люблю ссориться с людьми. – Ну ладно, если она приедет, то я позову тебя тоже, – пожала плечами Изабелла. Она приехала. И, судя по всему, вернулась в Прентон насовсем, потому что с начала следующего года активно участвовала во всех наших собраниях и мероприятиях. Она сказала, что делала это и раньше, там, где жила, поэтому без колебаний соглашалась принять на себя роль лидерки и координаторки даже в рискованных акциях, которую, кажется, все готовы были с радостью ей отдать. Все, кроме меня. Она извинилась за ту грубость в ночь нашего знакомства, но меня это не обмануло. Высокомерные стервы не извиняются искренне. Сначала я и правда терпеть её не могла. Её уверенность, спокойствие и сосредоточенность, умение отключать эмоции и мыслить рационально выбивали меня из колеи. Я всегда была порывистой, эмоциональной, хотя и отлично умела владеть собой, превращая свои эмоции в энергию, в улыбки, в тысячу дел. А она была спокойной сама по себе, она словно никогда не злилась, это меня поражало. Я с постоянным раздражением наблюдала за ней. Я анализировала её фразы и поступки, я следила за ней, пытаясь найти хоть что-то, хоть какую-то нелогичность, противоречие, что-то, что делало бы её неидеальной. Спорила, пытаясь вывести её из себя. И она это видела. Она постоянно ловила меня за руку как накосячившую школьницу. Она не оскорбляла, не хамила, но умела поставить на место так, что я потом часами проигрывала разговор, пытаясь придумать идеальный ответ. И не могла. Она всегда была на шаг впереди. На шаг впереди и на голову выше – в буквальном смысле. Со своими 158 сантиметрами роста я доставала ей до плеч, когда мы стояли рядом. Я всерьёз подумывала снова начать носить каблуки, но вовремя остановилась. В поисках её недостатков, в постоянных пикировках и спорах, во всех этих днях, проведённых рядом, я не заметила, как невыносимо мне стало находиться без неё. Я начала думать о ней чаще. Я начинала думать о ней с самого утра, собираясь перед зеркалом. Я шла на пары, и считала часы и дни до следующей встречи. Я возвращалась в общежитие и старалась как можно быстрее разобраться с домашкой, чтобы ничего мне не помешало. Меня перестало устраивать, что мы видимся слишком редко, и это я придумала проводить планёрки два раза в неделю. Я обосновала это необходимостью быть в курсе последних новостей, каждый раз готовила сводки и презентации. Лишь бы увидеть её ещё раз. Я не из тех, кто проходит долгий путь принятия себя. Я не привыкла обманывать себя и всегда внимательна к своим чувствам. Я знаю, кто я, чего хочу, куда иду, и меня трудно сбить с пути, разве что Алисии Файерберд это порой удаётся, но я всё равно снова встаю на ноги и иду дальше. А ситуация с Линой впервые в жизни выбивала меня из колеи. Я никогда не влюблялась. Да и не думала всерьёз об этом – какая любовь, когда я только начинаю жить, я учусь, а в мире происходят глобальные перемены. Я развлекалась, конечно, да и кто не делает этого в шестнадцать-восемнадцать, но никто никогда не был для меня важен настолько, что я готова была бы на всё, чтобы просто быть рядом. Тогда я поняла одну вещь. Любовь – это что-то очень сильное, очень глубинное. И очень спокойное. Тайные поцелуи на вечеринках, свидания в дорогих ресторанах, огромные букеты на день рождения – это не то. То – это чувство, что ты находишься в единственно нужном месте, ощущение тепла и уверенности. Я словно вдруг обрела дом, которого никогда по-настоящему не имела. Я осознала, что совершенно глупо, полностью незаконно и абсолютно невозможно влюбилась. – Как тебе Лина? – спросила я у Алекс, когда познакомила их на третьем курсе. Мне нужны были доказательства. Я хотела знать, как видят её другие, отличается ли их впечатление от моего, и спросить мне больше было не у кого. Она пожала