Строить свою жизнь, не ждать советов, Голову подняв, идти по граблям.
Страшно — не когда в тебя не верят, Страшно жить, держась чужих лишь правил.
Я закончила прибивать гвоздь, повесила фотографию на стену, не удержавшись от улыбки, хотя и усталой, и шумно выдохнула, опускаясь на стул. Последний штрих, и можно наконец вернуться к привычной рутине. Хотя я уже давно заметила, что как бы я ни стремилась к стабильности, она только убегает. Видимо мне предназначено терять то, что я люблю и не получать то, чего я хочу. Забавно, в семнадцать лет я думала, что весь мир в моих руках. Теперь в моих руках только дрожь. Руки действительно дрожали от тяжёлой работы – всё утро я оттирала своё новое место обитания. Это была третья квартира, которую я сменила за два года, и, если предчувствие меня не обманывало, а плохие предчувствия в последнее время крутились вокруг меня как мухи возле стакана колы, далеко не последняя. Какое-то глобальное, беспросветное невезение. Первый раз мне пришлось срочно собирать вещи и спасаться бегством просто потому, что в квартиру вдруг вломились какие-то люди, требуя, чтобы я немедленно съехала, так как хозяин квартиры умер, и их не волнует, с кем там он заключил договор и на какой срок. Второй раз немедленно съехать пришлось, когда я заикнулась хозяину квартиры, что хотела бы получить скидку на аренду или хотя бы небольшую отсрочку. Конечно, я учла свою ошибку и на этот раз сняла жильё у женщины, хотя и очень сомневалась, что мне это поможет. Когда-то я приветствовала перемены, предвкушала, наслаждалась ими, мне казалось, что все изменения – к лучшему, только не сейчас. Сейчас мне хотелось просто сесть, обхватив себя руками, заперевшись в безопасном крошечном уголке пространства, в вакууме, без событий, без новостей. Просто просуществовать столько, сколько будет нужно, пока хоть что-то в моей жизни не придёт в норму. Ничто в моей нынешней жизни не было нормальным. Поэтому, когда зазвонил телефон, бросив взгляд на имя звонившего, я даже не удивилась. Несколько секунд ушло на то, чтобы вспомнить, что Стив уже месяц как перестал быть моим напарником, а я не работаю в восемнадцатом отделении, и я всё-таки ответила на звонок и пробормотала "Алло", не слишком стараясь сдержать раздражение в голосе. – Привет, Файерберд. – Привет, Стив. Видишь, а я ещё не забыла твоё имя. – Извини, Глория. Конечно, я тоже не забыл. Кажется, он смутился, но я извиняться за это точно не собиралась. – Как у тебя дела? Не видя смысла в его звонке, я не видела смысла и в поддержании диалога, кратко ответив: – Всё в порядке. – Я тут проезжал мимо твоего дома, хотел спросить, дома ли ты и можно ли мне зайти ненадолго. – Вряд ли. Я переехала три дня назад. – Поближе к новой работе? – Подальше, зато дешевле. Повисла пауза, я чувствовала, что он судорожно пытается подобрать тему, придумать, что бы ещё спросить. Несмотря ни на что, Стив был мне хорошим напарником. Хоть мы и не подружились, за год совместной работы он ни разу меня не подводил. И если он не захотел рисковать ради меня своей работой, если решил поставить свои интересы превыше моих, то поступил верно, вот и всё. – Подъезжай, если хочешь. Поболтаем. Я пришлю адрес. – Я приеду. Спасибо, Глория. Стив постучал в дверь через полчаса. Видимо, он действительно очень хотел меня увидеть, ведь моя прошлая квартира была почти на другом конце города. Протянул коробку конфет и, ох, он действительно был хорошим напарником, – большой пакет из моей любимой сети фаст-фуда. – Отлично выглядишь, – пробурчал Стив, пряча глаза. Не знаю, что он мог рассмотреть, даже не взглянув на меня, поэтому это определённо было обычной любезностью. Волосы растрёпанные и давно немытые, пряди прилипли к вспотевшему лбу, руки и ноги в ссадинах от отмывания полов и мебели, растянутый свитер, который я превратила в домашнее платье, – мысленно оглядев себя, я даже с удивлением почувствовала что-то вроде возмущения, хотя в последнее время мне правда было на себя наплевать. – Ну как ты? Только честно, – он всё-таки посмотрел на меня. – В порядке, – я пожала плечами, – честно. – Как новая работа? – Похожа на старую, только платят меньше. – Мне