То, во что бывает сначала так страшно поверить,
Кажется, что мир – наизнанку, и в крошку – стены,
Эта точка невозврата, вершина потери
Происходит со всеми, происходит со всеми.
"Рад, что мы поговорили, и что ты не держишь на меня зла. Надеюсь, ты сможешь помириться и с мамой, пожалуйста, хотя бы дай ей шанс. И ещё, надеюсь, ты придёшь к нам на Рождество, давно мы не отмечали его вместе. Люблю тебя, дочка". Я перечитала короткое сообщение и поморщилась. Нет, это было здорово – осознавать, что у меня снова есть семья, по крайней мере, часть семьи, как крошечный островок, к которому можно причалить после кораблекрушения, но я испытывала неловкость после нашей последней встречи. Я бы не хотела рассказывать о своей жизни вот так: умирая от боли и захлёбываясь слезами. Никто не хочет выглядеть неудачницей в глазах родителей, особенно когда ты так долго старалась доказать им и себе самой, что способна добиться большего. Да, после встречи с отцом мне стало немного легче, но разговор не мог ничего исправить, и я ведь знала об этом, знала заранее, но так хотела хотя бы ненадолго остаться с горем не наедине. Вот только так было бы проще: пусть больнее, но не перекладывая свою боль ни на кого больше, а теперь я перечитываю сообщение отца, понимая, какая любовь и тревога за ним стоит, и даже не могу ничего ответить. И как мне теперь явиться в гости к семье, делая вид, что ничего не случилось, снова изображая вежливую беседу и притворяясь, что я довольна своей жизнью? И зачем он вообще заговорил про Рождество сейчас, когда впереди ещё месяц? Попытка вернуть меня в семью? Удержать от новых глупостей, показывая, что мне есть чего ждать и что планировать? Но мне больше нечего ждать. На самом деле, если хотя бы на этот раз что-то пойдёт по плану, через месяц я уже буду где-то в другом месте, неважно, где. Я должна снова обрести контроль над своей жизнью. Должна вернуть свою жизнь, как бы сложно и невыносимо было жить. К тому же, я обещала двигаться дальше. Да, пока у меня получается только ползти, но однажды я снова смогу поднять голову и впервые после бесконечной зимы посмотреть на мир с радостью. Раньше я умела быть сильной, а теперь просто стану ещё сильнее. Стану той, кто умеет выживать и в самой разрушительной катастрофе. – Очень воодушевляюще, – скептически возразил внутренний голос, вызывая на привычный диалог. Интересно, это уже шизофрения или всё ещё посттравматический синдром? – Отстань. Я только пытаюсь выжить, и это в наших общих интересах. – Я промолчу, – не промолчал голос. Я ещё раз посмотрела на экран ноутбука и вздохнула. Сложно составлять резюме, когда пик твоей славы и успеха пришёлся на первые годы учёбы, а дальше все сошло на нет. Зная мою историю целиком, Алисия Файерберд сказала бы, что всё покатилось по наклонной с момента близкого знакомства с Линдой, и в целом была бы права. Господи, надеюсь, папа не передал ей содержание нашего разговора, я не вынесу нотаций ещё и по этому поводу. Сложно составлять резюме, когда вместо карьерных взлётов сплошные падения, а вместо того, чтобы писать о достижениях, приходится думать, как бы поудачнее завуалировать провалы и надеяться, что то, что ещё удавалось скрыть, не выйдет на свет. Скажем, без последнего свидания с Линдой вполне можно было обойтись. Я, конечно, рада, что меня хотя бы не бросили по телефону или в письме, но не могу сказать, что эта радость полностью искренна. Сложно составлять резюме, когда твои мысли совсем не о том. Тем не менее, через два часа я аккуратно закрыла крышку ноутбука, не вполне довольная, но удовлетворённая проделанной работой. Конечно, я не могла рассчитывать, что всё будет просто и быстро. Даже если мне повезёт, и где-то заинтересуются моей кандидатурой, начнутся звонки, запросы, бумажные письма, что затянется на недели. Может быть, мне и повезёт. В конце концов это Палмер не нужны были безответственные и тупые офицеры, может быть, в других отделениях будут не столь разборчивы. Да, слишком много "если" и "может быть", но одно я знала