плечами, не понимая смысл моего вопроса. – Обычная, разве что кажется выскочкой. – Мне кажется, она производит неизгладимое первое впечатление, ты так не думаешь? Внешний вид, причёска, взгляд… На секунду Алекс задумалась, как бы мысленно воспроизводя её лицо перед собой, по уже заученной полицейской привычке запоминать лица. – Не знаю, о каком впечатлении ты говоришь. Разве что рост, она довольно высокая. Я поняла. Трусливый голосок в углу сознания, нашёптывающий, что я всё придумала, что это неправда, надеющийся, что это неправда, затих навсегда. Я вижу её такой невероятной, такой необыкновенной, потому что люблю её. Это знание никак не облегчало мне жизнь. Даже если допустить маловероятную возможность, что ей тоже нравятся девушки, и уж совсем фантастическую – что ей могла бы понравиться я, нам всё равно нельзя быть вместе. И мы продолжали ссориться. Я пыталась оттолкнуть её как можно дальше, хотела, чтобы она ненавидела меня, а я возненавидела бы её в ответ. О её мотивах я не задумывалась, изначально решив, что просто ей не нравлюсь. Но Лина не ненавидела меня. Она с самого начала относилась ко мне с жестоким, холодным, возмущающим до глубины души равнодушием. Как будто я заноза, мелкое беспокоящее насекомое. Позже мне начало казаться, что возможно, это не совсем так. Иногда я словно замечала, что она пытается со мной сблизиться, но отталкивала её уже по привычке. Каждый день меня словно разрывало пополам. Одна половина говорила мне: "Возьми всё, что сможешь. Радуйся каждой минуте рядом с ней". Вторая же выступала в роли безжалостной судьи: "Зачем? Это ни к чему не приведёт, так что лучше бы тебе уйти самой, пока не стало слишком поздно. Лучше бы тебе начать жить своей жизнью". И каждый новый день я начинала эту борьбу сначала. Легко внимать логичным и правильным словам судьи, когда она далеко. Но как изображать холодность и равнодушие, когда от одного взгляда на неё сердце бьётся так сильно, что кажется, будто его слышат все вокруг? Я не знала, какой итог может быть у этого бесконечного спора с собой. Я говорила себе, что ещё пара лет, и я закончу академию. Уеду отсюда и больше с ней не встречусь. Я даже всерьёз подумывала начать встречаться с Дэном, он, хоть и окончил академию, всё ещё мне писал. В конце концов я бы так и поступила, если бы Линда не оказалась смелее меня. Странную закономерность я начала замечать с момента поступления в академию. Она в том – что одна и та же дата, один и тот же день может быть одновременно и худшим, и лучшим днём в моей жизни. Так было с тем злополучным новым годом, так было и с днём рождения, когда мне исполнилось двадцать два. В апреле в Прентоне уже тепло, цветёт всё, что умеет цвести, да и дожди уже не беспокоят. Я всегда любила это время, но о том, что у меня день рождения – старалась лишний раз не рассказывать, слишком много грусти и смятения я переживаю в этот день. Я в очередной раз разругалась с родителями, не в силах слушать бесконечные пожелания, банальные до того, что нет смысла повторять. И в очередной раз, ложась спать в свой день рождения, я думала, настанет ли год, когда я проведу этот день, ни разу не заплакав. Странно, я ведь всегда думала, что это Алекс им рассказала. И удивлялась, ведь это не в её привычках. И пыталась заставить признаться, из-за чего мы едва не подрались. Только теперь, разложив события по местам, я вдруг поняла, как Изабелла узнала, про мой день рождения. Я продолжала одеваться в магазине, где она работает, но только год назад завела скидочную карту, в анкете к которой указала свою дату рождения. Глупая Глория, очень глупая. Ввиду своей абсолютной глупости я не удивилась, когда спустя пару дней после моего дня рождения, в выходной, Иза написала, что мы встречаемся, и не в офисе или кафе, а в загородном коттедже, почти у леса. Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что Алекс тоже застали врасплох. Я подумала, что она изображает удивление, но нет, это был очень свойственный ей недовольный вид, когда она оказывалась не в том месте, где хотела, то есть всегда. В итоге вместо собрания я попала на вечеринку. Изабелла часто устраивала что-то такое для других девушек, поэтому я и не хотела быть виновницей торжества – трудно изображать веселье, когда кругом только проблемы. Нет, я успешно справлялась с этим во время учёбы, но рядом с ней это стало бы слишком тяжёлым испытанием. Так я думала. Но, следуя закономерности, этот день стал, хоть и запоздало, лучшим днём рождения в моей жизни. Мне подарили кожаный кошелёк и серебряный брелок с надписью "Яркая и смелая", мы ели пиццу, пили пиво (счастье, что выходные) и жарили зефирки на костре, почти не обсуждали дела движения, а только какие-то фантастические планы, но в тот день ничего не казалось фантастическим, всё было возможным. Даже Лина, как обычно в брюках и белой рубашке, казалась более открытой, живой, искренней. Глядя на меня с улыбкой, от которой в голове мгновенно стало абсолютно пусто и оглушительно тихо, она произнесла тост: – Я желаю тебе быть смелой, не бояться своих желаний, и пусть они всегда исполняются. От любой другой это было бы милым пожеланием, но от неё я даже здесь усмотрела желание уколоть. – Что, опять будешь меня поучать? Я ничего не боюсь, и я достаточно смелая. Она в извиняющемся жесте подняла руку. – Прости, я не хотела тебя обидеть. Это просто пожелание. Я, пожалуй, пойду, – встала она, собираясь уходить. Меня затопило ощущение стыда и потери. Казалось, что, если она сейчас уйдёт, то я больше её не увижу. Я потянула ее за рукав. – Не уходи. Мне понравилось твоё пожелание. Она осталась. Я лениво покачивалась на верёвочных качелях, она стояла рядом, а вокруг, или нет, внутри, разливалось спокойное, удивительное, мягкое, как весеннее солнце, тепло. Изабелла смотрела на нас с покровительственной улыбкой. – Так хорошо, когда вы не ссоритесь. Было бы здорово, если бы вы всегда так общались. – Да, точно, – поддержали её и другие голоса, – тяжело проводить встречи, на которых вы постоянно спорите. – Я даже думаю разделить вас, чтобы вы не пересекались, – строго сказала Иза. Я округлила глаза. – Нет! — ответили мы с Линой одновременно, и, посмотрев на неё, я увидела такую же тень страха, что ощущала на своём лице. Нет, мне наверняка показалось. Точно показалось, ведь она сразу логично обьяснила свой ответ: – Мы спорим, потому что у нас разное мнение, но каждое из этих мнений необходимо, чтобы принять объективное и взвешенное решение. Я согласно закивала. Объективно, взвешенно, да, именно так. Надо же придумать такое – лишить меня встреч, которых я добивалась тяжёлым трудом. Если я и отчасти надеялась, что мы теперь подружимся, я ошибалась. На следующей же встрече она так демонстративно отвернулась от меня, что я замолчала на полуслове. Не знаю, что я ей сделала, но видимо, не стоило расслабляться. И наши споры продолжились, или начались сначала. – Я последний раз предупреждаю, что составлю график, и вы будете приходить на встречи по очереди. Изабелла казалась действительно рассерженной. – Уже май, а сколько по-настоящему полезных дел мы сделали в этом году? Чтобы посчитать их, мне даже на одной руке пальцев будет много. Я слушала её и думала о том, что мне, наверное, нужно уйти, выйти из движения насовсем. Простое решение. Немного слёз, а потом я буду в порядке. Я точно буду в порядке, как всегда. – Лола, давай поговорим, – Лина легонько тронула меня за плечо. Встреча в офисе, который арендовала Стефани, закончилась, и я собирала вещи, готовясь уйти. Остальные уже вышли, и мы остались вдвоём. Глядя