Алекс Волф

Эта странная боль, От которой не убежать, В сердце входит иглой, Глубоко, не даёт дышать.

      Если бы время можно было вернуть назад, ненадолго возвратиться в прошлое, я изменила бы всего три вещи.       Нет, я не стала бы возвращаться в детство, в общем-то в нём не было ничего плохого. Нет, я не стала бы пытаться исправить отношения с родителями, кто знает, насколько кардинально изменилась бы моя жизнь, если бы у нас были нормальные взаимоотношения, с принятием и поддержкой. Нет, в своём прошлом я бы всё оставила как есть. Кроме трёх вещей.       Во-первых, я бы рассказала Линде обо всём, чего она не хотела знать, оберегая меня. Я бы не вела себя так безрассудно, как будто существует только один день – сегодняшний. Как будто с нами не может случиться ничего плохого.       Во-вторых, я бы не отпустила её на это проклятое шествие. Я бы уговорила её убедила, ну, не знаю, бросилась бы под машину, если бы это помогло её остановить.       И в-третьих, я вернулась бы на пять лет назад и никогда, никогда не заговорила бы с Алекс Волф. Она вылетела бы с первого же курса, и мне бы даже не пришлось добиваться её отчисления, достаточно было не помогать.       Ненавижу её. Холодная, равнодушная дрянь без сердца и души. Эгоистка. Волчица с острыми клыками, даже не пытающаяся вести себя кротко. Я думала, что меня она не предаст. Думала, что нас объединяет нечто большее, чем учёба и общие секреты. Думала, она тоже это ценит. Ха-ха. Волчица и жар-птица, разве непонятно, кто здесь хищник?       Когда мне в панике позвонила Стефани, я не поверила.       – Нет, – сказала я. – Не Алекс. Алекс не могла. Она моя подруга. Ты что-то путаешь.       Стефани начала рассказ сначала. Она рассказала, как они спокойно стояли с плакатами на площади, весело общались, не было никакой опасности, ничего не угрожало. Как Лина вдруг уставилась куда-то вперёд сосредоточенным взглядом. Стефани проследила направление и увидела Алекс. Она была в полицейской форме.       – Ты можешь себе представить? – недоверчиво и удивлённо спросила Стеф. – Она полицейская!       – Технически, она курсантка, – могла бы ответить я, но не ответила, не желая выдавать себя.       – Ты точно её узнала? Это могла быть похожая девушка.       – Лола, – мягко обратилась ко мне Стеф. – Это была Алекс. Мы все её узнали. Поэтому Лина пыталась поговорить с ней, переубедить её, она до последнего не верила, что Алекс пойдёт против нас.       Весь вечер я ждала, что она найдёт меня, чтобы объясниться. Верила, что у неё есть какое-то оправдание. Наверное, я до сих пор в это верю, хоть и не могу понять. Я представляю себя в похожей ситуации и не могу найти ни одной причины, чтобы предать тех, кто мне доверяет. Даже если её заставляли, она могла бы отказаться, мы ведь ещё не настоящие полицейские, чтобы пойти под суд за невыполнение приказа, и уж точно никто не отчислил бы её за два месяца до выпуска.       Она конечно не может знать, какую боль причинила лично мне, не может знать, что Линда значит для меня, тем проще попытаться объяснить свои мотивы. Выходит, она не считает нужным сделать это. Не считает себя виновной. Судя по её рассказам, для неё ночь в тюрьме была развлечением. Видимо и сейчас она просто развлекалась. Плевать на чувства других, плевать на привязанности и обязательства, плевать на всё. На неё похоже.       Изнутри снова начала подниматься парализующая волна страха. Мысли о предательстве и чувство ненависти отвлекли ненадолго. Я даже не знала, где Линда. Разум говорил мне, что с ней всё нормально, что её выпустят не позднее завтрашнего утра, что она позвонит мне, мы встретимся, и всё снова будет хорошо, но страх за неё был сильнее. Я могла попытаться узнать, куда её увезли, но не раньше, чем наступит утро.       