точно: я должна предпринять хоть что-то, что угодно, чтобы перестать чувствовать себя настолько жалкой и беспомощной. Миссия "Линда" должна завершиться успешно. Это мой единственный шанс на спасение. Напоминание о предстоящих праздниках, совершенно не соответствующих моему настроению и окружающей обстановке, вернуло на поверхность подсознания ещё одну мысль, наконец оформившуюся в план действий. Это была одна из тех навязчивых мыслей, взывающих к чувству долга; их удаётся глушить до поры до времени, но если ты несмотря ни на что стараешься жить по совести и делать правильные вещи, они так и будут постоянно всплывать на поверхность, и наступит момент, когда тебе придётся принять единственно верное решение. Видимо, моё так долго откладываемое решение принято. В конце концов, это будет хорошим прощанием. Два с половиной года назад весь мир отказался мне помочь. Спустя два с половиной года я всё ещё хочу помочь миру. … Когда-то в прошлой жизни я любила ходить по магазинам. Когда-то, казалось, сотню лет назад, мне виделась в этом атмосфера волшебства: ты входишь в стеклянные двери, которые раздвигаются перед твоим появлением, и можешь примерить на себя любой образ из грёз, фантазий и глубин подсознания. К сожалению, та жизнь была погребена под обломками настоящего, и мысль о том, чтобы добровольно ступить под эти обломки, пугала до дрожи. И к этому страху было, увы, невозможно привыкнуть. Я остановилась неподалёку от витрины, осматриваясь вокруг. Если бы тогда, шесть лет назад, я не вошла в эту дверь, моя жизнь могла бы быть другой. Стала бы она более простой, более спокойной? Более счастливой? Жалею ли я, что познакомилась с Линдой? Возможно, однажды я смогу сказать, что не жалею, что то время, которое мы провели вместе, стоило всей боли, которую я испытываю. Однажды, возможно. А пока я стояла возле стеклянной витрины и чувствовала себя как в тех фильмах, где героиня вынуждена снова и снова переживать одно и то же событие в своей жизни. Болезненное дежавю. Жестокая, иррациональная надежда, что я всё-таки окажусь вдруг, как по волшебству, в прошлом, и смогу всё исправить. Приложив руку к груди в бесполезной попытке заставить сердце не так больно биться, я вгляделась внутрь. Она была здесь. За стеклом, в нескольких шагах от меня деловито поправляла вещи на вешалке женщина, которая знала о нас с Линдой с самого начала, которая хранила нашу тайну и была на нашей стороне. Которая не смогла помочь, когда мне это было так необходимо. Изабелла медленно обернулась назад, и я едва удержалась, чтобы не сбежать. Мне не от чего бежать. Я здесь по делу. Я не та Глория, которую она знала. Я совсем другая: сдержанная, жёсткая, порой циничная. Возможно, она меня даже не узнает. Взгляд Изабеллы пробежал мимо меня на дальнюю витрину, задержался на секунду и вернулся обратно. Она моргнула. Моргнула ещё раз и быстрым шагом направилась к выходу, на ходу пробормотав что-то девушке, стоящей за кассой. Остановившись напротив меня, Изабелла не спешила сокращать дистанцию, пытаться обнять меня, и я была этому рада. – Я пришла поговорить, – кратко кивнув головой в ответ на её приветствие, сказала я. – Ты можешь отойти ненадолго? Изабелла тоже кивнула и мы отошли в зону отдыха, присев на самую дальнюю и уединённую скамейку. – Рада тебя видеть, Глория, – улыбнулась мне она. – Я не просто так поболтать пришла, – ответила я, пожалуй, слишком резко, но я действительно пришла по делу и не собиралась снова строить разрушенные мосты, восстанавливать отношения или что-то вроде того. – Хорошо, я слушаю, – снова кивнула она, широкая улыбка сменилась удивленным ожиданием. – Убийства женщин. Взрыв в Союзе продолжения жизни. Я хочу передать информацию, которой владею, потому что считаю, что феминистическому движению она может быть полезной. Ты ведь ещё в движении? – Да, конечно, – немного растерянно ответила Изабелла. Новая Глория сбивала её с толку. Меня, если честно, тоже. Я быстро поделилась всей информацией, которую знаю. О жестоких убийствах, о задержанных