на неё, высокую, стройную и уверенную в себе, я всегда чувствовала себя ребёнком. Она всегда всё знает, к ней прислушиваются, а я? Весёлая хохотушка Глория, общительная и смелая, но не до такой степени, чтобы честно признаться в своих чувствах. – О чём? – О том, что нам надо прекратить с тобой ругаться. На нас смотрит всё движение. Ситуация становится напряжённее, а мы тормозим реально важные дела, отвлекаясь на глупые ссоры. Глупые ссоры. Она снова выставила меня невоспитанной девчонкой. Я не собиралась больше этого терпеть. – Ты выскочка. Смотришь на всех свысока, делаешь вид, что ты самая умная. – А ты упрямая и с манией контроля. Хочешь, чтобы всё было по-твоему. Думаешь, если ты отпустишь ситуацию, мир перевернётся? Я сжала руки в кулаки. Что она себе позволяет, эта белобрысая дылда? – Ты сама вечно споришь со мной, задеваешь меня, не воспринимаешь всерьёз. Мне это надоело. Лина покачала головой, как будто разочарованно. С чего бы ей разочаровываться во мне? – Просто попробуй посмотреть немного пошире, хоть раз попытайся увидеть правду, а не то, что ты сама себе вообразила. Я замолчала. Она попала в цель. Я всю жизнь жила в безопасности, делала, что хотела делать, видела, что хотела видеть. Даже будучи феминисткой и участвуя в протестах, я не слишком рисковала – не верила всерьёз, что родители позволят мне сесть в тюрьму. Но какую правду я должна была увидеть? Я подняла глаза на Лину, она смотрела на меня. Просто смотрела своими спокойными и такими красивыми карими глазами, не отводя взгляда. В её взгляде я видела ... нежность? А ещё боль и страх. Чего она боялась? – Чего ты боишься? – Я боюсь того, что ты ответишь мне. Я не хочу этого слышать, потому что понимаю, что причинила тебе много боли, но и не хочу больше молчать. Внезапно во рту у меня пересохло, а по телу пробежал рой мурашек. Я обхватила себя руками, хотя только что было тепло. Голос тоже почему-то стал неуверенным и ломким. – О чём ты говоришь? Она и сейчас не отвела взгляд. В отличие от меня, она не дрожала, и голос прозвучал спокойно. – Ты мне нравишься, Лола. Ты очень нравишься мне. Я влюбилась в тебя, как только узнала тебя получше, но не могла решиться сказать. Со мной это впервые, и я испугалась, поэтому пыталась выстроить стену, пыталась защитить себя, но вместо этого нападала, обижала тебя. Прости меня за это. – Меня на самом деле зовут Глория, – это всё, что я могла в тот момент ей ответить. Я отвернулась, не в силах поверить, что это действительно происходит. После всех этих слёз и невысказанных обид. После всех дней, сжигающих меня заживо. Я почувствовала, что по щекам снова текут слёзы, но это не были слёзы обиды и разочарования. Я повернулась и подняла голову, надеясь, что по моим глазам она поймёт ответ, говорить не было сил. Она поняла. Но в силу своей логичности, не желая допускать ошибок, она неуверенно улыбнулась мне: – Это "да"? Я всхлипнула и разрыдалась, она потянула меня к себе, обняла и начала мягко гладить по голове, говоря что-то тихо и ласково, так тихо, что я не могла слышать. Тут же я резко отстранилась, снова почувствовав злость, только не зная, на кого: на неё, на себя или на эту грёбаную жизнь, в которой мы не могли быть вместе. – Да, я люблю тебя! Я ненавидела тебя достаточно долго, чтобы привыкнуть, а привыкнув, уже не могла без тебя ни дня. Чёрт возьми, я неделями сохла по тебе, пока ты изображала равнодушную стерву. Я посмотрела ей в глаза и с удивлением увидела в них слёзы. – Прости меня, Глория. Я не хотела, чтобы ты из-за меня страдала. – Но я страдала. И буду страдать и дальше, потому что знаешь, что? Какая разница? Что изменилось от твоего признания? Нам нельзя быть вместе. Ты знаешь, что будет – тюрьма, психушка, лечение, а потом нам тихо найдут мужей и никто не