Алекс Волф

Просто усталость: опять просыпаться и ждать, Что же сегодня захочет меня сломить. Вот бы случилось хоть что-то легко, хоть раз… Но новый раунд: вставай, иди и борись.

      – Ты знаешь, что только в нашей стране уже погибла практически половина всего мужского населения?       – А? – спросила я с плотно набитым ртом.       В проживании с мамой были свои плюсы, это правда. Но её склонность к внезапной смене тем разговора, появившаяся ранее несвойственная ей спонтанность, даже рискованность, – сбивали с толку. Я снова напомнила себе, что во-первых, эта женщина совсем недавно пережила потерю человека, с которым жила двадцать семь лет, а во-вторых, эти качества были в ней и раньше, старательно подавленные в угоду идеальному браку. Мама в конце концов смогла быть ко мне терпимой, тем же следовало ответить и мне.       – А знаешь, сколько из них на момент смерти были женаты? – продолжала она. – Примерно триста тысяч. Триста тысяч женщин за последние годы потеряли мужей, ты представляешь?       – Угу, – промычала я, ещё не успев дожевать всё, что с голода запихнула в рот.       – А ты в курсе, как растёт число самоубийств среди женщин? Каждый год количество случаев женского суицида увеличивается на 8-12%.       Я, наконец, справилась с трудной задачей быстро проглотить ужин и при этом не подавиться.       – В курсе. Мы фиксируем такие случаи каждый день, и иногда не по одному разу. Процентов я не знаю, но то, что их становится больше, очевидно, если ты работаешь в полиции.       – Ты считаешь, это не связанные между собой цифры? Ладно я, у меня есть ты. А что бы я делала, если потеряв Джеймса, осталась бы одна? Повесилась бы вон прямо там, на карнизе.       Я вздохнула, с тоской взглянув на всё ещё тёплый и весьма аппетитный пирог. Нельзя же спокойно есть, обсуждая подобные вещи.       – Конечно, они связаны. Слишком многие женщины не готовы оставаться в одиночестве. Мы пытались работать над этим, внушая женщинам уверенность в своих силах, самоценность, независимость, но нас было слишком мало, и к тому же феминизм всё ещё запрещён.       – Да кому нужна ваша самоценность! Эти женщины были счастливы, были любимы и мечтали прожить вместе с мужьями до старости. Семья была для них всем, и вдруг в один миг у них не осталось абсолютно ничего.       Я пожала плечами.       – Видимо они были не в курсе, что никого нельзя делать центром своего мира. Никогда. Потому что человек всё равно уйдёт, но тогда заберёт с собой и твою жизнь. Итак, мы возвращаемся к независимости.       Урок, который дорого мне стоил, сейчас слетел с губ так легко. Все мы виновны в одном и том же: в том, что слишком крепко привязываемся, слишком легко открываемся, слишком глубоко погружаемся, и кому, кроме нас, за это отвечать.       Мама, подозрительно глянув на меня, поджала губы и тут же покачала головой словно бы недоверчиво.       – Им не нужны декларации независимости, Глория, им нужна поддержка. Каждый человек заслуживает поддержки, когда ему больно.       – Хорошо, – устало выдохнула я, не желая спорить. – Тебе есть что им предложить?       – Центры поддержки для женщин, потерявших мужей! – воскликнула мама, довольная, что наконец озвучила мысль, которую, очевидно, вынашивала ещё до моего прихода.       – Но… – от неожиданности я растерялась, – для этого существует психотерапия, сейчас полно учреждений психологической помощи…       – Но количество самоубийств при этом продолжает расти, ты сама сказала.       – Потому что никто не ходит к специалисткам, мы предпочитаем справляться сами до тех пор, пока однажды не перестанем справляться. Это часть женской гендерной социализации. Хотя и в мужской такое тоже есть.       Мама опять обиженно поджала губы, и я поспешила исправиться.       – Так для чего нужны эти центры поддержки?       – Ты же уже сама ответила на этот вопрос. Никто не ходит к специалистам. К тому же, я не отрицаю психотерапию, ни в коем случае, но опыт переживших подобную трагедию может оказаться гораздо ценнее.       – В этом что-то есть, – задумчиво проговорила я. – Двойной обмен. Тебе становится легче от того, что ты делишься своей болью, другой – от того, что кто-то понимает её боль. Только назвать это нужно как-то по-другому, "центр поддержки" звучит слишком официозно.       – Я знала, что ты оценишь! – просияла мама.       Уловив наконец смысл её идеи, я действительно не могла не признать её возможную эффективность. Не думаю, что прежде это никому не приходило в голову, но, с другой стороны, в этом есть и плюсы: можно перенять чей-то положительный опыт и избежать чужих ошибок. Да и просто видеть маму такой оживлённой, строящей планы, было непривычно и радостно.       – У тебя уже есть какие-то идеи, как это организовать?       – Не уверена. Мы ведь всё ещё не решили, что делать с домом.       Я кашлянула.       – Мы не решили? Это ты отказалась его продавать.       – Это дом твоего отца. Он строил его для меня и для тебя, и я не могу просто пустить его с молотка, я на это не соглашусь.       – Я понимаю. И понимаю, что хорошо продать его у нас всё равно мало шансов. Но, будем честны, как содержать его на мою зарплату, я ума не приложу.       – Будем честны. Я тоже. Но у нас ведь есть машина, есть акции, какие-то сбережения. Надо просто дождаться вступления в наследство. Мы справимся вместе.       – На самом деле я поверить не могу, что вы с отцом не обсуждали подобную ..., – я замялась, пытаясь сгладить то, что сгладить было невозможно, – ммм... возможность. Я не хочу сказать, что он должен был готовиться к смерти, но всё же…       – Ох, конечно, Джеймс пытался поговорить со мной и не раз, это я отказывалась его слушать. Закроешь глаза, заткнёшь уши, – мама виновато посмотрела на меня, – и будто бы ничего плохого не случится.       – Да, жаль, что это не работает,       Мой ответ прозвучал холоднее, чем хотелось бы. Нельзя обвинять человека за то, что он просто хочет уберечь себя от боли. Смягчив тон, я спросила:       – Так что именно ты хотела бы сделать с домом?       – Ну, если мы всё же останемся здесь... – мама сделала немного театральную паузу, – я могла бы преобразовать часть крыла на первом этаже в офис. Скажем, сделать отдельный вход и организовать там свой кабинет.       Я поморщилась, чувствуя, как начинает болеть голова. Всегда терпеть не могла ремонты и всяческую организацию пространств. Вот Линда бы её послушала. Даже прежде максимум, на что я была способна, – это уютно угнездиться в готовом отведённом мне уголке, а сейчас меня и вовсе волновало только то, чтобы в доме было спальное место, чтобы при любой возможности забыться сном, без кошмарных сновидений или с ними, – как повезёт.       – Конечно ты можешь перестраивать в своём доме всё, что захочешь, – дипломатично ответила я, успев пожалеть, что проявила слишком заметный интерес.       – Это и твой дом тоже.       Я нахмурилась. Кажется, впервые за всю жизнь я услышала подобные слова. То есть, конечно, было очевидным, что я единственный ребёнок, и что всё имущество родителей однажды будет моим, но такого прямого признания своей значимости, своей важности присутствия здесь, я ещё не получала. Но на сегодня поводы удивляться ещё не закончились.       – Кстати о доме. Почему ты не приглашаешь свою коллегу на ужин?       – Какую коллегу?       – Ты упоминала о Даниэль. Кажется, вы много времени проводите вместе.       Алисия Файерберд многозначительно посмотрела на меня, а я уставилась на неё, пытаясь восстановить логическую цепочку из её головы. "Да, она, конечно, тоже женщина, но хотя бы полицейская, а не заключённая". О, Господи.       – Мама, лучше молчи, правда.       Она трагичным актёрским жестом развела руками.       – Как скажешь.       Неловкость висела в воздухе, поэтому я поблагодарила за ужин, пожелала удачи и отправилась в свою комнату.       На самом деле, мама сегодня действительно смогла меня удивить. И не столько словами про дом или заботой о моей личной жизни, сколько тем, что поселила в моём мозгу мысль, которая если и приходила мне в голову прежде, то не заняла там важного места. Я так тяжело проживала разлуку и последующий разрыв с Линдой, что не в силах была думать о ком-то ещё. Например, о тысячах других женщин, которые переживают то же самое каждый день. Которые обречены вновь и вновь терять своих любимых и быть не в силах это остановить. Было бы гораздо проще, если бы со смертью наших близких мы бы тоже умирали. Но жизнь, к сожалению, продолжается.       