жаль, что так вышло. – Я же сказала, всё нормально. Проходи. Стив оглядел мою комнату, и я вместе с ним, следуя за его взглядом. Было бы на что посмотреть. Стандартный прямоугольник три на четыре метра, белые стены и потолок вызывали чёткую ассоциацию с больничной палатой. Минимум мебели: диван, небольшой столик, стул, шкаф и пара полок, прибитых к стене. Я не собиралась делать ремонт, перекрашивать стены, да и вообще привыкать к этому месту, но как-то незаметно для себя, в неосознанной тяге к уюту, уже успела повесить шторы, постелить на диван красивый плед, расставить на полках и подоконнике книги, свечи, памятные мелочи, и – последний штрих – повесить фото на стену. Я не перелётная птица, и инстинкт гнездования у меня видимо в крови. Часть меня всё ещё наивно верит, что однажды я обрету свой собственный комфортный уголок, в котором создам свой собственный комфортный мир. Осмотр комнаты занял у Стива меньше пары минут, наконец его взгляд остановился на фотографии. – Кто это? Твоя сестра? На фото мы с Линдой были в зимних шапках и куртках, румяные от мороза и бессовестно счастливые. Она обнимала меня за плечи, пока я пыталась сделать селфи замёрзшими пальцами, и это воспоминание было настолько живым, что мне пришлось зажмуриться, чтобы выбросить его из головы. Одно из немногих фото, которые у меня были. Линда очень ответственно подходила к конспирации, и хотя теперь я знаю, что она была права, и боюсь даже представить, что случилось бы, если бы в её телефоне после ареста нашли фотографии, всё равно жаль, что та часть нашей жизни осталась только в воспоминаниях. А ещё мне до ужаса надоело скрываться и бояться. – Это моя девушка. Она временно живёт в другом месте, но когда вернётся, мы будем жить вместе. Удивительно, насколько больно в сердце отозвались последние слова. Я хотела в них верить, верить также сильно, как и два года назад, но в глубине души уже начинала сомневаться, и ненавидела себя за то, что пытаюсь сдаться, и не желала сдаваться, но не знала, что ещё могу сделать. За время, что Линда уже провела в тюрьме, мы виделись один раз. Единственный раз за два года, и это было невыносимо. Бесконечные бюрократические ловушки: что я не являюсь родственницей, что тюрьму переименовывают, что из-за карантина посещения временно ограничены… Не исключаю и того, что Линда просто не хотела, чтобы я ездила к ней. Но как я могла? После всего, что было, после времени, проведённого в безграничной любви и наших совместных планов? Я добивалась встречи с ней, а тогда я ещё не привыкла сдаваться. В конце концов, несмотря на её краткие письма, сухие и осторожные беседы по телефону (конспирация, понимаю), несмотря на все официальные и неофициальные препятствия, мне разрешили встречу. Я получила звонок из тюрьмы вечером накануне назначенной даты свидания. Возможно, это тоже было ловушкой – легко ли за один вечер решить все дела с работой и выехать в тюрьму ещё до рассвета? Попытка всё взвесить и найти разумный компромисс с треском провалилась: два года – это слишком долго. Я просто не пришла на работу, написав Стиву краткое сообщение: "Меня не будет на работе по личным причинам. Если сможешь – прикрой". Он не смог, а вернее не захотел, и имел на это полное право. К чести Стива, после моего ответа он сохранил почти невозмутимый вид. Я добавила: – Это к ней я ездила тогда. Когда пропустила работу. – У тебя есть девушка, ого. Ммм, ты ведь знаешь, что это запрещено? – Я полицейская, разумеется я это знаю. Вот видишь, я доверилась тебе. – Да, но я не понимаю, как... Теперь он выглядел растерянным. Он покачал головой и искоса посмотрел на меня, то ли пытаясь скрыть смятение, то ли не веря моим словам. Я смотрела на него, не отводя взгляд. Линда – часть моей жизни, и я не хочу, чтобы она была ложью или тайной. – Что как? Как мы познакомились? Как влюбились? Как я могла выбрать девушку, а не мужчину? – Наверное всё сразу. Просто это довольно неожиданно. – Мы познакомились в кругу подруг, какое-то время общались, потом сблизились, поняли, что наши чувства взаимны, начали встречаться. Хотели жить вместе, мечтали о свадьбе. Обычная история, правда? Не слишком отличается