И мне очень нужно было поговорить с ней. Могу только догадываться, какие выводы она сделала из того, что увидела Алекс в полицейской форме и зная, что мы учились вместе. Неужели и меня она теперь считает предательницей? Я представила, как гаснет её всегда живой и увлечённый взгляд чуть прищуренных карих глаз, и это было больно, словно удар ножом. Но на этом я не остановилась. Видимо подсознательно решив добить себя, я продолжала представлять: как она отворачивается от меня, как называет предательницей, как посылает ко всем чертям. На сцене, как Линда плюет мне в лицо, а потом молча уходит, я всё-таки очнулась. Она никогда такого не сделает. Никогда не сделает выводов, не попытавшись поговорить, не дав шанса объясниться, не взвесив все факты. Одна из вещей, которые я так в ней люблю.       Конечно, я собиралась рассказать. Как только мы взаимно признались в своих чувствах, я не хотела тратить ни минуты нашего времени, забрасывая её вопросами, делясь с ней секретами. Я хотела рассказать ей о себе всё, узнать всё о ней, планировать наше дальнейшее будущее вместе.       – Мы с Алекс учимся вместе, в …       – Не говори, – остановила меня она, прижав палец к моим губам. Её пальцы были длинными и тонкими, ногти – аккуратно и очень коротко постриженными. Я почти растворилась в осознанной нежности этого простого жеста и с трудом помотала головой, сбрасывая эти ощущения.       – Ты не хочешь знать обо мне больше? Ты ничего не спрашиваешь и мало что рассказываешь.       Наверное, это прозвучало обиженно, но она мягко улыбнулась.       – Я хочу знать о тебе всё. Какая твоя любимая еда, что тебе снится, о чём ты мечтаешь, кем ты хотела стать в детстве. Но я не хочу знать то, что может причинить тебе вред. Пока не хочу. То, чем мы занимаемся, слишком опасно.       Пока Линда говорила, мы неосознанно приблизились друг к другу, и теперь последняя её фраза звучала двусмысленно.       – Слишком опасно, – выдохнула я и потянулась, чтобы поцеловать её. Ненавижу свой рост. Она наклонилась ко мне, и на какое-то время я забыла обо всём.       Я понимала, почему она не хочет знать. Если ты чего-то не знаешь, то не сможешь рассказать об этом даже случайно. Линда, как и всегда, защищала меня.       – Нам надо немного подождать, – успокаивающим и, пожалуй, даже извиняющимся тоном сказала она потом, – ситуация изменится, мы перестанем рисковать, выходя каждый раз на улицу.       – Я готова рискнуть.       – Я тоже. Но не тобой, – твёрдо ответила Линда, и я снова на минуту утратила чувство реальности.       – Ты защищаешь меня, как всегда. Я тоже хочу защищать тебя, бороться за тебя.       – Надеюсь, тебе не придётся этого делать.       Она всегда была более осторожной, предусмотрительной, тогда как меня с момента знакомства с ней захватила бесшабашная уверенность. Я не сомневалась, что она преувеличивает, ведь никого из нашего движения ни разу не задерживали. Её предостережения, её осторожность казались мне надуманными. Я знала, что ничего плохого с нами не случится. Как выяснилось, я слишком многого не знала.       Я пережила ночь, уснув только под утро. Я продолжала думать, вспоминать, злиться, строить планы, просчитывать варианты, и встала с чётким планом действий. Какие бы катастрофы не происходили в моей жизни, я остаюсь Глорией Файерберд. А что делает Глория Файерберд, когда её мир рушится? Улыбается и собирает его обратно. По кусочкам.       