Это очень непросто – быть той, кого предают. Растерять надежду и веру, мечты и свет, Сбитой с ног без сил балансировать на краю, И искать, и искать ответы, которых нет.
– Наблюдай отлив, Глория. Почему-то мне вдруг вспомнилось детство. Крошечный южный городок или даже посёлок, куда мы ездили с родителями каждый август несколько лет подряд. Один и тот же небольшой домик с тремя комнатами, цветником и крошечным садом, белый, с плоской крышей и окнами на побережье. Я часто убегала гулять одна, предварительно дав тысячу обещаний, что не полезу в воду, если рядом не будет взрослых. Место малолюдное и довольно спокойное, что могло случиться, а возле моря я хотя бы могла найти себе друзей. Почти каждое утро чуть поодаль от основного пляжа я встречала мужчину. Пожилой, морщинистый, в мягкой широкополой шляпе и закрытой одежде, иногда он сидел на складном стульчике и часами смотрел на волны, а иногда ловил рыбу. Не помню, чтобы я когда-нибудь видела улов в его ведёрке. Прилив сменился отливом, но я не знала, что это такое, и как может быть, что море, бывшее ещё вчера бурным, глубоким, с пушистыми облаками волн, вдруг стало невзрачным, далёким. – Где море? – спросила я у того мужчины, так как больше рядом никого не было. – Оно вчера было здесь, я точно помню. – Как тебя зовут, девочка? – спросил старик. – Глория. Это значит "слава". – У тебя очень красивое имя, скажи спасибо за него своим родителям. Он снова задумчиво уставился вдаль, а я всё стояла, ожидая ответа. – Так вы знаете, куда ушло море и зачем? – Это называется отлив, Глория. Ты же видела луну сегодня ночью? Это из-за неё море так меняется. Луна сменится, и море станет таким как раньше, а может быть разольётся ещё шире, чем прежде. – Скоро? Мне не нравится ходить так далеко. – Скоро. Море – это жизнь, лучшая её аллегория. Сегодня она огромная, бескрайняя, ты танцуешь на гребне волны, а завтра там, где была твоя волна удачи, остаётся лишь пустота и вдобавок, падая с неё, можно сильно удариться о дно. Но пустота вновь заполняется, и ты становишься такой как прежде, но всегда немного другой. Приливы и отливы. Всё возвращается. Природа знает свою работу. – И что мне делать? – все длинные и скучные слова я, разумеется, пропустила мимо ушей. – Наблюдай отлив, Глория. Наблюдай, пока луна снова не сменится. – А что такое аллегория? Я наблюдала. Я всё также бегала к морю, только старик в шляпе куда-то пропал. А когда море снова стало таким, как прежде, нам пришло время уезжать. Я не поняла тогда всего, о чём он говорил, и даже не думала, что запомнила эти слова. Не знаю, почему вдруг именно сейчас я вспомнила этот эпизод. Наверное потому, что я слишком смело танцевала на своей волне удачи и слишком больно ударилась об дно, как он и предупреждал, а сейчас моя луна никак не хотела сменяться и снова подарить мне прилив. ... Через три дня свидание с Линдой, и только это все последние недели держало меня на плаву. Я не могла позволить себе потерять и эту работу, хотя в более удачной ситуации я бы сбежала так быстро, как только смогла. Вызов, снова вызов. Десятки звонков за смену. Происходил кажущийся почти невероятным хаос, очень похожий на тот, что творится в фильмах про апокалипсис. Убийства каждый день, иногда несколько раз в день. Не моей задачей было их расследовать, но даже я могла заметить наличие определённой системы: подавляющим большинством убитых были женщины. Успешные, занимающие высокие должности, живущие в хорошем и недешёвом жилье, одинокие. Словно кому-то это не давало покоя. Словно само их существование оскорбляло кого-то до такой степени, что он был готов даже на убийство. И это определённо был не один человек, а некая группа. Если раньше в это было бы сложно поверить, то сейчас лично