мужчинах и их показаниях, о разговоре с сестрой погибшей Сандры Джефферсон, о моём мнении и выводах о том, что на женщин ведётся охота. Это заняло не больше пятнадцати минут и, договорив, я встала. – Это всё. Я просто хотела передать то, что знаю. – Спасибо, – кивнула головой Изабелла, пытаясь подхватить мой серьёзный и деловой тон, – эти сведения действительно будут полезны движению. – Пожалуйста, – вежливо улыбнулась я. – Я понимаю чего тебе стоило прийти сюда, и поэтому особенно благодарна. Я пожала плечами. – У меня была информация, которой я не могу воспользоваться. Было бы неправильно тогда держать её при себе. – На самом деле это действительно важная информация. – Иза помолчала, видимо думая, стоит ли говорить об этом. – Нам тоже угрожали. Приходили письма. – Серьёзно? К кому-то, кого я знаю? – представив Стефани, Нину, Дэни, вынужденных остерегаться на каждом шагу, не зная, от кого исходит угроза и на что они способны, я на миг забыла, что мне до всего этого давно нет никакого дела. – Ко многим на самом деле, – пожала плечами Изабелла. – К тем, кто не скрывает своего имени и кого не так сложно найти. Я посмотрела на её бейджик с надписью “Изабелла, продавец-консультант”, подумала о магазине, в котором она работает уже как минимум шесть с лишним лет, вспомнила, что у неё есть дочь. – Что это за письма? Анонимные? Чем они угрожают? Вы обращались в полицию? Разозлившись на ненужное любопытство, что могло быть понято неверно, я уточнила: – Я спрашиваю как полицейская. Обмен информацией. Изабелла наблюдала за мной, словно пытаясь найти слабое место в моей броне или думая, что у меня был какой-то ещё повод прийти сюда кроме чувства ответственности перед миром. – Обычные угрозы. Прекратите делать то, что вы делаете, или пострадаете. Раньше такое тоже бывало. Правда две знакомых со вчерашнего дня не выходят на связь, возможно их похитили, поэтому то, что ты рассказала, придётся как нельзя кстати. – Я не слышала о похищениях, – нахмурилась я. – Похищенные жили одни, и прошло слишком мало времени, чтобы кто-то мог забеспокоиться о них всерьёз. Так что полиция здесь не поможет. Извини. – Да нет, всё в порядке. – Я помолчала, думая о том, что раньше, пожалуй, приняла бы осуждение, прозвучавшее в её словах в адрес полиции, на свой личный счёт. – Надеюсь, они живы и их удастся найти. – Это было бы слишком хорошо, чтобы оказаться правдой, – ответила Иза. Теперь на её лице не было и следа улыбки. Не только я за прошедшие годы стала злее, хотя и, очевидно, недостаточно. – Однажды всё прояснится. Однажды мы выясним правду и сможем остановить бессмысленные убийства, похищения и прочее. Когда-нибудь мы узнаем, что случилось на самом деле. Надежда, прозвучавшая в моём голосе на последней фразе удивила даже меня саму, потому что относилась совсем не к нераскрытым преступлениям. Эта же надежда заставляла меня с нетерпением ожидать ответа Изабеллы, словно он также будет ответом на мои ожидания. – Думаю, полной правды мы не узнаем никогда, – с деланным безразличием пожала плечами Изабелла. – Нужно быть готовыми к этому и делать то, что мы можем делать. Я снова подумала о её семье, о том, чем она рискует. Я не хотела этого говорить. К чему переживать о людях, которые не переживали обо мне? Это нелепо и глупо. Тем не менее, не успев остановиться, я сказала: – Береги себя, Иза. Тебе есть что терять. – Тебе тоже. Видимо что-то в моём выражении лица, среагировавшем на её краткую реплику, заставило Изабеллу заподозрить неладное. Не желая быть пойманной врасплох, я быстро проговорила: – Я пойду. Мне действительно пора бежать, очень много работы, все эти преступления, сама понимаешь. Иза внимательно посмотрела на меня, проницательная, как и всегда. – Как ты, Глория? Это просто вопрос. Просто вежливый вопрос. Деловая Глория, полицейская со стажем, сейчас вежливо кивнёт и скажет, что у неё всё в порядке. Ты знала, что она спросит, и была к этому готова. Ну, Глория, кивай, давай же, кивай. – Как Линда? – не дожидаясь ответа, задала