play it by heart though its a sad sad call This is what they call big city love play it by heart because I believe in true love
Laleh*
Всё в этом городе напоминало о Линде. Дома. Закусочные. Улицы. По этим аллеям мы гуляли, в том крошечном уютном кафе ели мороженое, там целовались, спрятавшись за самым большим деревом, тут я бежала на работу и по пути продумывала содержание своего следующего письма к ней. В этом парке я часто гуляла в наушниках и слушала наши любимые песни. Я больше не могу слушать музыку. Эта песня слишком напоминает о ней, и эта, и следующая тоже. Последствия, которые было невозможно предсказать: когда кто-то подходит настолько близко и входит в твою жизнь настолько глубоко, после его ухода везде, абсолютно в каждой сфере жизни остаётся зияющая пустота. Ты больше не можешь делать привычные вещи, посещать привычные места, потому что все вещи и все места связаны с этим человеком и без него не только не имеют смысла, а и просто опасны для жизни, вызывая панические атаки и приступы слабости, от которых можно потерять сознание. И самое, самое худшее – прорывающаяся наружу острая безнадёжность от того, что всё потеряно навсегда. Больше ничего не будет. Никогда. Не будет совместных поездок, не будет просмотра фильмов в обнимку, не будет объятий – тайком, украдкой. Я ненавидела то, что нам приходилось скрываться. Сейчас я готова была прятаться всю жизнь, лишь бы остаться с ней. Стены этого города были единственными свидетелями нашей любви. Они защищали нас, оберегали, скрывали. Они поддерживали надежду, что мы всегда будем счастливы вдвоём. Стены этого города были теперь моей тюрьмой без шансов на досрочное освобождение. А я-то думала, что худшее уже позади. Думала, что начинаю исцеляться, даже интересоваться чем-то, кроме своего вдребезги разбитого сердца, но это была лишь очередная попытка самообмана, в которых я в последнее время преуспела. Правда в том, что я не могу её отпустить и не уверена, что когда-то смогу. Правда в том, что я не могу перестать предпринимать почти маниакальных попыток узнать о ней хоть что-то, одновременно до безумного пульсирующего в висках страха, от которого темнеет в глазах, боясь этого. Я всегда была смелой, но с недавних пор привыкла и к этому страху. В конце концов человек привыкает ко всему. Привыкает. Ко всему. В конце концов. Кстати о попытках узнать. Я уже неделю не проверяла сайт тюрьмы, где находится Линда. Даже не знаю, зачем я продолжала это делать и что надеялась найти, но я всё же достала смартфон и зашла на сайт женского исправительного учреждения Айприз. Безжалостная обвинительница внутри меня проснулась, требуя внимания. – О нет, ты знаешь, что хочешь найти. Ты надеешься, что если Линда встречается с кем-то из сотрудниц тюрьмы, то ты каким-то образом сможешь её опознать. – Заткнись! Жаль, у меня не было настроек звука, как на смартфоне, чтобы поставить внутренний голос на беззвучный режим. – Никто не любит слушать правду о себе, особенно от себя самой. Я не слышу, не слышу, совсем не слышу. Страница наконец загрузилась. Если не обращать внимание на слова "исправительное учреждение", можно было подумать, что я попала на сайт дорогой частной школы. Новости и информация, расписание часов посещения, список занятий, обилие цветных фотографий: улыбающиеся девушки в удобной однотонной форме, столовая, меню, библиотека, прогулки. Хотелось бы сказать, что Линде повезло с тюрьмой, но едва ли можно считать везением то, что невиновная девушка вынуждена сидеть за решёткой, пусть даже это решётка золотой клетки. Немного помедлив, я нажала на надпись "Наш коллектив". С последнего моего посещения ничего не изменилось. Те же имена, те же фотографии с застывшими улыбками. Да, наверное, подсознательно я надеялась, что моя интуиция скажет мне, кто она. Кто та, которую выбрала Линда. Конечно, она может быть и не сотрудницей тюрьмы. Она может быть и заключённой, или даже случайной посетительницей. Отсутствие информации убивало. Не знаю, что хуже: если бы Линда сказала мне её имя и я смогла бы о ней что-то разузнать, или, как сейчас, мучиться предположениями и догадками. Нет, знать всегда лучше. Так мне было бы проще понять. Я просто хотела понять. – Чтобы сравнивать её с собой