я даже не сомневалась. – Даже не лезь в это, Файерберд, – говорили мне, когда я пыталась высказать своё мнение. Не лезь в это. Делай свою работу. Ты не следователь, твоё дело принимать вызовы и фиксировать трупы. Занимайся своим делом. Без тебя разберутся, серийные ли это убийства, или просто слишком много женщин одновременно перешли кому-то дорогу. У тебя нет ни нужного опыта, ни нужной информации. Не лезь. В патрульной службе слухи расходятся быстро. Я слышала, что в отделении, из которого меня так позорно уволили, быстро нашли мне замену. "Офицер с юга", так мне передали. Надеюсь, это будет хороший офицер. Я хотела бы, чтобы мой город защищали надёжные люди. Такие, какой могла бы быть я, если бы не была вынуждена разгребать слишком много катастрофических последствий наших общих решений. Мы просто хотели сделать мир лучше. Часть меня всё ещё хочет сделать это, но другая часть, умеющая говорить гораздо громче, ненавидит весь этот прогнивший и лживый, холодный и умеющий жестоко наказывать мир. В другое время я просто мечтала бы расследовать все эти дела. Я умоляла бы, упрашивала вернуть меня на работу следовательницы, пока начальство не согласилось бы. Я бы смогла найти зацепки и добиться справедливости. Сделать так, чтобы эти женщины хотя бы после смерти обрели покой, пусть я и не слишком верю в загробную жизнь. Увы, сейчас я мечтала только выспаться и хотя бы сутки не видеть образы убитых женщин. У меня хорошая память на лица и, каждый раз, встречаясь с мёртвыми глазами, я знала, что однажды они придут ко мне во сне без приглашения. Были ещё звонки родителей. Не знаю, зачем я снова это сделала – пошла на сближение после всего, что они мне говорили и делали, и даже пригласила их в новую квартиру, которую я сняла. Глаза матери говорили красноречивее любых слов: для неё крошечная однокомнатная квартира была равнозначна тюремной камере, и, определённо, тюремную камеру она и видела моим следующим пунктом назначения. Я вдруг вспомнила, что так и не прослушала вчерашнее сообщение. Тяжело вздохнув, я нажала на кнопку запуска прослушивания. – Глория, это снова я. Мы с отцом очень за тебя волнуемся. Как ты можешь жить в таких условиях? Возвращайся домой, мы всё уладим. Папа поможет тебе с работой, только приезжай. Он говорила ещё что-то, но я нажала на сброс. Какая разница, как жить, где жить, где работать, если каждый день – это просто новые двадцать четыре часа, которые нужно перетерпеть. Потом следующие, и ещё, и ещё. Первый год казался самым длинным, пока я к этому не пришла. Если поймать ритм этой рутины, то становится легче. Я пыталась наблюдать отлив. Не делать резких движений. Ждать на берегу, пока горизонт не просветлеет. Но, увы, я была всего лишь маленькой одинокой черепашкой, выброшенной на берег последней волной перед отливом, и даже если я буду бежать изо всех сил, мне не вернуться домой, потому что моего дома больше не существует. И даже с этим я могла справиться. Я могу потерять всё, могу выжить в самых суровых условиях и пройти по самой тонкой верёвке, натянутой между крышами небоскрёбов, пока мне есть, во что верить. Верить в нас с Линдой и в то, что мы вместе переживём и войны, и, если понадобится, апокалипсис. Я сама выбрала эту веру, пусть она и регулярно проходит испытание сомнениями, и буду держаться за неё, даже когда всё остальное в моём мире окончательно рухнет. В конце концов во всей этой ситуации были и свои плюсы: к примеру, тюрьма, в которую определили Линду, была всего в пятидесяти километрах от Прентона. Не знаю, что бы я делала, если бы её перевели, или если бы меня перенаправили в какую-нибудь задницу мира. Набирая скорость, я вдруг поймала себя на том, что мурлычу под нос песню, играющую по радио. Настроение