Изабелла следующий вопрос, от которого по телу пробежала ледяная волна. Сжав губы, я улыбнулась. – Я в порядке. Что касается Линды – я не знаю, как она. Мы расстались. Неестественная улыбка дрожала на моих губах, ноги тоже дрожали от желания то ли упасть, то ли убежать, но я стояла перед ней и улыбалась. Если она скажет хоть что-то – я закричу. Я буду кричать на неё, пока она не оставит меня в покое и не уйдёт со своими вопросами куда подальше. Шагнув вперёд, Изабелла молча обняла меня. Я хотела вырваться. Я не собиралась позволять ей вести себя так, словно она моя подруга, но внезапно не могла пошевелить даже кончиками пальцев. Она вдруг заговорила за моей спиной что-то непонятное, на другом языке, но мягкое и успокаивающее. Спохватившись, что я не понимаю, она тихо сказала: – Мне жаль, Глория, мне так жаль. Я вырвалась из тесных объятий, чувствуя, что вот-вот закричу. Такой мне суждено теперь быть: вызывающей одну лишь жалость, не способной выдержать один простой вопрос. Ничтожество, жалкое и никчёмное. Я развернулась, быстрым шагом направляясь к эскалатору. Возможно она ничего и не заметит, подумает, что я разозлилась из-за её бестактности и грубого нарушения личных границ. Голос Изабеллы догнал меня уже возле ступенек. – Зайди на минуту в мой магазин, я дам тебе салфетки. – Зачем? – обернувшись, вежливо спросила я тоном Деловой Глории. – У тебя всё лицо мокрое от слёз. … Я ожидала, что встреча с Изабеллой всколыхнёт во мне тоску по прошлому, снова обнажит наспех перебинтованные раны, усилит горечь и боль потери, и думала, что готова к этому, но реальность как всегда оказалась более жестокой, чем воображение. Сегодня я словно снова оказалась на миг в том мире, где мне ещё было за что бороться, где у меня были друзья, где со мной была Линда и счастье, в которое я по-настоящему верила. Сейчас Линда была в тюрьме, Изабелла и остальные – в опасности, а мой мир – в руинах. Я никак не могла уснуть, к сожалению, не мог этого и мой внутренний голос. – Ты знала, что так будет, когда шла на эту встречу. Ты знала, и, конечно, могла бы просто позвонить, если хотела просто сообщить информацию. – Звонить по телефону слишком опасно, – поспешно ответила я, надеясь, что он замолчит. – Куда безопаснее разговаривать в торговом центре, у всех на виду. – Ты не знаешь правды. – Правда в том, что ты тоже её не знаешь. Ищешь её, пытаешься откопать хоть какие-то подсказки, но никогда не найдёшь. Я отвернулась к стене и накрыла голову одеялом, тщетно надеясь, что это поможет заглушить голоса и мысли. На несколько минут даже показалось, что всё получилось, шум в голове затих, калейдоскоп болезненно сменяющихся картинок уступил место прохладной черноте. Я осторожно выдохнула, радуясь краткому облегчению: возможно, сегодня мне ещё удастся уснуть. Я никогда не узнаю правду. Затихший было круговорот воспоминаний и мыслей внезапно яркой вспышкой вытолкнул вперёд одну: короткую, простую и жестокую в своей неотвратимости. Никогда. Мне никогда не узнать, что произошло между мной и Линдой на самом деле, не узнать ни причин, ни фактов, ни того, о чём она думала, ни того, о чём думает сейчас. Настолько ли безразлична я ей стала, как это кажется со стороны, или всё же не настолько? Насколько небезразлична я была ей раньше, до того, как всё изменилось? Могла ли я просто не замечать? Могла ли я поверить в то, что не было реальностью? Настоящая любовь. Она не заканчивается так... С момента последней встречи с Линдой, разбившей моё сердце и мою жизнь на тысячи мелких, но острых осколков, я верила в то, что однажды мы поговорим обо всём. Однажды мы сядем за стол, или на диван, или на скамейку в парке и обсудим всё, что между нами произошло. С самого начала и до конца. Линда расскажет, что чувствовала ко мне, а я расскажу, как влюбилась в неё и как она стала центром моей вселенной. Нет, не так: как мы создали с ней собственную вселенную для нас двоих. Она расскажет, что пережила за годы заключения, как это изменило её чувства, охладило их, отдалило её от