и бесконечно проигрывать это сравнение? И зачем вот мне ходить к психиатру, как посоветовала на днях моя любимая мама, если у меня есть свой личный внутренний психоаналитик, весьма настойчивый. Но всё же интересно, кто она. Она, должно быть, гораздо лучше, раз с ней Линда счастливее. Может быть, она высокая, стройная и элегантная, никогда не суетится и не создаёт хаос. Может быть, у неё волосы до пояса, мягкие и волнистые. Линда не любила длинные волосы, она отстригала свои, как только они становились хотя бы на пару сантиметров длиннее, чем она привыкла. Но противоположности притягиваются. Она ведь когда-то влюбилась в меня. И в то же время Линда не сказала, что любит эту девушку. Она сказала, что не любит меня, что мы не можем быть вместе, но не сказала, что у них всё серьёзно. Это наверняка просто интрижка. Два года в тюрьме, запертая, оторванная от своего мира, от привычной жизни. Конечно, ей было одиноко. Я писала письма, звонила, когда была возможность, но не могла заменить живого общения, близости, которая была ей нужна. Я не была рядом с Линдой, а другая была. Но вряд ли это может быть настолько серьёзно. Когда Линда освободится, её жизнь начнёт наполняться новыми смыслами и впечатлениями, и её ничего не будет связывать с той девушкой, ведь так? – Торгуемся? – ехидно влез в мои размышления внутренний голос. – Заткнись. Я снова посмотрела на смартфон. Обеденный перерыв заканчивался, ещё десять минут, и меня начнут разыскивать. На экране всё ещё был открыт сайт тюрьмы Стаффорд. Внизу главной страницы загоралась и гасла картинка в мигающей рамке с надписью: "Приближается Рождество". При первой загрузке страницы я приняла её за рекламное объявление, но только что сообразила: откуда взяться рекламе на сайте государственного исправительного учреждения. Я быстро, словно боясь, что таинственная картинка исчезнет, нажала на неё и начала читать открывшееся объявление, чувствуя всё возрастающее удивление. "Женское исправительное учреждение Стаффорд впервые даёт уникальную возможность поздравить заключённых с Рождеством, направив индивидуальную голосовую открытку с пожеланиями. Для участия в программе нужно оставить заявку со своими данными и именем заключённой, и, после согласования заявки, в срок не позднее 23 декабря прислать аудиозапись по указанному адресу электронной почты. 25 декабря каждой заключённой будет дана возможность лично прослушать открытку". Я пробежала взглядом следующий далее перечень того, что не должна содержать аудиозапись, чтобы пройти проверку, подробности заполнения анкеты и прочие сноски мелким шрифтом. Сердце снова забилось сильнее, вызывая знакомое чувство нарастающей паники. Линда не хотела со мной говорить. Ни на одно моё письмо она так и не ответила, возможно, порвала их, не читая. Но могу ведь я просто поздравить её с праздниками? Я скачала анкету и пробежалась по пунктам, выглядящим достаточно понятными и простыми к заполнению. Что такого в том, чтобы просто её поздравить? – Извини, я не хотела задерживаться, просто мне нужно было съездить по делам, а на обратном пути я попала в пробку. Извини. Даниэль подняла руку, останавливая меня. – Прекрати это, ладно. – Хорошо, я больше не подведу тебя, обещаю. – Я имела в виду прекрати оправдываться, когда ты это делаешь, я чувствую себя то ли злой училкой, то ли жандармом. – Извини, я не специально, не хотела тебя задеть. То есть, – я выдохнула, заставляя себя успокоиться, – просто извини. Я не хочу доставлять тебе проблем, но понимаю, что доставляю их. И если у меня не получается прекратить это делать, то я чувствую необходимость хотя бы оправдаться. – Просто не надо. И к тому же сегодня спокойно. На самом деле в последние пару недель мы действительно немного расслабились. После взрыва в Союзе количество жестоких убийств женщин пошло на спад. Было облегчением видеть меньше искалеченных тел или, что куда более жутко, пустых мёртвых глаз. Жаль, что я так и не узнала имени той офицерки, которую отправила поговорить с Тейлор Джефферсон. Она выглядела заинтересованной, удалось ли ей узнать что-то полезное? Это дело действительно захватило меня, пусть и даже не на четверть также сильно, как случалось раньше, но сейчас я была благодарна чему