странным образом улучшалось по мере приближения. В академии я всегда улыбалась и молчала в ответ на вопросы типа "Как ты можешь всегда быть в хорошем настроении и во всём видеть плюсы", не зная, что ответить. Сейчас я точно знала, что сказать. Если не фокусироваться на хорошем, можно легко свихнуться, а если я не буду улыбаться, то буду плакать не переставая. Усиливалось и волнение. Первый раз, когда я ехала увидеться с Линдой спустя почти два года после последней встречи возле суда, руки дрожали так, что я едва могла удержать руль. Повезло, что тюрьма находилась вдалеке от оживлённых трасс, не хватало только разбить арендованную машину. Сейчас, казалось бы, я должна нервничать меньше, но этого не произошло. Я вытерла рукавом вспотевший лоб, поймала своё отражение в зеркале и снова пожалела о том, что не воспользовалась хотя бы тональным кремом: синяки под глазами мне не очень-то шли. Но не хотелось обманывать Линду, если я могла этого не делать. Она видела меня такой, какой я была на самом деле, и с ней я не нуждалась в масках. Меня и других прибывших на свидания, как обычно заставили подождать. Стандартные процедуры, проверка документов (пусть пишут сколько угодно писем на мою нынешнюю работу, учитывая количество преступлений, от меня точно не избавятся), снова ожидание, как будто специально, чтобы испытать терпение. Можно подумать, хоть кто-то, добившись редкой встречи с близким человеком, вдруг развернётся и уйдёт, не дождавшись. Спустя ещё полчаса на моих глазах одна из ожидающих свидания женщин встала с места, устроила скандал с охраной и, развернувшись, ушла, стуча каблуками с металлическими набойками. Ого. Не думала, что мысли могут так быстро материализовываться. Ещё через полчаса нас проводили в комнату для свиданий. Вот и ещё один положительный момент: в этой тюрьме мы могли беседовать, сидя за столом, а не по телефону через стекло, не нужно было беспокоиться о прослушивании в шумном зале. Я могла даже прикоснуться к её ладони. На секунду, прежде чем на меня наорут и заставят убрать руку. Линда тоже нервничала. Я понимала, почему. И я тоже видела её такой, какая она есть. Она не стала для меня менее прекрасной в тюремной одежде, с осунувшимся лицом и растрёпанным пучком на голове. Ни капли не менее прекрасной. Но, в отличие от меня, её волнение не было радостным. Линда выглядела слишком серьёзной в сравнении с прошлыми нашими встречами, когда она в любой ситуации находила в себе силы улыбнуться мне. – Как ты? Как у тебя дела? – спросила она. – Всё отлично, почти привыкла к новой работе, хоть и, надо признать, она немного больше треплет нервы, чем прежняя. Слишком много всего происходит, то тут, то там. Нервничая, я всегда говорила много, Линда обычно подшучивала над этим, или жестами и словами поворачивала беседу в другое русло, но сейчас её сосредоточенное выражение лица даже не изменилось, не уверена, что она меня слушала. – Что-то случилось? – обеспокоенно спросила я, злясь на себя за то, что не поняла сразу. – Да. Нам нужно было поговорить, и это не телефонный разговор. – Что случилось? – повторила я, чувствуя, как внутри всё сжимается. Она несколько секунд молчала, словно тянула время, а когда ответила, я поняла, почему. – Нам нужно расстаться. Я моргнула, не понимая, о чём она говорит, думая, что неверно её расслышала, пара часов за рулём с громкой музыкой могли на время повредить мой слух, а напряжённая работа – способность воспринимать шутки. – Что это значит? О чём ты говоришь? – О наших отношениях. Мы больше не можем встречаться. Нет, она определённо не могла говорить это всерьёз. Я понимала, что чувствует Линда после двух лет в тюрьме, но знала также, что чувствую я, и я могла всё объяснить. – Конечно, можем. Я