меня. Расскажет, как познакомилась с той, другой девушкой, что их сблизило. Она расскажет, и тогда я пойму, а поняв, смогу отпустить. Это было очень важно для меня – поговорить о прошлом, это было самой важной из вещей, которые ещё могли меня интересовать. Я ждала, что однажды она всё же найдёт слова и сможет объяснить мне произошедшее так, чтобы я это поняла. Я всё же не была для неё чужим человеком. Она могла бы постараться и найти слова, которые хотя бы немного облегчат мою боль. Я верила, что она сделает это для меня. Как оказалось, спустя все эти месяцы я всё ещё продолжала в это верить. И только сейчас впервые со всей очевидностью я поняла: то, во что я верила, никогда не сбудется. Она не отвечает на мои письма сейчас и вряд ли захочет сделать это потом. Она отказывается от встреч со мной сейчас, чтобы отказаться от них навсегда. Всё, что у меня было с Линдой – это всё, что когда-либо у меня с ней будет. Всё, что я знаю сейчас – это всё, что я когда-либо буду знать. – Но она тебе не врала. Линда сразу сказала, что не ответит на твои письма. Она не обещала поговорить позже. По крайней мере, Линда была честна с тобой. Да, это правда. Линда была честна со мной. И это должно меня утешить? Желание сбежать стало острым, жгучим, почти невыносимым. … Надоедливый звон будильника раздражал. Даже сквозь сон я точно помнила, что сегодня мне в ночную смену. Тем не менее, – судя по темноте за окном, было ещё раннее утро, – смартфон не замолкал. И, с трудом стряхнув сон, я поняла, что это не будильник. – Офицер Файерберд, вы срочно нужны на службе, – коротко отрапортовал голос кого-то из диспетчерской службы, за которым последовали короткие гудки. Ни отказаться, ни хотя бы спросить, что случилось. Как всегда. Я отключила вызов и сонно огляделась по сторонам в поисках одежды. Кажется, я уснула только час или два назад, когда мысли в голове вымотали до предела. – Что случилось? – в фойе действительно толпилось довольно много офицерок и офицеров, хотя и не больше, чем любым обычным утром. Взглядом я искала Дани или кого-то ещё, более расположенного ко мне, чем остальные, чтобы узнать, в чём дело: не в тех ли похищениях, о которых я узнала вчера. Даниэль нужна была мне ещё и из-за вчерашнего: хотелось обсудить с ней то, что мне рассказала Изабелла. – Офицер Файерберд, вас просили подняться к начальству, – извиняющимся тоном обратилась ко мне диспетчерка, судя по голосу, та, которая мне звонила. Я нахмурилась. Так меня вызвали не из-за какой-то новой катастрофы, а по странному капризу начальства? Пожав плечами, я пошла в сторону лестницы. Может быть, я слишком долго искала одежду, или слишком медленно ехала, но на предпоследней ступеньке я внезапно столкнулась с майором Дэвисом, начальником патрульной службы. Точнее, я врезалась в него, потому что он спускался по лестнице так быстро, словно кого-то искал. Если у меня ещё остался навык мыслить логически, то меня. Я не так хорошо знала майора Дэвиса, и в общем-то видела его за эти месяцы всего три или четыре раза, он был довольно молодым, довольно амбициозным, и, пожалуй, с немного агрессивным стилем руководства, что при определённых условиях могло быть полезным. Сейчас, однако, он выглядел недовольным, если не сказать разозлённым. – Офицер Файерберд, вот и вы. – Вот и я, – глупо повторила я. – Вы соображаете, что вы делаете? – Я поднимаюсь к вам. Это ведь вы меня вызвали. Я нахмурилась. Не слишком хотелось вести разговор в таком тоне на лестнице. При попытке шагнуть вперёд он преградил мне путь. – Может быть, мы всё-таки поднимемся? – вежливо уточнила я. Помимо всего остального, эта стычка на лестнице выглядела как-то… двусмысленно. Я поднялась на его ступеньку, чтобы хотя бы не смотреть снизу вверх (что мне ожидаемо не удалось, для этого мне пришлось бы подняться ещё на ступеньку выше), и теперь отступила подальше настолько, насколько позволяла её ширина. – Я не собираюсь вести с вами частных бесед, я спрошу прямо: что вы себе позволяете? – А что я себе позволяю, майор