угодно, способному хотя бы немного отвлечь. Пока меня что-то интересует, я могу держаться. – Слушай, что ты прошлый раз сказала о любви? Я пыталась запомнить ту фразу, но она вылетела из головы. – Не помню, – пожала плечами Дани. – Что-то о том, что любовь длится слишком долго. – Обычно так и бывает. Она приходит, когда о ней не просишь, и не уходит, когда её выгоняешь. – Но это стоит того? Стоит того, если потом приходится так сильно страдать? Даниэль внимательно посмотрела на меня, и в её взгляде я прочитала предупреждение. – Я неподходящий человек для разговоров о любви. Никто не подходящий человек для разговоров о любви, и ты понимаешь, о чём я. – Нет, не понимаю. Я ведь просто спросила, потому что мне понравилась та твоя фраза. Я не собираюсь расспрашивать личные подробности или рассказывать свои. – Ты удивишься, как много можно рассказать вопросами, если твой собеседник хотя бы немного внимателен. Я покраснела. Или не покраснела, но горячая волна стыда прилила к лицу. Мне просто до безумия хотелось с кем-то поговорить. Было так необходимо выпустить хотя бы часть боли наружу, чтобы она перестала так жестоко грызть изнутри. Конечно, я не могла снова рисковать причинить Линде вред, но надеялась, что могу рассчитывать хотя бы на простую дружескую беседу. Видимо, я хотела слишком многого. – Мы выезжаем прямо сейчас, или у меня есть ещё десять минут закончить с документами? – вежливо улыбнулась я. – Думаю, за десять минут апокалипсиса не случится, – пожала плечами Дани. Апокалипсиса действительно не случилось. После сумасшедших месяцев было похоже, будто мы оказались не в Прентоне, а где-то в отдалённой провинции. Грабёж, попытка нападения, две пьяных драки с ножевыми ранениями. Стоит ли говорить, что участниками обеих драк были мужчины. И эти люди говорили мне, что именно я живу неправильно, что делаю не то, что должна делать, а сами готовы прирезать друг друга вместо того, чтобы беречь свои жизни. Об этом я предусмотрительно промолчала, как молчала почти все предыдущие часы, лишь перекидываясь с Даниэль краткими фразами по делу. Как бы отчаянно я ни желала с кем-то поговорить, доверять я могла только стенам своего города. И то – шёпотом. … Краткий сигнал смартфона вырвал меня из состояния между сном и пробуждением, кажется, мне даже что-то снилось, неуловимо-тёплое, с сильным привкусом тоски. "Глория. дочка, ты не ответила на звонки мамы, с тобой всё в порядке?" – прочитала я сообщение от отца. Надо будет перезвонить. Он же не виноват, что у меня всё меньше сил, чтобы выслушивать претензии Алисии Файерберд, в конце концов сводящиеся к тому, что я слишком нервная и мне стоит полечиться. Если бы она знала, как мне хотелось бы доверить свои мысли и своё сердце специалистке, которая мне поможет, но не то что во всём большом городе, а и на всей планете не было ни единого человека, которому я могла хотя бы немного открыться. Я встала с дивана с намерением использовать редкий выходной для того, чтобы привести своё жилище в порядок, насколько это возможно, а на самом деле – с целью максимально занять день и ни о чём не думать. Собрала в кучу постельное бельё и одежду, разбросанную по полу, чтобы отнести в стирку. Встряхнула и аккуратно повесила на крючок форменную куртку, которую вчера тоже швырнула на пол. Провела пальцем по полке, собрав слой пыли – когда я в последний раз её вытирала? Наверное, тогда же, когда мыла посуду, потому что с кухни доносился далеко не аромат свежей утренней выпечки. Я вздохнула и потащилась на запах: что мне могут сделать грязные тарелки в сравнении с тем, что я вижу каждый день. Через пару часов временное пристанище обрело некое подобие уюта. Осталось вымыть полы, и даже как-то жаль, что я управилась так быстро. Наклонившись, чтобы собрать особо крупный мусор, я наткнулась на что-то, непонятно каким образом оказавшееся в моей квартире: цветной буклет, видимо рекламный, прихваченный мной из почтового ящика или откуда-то ещё. Я присмотрелась к брошюрке и внезапно почувствовала, как теряю способность соображать. Крупный заголовок гласил: "Новое одиночество: как пережить расставание". Как возможно такое совпадение? Не иначе мой ангел-хранитель подбросил её в мою спальню. Но я давно перестала