понимаю, правда. Мы почти не видимся, и не сможем в ближайшее время быть вместе, но это не проблема. Мне никто не нужен кроме тебя, и я тебя дождусь. Линда покачала головой ещё до того, как я закончила, и жестом остановила меня. – Мы не будем вместе. Это конец. – Почему ты это говоришь? Я люблю тебя и знаю, что ты любишь меня. Что... – новая мысль пришла мне в голову, и я понизила голос до шёпота. – Кто-то узнал о нас? Кто-то угрожает тебе? Конечно, я подыграю, если это необходимо, но пожалуйста, объясни, что происходит. Линда, прежде отводившая взгляд, теперь посмотрела мне прямо в глаза, и спокойный холод в них заставлял верить в эти жестокие, невообразимые, убийственные слова. – Я больше не люблю тебя, Глория. Я здесь уже два с лишним года, моя жизнь стала совсем другой, я стала совсем другой, и я больше не испытываю к тебе тех чувств, что раньше. – Неправда. Ты говоришь это для того, чтобы освободить меня. У тебя какие-то проблемы, о которых ты не говоришь. Или... ты хочешь отпустить меня, хочешь, чтобы у меня не было проблем из-за связи с заключённой. Это из-за того, что меня перевели? Ты пытаешься решать за меня, что для меня лучше и считаешь, что поступаешь правильно? Нет. Я сама могу решать и отвечать за последствия своих решений. Возможно я говорила чересчур жёстко, возможно, я слишком давила. Но она собиралась лишить меня единственной надежды, благодаря которой я ещё существовала. Но если я ожидала, что она вспылит в ответ на мою агрессию, то я ошибалась. И равнодушие в её тоне сказало мне гораздо больше, чем горячность, которой я ждала. – Значит, последствия всё же были? Ты портишь свою жизнь и скоро разрушишь её окончательно. – Это моя жизнь, и я ничем не жертвую, просто знаю, что мне нужно и что для меня важно. – Но мне это не нужно. Всё, что между нами было, осталось в прошлом. – Но ведь ты здесь не навсегда. Ты освободишься, и мы всё вернём. Или начнём сначала, если ты так хочешь. Линда грустно вздохнула. Она смотрела на меня, и я видела, что она подбирает слова, чтобы сказать мне о чём-то важном. Как будто подбор слов мог хоть как-то облегчить их жестокость. Но неужели она надеялась умолчать об этом? Думала, что я молча приму её сообщение о разрыве и смирюсь с ним? Ведь она слишком хорошо меня знает. – Я уже начала всё сначала. Нет. Я этого не слышала. Не хочу слышать. Какая жестокая ложь. Слишком больно. Но я смотрела ей в глаза и видела правду во взгляде. Она не смогла бы солгать о таком. Не мне. – Ты… познакомилась с кем-то здесь? Кто это? Линда покачала головой, словно я уже не была с ней близка, словно в эту часть её жизни мне не было допуска. – Я не хочу разговаривать с тобой о ней, я слишком тебя уважаю. – Но как? Когда это случилось? Прошлый раз ты мне ни о чём не говорила. – Это произошло после нашей первой встречи. Подробностей не будет, я не хочу это обсуждать. – Но ведь мы виделись совсем недавно. И ты… испытываешь к ней чувства? У вас всё серьёзно? Я никак не могла подобраться к тому, что на самом деле хотела узнать. Зажмурила глаза. Вдохнула и выдохнула. Отвела глаза и снова посмотрела на Линду. – Ты любишь её? Она снова покачала головой и на миг задумалась, будто уже думала об этом, и до сих пор не находила ответа. – Не знаю. Но достаточно того, что я поняла, что мы с тобой больше не вместе и не сможем быть вместе. Никогда. Снова эта безжалостная боль. И всё же её слова вгрызались в сердце почти привычно. Наверное, я успела привыкнуть к боли и приобрести своеобразный иммунитет. А может быть ещё не могла осознать происходящее, и однажды эта боль нахлынет с новой силой и затопит меня с головой. Не знаю. Теперь я совсем ничего не знаю. – Мне пора идти, Глория. – Нет, Линда, не уходи. Мой голос звучал слишком умоляюще, но