Задумалась я и о том, что, как феминистки, мы делали то, что считали нужным, но возможно это не всегда было тем, что было реально необходимо. Возможно, мы совершали большую ошибку, не замечая или намеренно исключая из сферы нашей деятельности огромный пласт женщин, любящих мужчин вне зависимости от того, как они с нами поступают, и оттого не желающих слышать ничего. Ведь если ты впускаешь в свою жизнь информацию, которая способна её разрушить, тебе придётся что-то с ней делать, а ты не всегда к этому готова. Разве Алисия Файерберд, даже если бы прежде мы имели доверительные отношения, согласилась бы услышать от меня критику её семьи и образа жизни? Я всегда понимала, почему она себя так ведёт, но упускала возможность существования ещё сотен тысяч таких же женщин, которые внезапно оказались абсолютно потеряны, сломлены, почти уничтожены. Да, мне, пожалуй, было легче рассуждать об отказе от отношений с мужчинами, я никогда не чувствовала в них необходимости, а потом и вовсе влюбилась в Линду. Мне, пожалуй, ещё и повезло. Я горько усмехнулась. Хотелось заплакать, но спать хотелось сильнее. Вздохнув, я повернулась на другой бок и уткнулась в подушку.       Утро для разнообразия принесло хорошие новости, пожалуй, лучшие за последнее время.       – Всем патрулям, срочный вызов! – раздалось из рации, – Мэйбл-стрит, 47, женщина утверждает, что её несколько недель удерживали в плену в соседнем здании.       – Группа 14, вызов принят, выезжаем, – моментально ответила я, и виновато посмотрела на Даниэль, которая в свою очередь озадаченно смотрела на меня.       Да, был регламент, и вызов должна была принять та группа, которая находится ближе к названному адресу, но…       – Я не упущу возможности узнать что-то о похищениях.       – Мэйбл-стрит на окраине города. На северо-востоке, а мы – на юге.       – Тогда я поеду очень быстро, – дёрнула плечом я, уже выруливая для разворота и резко набирая скорость.       – Тормозные колодки будешь менять за свой счёт, – буркнула Дани через двадцать минут, когда я также резко остановилась возле нужного дома. Не ответив, я закрыла машину и побежала за ней к дому.       Хозяйка дома открыла дверь только после демонстрации документов через цепочку.       – Извините, офицеры, она так напугана, говорит, что её могут преследовать. Я тоже напугана, если честно.       – Вам ничего не грозит, большое спасибо за помощь пострадавшей, – вежливо и успокаивающе заговорила Даниэль, пока мы проходили в комнату.       Женщина действительно была напугана. Она вскочила с места, когда мы вошли и затравленно оглянулась по сторонам. На вид ей было не больше сорока, но круги под глазами и осунувшееся лицо добавляли возраста. Она была с мокрыми волосами и в домашней одежде, видимо, успела быстро принять душ, пока мы ехали.       – Всё в порядке, вы в безопасности. С вами больше ничего не случится, – заговорила на этот раз я. – Я офицер Файерберд, это офицер Мэддер. Как вас зовут?       – Элис Даунинг, – довольно твёрдо проговорила женщина. Мне это имя не говорило ничего, но Даниэль нахмурилась, видимо, узнав его.       – Вас разыскивают уже несколько недель. Что произошло? Где вы были и как вам удалось выбраться?       – Это произошло 14 декабря, – медленно заговорила Элис.       Я непроизвольно вздрогнула: день смерти отца. Она помолчала, видимо всё ещё пытаясь осознать, как много времени она провела взаперти.       – 14 декабря меня похитили, – заговорила она более твёрдо. Я возвращалась домой поздно вечером, когда на меня напали. Мужчина ударил меня чем-то тяжёлым по голове, я очнулась уже в машине, связанной, когда он затормозил возле дома. Тот дом дальше по улице, в самом конце. Он завёл машину в гараж, вытащил меня, привязал к трубе, завязал рот какой-то тряпкой, потом обыскал, забрав всё, что было в карманах и уехал, заперев гараж снаружи. С утра он вернулся.       – Чего он хотел?       – Ему нужен был адрес, видимо в целях ограбления.       – Вы выдали требуемую информацию?       – У меня был при себе ключ от квартиры. Мэтиссон-авеню, 12-164, это квартира моей знакомой, я пару раз останавливалась в ней. Он допрашивал меня, угрожал, требовал сказать, откуда этот ключ. Я в конце концов назвала адрес. – Женщина вздрогнула. – Мне было очень страшно. Я боюсь боли и совсем не умею терпеть пытки.       – Что было в этой квартире? Дорогие вещи, деньги? – продолжала вести допрос Даниэль.       – Какие-то документы, ценная информация? – вмешалась я, снова заслужив неодобрительный взгляд.       – Ничего особенного, не знаю, что ему было нужно.       Я нахмурилась, посмотрев на Даниэль, она лишь кратко покачала головой, вернувшись к вопросам.       – К вам было применено насилие?       – Скорее психологическое, чем физическое. Я должна была сопротивляться, не сдаваться так легко.       Я внимательнее посмотрела на женщину: осунувшуюся, похудевшую, испуганную, но старающуюся держаться уверенно. Что бы ни забрали из её квартиры, она чувствовала вину за то, что не смогла это уберечь.       – Вы всё сделали верно, Элис, – успокаивающе сказала я. – Нет ничего важнее вашей жизни, вы должны были сделать всё, чтобы сохранить её, и вы справились. Но как у вас получилось освободиться?       – На самом деле… – Элис сделала паузу, и её голос зазвучал удивлённо, – я думаю, что про меня забыли. Как только я сказала адрес, мужчина уехал, и больше не вернулся.       – И вы просидели в гараже всё это время? Как вам удалось выжить и выбраться?       – Это было ужасно.       Рассказ Элис действительно звучал ужасно. Всю первую ночь она пыталась освободиться от верёвок, но ничего не вышло. К концу ночи она уже готовилась к худшему, и худшим этим была отнюдь не смерть. Наступление утра Элис опознала по светлой полосе в щели под дверью. То ли глаза привыкли к темноте, то ли даже узкая полоска света принесла результат, она смогла немного осмотреться. Типичный гараж на одну машину, у дальней стены свалены запасные шины, мешки с чем-то и, кажется пара больших ёмкостей с водой, при взгляде на которые у Элис во рту пересохло. Она пыталась кричать, тем самым ещё сильнее осушив горло, но с кляпом это не имела никакого смысла. Другую сторону гаража Элис осмотреть не успела, послышался звон ключа в замке, и она на всякий случай притворилась спящей, опершись на трубу и свесив голову на плечо.       Часть про угрозы Элис пропустила, и я не удивлена, почему. Возможно она и справится с этим самостоятельно, но точно не так быстро. Когда мужчина уехал снова, Элис продолжила пытаться освободиться от верёвки. Полоса под дверью стала уже чёрной, когда ей удалось немного ослабить узлы. Говоря это, Элис подняла рукав свитера и показала уже побледневшие, но заметные красные следы от на запястьях и локтях. Как только ей удалось освободиться и содрать кляп с лица, она бросилась в угол, где видела баллоны с водой. Элис едва хватило сил, чтобы открыть один из них, и она жадно набросилась на воду, забыв, что после обезвоживания нельзя сразу пить много. Почти тут же её стошнило, и следующий раз пришлось быть осторожнее. Роясь в стоящих рядом мешках в поисках чего-то, чем можно вытереть рот, Элис с внезапной волной мурашек, пробежавших по позвоночнику, осознала, что она, как бы ужасно это ни звучало, но для неё сейчас – к счастью, была не первой узницей этой домашней тюрьмы. В одном из пакетов обнаружились мотки верёвки, такой же, какой была связана она, аптечка, отдельно лежащие бинты и жгуты, фонарь, кастет и бейсбольная бита. Борясь с новым приступом тошноты, Элис осмотрела следующий пакет, чувствуя на этот раз жгучую и жуткую благодарность тому, кто был здесь прежде или должен был оказаться после, и для кого были предназначены все эти запасы. Не Бог весть что: засохший хлеб, печенье, консервы, быстрорастворимая лапша. Поистине райская пища.       