От Линды до сих пор не было новостей. Я еле сидела на парах, дожидаясь, пока смогу попасть к ректору или хотя бы к Ричардсону. Я на автомате улыбалась, на автомате общалась, и никто не прочёл бы по моему лицу, что что-то не так. Краем уха я прислушивалась к разговорам, пока не услышала что-то интересное. Нейт рассказывал о том, что вчера задержали несколько человек. Нейт вчера был в группе с Алекс, вспомнила я. Я на миг повернулась к ней, и наши взгляды пересеклись. Она отвернулась.       Не знаю, смогла бы я дождаться конца пар, но к счастью ректор снова собрал нас в обед. На этот раз я не вслушивалась в его речь, быстро выцепив из неё три главных момента: сегодня выборы, участие в которых – наша гражданская обязанность; после третьей и четвёртой пары будут организованы автобусы в избирательный участок для желающих проголосовать; старосты должны удостовериться, что в их группах все хорошо понимают, что значит гражданский долг. Иными словами, я должна убедить всех, чтобы после пар мы поехали и коллективно проголосовали за Эйдана. Ага.       Я хотела застать ректора, пока он не успел уйти, но меня задержали с каким-то глупым вопросом о выборах. Едва сдерживаясь, чтобы не нагрубить, я отмахнулась и побежала за ректором, догнав его уже почти возле кабинета.       – Полковник Платт, разрешите обратиться? – дружелюбно улыбнулась я.       Он резко повернулся, раздражённый.       – Курсант Файерберд, что-то не понятно?       – Нет, полковник, я всё поняла, вы правы насчёт голосования, речь идёт о будущем страны, а значит мы просто обязаны сделать правильный выбор.       – Тогда что тебе нужно?       – Я просто хотела спросить. Вы не в курсе, куда определили вчерашних арестованных?       – А что, ты кого-то потеряла?       Он, конечно, говорил не всерьёз, но меня резко бросило в жар. Я легко рассмеялась, будто поддерживаю шутку.       – Да, ведь там были все мои друзья. На самом деле, полковник, мне просто интересно, права ли я, мы ведь довольно подробно изучали тюремную систему Кассии и Прентона. Я думаю, арестованных было не меньше пятидесяти (на самом деле по нашим подсчётам около двадцати, но я никак не могла об этом узнать и назвала цифру наобум). Поэтому я думаю, что они в центральном следственном изоляторе, как самом крупном, я права?       Платт недовольно покачал головой.       – Файерберд, ты ведь одна из лучших курсанток, а сейчас напрашиваешься на пересдачу. Какой центральный изолятор, возле него уже собрались бы толпы. Вчерашние задержанные находятся в двадцать седьмом отделении.       – Находятся до сих пор? – зацепилась я за это слово. – Почему их не выпускают, разве они что-то нарушили? То есть я хотела сказать, по какой статье их содержат под арестом?       Ректор снова посмотрел недовольно, и на этот раз я заметила в его взгляде предупреждение.       – Не вижу причины, по которой тебе следует задумываться об этом.       Я виновато опустила голову.       – Любопытство – мой большой недостаток. Простите, что отняла ваше время.       Как только он завернул в свой кабинет, я развернулась и побежала к выходу. Пусть едут на выборы без меня. Двадцать седьмое отделение находится практически на краю города, далеко от центра, но не слишком далеко отсюда. Я должна была её увидеть.       Конечно, меня не пропустили. Я попробовала всё: вежливые просьбы, уговоры, лесть, намёки на взятку, ничего не сработало. Я обдумала возможность устроить скандал, вдруг меня тоже задержали бы и посадили вы одну камеру с Линдой, но отбросила этот вариант, как слишком ненадёжный. Если я окажусь за решёткой, как я смогу ей помочь?       По пути сюда я придумала причину, вряд ли достаточно уважительную для охраны, чтобы требовать свидания, но, возможно, достаточно правдоподобную, чтобы получить какую-то информацию. Единственной охранницей была молодая женщина с недовольным выражением лица и тёмными кругами под глазами, выглядевшая ненамного старше меня. Увидев её, я сразу подумала, что ничего не получится, но всё равно не могла уйти.       – Она должна мне. Крупную сумму денег, – уверенно заявила я. – Когда я узнала, что её арестовали, я подумала, что она сделала это специально, чтобы не возвращать долг.       – Если хотите, вы можете оставить заявление, но я не могу организовать вам свидание, вы не адвокат и не родственница, – безэмоциональным голосом робота сказала женщина, видимо повторяющая эти слова далеко не в первый раз.       – То есть вы можете пустить к ней адвоката?       – Пока ей не предъявлено обвинение, адвокат ей не положен.       – Но прошли почти сутки, разве ей уже не должны были предъявить обвинение?       Усталая охранница пожала плечами.       – Сегодня выборы, практически всех сняли на дежурство, не думаю, что до завтра что-то определится.       – Но хотя бы позвонить она имеет право? Где её телефон?       – Все личные вещи задержанных находятся в камере хранения.       Я обдумала последний вариант: прорваться внутрь, вырубить её, если понадобится и надеяться, что внутри отделения действительно почти нет охраны. Алекс бы наверняка смогла сделать это. Непроизвольно подумав о ней, я тут же стиснула зубы от злости.       – Девушка, я здесь не причём, если хотите с кем-то поругаться, дождитесь начальства.       – Простите, – искренне извинилась я. Может быть мне она и не понравилась, но она точно ни в чём не виновата.       Я ушла, больше не задав ни одного вопроса. Ушла молча, потому что боялась: начав снова говорить, сорвусь на рыдания. Так не должно быть! Она этого не заслужила, я этого не заслужила.       Я понимала: происходит что-то не то. Выборы – это только отговорка, повод задержать арестованных за решёткой как можно дольше, хоть это и незаконно. Зря я забросила юридический, сейчас бы знала, что делать. Но… Для таких вещей у нас точно должна быть юридическая помощь. Что-то вспомнилось: обрывки разговоров, советы перед очередными акциями. Какая же я дура! Не думала о последствиях, а последние пару лет вовсе не вникала в организационные моменты. Я вдруг осознала, насколько сильно привыкла полагаться на Линду. Она точно знала бы, как поступить и к кому обратиться.       Я несколько раз глубоко вдохнула и медленно выдохнула, сжав голову руками. Думай, Глория, думай. К кому ты можешь обратиться? Кто из движения максимально осведомлён обо всём? Изабелла! Иза знает всё, она знает всех, это она привела меня в группу, как привела и многих остальных. Я написала, что мне очень нужно с ней встретиться, и как можно быстрее. Не дожидаясь ответа, я села на автобус в сторону торгового центра – может быть, она на работе. Ответ я получила, уже почти доехав: "Я на работе. Обеденный перерыв уже закончился, но я что-нибудь придумаю. Подожди меня возле заднего выхода".       Я нервно топталась возле торгового центра около часа. Изабелла выбежала, в лёгкой куртке, наброшенной поверх форменной футболки, встревоженная, но с вечной своей располагающей улыбкой, от которой мне стало немного спокойнее. Как будто всё ещё может наладиться. Она легко обняла меня.       – Привет, я вырвалась максимум на десять минут. Что за срочный повод?       – Разве ты не слышала, что Лину вчера задержали?       Она вздохнула.       – Слышала. А ещё слышала, что это сделала твоя подруга.       – Она мне не подруга, – отрезала я. – Она предала и меня тоже.       Изабелла изучающе посмотрела на меня, словно оценивая правдивость моих слов. Как будто я могла быть как-то к этому причастна. Наверное, увидев боль в моих глазах, она смягчилась.       – Но чего ты хочешь от меня? Что я могу сделать?       – Ей должны дать адвоката. Она же получит адвоката, так?       – Конечно. Когда ей предъявят обвинение, она получит защиту. С нами работает несколько классных юристок, грамотных и опытных. Её не оставят одну.       – Но когда это будет? Она сидит в камере уже почти сутки.       – Ты была там?       – Да. Меня не пропустили.       – Не пропустят и адвоката. Придётся подождать. Если повезёт, до завтра.       Если повезёт. Я снова стиснула зубы.       – Ты не понимаешь. Она. Сидит. В камере. Незаслуженно. Несправедливо. Мы должны её вытащить.       Изабелла обняла меня за плечи, одной рукой ласково поглаживая по спине.       – Я понимаю. Я всё понимаю.       Я посмотрела ей в глаза и убедилась в своих прежних подозрениях: она знала о наших отношениях. Всё это время она знала и ничего не говорила, молчаливо поддерживала, не выдав ни словом. А сейчас не хотела помочь.       – Помоги мне. Пожалуйста, помоги сделать хоть что-то. – Я умоляла, я готова была пойти на что угодно.       – Я не могу помочь, Глория. Просто не могу. Я работаю в магазине, у меня нет ни нужных связей, ни возможностей.       Я сбросила её руки, держащие меня за плечи.       – Пошла ты! Идите вы все к чёрту! Я со всем разберусь сама!       Я развернулась и пошла прочь. Я слышала её голос, зовущий меня вернуться. Голос, звенящий печалью и безнадёжностью.       Я пережила этот день. Пережила и следующий за ним. Эйдан победил в выборах с явно фальшивым результатом 84%. Едва ли эта новость могла теперь меня как-то задеть. Утром я снова пошла в отделение, не выдержав, накричала на другую охранницу, и снова ничего не добилась. Изабелла звонила мне трижды, звонила Стефани, что-то писала Нина, я не отвечала. Просто не могла. Меня словно окружил непроницаемый кокон боли, холодный и безразличный. Внутри я могла биться о его стены, падать и силиться встать, кричать и пытаться выбраться, но снаружи этого было не слышно. Снаружи я оставалась Глорией Файерберд, уверенной в себе и всегда знающей, что делать. Почему-то подумалось о матери с её вечно идеальной укладкой и макияжем. Неужели она тоже жила внутри такого кокона?       Я выдержала ещё два долгих, слишком долгих дня. Время всегда шло так медленно? Очевидно нет. Неуверенность, нестабильность, тоска, обида, ненависть, боль – всё сплелось в такой тугой клубок, что я уже не видела из него выхода.       На третье утро после выборов Изабелла прислала сообщение. Сухое и краткое, видимо она устала пытаться до меня дозвониться. Я хотела по привычке смахнуть его пальцем, но зацепилась за слово, дающее мне надежду. "Назначили адвоката. Джулия Вайнберг. Вот её телефон". Сердце вдруг заколотилось так быстро, будто вот-вот выпрыгнет. На фото в профиле Джулия была серьёзной, одетой в дорогой белый костюм и, ну, внушала уверенность. Дрожащими руками я набрала номер.       – Меня зовут Глория Файерберд. Мне нужно поговорить с вами о Линде Эпплтон, которую задержали 24 апреля, вы её защищаете, верно?       Спокойным деловым тоном она сказала:       – Давайте встретимся, Глория, это не телефонный разговор, вы сможете подъехать через полчаса?       Она назвала адрес. Я была на месте через двадцать минут. Однажды меня догонят последствия всех прогулов за эти несколько дней, но пока я была быстрее.       Джулия Вайнберг работала в крошечном, но уютном офисе в том же здании, где мы иногда собирались. В том здании, где мы с Линдой впервые поцеловались. Нет. Я не буду сейчас думать об этом. Не буду плакать.       – Проходите, Глория, присаживайтесь. Хорошо, что вы позвонили, Линда очень просила с вами связаться.       – Как она? Пожалуйста, скажите, как она.       – Она в порядке. Она большая молодец, держится уверенно. Мы поняли друг друга с полуслова.       