верить, что божественным созданиям на меня не наплевать. И, если подумать, вчера мы с Дани заезжали в клинику психологической помощи, и я определённо помню в фойе информационный стенд со всякими брошюрами и рекламной информацией. Я бы не заметила, если бы кто-то затолкал в карман моей куртки слона, не то что маленькую бумажку. Видимо, иногда роль ангела-хранителя приходится выполнять тридцативосьмилетней, не слишком-то дружелюбной полицейской. Я сползла на пол, раскрывая брошюру. Ты никогда не знаешь, из каких источников может прийти помощь. Один из пунктов, выделенный жирным шрифтом и курсивом: "Не звонить и не писать бывшим" я с треском провалила. К счастью, из стопки всех написанных Линде писем мне хватило здравомыслия отправить лишь несколько, нейтральных и безопасных. "Переключитесь на что-то другое: отправляйтесь в отпуск, начните ремонт в квартире, займитесь спортом", – гласил следующий пункт. Учитывая, что чаще всего сил у меня едва хватает на то, чтобы встать с постели и делать свою работу, это я пока вряд ли осилю. Следующие несколько пунктов звучали примерно настолько же невыполнимо, и я смяла бумагу, отбросив её в сторону. Но мне действительно нужна была помощь. Вздохнув, я протянула руку, снова расправила брошюрку, вопреки всему надеясь найти в ней волшебный ключик, способный мгновенно вернуть мне мою жизнь. "Раз в неделю найдите парк или ресторан, куда вы не ходили с бывшим возлюбленным и пригласите кого-то пойти с вами". Я прислушалась к себе. На это я, кажется, способна. Всё равно больше нечем себя занять, кроме как провести целый день в тишине одиночества, в глубине самоуничтожающих мыслей. И я всё равно собиралась позвонить отцу. Не дав себе времени передумать, я быстро набрала номер. – Привет, папа! Ты не хотел бы, ммм, прогуляться со мной по парку? – Привет, – слегка растерянно ответил он, озадаченный внезапным предложением встречи. – Но детка, на улице снегопад. Может быть ты заедешь к нам? – Ну уж нет, к вам я не поеду. Я буду… – я задумалась, не так много было в этом городе мест, где мы не гуляли с Линдой, – в парке, куда ты водил меня в детстве, недалеко от дома, помнишь? Если хочешь, приезжай тоже. Я буду там примерно через час. – У тебя что-то случилось, малышка? – ласково спросил папа, и глаза защипало, хотя я уже давно не могла проронить ни слезинки. Ты можешь отказываться от всех родственных связей, считая, что родители предали тебя, когда отказались помочь, но они всё равно остаются близкими. Теперь снова – единственными близкими. Какими бы они ни были, больше у меня нет никого. – Нет, просто хочется с тобой поболтать, как раньше. Как в детстве. Только… – мне было неловко, но я договорила то, что хотела, – приходи без мамы. Когда я наконец приехала, проклиная общественный транспорт и потратив на дорогу больше обещанного часа, отец ждал меня у входа. – Я уже думал, что ты пошутила. Ну правда, кто гуляет в такую погоду. – Посмотри, небо уже светлеет, скоро снег кончится. Я пыталась выглядеть оживлённой, спрашивая то об одном, то о другом, перескакивая с работы на несуществующие планы ремонта в квартире, с нераскрытых преступлений на новости политики, пока не почувствовала, что моя батарейка почти полностью разряжена. Поняв это, я устало выдохнула и опустилась на скамейку, не стряхнув с неё снег. Снегопад и вправду закончился, оставив в парке настоящую зимнюю сказку, которую нечасто встретишь в Прентоне в ноябре. Папа присел рядом и внимательно посмотрел мне в лицо. – Теперь расскажи, что на самом деле с тобой происходит. Я знаю тебя, малышка, я вижу, что тебе плохо. Я не ответила. Нельзя вот так замолчать на несколько лет, научиться вести вежливые и ничего не значащие беседы, а потом просто раскрыть все карты. Папа осторожно положил ладонь без перчатки на мою руку. – Моя малышка Глория. Ты так отдалилась от нас в последние годы, и это только наша вина. Мы с мамой так виноваты в том, что не помогли тебе, когда ты просила, что оттолкнули тебя, когда ты приходила за помощью. Если бы можно было всё переиграть… Я должен был выслушать тебя тогда, поверить тебе. Больше я такой ошибки не повторю. В глазах снова подозрительно защипало. Я повернулась к отцу, читая в его взгляде сожаление и