от твоей. – Ну нет, это не совсем обычная история. – Стив разволновался, начал говорить шаблонными фразами, словно вычитанными из брошюрок, которые стопками валяются в полицейских отделениях. – Сейчас не время для таких вещей. Мир в беде. Мы ведь должны думать о том, как восстановить популяцию, а то, о чём ты говоришь… Это же несерьёзно. Только вредит. Сколько раз я слышала подобные слова. Пока это не касалось меня лично, легко было оставаться собранной, спокойно реагировать, приводить разумные доводы, но когда уже мою жизнь называют несерьёзной и неважной… Когда-то давно, кажется, в прошлой жизни, это было моей работой – объяснять людям, не только мужчинам, но и женщинам, что мир гораздо шире, чем они привыкли видеть, но сейчас, да простят меня феминистки, у меня не было на это сил. – Я не нанималась в спасительницы мира. Тем более мира, который запрещает мне жить так, как я хочу. Почему для меня интересы популяции должны быть важнее личных? Боже, да я даже не считаю, что популяцию нужно восстанавливать, я считаю, что всё идёт к тому, к чему должно в конце концов прийти. Таков план вселенной. – Ну да, видимо это правда, что вы, женщины, ненавидите мужчин. – Лично я никого не ненавижу. У меня были парни, до Линды. У меня есть отец. Но я влюбилась в неё, и это всё изменило. – Ну это же не может быть настолько серьёзно? Ты же всё равно однажды захочешь выйти замуж, завести детей. – Я хочу детей. Когда-нибудь. – И как ты собираешься это провернуть без мужчины? А? Я пожала плечами. – Я же сказала, когда-нибудь. Не прямо сейчас. Мир меняется. – Вы сами хотите войны. Игнорируете наши проблемы. А потом удивляетесь всплескам насилия в последнее время. Терпение, Глория, просто будь терпеливой. Хотя бы ещё пять минут. – Мы все эгоисты. Я игнорирую твои проблемы, а ты мои. Иначе ты бы не сдал меня. Заметь, никаких обвинений или обид, это факт. Однако, я успела стать циничной. Стив поднял руку, останавливая меня. – Хорошо. Прости. Прости, да я не хотел проблем, не хотел терять свою работу. Если тебе плевать на работу, то мне нет. – Мне не за что тебя прощать. Ты сделал то, что считал правильным, я тоже стараюсь так поступать. – Я не считал это правильным. Когда шеф позвонил и спросил, всё ли в порядке, я мог бы соврать. Он бы не попросил дать тебе трубку, не приехал бы с проверкой. Я испугался. И мне действительно жаль, что из-за этого у тебя проблемы. – Мои проблемы не из-за тебя, просто не думай об этом, забудь и всё. Я два года не видела свою девушку и не могла упустить эту возможность. Я знала, чем рискую и разгребаю последствия своих решений. Не твоих. Стив помолчал, а когда снова заговорил, его голос зазвучал с удивившими меня нотками любопытства. – Почему вы так долго не виделись? Где она живёт? – У меня распределение, у неё тоже. – Она тоже полицейская? – Ох, нет, – я рассмеялась, – но больше ты ничего не узнаешь. Стив рассмеялся в ответ. – Я уже узнал больше, чем собирался. Не хочу с тобой спорить. Ты удивительная, Глория, честно. Ты была отличной напарницей. – Взаимно, Стив. И я не хочу войны. Правда не хочу. Но и жить в таком мире я не хочу тоже. Я протянула ему руку в знак дружбы, и он крепко пожал её. Мир. Хотя бы здесь. И я не соврала, сказав, что не хочу войны, потому что я действительно думала об этом. Если два с половиной года назад обстановка была напряжённой, неопределённой, никто не знал, чего ожидать, то сейчас всё стало понятнее. И – опаснее. Чем большего добивались мы, женщины, тем больше был риск, что однажды разгорится настоящая гражданская война. Вспышки агрессии, которые упоминал Стив, действительно случались всё чаще. Самое страшное, что я могла это понять. Если бы мне сказали, что через несколько лет мне придётся умереть, что у меня нет ни будущего, ни шансов на нормальную жизнь, я бы тоже стала агрессивной. Но понять не значит оправдывать. Я остаюсь полицейской, несмотря ни на что, и точно также я остаюсь феминисткой, даже уйдя из движения, хотя долгое время мне трудно было это признать. Я пыталась. Я действительно обиделась на Изабеллу, когда она не помогла Линде. Я порвала все связи и с остальными, потому что никто из