Что-то в её голосе было неправильным. Слишком бодро она это говорила, как будто пытаясь за показной жизнерадостностью скрыть что-то ещё.       – Джулия, пожалуйста, скажите мне правду. С Линдой что-то случилось? Она нездорова?       – Нет, нет, она в порядке, она действительно хорошо себя чувствует и отлично держится. Дело в другом… Сама эта ситуация…       – Какая ситуация? О чём вы?       Я требовательно смотрела на неё, ожидая ответа и успела заметить по её лицу, в какой момент она приняла решение не жалеть меня и ничего не скрывать.       – Всем женщинам, задержанным 24 апреля, предъявили обвинение в осуществлении экстремистской деятельности.       – Что? Какая экстремистская деятельность? Это было абсолютно законное мероприятие. Она ничего не сделала! А что касается остального – у них нет доказательств.       – Никто и не ждёт доказательств. Это акт демонстрации власти, не более. Эйдан хочет наказать тех, кто был против него и напугать остальных. Разумеется, я сделаю всё, что в моих силах, но нужно быть готовыми к негативному повороту событий.       – Но… у нас демократическое государство. Презумпция невиновности. Никого нельзя сажать в тюрьму без доказательств вины. Это то, чему меня учили!       Я всё повышала голос и не заметила, как в конце перешла на крик. Джулия протянула руку и положила свою ладонь на мою. В последние дни многие пытаются меня пожалеть, видимо я действительно выгляжу жалко. Я тщетно пыталась заставить голос звучать нормально, но он всё равно был дрожащим и неестественно тонким, когда я спросила:       – Какое наказание положено по этой статье?       – До семи лет лишения свободы.       – И как вы считаете, каким будет приговор?       В ответе не было необходимости, я прочитала всё по её лицу. Вдруг Джулия наклонилась ближе, словно кто-то мог подслушать нас в пустом кабинете.       – Линда сказала: "Передайте Глории, что я её люблю, обязательно передайте ей". Я передаю вам.       Сердце словно упало куда-то вниз с большой высоты.       – Мне жаль, Глория, очень жаль, что скорее всего я ничего не смогу с этим сделать.       Я качала головой, отрицая её слова, пытаясь не слышать их, выбросить из головы.       – Нет, нет, не говорите ничего. Спасибо, что делаете всё, что в ваших силах. Спасибо, что передали мне её слова. Передайте ей, что я её тоже. Очень сильно.       Я вышла, осторожно закрыв за собой дверь. Дошла пешком до общежития. Объяснила комендантке, что у меня сильные головные боли, и я отпросилась с пар. Я несла свою боль аккуратно, стараясь не расплескать по пути и, только войдя в свою комнату и также осторожно закрыв дверь, я бросилась на кровать и дала волю слезам.       Не знаю, сколько времени я проплакала, но в конце концов уснула, уткнувшись в насквозь мокрую подушку, а когда очнулась, за окном уже было темно. Я вытерла остатки слёз рукавом. Моя жизнь сломана, ещё не успев начаться. Рассыпалась на кусочки в один момент. Раньше уже случались моменты, когда я так думала, но видимо это были только репетиции. И вот сейчас всё происходит на самом деле, по-настоящему, а я даже не могу сыграть свою роль достойно. Хватит рыдать.       Я встала с кровати и подошла к окну. Уютные весенние сумерки, в которых так хорошо затеряться с любимой девушкой, забыть о времени в её объятиях, наслаждаться теплом, несмотря на всё ещё прохладные вечера. Сегодня сумерки показались мне тяжёлыми, давящими, наполненными предательством и горечью. Вглядевшись в вечерний туман, я заметила Алекс, идущую куда-то в сторону от общежития, а может быть мне только показалось, потому что при мысли о предательстве я подумала о ней. Если она не хочет подходить ко мне, я сама найду её. Нам давно пора поговорить. А потом я пойду снова собирать свою жизнь. По кусочкам.