Дэвис? – осторожно переспросила я. Прошло слишком много времени после моего последнего свидания с Линдой, чтобы он мог заговорить об этом, и вряд ли его заинтересовало бы, что я вела беседу с сестрой некой убитой докторки из Союза продолжения жизни, а больше я, кажется, ничего такого не делала. – Мне звонили из Сейвера. Из местного полицейского отделения. Вы хотите перевестись туда и не сочли нужным поставить меня в известность? Ого. Вот это оперативная реакция. Видимо, им действительно были нужны люди. И да, я знала, что нужно было доложить о своём решении, но оно, как и многие мои решения в последнее время, было довольно импульсивным. – Виновата, майор Дэвис, – не отводя взгляда, ответила я. – Мне следовало сообщить. Я не думала, что моё резюме рассмотрят так быстро. Дипломатичная вежливость не могла помочь. Всё же он был мужчиной, и мужчиной, власть которого поставили под сомнение. Он заговорил, ещё тише, чем прежде. – Вы останетесь здесь. Думаете, я не смогу сделать так, что вас никто и никогда никуда не примет? – Я имею право уйти, – также тихо ответила я, чувствуя, как начинают дрожать губы. – Думаете, вам всё позволено? – продолжал Дэвис. – Ездить в тюрьму, как в гости, опаздывать, сваливать свою работу на других, делать всё, что захочется? Значит, про моё последнее свидание с Линдой всё же стало известно. Он говорил ещё что-то, но я уже не слышала, думая о том, что он прав. Я ведь и правда всё это делала. Я позволила себе стать настолько слабой, настолько постыдно жалкой. Сколько раз Даниэль прикрывала меня, делая мою работу, сколько раз это делали другие. Я укрылась своим горем как непроницаемым одеялом, желая, чтобы весь мир остановился, потому что мне больно, беспомощная, жалеющая себя. Под аккомпанемент льющихся на меня угроз и оскорблений, я поняла, что меня снова переполняет ярость: на мир или на себя – разбираться не было времени. – Заткнитесь, вы! – мой голос не был тихим и угрожающим, он эхом пронёсся по лестничной клетке, заполняя, я не сомневалась, и фойе, внезапно затихшее. – Что вы думаете обо мне? Что вы все обо мне думаете? Думаете, что я жалкая? Что я безответственная и глупая, ни на что не способная? Вы ничего обо мне не знаете! Я успела сделать для будущего нашего мира гораздо больше, чем все вы. И мне хотя бы не наплевать на то, что происходит. Я была слабой, да, но я не беспомощна. И я не собираюсь стоять здесь и благодарить вас за то, что мне сделали одолжение, приняв сюда. Мне не нужна ничья помощь и ничьи одолжения! Вы не знаете меня, но осуждаете. Вы не знаете, что я переживаю и не смеете меня судить. Я готова ответить за свои промахи и проступки, но судить меня как человека вы не имеете никакого морального права. У меня есть причины, по которым я больше не могу здесь оставаться, вот и всё. Наконец, я выдохлась и опустила голову, понимая, что снова разрушила свою жизнь, если там ещё осталось, что разрушать. Я договорила уже тихо, еле слышно: – Я больше не могу. Дэвис выглядел ошарашенным. Не знаю, чего он хотел: унизить меня, или привести в чувство, но он точно не был готов к истерике. – Я не буду препятствовать вашему переводу, – бросил он после паузы, обходя меня и спускаясь по лестнице. Вот и всё. Это то, чего я хотела. Сбежать, исчезнуть, стереть себя отовсюду, перестать существовать в конкретном месте и времени. Не желая идти вслед за ним, я немного постояла на лестнице, опираясь за перила, потому что ноги подкашивались от слабости. В конце концов я тоже пошла вниз, не полностью уверенная, что осилю этот спуск. На третьей снизу ступеньке я всё-таки споткнулась, но не упала только благодаря моей личной ангел-хранительнице. Это Даниэль придержала меня за талию, не дав пролететь кувырком оставшийся путь. – И зачем ты это устроила? – спросила она меня уже на улице, в нескольких метрах от отделения. Выкурив две её сигареты и отдышавшись, я почувствовала, что ко мне возвращаются силы. – Я просто хотела уйти. Сбежать, если вопрос терминологии принципиален. – Зачем? – Затем, что я должна