абсолютную любовь. Ему действительно было жаль. – Тебе не понравится моя история, – осторожно сказала я. – Мы – семья, Глория, что бы ни случилось. Больше я никогда от тебя не отвернусь. Обещаю. – Ты не можешь этого обещать, ты даже не знаешь, о чём идёт речь. – Мне не нужно знать, чтобы встать на твою сторону. Что бы ни случилось, что бы ты ни натворила, у меня ты всегда найдёшь поддержку. И у мамы тоже, только ей тяжелее это признать. Я немного помолчала, собираясь с мыслями. Наконец, отведя глаза и уставившись на клён, покрытый сверкающим снегом, я начала говорить. Моя история началась с новогодней ночи, той самой, когда я сбежала из дома и познакомилась с Изабеллой и Линдой. Я рассказала, как узнала о феминизме и присоединилась к ним, о том, чем мы занимались. чем рисковали и чего добивались. Рассказала, заставляя себя не подбирать более аккуратные и обтекаемые слова, о том, как влюбилась в Линду, и как, спустя время, мы поняли, что наши чувства взаимны. Кратко описала месяцы, которые мы провели с ней вместе, а потом, уже в подробностях, поведала о её аресте и заключении в тюрьму. Это было ценнее любого сеанса психотерапии: что-то внутри меня оживало и освобождалось с каждой произнесённой фразой. Отец за всё время моего монолога не сказал ни слова. Я смотрела в сторону, на шапки снега, медленно сползающие с деревьев и разбивающиеся в снежную пыль, боясь повернуться и увидеть в его глазах осуждение, непринятие. Когда я замолчала, видимо решив, что это конец истории, отец осторожно спросил: – Так Линда в тюрьме, и вы с ней всё ещё продолжаете видеться? Его интонации не были осуждающими или удивлёнными. Скорее задумчивыми, словно он пытался сложить всё в единую картину. Я как раз подбирала слова для продолжения, но услышав в родном голосе нотки столь необходимой заботы, не смогла сдержать слёз. Закрыв лицо руками, я начала всхлипывать, впервые за последний месяц, вздрагивая и короткими вдохами заглатывая морозный воздух. – Моя малышка, тебе пришлось так страдать, – произнёс отец с искренней болью. Джеймс Файерберд встал со скамейки, опустился на колени прямо в снег и обнял меня за плечи, как в детстве, закрывая собой от любой беды. Но от того, что случилось, защитить меня не мог никто. – Я сейчас расскажу всё до конца, – почти прокричала я в промежутке между всхлипами. – Не надо, не надо, малышка, поплачь, тебе это так нужно. Ох, мы были так слепы. Совсем ничего не замечали, не понимали, как тебе нужна была наша помощь. Ты ведь пыталась рассказать маме, я слушал разговор по параллельному телефону, но тогда мы не хотели этого слышать, не собирались в это верить. Нам пришлось потерять тебя, чтобы понять, что действительно важно. Я затрясла головой, не желая, чтобы он винил во всём себя. – Ты не виноват. И мама тоже. Я не говорила, потому что привыкла справляться сама. Вы научили меня быть сильной. – Нельзя всегда быть сильной, малышка, – папа потянулся и обнял меня за плечи ещё крепче, а я уткнулась в его плечо, чувствуя, как напряжение в теле, которого я даже не осознавала, постепенно отпускает, сменяясь непривычной лёгкостью. Спохватившись, что отец простудится, стоя коленями на заснеженном асфальте, я потянула его за рукав обратно на скамейку. А когда почувствовала, что могу говорить, рассказала историю до конца. Странным образом он словно не поверил мне. Будто я могу признаться во всём, что происходило со мной последние несколько лет, и солгать о таком. – Почему вы расстались? Как она могла так поступить с тобой? – Я не могла быть с ней рядом. Мы виделись всего два раза, да раз в пару недель разговаривали по телефону, и то, как далёкие знакомые, не рискуя сболтнуть лишнего. Мне самой было всё труднее верить, что мы справимся. Но мне никто больше не был нужен, а она встретила кого-то ещё, узнала ближе, захотела быть с ней и поняла, что со мной больше быть не хочет. – Я в это не верю, детка, – безапелляционно заявил отец, заставив меня нахмуриться. – Ты рассказала мне историю настоящей любви. Не спорю, мне непросто это понять, но я понимаю твои чувства, и, если ты выбрала её, то значит, она такая же честная, открытая и смелая как ты, и у неё такое же сильное и любящее сердце. Настоящая любовь не заканчивается