них не пострадал так, как Линда. Они могли жить свободно, продолжать ходить на дурацкие акции, махать дурацкими плакатами... "Не дурацкими, и ты это знаешь", – говорил мне внутренний голос, и постепенно, с течением времени я снова начала к нему прислушиваться. Да. Я знала это. Каждый дурацкий плакат, каждая глупая акция, каждая идиотская беседа, всё это работало и медленно возвращало нам наши права. Первые месяцы после суда над Линдой я не хотела это признавать, слишком сильна была обида. Спустя два года я не могу этого не видеть. То, чем занимались мы и наше движение, было только верхушкой айсберга. Мы работали точечно, и нашей победой был каждый человек, задумавшийся о том, что что-то идёт неправильно, в то время, как другие работали на глубине. Как истинные глубоководные рыбы, исподволь, незаметно забирая себе своё. Вопреки мнению большинства представителей мужского пола, нам не нужна была их смерть. Нам нужны были наши права. Ещё несколько лет, и мы вернём их. Жаль, что не могу в полной мере ощутить счастье от этих мыслей. Возможно, когда Линда вернётся, я снова научусь чувствовать, не искать подвох и скрытые смыслы, открывать свои мысли и душу… А пока, зная, чем оплачены наши маленькие победы, я не могла им радоваться. … Я безнадёжно опаздывала. Прошёл месяц с моего перевода, а я никак не могла научиться правильно рассчитывать время. Двенадцать минут до остановки. Самая непредсказуемая часть – дождаться автобуса, от трёх до пятнадцати минут. Двадцать-двадцать пять минут на автобусе. И, – всегда бегом, – восемь минут до отделения. Видимо где-то мои расчёты подводили, раз изо дня в день я вбегала на работу в последние секунды, а иногда, как сегодня, ещё и с неправильно застёгнутыми пуговицами на куртке. Если бы несколько лет назад меня спросили, кто самая неприятная личность из всех, кого я знаю, я бы призадумалась, но сейчас я бы ответила сразу – начальница двадцать четвёртого отделения майор Каролин Палмер. Насколько легко я уживалась со всеми когда-либо окружающими меня людьми, настолько трудно мне было найти с ней хоть какой-то контакт. Она словно и не была человеком: механический голос, холодный взгляд без эмоций, идеально прямые волосы – ни единой выбившейся пряди. Неловко было бы кому-то в этом признаться, но от её голоса у меня мурашки бежали по коже, поэтому очень не хотелось встречаться с ней чаще, чем то было необходимо. Я побежала ещё быстрее, на ходу пытаясь застегнуться заново и одновременно сражаясь с ветром, то пытавшимся сбить с меня фуражку, то разметать бумаги, торчащие из сумки. Уже добегая до отделения, я наконец смогла, прищурившись, разглядеть время на электронном табло возле здания: 08:27. Я быстро пригладила рукой волосы, поправила форму, улыбнулась, как будто моя жизнь не представляет собой бесконечную мешанину проблем разного уровня, и спокойно вошла за минуту до начала рабочего дня. Ещё день, а потом ещё один. Я справлюсь. Но если день и мог принести мне сюрпризы, то только неприятные – правило, которое пришлось выучить наизусть. Телефон в моём кабинете трезвонил настойчиво и упорно, словно не прекращая со вчерашнего дня. Я подняла трубку с некоторой опаской: ещё слишком рано для звонков, если кому-то я и могла понадобиться, то … – Доброе утро, майор Палмер, – неловко улыбнулась я, входя в кабинет начальницы. Наверное, стоит всё же научиться выходить из дома пораньше. Она рассматривала меня гораздо пристальнее, чем в те разы, что мы виделись прежде. При первой же встрече, когда я пришла устраиваться на работу с документами о переводе я поняла, что не нравлюсь ей, и вряд ли у меня получится это исправить. Сейчас в этом не оставалось абсолютно никаких сомнений. – Я конечно уже знала, что вы нарушительница, лейтенант Файерберд, но не думала, что настолько. – Я не опоздала. Я зашла в отделение вовремя. – Я смотрела в её безразличные серые глаза и пыталась понять, что она хочет услышать. – Я буду тщательнее рассчитывать своё время, чтобы не приходить в последние минуты. – Очень интересно. Я понятия не имела, во сколько вы приходите на работу. Тогда что? О каких нарушениях она говорит? Я похолодела. Это Стив. Нельзя