Позже Элис часто думала, и эти мысли грозили расшатать её психику также как она пыталась расшатать трубу, к которой прежде была привязана, потому что стучать в дверь бейсбольной битой получалось недостаточно громко, о том, как бы она медленно угасала здесь без еды и воды, и как умерла бы, бледная, сумасшедшая, похожая на скелет. На полке на другой стороне гаража Элис нашла груду непонятных запчастей и приспособлений, а ещё банку с краской, которой стала отмечать дни на стене, чтобы не свихнуться. Как оказалось, навыки выживания, даже приобретённые по книгам много лет назад, не забываются окончательно. Смогла она в конце концов и отломать кусок металлической трубы, достаточно тяжёлый, чтобы рука уставала уже после нескольких ударов, но достаточно оглушительный. На двадцать пятый день её, наконец, услышали соседи, и вытащили, сбив с двери замок.       – Вам очень многое пришлось пережить, Элис, – спокойно и вежливо заговорила Даниэль, пока я подбирала слова для ответа. – Теперь всё в порядке. Мы проводим вас в отделение, вы будете в безопасности.       – Нам нужно осмотреть дом, – я повернулась к Даниэль.       – Не оставляйте меня, пожалуйста, – женщина снова вздрогнула.       – Оставайся здесь, – кивнула мне Дани. – Если не вернусь или не позвоню через пятнадцать минут, вызывай помощь.       Я кивнула в ответ, и, как только она вышла, обратилась к хозяйке, которая всё это время слушала рассказ Элис.       – Простите, вы не оставите меня с потерпевшей наедине, мне нужно задать несколько вопросов о её физическом состоянии?       – Ох, конечно, извините.       Женщина спешно покинула комнату, прикрыв за собой дверь. Я понизила голос:       – Элис, вас ведь похитили не для того, чтобы просто ограбить вашу квартиру?       В глазах женщины промелькнул страх. Она бы лучше владела собой, не будь вынуждена просидеть четыре недели в плену.       – Я знаю об угрозах и похищениях. Я многое знаю, и очень хорошо понимаю, почему вы держите это в секрете, но возможно я смогу помочь.       Элис молчала, глядя в сторону, и я поняла, что она замкнулась, не желая выдавать чужие тайны.       Дани долго не возвращалась. Через пятнадцать минут я позвонила ей, но она сбросила вызов, тут же прислав смс, что всё в порядке и она задержится ещё минут на десять, опечатывает помещение (зачем, если должны были приехать следователи?), скоро закончит, и что мы можем ждать в машине. На улице Элис не переставала испуганно оглядываться по сторонам, и я села с ней на заднее сиденье, водительское кресло уступив Даниэль. Я решила предпринять ещё одна попытку разговорить её.       – Вы ведь знаете, что вы – не единственная, кого похитили в последние месяцы? Я не отслеживала все эти случаи, но отчего-то мне кажется, что большинство из этих женщин не вернулось домой. Вы должны рассказать кому-то о настоящих мотивах похищений. Кому-то, кто сможет это расследовать или осветить. Пусть не мне. Но кто-то должен заговорить. Громко.       Даниэль действительно вернулась через десять минут и села в машину чем-то озабоченная.       – Что случилось? Почему ты опечатывала помещение?       Дани оглянулась и, игнорируя меня, обратилась к Элис:       – Мы должны были повезти вас в отделение, но мы этого не сделаем. Я опечатала помещение, потому что сюда никто не приедет. Ваш похититель мёртв.       Элис недоверчиво моргнула, зачем-то посмотрела на меня, будто ожидая подтверждения. Как будто я понимала, о чём она говорит.       – А можно слегка поподробней? – требовательно спросила я.       – В день, когда преступник получил от вас адрес, он был застрелен в той самой квартире. В деле фигурируют полицейские, поэтому подробности засекречены.       Элис перевела взгляд с меня на Даниэль.       – Вы точно уверены в этом, офицер Мэддер? – спросила она дрожащим голосом.       – Это должны подтвердить вы. Я покажу вам фото.       Наверное в глазах женщины вся эта ситуация выглядела странно, и я решила пояснить.       – Видите ли, в последнее время следственные мероприятия проводятся не полностью в соответствии с протоколами. По правилам вам должны были вызвать скорую, а сюда – следователей. Но это требует дополнительных групп людей, которых сейчас недостаточно. И если преступник мёртв и вам ничего не угрожает, то мы просто отвезём вас домой. Но сначала мы должны в этом убедиться.       