так, малышка. Ей не страшны разлуки и тюремные решётки. – Ты любишь маму по-настоящему? – спросила я, игнорируя его последние слова. Если Линда бросила меня, значит, это была ненастоящая любовь, но я пока не готова была это принять. Если и мои воспоминания – ложь, то я не знаю, за что ещё я могу держаться. – Я люблю её больше жизни, – твёрдо ответил он. – Знаю, тебе может так не казаться, прошло слишком много лет с тех пор, как мы были молоды и влюблены до безумия, но поверь, это правда. – Но любовь ведь не может длиться вечно. Она ведь должна закончиться рано или поздно, – мой голос дрогнул и конец фразы прозвучал жалко и умоляюще. – Я люблю твою маму уже тридцать лет, – улыбнулся отец, – не думаю, что это закончится, пока мы живы. Тридцать лет – это слишком долго. Я едва пережила несколько месяцев. И он меня только запутал. Настоящая, ненастоящая, только этих размышлений мне не хватало. Я любила Линду по-настоящему, и сейчас мне было по-настоящему больно, вот и всё, что я знала. – Тебе нужно поговорить с ней, Глория. Как будто я не пыталась. Как будто не отправляла ей письма, не приезжала, заранее зная, что не имею ни единого шанса на встречу, но всё равно пытаясь пробиться, не звонила под разными именами, выдумывая разные предлоги, почему заключённая Эпплтон должна срочно поговорить со мной, но моя Линда была слишком умна, чтобы попасться на мои уловки. – Она не хочет со мной говорить. И сказала, что не ответит на мои письма. Это конец, папа, – я снова всхлипнула, отворачиваясь. – Потерпи, малышка, наберись терпения, со временем всё прояснится. Время, время не помогало мне, а только умножало боль. Но слёзы остановились, и я поняла, что ужасно замёрзла, а ещё сильно проголодалась. – Может, съедим по сэндвичу? – читая мои мысли, произнёс отец. – С удовольствием, – улыбнулась я. Всё было как в детстве. Горячий шоколад, сэндвичи с курицей и салатом и человек, который всегда стоял рядом, защищая от любого зла и несправедливости. Освободившись от давящего на плечи многолетнего груза, мне захотелось поделиться чем-то ещё. Я рассказала о работе, о стычках с бывшей начальницей, о том, что мне не хватает личного кабинета и возможности делать не только грязную работу. – Линда знает, что из-за неё ты лишилась хорошей работы? – Думаю, она догадалась, – пожала плечами я. Отец смотрел на меня снисходительно, и даже задумчиво улыбаясь. – Она не бросила бы меня из-за того, что меня перевели. Она не судит о людях по доходам или престижности их работы. – Я ничего такого и не говорил. Но тебе придётся подождать ещё, может быть, подождать довольно долго. Сейчас тебе очень трудно, но тебе обязательно станет легче. Я покачала головой, не желая обижать, говоря, что не верю его словам. – Тебе станет легче, – увереннее проговорил он. – Время поможет тебе. Время и близкие люди. Я рад, что наконец оказался в их числе. – Спасибо, – грустно улыбнулась я. – Не хочу врать и говорить, что я буду в порядке. Что не прячу за этой улыбкой боль. Но я буду понемногу жить, что ещё остаётся. Возможно, верну себе свою работу или найду получше. Буду идти без карты, пока не найду новый маршрут. – Вот это моя малышка Глория, – с гордостью улыбнулся папа. – А когда ты снова устанешь быть сильной, я не смогу взять тебя на руки, как в детстве, но всегда смогу поддержать. И мама тоже. – Не говори ей! – испугалась я. – Она сойдёт с ума и сведёт заодно и меня. Ей не стоит этого знать. – Хорошо, это останется между нами. Я рад, что ты доверилась мне, Глория. – Я тоже рада, что рассказала, – удивлённо ответила я, понимая, что действительно чувствую совсем слабую, больше отголосок, чем настоящее чувство, но всё же – радость. И ещё – облегчение, смешавшееся с неловкостью, когда мы обнялись, прощаясь. Нельзя вот так молчать несколько лет, а потом, перевернув все карты, не ощутить неловкости от своих тайн, от своей слабости, от того, что теперь ты открыта, а значит, уязвима. И мне всё ещё предстоит долгий и очень болезненный путь, но, хотя бы на сегодняшний день, я смогу выдохнуть и заснуть с крошечным огоньком радости и надежды в душе. Хотя бы на сегодняшний день. *песня Laleh "Big city love", авторка рекомендует – для всех, кто когда-то любил, терял, и скучал.