ради неё никогда ничего не было слишком. Я протянула руку, накрыв её ладонь, а она тут же отдернула её, будто от удара током. Этот интуитивный, автоматический жест поразил меня сильнее, чем все сказанные слова. Я снова посмотрела ей в глаза, не заботясь о том, насколько жалко выгляжу. В её взгляде я видела всё тот же холод, только теперь к нему добавилась жалость. Линде жаль меня. Она не любит меня, ей просто жаль. – Прости, Глория. Я не хотела разбить тебе сердце. Я не хотела этого, но так будет лучше. – Для кого? – Для нас обеих. Однажды ты поймёшь. Я желаю тебе всего хорошего, самого лучшего, ведь ты прекрасный человек, лучший человек во всей вселенной. – Но я больше тебя не устраиваю. – Ты устраивала меня всем. Ты была, и есть лучше меня во всём. Я восхищалась тобой, я любовалась тобой. Я любила тебя. На последних словах её голос всё-таки дрогнул, заставив моё сердце сжаться от совсем новой, незнакомой прежде тоски. Я ещё не знала, что это тоска теперь станет моей ежедневной спутницей. И всё равно я ещё не готова была уйти. Уйти – означало смириться, а я никогда не смирюсь с тем, что происходит. – Но я люблю тебя сейчас и всегда. Мы ведь собирались быть вместе всю жизнь. Ты обещала, что мы ещё станцуем танго на нашей свадьбе. Сейчас её интонации были непривычно странными, горькими, сдержанными. Я бы подумала, что она готова расплакаться, если бы не слова, ещё более жестокие, чем прежние. – Не будет свадьбы, Лори. Ничего не будет. Между нами всё кончено. Она встала, показывая, что готова закончить встречу. Одна из охранниц у стены направилась к нам. Последними отчаянными попытками я старалась её удержать. – Мы поговорим в другой раз. Я приеду, и мы поговорим. Я не сержусь на тебя за эти слова, я ведь понимаю, что тебе пришлось пройти через слишком многое. – Не нужно больше приезжать. У тебя теперь своя жизнь, у меня своя. – Ты – это моя жизнь, другая мне не нужна. – Это изменится. – Убеждение в её голосе было таким явным, словно она пыталась в первую очередь убедить себя. Но это было для меня, не для неё. Последний дар милосердия. Попытка уберечь меня, как она всегда это делала. Подошла охранница, и я ничего больше не могла сказать. – Я напишу тебе. – Я не отвечу. Линда развернулась и ушла со своей сопровождающей, ни разу не оглянувшись. Я следила за ней, не отрывая глаз, пока она не прошла за дверь, отчего-то запнувшись о порог, и не скрылась в коридоре. Я была абсолютно опустошена и всё ещё не поняла до конца, что только что произошло. Конечно, она перезвонит мне, через пару недель или месяц, и всё объяснит. Конечно, я снова приеду, и мы встретимся. Меня накрыло рыданиями уже в машине, когда я завела двигатель, чтобы покинуть это место. Удивительно, что я доехала до дома без приключений. Видимо я настолько рассорилась со своим ангелом-хранителем, что даже моё желание разбиться на машине, только чтобы всё это закончилось, не исполнилось. Я припарковала машину, поднялась наверх, открыла дверь ключом, сняла обувь, переоделась, и в принципе, у меня были небольшие шансы уснуть и хотя бы ненадолго перестать существовать, но взгляд автоматически упал на фотографию над столом. В голове сразу зашумели голоса: голос Линды из прошлого, говорящий о любви, и её сегодняшний голос, разрушивший всё, за что я держалась эти годы. Голоса звучали всё громче и громче, пока я не закрыла глаза, запечатлев отпечаток фотографии под веками, и не упала на пол, задыхаясь от боли в сердце. Так ощущается сердечный приступ? Может быть, если я ещё подумаю о ней, мне станет так больно, что сердце просто остановится, и я, наконец, успокоюсь. … – Ты любишь кататься на коньках? – спросила меня Линда. Мы проходили мимо парка, где играла приятная неторопливая музыка, а