было ничего говорить, моя идиотская вера в то, что хоть кому-то в этом мире я могу доверять, снова подвела. Я вот так глупо разрушила остатки своей жизни, и оставалось только надеяться, что это не навредит Линде. Я буду молчать. Даже если меня будут допрашивать самыми жёсткими способами, никто не услышит от меня её имя. Только бы как-то попасть домой и сжечь фото. – Вы, кажется, волнуетесь. Каролин Палмер смотрела на меня почти участливо, но взгляд светлых глаз оставался ледяным. Как и голос с раздражающими металлическими нотками, словно не настоящий, а искусственно синтезированный. – Просто я не понимаю, о чём вы говорите, – ответила я, стараясь выглядеть удивлённо, и надеясь, что губы не дрожат. Господи, помоги Линде. Убереги её от последствий моих ошибок, она и так пострадала достаточно. Пусть ничего хуже с ней уже не случится, пожалуйста. Пожалуйста. – Я говорю о 30 апреля 2051 года. Что вы делали в этот день? Ну всё, это конец. Цепляясь за соломинку, я всё же пыталась выплыть. – В этот день я не явилась на работу по личным обстоятельствам. – Какие личные обстоятельства у вас были? – Я не могу сказать. – Вы не можете НЕ сказать. Вы обязаны отвечать на любой вопрос руководителя, то есть меня. Палмер ленивым движением опустила голову на сложенные в замок руки и прищурила глаза в ожидании. Я действительно обязана была ответить. – Я кое-кого посещала. Мне сообщили неожиданно, и я не могла перенести или отложить визит. – Конечно, свидание в тюрьме среднего уровня – это не запись на маникюр. Прежде чем подумать, я резко вскинула голову. Я не говорила Стиву, что ездила в тюрьму. Никто не мог об этом знать, но откуда-то знала Каролин Палмер. Она едва заметно повысила голос, и он стал ещё более механическим, голос робота, а не человека. – Вы посещали заключённую. Это исключительно компрометирует вас, как сотрудника полиции. Заключённую. Возможно, может быть есть одна миллионная доля вероятности, что она не знает про Линду. Она знает про некую заключённую, к которой я ездила, но не про то, кем она мне приходится. Как она узнала? Видимо, вопрос отразился на лице, потому что Палмер, недоверчиво склонив голову набок, спросила: – У вас есть мозг, лейтенант Файерберд? Я пару секунд непонимающе смотрела на неё, пока не поняла – начальница издевается. Ещё не избавившись от пистолета, нацеленного в лоб, я не могла нормально соображать. – Так точно, майор Палмер. – Все посещения в тюрьмах фиксируются. Все посетители проверяются. Вот это, – начальница протянула мне бумагу, лежащую на столе, – рапорт начальника тюрьмы, направленный на ваше предыдущее место работы. Из-за вашего перевода он задержался. Кого вы посещали в тюрьме? Я быстро отбросила идею заплакать. Палмер это точно не проймёт, я не могла быть в полной мере уверена, что она всё-таки человек. Ущипнув себя за руку, чтобы вернуть способность ясно мыслить, я начала плести из старых воспоминаний новую ложь, которая спасёт меня или уничтожит. – Заключённую, к которой я ездила, зовут Линда Эпплтон. Помните выборы двухлетней давности? Тогда ещё задержали нескольких девушек, участвующих в шествиях, а после осудили. В её аресте виновата я. Я была в тот день на дежурстве, столкнулись с ней в толпе. Ну, знаете, как это бывает, я сделала замечание, она ответила, я вспылила, она обвинила меня в том, что я не поддерживаю женщин, я пригрозила ей арестом, она не поверила. В итоге я задержала её, но я не знала, что будут такие серьёзные последствия, думала, её отпустят через пару дней. Я чувствую свою вину за то, что испортила ей жизнь, поэтому посещаю её. Первый раз я была у неё ещё до суда, и вот второй раз два года спустя, 30 апреля, как только мне удалось добиться разрешения. Если Каролин и не верила мне, то молчала. Информацию о том, кто её задержал, проверить невозможно, это не фиксировалось. Я старалась не показывать охватившего меня облегчения. Возможно, ещё удастся выйти без потерь. – Это неимоверная глупость. – Я признаю свою вину. Больше этого не повторится. – Точно нет. Вы больше не будете здесь работать. – Но меня ведь уже наказали за этот случай. Из-за него меня перевели сюда. – Вас наказали за прогул, а