сделать хоть что-то. Я больше так не могу, я задыхаюсь, схожу с ума. Я просто хочу, чтобы всё стало нормально, просто хочу снова жить нормально! На последних словах, сорвавшихся на крик, я всхлипнула, без слёз, шумно втянув воздух. – Тише, – спокойно и твёрдо сказала Дани. – Ты уже подняла шум на всё отделение, достаточно. – Я знаю. Я пытаюсь остановиться, но у меня не получается. Пытаюсь всё наладить, но становится только хуже. Я хочу спастись, хочу выплыть, но погружаюсь всё глубже и глубже. Мне страшно, что я никогда не смогу снова стать прежней. Что жизнь никогда не наладится. Мне очень страшно. Даниэль крепко сжала моё запястье. Я пошевелила рукой, но она не отпускала. Я посмотрела на неё, и, глядя мне в глаза, она заговорила: – Послушай меня. Никто не умирает от душевных ран, поверь мне, как полицейской. Ни в одном протоколе ты не увидишь записи "причина смерти – разбитое сердце". Прежней может быть ты и не станешь, но жить будешь, это я тебе гарантирую. – Миссия "Л", – глухо пробормотала я. – Я должна довести её до конца. Должна выжить. – Л – это любовь? – усмехнулась Даниэль. – Ты никак не успокоишься. Хорошо, что тебе хватило ума хотя бы не кричать об этом на всё отделение. – Это не любовь, там другое слово. – Какая к чёрту разница. Ты зря устроила скандал. Не стоит жечь мосты, если не уверена, что не придётся возвращаться. – Я никогда не вернусь. – Ты не знаешь, что такое никогда. Я открыла рот, чтобы возразить, но поняла, что у меня больше нет сил спорить. – Ты сможешь помочь? Забрать мои документы и личные вещи? Не хочу туда возвращаться. – Конечно. Не пожалей об этом, Глория. … Что ж, чем быстрее, тем лучше. Давно пора было это сделать. Я думала, что стены этого города дарят мне утешение, думала, что воспоминания, которые они хранят, придают мне силы. Я боялась поверить, что держусь за то, чего давно не существует, а может быть, никогда и не существовало. И я ведь знала, что нужно сделать, знала это с самого начала, знала это уже тогда, когда, задыхаясь в безмолвном крике, уезжала из тюрьмы, где навсегда оставила своё сердце. Иногда единственный шанс на спасение – это бегство. Либо беги, либо погибни. Как оказалось, мой инстинкт выживания сильнее, чем мне представлялось. Стоя на вокзале в ожидании поезда, я быстро записала голосовое сообщение: "Привет, папа. Хочу сообщить, что я уезжаю. В Сейвер. Я пока сама точно не знаю, где это, кажется, к северо-востоку от Монте, мне согласовали перевод. Думаю, там мне будет лучше. Я помню, что вы с мамой ждёте меня к Рождеству, но вряд ли я смогу приехать, новая работа, сам понимаешь. Прости, что не сообщила заранее, не хотела, чтобы меня провожали, не хотела новых прощаний, ты тоже понимаешь. Увидимся, когда я смогу вырваться. И, – я помолчала, – передай маме привет. Люблю тебя. До связи". Дорога заняла меньше времени, чем я думала, всего пару часов. Я действительно не удосужилась заранее посмотреть, где находится пункт моего назначения, я ведь отправляла резюме наобум, во все города в радиусе пары сотен километров. – И что дальше? – проснулся молчащий все последние часы внутренний голос. – Дальше я всё начну сначала. – Удачи, – скептически ответил голос. – Удача должна вернуться на мою сторону. Я сделала всё, что могла. Я была в новом городе, с которым меня ничего не связывало совершенно никаких воспоминаний, с минимумом вещей, без старых знакомых и давления привычных стен. Я должна была бы вдохнуть запах свободы и выдохнуть с облегчением. Почему я не чувствовала облегчения? Я сверилась с компасом своих эмоций: боль, тоска, безысходность, сожаление, горе. Как будто ничего и не изменилось. И ещё – нарастающий ужас от того, что за сотни километров от дома эти чувства не стали ни на каплю слабее. Только теперь мне ещё и абсолютно не на что было опереться. Это был мой единственный шанс на спасение, и даже мой внутренний голос в него не верил. Я затравленно оглянулась вокруг, по периметру своей новой клетки. Миссия "Ложь" – это то, что всегда мне хорошо удавалось.