люди на залитой льдом площадке катались на коньках. Довольно много народу. Я с завистью смотрела на гетеросексуальные парочки, обнимающие друг друга и то и дело останавливающиеся, чтобы поцеловаться. Линда поймала мой взгляд и как-то заговорщически нахмурилась. – Шутишь? Никогда не вставала на эти железки. Как вообще можно на них стоять! – Я сейчас приду, – кивнула мне Линда и быстрым шагом направилась в сторону двери с надписью "Прокат”. Я правда никогда не увлекалась каким бы то ни было спортом, тем невероятнее для моих родителей оказалась новость, что я собираюсь стать полицейской. Меня не интересовал ни теннис, ни гольф, ничто из того, что мне предлагали, однако, парочки на катке проезжали мимо, держась за руки, так мило и забавно, что я была бы не против попробовать тоже. Только если держаться за руки с Линдой и каждые пять минут останавливаться для поцелуев. – Бежим! – Линда схватила меня за рукав, запыхавшаяся, покрасневшая от бега. Она держала в руках две пары коньков. – Бежим быстрее, пока никто не заметил. Она подхватила меня под руку, и мы побежали в… – Куда мы бежим? И зачем? – Я не могу бежать и разговаривать, – прокричала Линда мне в ухо. Мы пробежали ещё несколько минут, она вела меня и показывала, куда повернуть, а потом снова схватила за рукав, заставив резко притормозить. Мы стояли возле небольшого замёрзшего пруда в отдалённой части парка. Летом здесь наверняка бывали толпы людей, но сейчас, когда большая часть территории парка была неосвещённой, скамейки – холодными, а природа потеряла всю свою живописность, мы оказались здесь совсем одни. Совсем одни, с коньками, на берегу замёрзшего пруда. Я повернулась и столкнулась с её сияющим взглядом. Я моргнула, не веря. – Ты украла коньки из проката. – Не украла. Я заплатила, и мы вернём их через час. Теперь она выглядела смущённой. – Нет, ты украла коньки из проката. – Моя Линда, осторожная, рассудительная, сто раз обдумывающая последствия рискованных поступков. – Я тебя обожаю! Мы переобулись в коньки, и я узнала, что Линда – терпеливая наставница, а ещё – что падать на лёд очень больно. В конце концов, с трудом доехав третий круг, я не выдержала и снова плюхнулась на лёд, на этот раз добровольно, положив руки под голову. Линда опустилась рядом со мной. Мы лежали в обнимку, и нам не нужно было сделать перерыв, чтобы поцеловаться, скорее наоборот, мы отрывались друг от друга только для того, чтобы посмотреть на небо, далёкое, огромное и полное звёзд. Казалось, что наше будущее такое же, как это небо – далёкое, неизведанное, загадочное, но абсолютно восхитительное. Потом мы вернули коньки, и никто даже не спросил, куда мы с ними исчезли, пили горячий шоколад, грели руки об стаканчик, наслаждались покоем и теплом, разливающимся внутри не от обжигающего напитка. Я достала телефон и сделала это селфи, смеясь над её возражениями. – Украсть коньки – да. Сделать фото – нет. Лин, определись со своими границами. – Мы вернули коньки. А фото… лучше оставим всё в воспоминаниях. ... Надо было её слушать. Надо было оставить всё в воспоминаниях, по крайней мере, теперь сердце не разрывалось бы при каждом ударе от этой новой боли, раньше неведомой. И, хотя мне казалось, что оно действительно разрывается и готово выпрыгнуть наружу, я всё ещё продолжала дышать. Увы, я продолжала дышать. Как могла Линда от этого отказаться? Как мог кто-то стать для неё большим, чем была я? Разве могут такие чувства закончиться, пройти безвозвратно? Разве можно после того, что было между нами, смириться с чем-то другим? Мне ещё только предстоит это проверить, хотя я и уверена, что насчёт себя уже знаю ответ, и он лишает меня самой распоследней надежды когда-то обрести счастье. На этот раз я смогла потерять всё.