не за встречу с преступницей, осуждённой за экстремизм. – И куда меня переведут? – осторожно спросила я, чувствуя, что выйти без потерь не удастся. – В патрульную службу Прентона, – клянусь, голос Палмер звучал почти торжествующе. – Что? Я всё ещё не слишком хорошо соображала. В патрульную службу столицы, выполняющую простую работу вроде дежурства на улицах, выезда на вызовы, оформления штрафов, можно было устроиться, пройдя четырёхмесячные курсы, а не пятилетнее обучение в академии. – Мне не нужны безответственные офицеры, мне не нужны прогульщики, – Палмер перечисляла, загибая пальцы на руке, – а главное, мне не нужны офицеры-идиоты. Я снова вспомнила себя семнадцатилетней. Искренней, уверенной в себе и мечтающей стать лучшей выпускницей академии. "Глория Файерберд, самый тупой офицер патрульной службы", – раздалось в моей голове, и я рассмеялась. Не совсем то, о чём я мечтала. – Вам стало весело? Я прикрыла рот рукой и откашлялась, стараясь успокоиться. – Нет, простите. Я немного расстроена. Не была готова к очередной смене работы. – К этому привели только ваши действия. – Да, конечно. Конечно, вы абсолютно правы, майор Палмер. Пойду собирать вещи. Я вышла из отделения с пакетом вещей и остановилась, глядя в небо. Пахло летним дождём и мокрым асфальтом. Ностальгией, лёгкой тревогой, ощущением скорых перемен. Вот так бесславно завершить работу в отделении, где я продержалась всего месяц. Что ждёт меня дальше? Ни перспектив, ни хорошей зарплаты. Выживание, и всё. Зато, – я широко улыбнулась, – Линда пока в безопасности. ... Тем не менее я всё ещё продолжала переживать о потенциальных последствиях, строить возможные и невозможные варианты развития событий, и поэтому, когда Линда позвонила мне через неделю, в наше обычное время звонков, я всё равно разволновалась. – Лин, что-то случилось? – Нет, почему ты так напугана? – Да я просто… – не скажешь же, что я чуть не подставила себя, но в большей степени её. – Ничего, всё нормально, просто не ожидала звонка, запуталась в днях. – Разве у тебя сейчас рабочее время? – звук полицейской сирены на заднем плане было трудно не услышать. – У меня новый график. Я теперь работаю посменно. – Почему? Что изменилось, Лори? Теперь беспокоилась она. – Снова перевели в другое место, – нарочито весело сказала я, удивляясь фальшивым нотам в голосе. – В другое отделение? В Прентоне? – Да, в Прентоне. В патрульную службу. – Разве такое бывает? Патрульная служба – это же совсем другое, это даже не требует высшего образования. – Полицейских постоянно переводят, – ответила я, отчаянно фальшивя и не в силах что-то с этим сделать. – Лори, это твой второй перевод за последний месяц. Как раз с того момента, как ты съездила ко мне на свидание. Моя умница Линда. Как я восхищалась её умом, способностью строить стратегические планы и делать логические заключения. – Людей не хватает. Всех переводят туда-сюда. Нормальная практика. – Никого не переводят с понижением без оснований. А основание могло быть только одно. Всё из-за того, что ты ездила ко мне? Я могла врать кому угодно, но не Линде. И именно ей я должна была соврать сейчас, иначе она больше не позволит мне увидеть её. – Нет, ничего такого. Поработаю здесь пару месяцев, пока не наберут людей, и вернусь обратно. Линда перевела тему, и я выдохнула. Мы ещё немного поговорили о книгах, которые она прочитала, о погоде, о том, как хочется снова встретиться. – Кстати, об этом. Я собираюсь попросить о свидании, ты сможешь приехать? От неожиданности я потеряла дар речи. Она сама предлагает мне встретиться, а не прикрывается проблемами и сложностью оформления. – Конечно! Конечно, я приеду, в любое время. – До встречи, Лори. Она повесила трубку, оставив меня в оглушающей тишине. Мир становился лучше прямо на глазах. У Линды всё в порядке (ну, не в порядке, но хотя бы без изменений к худшему). Срок её заключения уже стал меньше на два года. Она хочет меня видеть. Я справлюсь с любой работой, пусть даже самой тяжёлой, это неважно, главное, что она хочет меня видеть. Я подняла камешек с асфальта, понюхала его и, задумчиво покрутив в руке, отправила в полёт. Пока всё не так уж плохо.