поможет. Мы не можем быть вместе, ты же всё продумываешь, что скажешь на это? Безмятежно улыбаясь и ласково глядя на меня, она сказала самую потрясающую вещь, что я когда-либо слышала: – Мы можем быть вместе прямо сейчас. Она подошла ко мне так близко, что я слышала её дыхание. – А меня на самом деле зовут Линда. Линда Эпплтон. – Глория Файерберд. – Я церемонно протянула ей руку, она также чинно пожала её, и не в силах больше сдерживаться, мы расхохотались, от смеха сев на пол, тяжело дыша. Между нами больше не было неловкости первого признания. Она повернулась ко мне, подвинувшись ближе, а я поцеловала её в губы. Не то, чтобы это было в первый раз. Я целовалась лет с четырнадцати и думала, что знаю о поцелуях всё. Теперь я поняла, что не знала ничего. Мы сидели на полу, пока не стемнело. Я была абсолютно пьяна от счастья, вернувшись в общежитие. В зеркале я с ужасом обнаружила, как припухли губы от долгих поцелуев и поблагодарила всех богов и ректора за то, что живу в комнате одна. Я носилась по комнате, прыгала по кроватям, включила музыку, визжала от восторга и чувствовала себя абсолютно, на тысячу процентов из ста счастливой. С того дня мы были вместе. Мы были вместе на собраниях движения, продолжая свои дурацкие пикировки. – Лина, эти полицейские учились не хуже тебя. То, что предлагаешь ты, никого не обманет, – предъявляла я. – Предложи что-то поумнее, – огрызалась она, но в уголках её глаз светилась улыбка. – Да пожалуйста, делай, что хочешь, – демонстративно отворачивалась я, успев до этого подмигнуть ей. Мы проводили вместе свободные вечера, а потом и почти все летние каникулы после моей практики. Я съездила к родителям на неделю, включила милашку-Глорию, что с каждым годом давалось всё труднее. Не только из-за короткой стрижки и яркой одежды, а просто я за эти годы стала совсем другой. Но на этот раз у меня была причина притворяться, и я сделала это: объяснила, что впереди пятый курс, и чтобы сдать нормативы, я должна посещать летние занятия и проводить много времени в библиотеке. Я выпросила у папы машину на пару недель, чтобы якобы съездить в отделение, где я проходила практику и доделать свой отчёт. Мы ездили в горы, объезжали маленькие деревушки, воображая, сможем ли однажды остаться в одной из них и сделать её своим персональным раем. А потом катались на автобусах и электричках по окрестностям Прентона и соседним городкам, останавливались в дешёвых отелях, ели в самых дорогих ресторанах и наоборот. Мы разговаривали часами, обо всём и ни о чём, кроме того, о чём пока решили молчать ради безопасности. Сделали парные татуировки. Наслаждались постепенным сближением и нежностью. Не то, чтобы у меня раньше не было секса, но и о нём, как выяснилось, я тоже очень мало знала. Мы потеряли столько времени, больше трёх лет с момента первого знакомства, и не собирались терять его снова. Почти не фотографировались, но это не такая большая потеря. У нас впереди вся жизнь, а каждое воспоминание, каждый день, проведённый вместе с прошлого мая и до сегодняшнего дня я бережно храню в памяти. С того лета я чувствую себя воздушным шариком, который вместо воздуха переполнен счастьем и грозится лопнуть. Если я не выпущу хотя бы немного счастья наружу, я просто взорвусь, и тогда все узнают о том, что мне пока удаётся молча хранить в сердце. Мы играем с огнём. Иногда мне кажется, что мы хорошо шифруемся, а иногда – что всем о нас известно, неужели возможно это не заметить. Я впервые ничего не планирую, ничего не хочу знать о будущем, даже о завтрашнем дне. Мы застряли во времени, дрейфуя, как корабли в штиль, понимая, но стараясь не думать, что в любой момент нас подхватит и унесёт ветер. "Мы можем быть вместе сейчас", – сказала Линда, и для меня это сейчас не собирается заканчиваться.