Элис неуверенно покачала головой. Дани кивнула мне на этот раз одобрительно и протянула назад смартфон с открытым фото. Ничего особенного, просто труп мужчины в луже крови с простреленной головой и застывшей гримасой ужаса на лице. Элис прикрыла ладонью глаза.       – Элис, вы в порядке? Если вас тошнит, дайте знать.       – Меня не тошнит, – высоким тонким голосом ответила Элис, всё ещё не открывая глаз. – Это он. Тот, кто похитил меня.       Она открыла глаза, страх в них сменился блеском радости.       – Какой подарок вы мне сделали, это почти как выбраться из гаража. Четыре недели я желала ему смерти, а он умер в первый же день. Что ещё известно об этом деле? – как бы невзначай спросила она. – В квартире ещё что-то обнаружено, какие-то вещи?       – Как я уже сказала, подробности засекречены.       – В любом случае он ушёл ни с чем. Ах да, он не ушёл, – жутковато расхохоталась Элис.       Я снова подумала о том, что всё же ей определённо нужна будет поддержка, чтобы вернуться к нормальной жизни. Мы довезли Элис до дома. Не хотелось оставлять её одну, но она наотрез отказалась от помощи. Я взяла обещание позвонить мне в экстренном случае, которое она, конечно не выполнит, и оставила её с тяжёлым сердцем, и не в последнюю очередь потому что это дело пробуждало жгучее любопытство, которого я давно не испытывала, непохожее на прошлые импульсивные попытки занять свои дни хоть чем-то, чтобы не думать. Но в любом случае то, что Элис удалось остаться в живых, было очень хорошей новостью, которых нам не хватало. Я улыбалась, пока мы ехали на следующий вызов.       После четвёртого вызова я уже не улыбалась. Это оказалось самоубийство шестидесятидвухлетнего мужчины. Было несложно высказать сочувствие Элис и поддержать её, но разговаривать с девушкой, только что вернувшейся с матерью домой и нашедшей своего отца мёртвым, было невыносимо. Слишком близко, слишком недавно, слишком больно. Смерть отца не разрушила меня только потому, что внутри уже не было опоры, которую можно было бы разрушить. Скорее наоборот, эта боль укрепила меня, дала понять, что я жива и ради чего я ещё жива: хотя бы ради памяти о нём, и я пока не была готова говорить об этой боли. И всё же дочери умершего, а ещё сильнее – его вдове, было так нужно разделить с кем-то своё горе.       Я подумала о вчерашнем разговоре с матерью. О растущем количестве самоубийств, как женских, под невыносимым грузом потери близких, так и мужских. Мужчины убивали себя из страха, нежелания угасать в больнице под капельницами, в последней попытке взять свою жизнь под контроль хотя бы таким ужасным образом. Как же сильно нам всем нужна помощь. Что же, с чего-то нужно начинать. Клиенток, мама, если действительно захочешь, у тебя будет предостаточно. Я попросила у дочери погибшего листок бумаги и написала телефон и имя.       – Алисия Файерберд. Она организаторка группы взаимной поддержки женщин в Прентоне. Позвоните ей, пожалуйста. Она поможет вам это пережить.       …       – Глория! – окликнула меня Дани, когда мы, наконец, разобрались с последним вызовом, передали смену и, вымотанные до предела, вышли на улицу, где она закурила, а я, молча кивнув ей, побрела домой.       Я обернулась, насторожившись от непривычно резковато-жёсткого тона. Она подошла ближе.       – Ты изменилась в последние недели.       – Жизнь продолжается, – пожала я плечами. – Мне это не очень нравится, но, кажется, я с этим смирилась.       – Такой как сейчас ты нравишься мне гораздо больше, чем когда извинялась за всё подряд. Но если ещё раз примешь вызов, который мы не должны были принимать, или сделаешь ещё что-то, не обсудив со мной, ищи другую напарницу. А мы обе знаем, что у Дэвиса ты не на хорошем счету.       – Я поняла, – вежливо кивнула я. – Спасибо за предупреждение.       – И ты должна мне за сигареты, как минимум за три пачки.       Я нахмурилась, силясь понять, чем умудрилась так сильно разозлить её в последнее время, ведь не в одном вызове дело, это ясно, а когда поняла, расплылась в улыбке.       – Отдам с ближайшей зарплаты.       Дани кивнула мне и повернулась, уходя. Я действительно поняла. Я перестала быть слабой и беспомощной.       Кажется, я вернулась.