Становиться лучше, стремиться вверх,
Так правдивей перед самой собой.
Потому что честное не для всех,
Честное для тех, кто к нему готов.
План найти троих мужчин и поговорить с ними проваливался с треском. Не то чтобы я думала, что это будет легко, но всё же считала, что у меня неплохой опыт ведения бесед и получения показаний. Но один из тех, с кем я пыталась связаться, как оказалось, покинул страну, я проверила, он действительно вылетал за границу и не вернулся обратно. Второй отказался со мной общаться, сбрасывая трубки. Я знала его место работы, и в очередной выходной попыталась подкараулить его, но он не отреагировал ни на сообщения об убийствах, ни на имена убитых мужчин. Либо он действительно ничего не знал, либо знал слишком много, чтобы делиться с кем попало, особенно с офицеркой полиции. У меня оставалось третье имя: Ричард Олдман. Один из самых молодых, двадцать восемь лет, почти мой ровесник, это придавало уверенности. Но, если мои подозрения всё же близки к истине, то он мог быть убийцей. Мог быть одним из тех, кто охотился на нас. И я, чёрт знает зачем, хотела предотвратить его убийство. Нет, я знала зачем. Я хотела бы, чтобы он дал показания. И чтобы больше никого не убил. Чтобы это остановилось. Я рассмотрела и отбросила вариант каким-то образом сблизиться с ним, не говоря, что я полицейская. От одной мысли о том, чтобы флиртовать с возможным убийцей меня замутило. Хотя буду честна, меня замутило уже одной мысли о флирте с мужчиной, будь он, как Олдман, топ-менеджером рекламного агентства или кем угодно ещё. Поэтому я просто позвонила ему, представилась и сказала, что расследую убийства и хотела бы узнать, не знакомы ли ему имена из списка. Имён в итоге оказалось больше, чем шесть, остальные мне удалось узнать, отследив последние убийства. Я называла имена одно за другим, медленно, жалея, что не вижу его лица, но надеясь, что хоть одно из них окажется знакомым. – Как вы сказали? Билл Брайтон? – на очередном имени оживился он. – Да, Билл Брайтон. – А до этого, Стивен Колдуэлл? – Да. – И вы говорите, что они мертвы? – Убиты выстрелом в живот, – подтвердила я, вот так запросто раскрывая тайну следствия, ещё и попавшую ко мне незаконным путём. – Они вам знакомы? Вы можете встретиться со мной и дать показания? – Я перезвоню, – бросил Олдман и повесил трубку. С ним я тоже потерпела неудачу. Видимо пора смириться, что я ничего не могу сделать. Пора вернуться к своей работе и остановиться, пока не перешла границу, если уже не перешла. … – Входите, – окликнула я, услышав стук в дверь. Я ожидала очередного заявления о совершённом преступлении, и удивилась, когда в мой крошечный кабинет, заставленный папками и коробками, вошёл высокий мужчина в дорогом деловом костюме, молодой и явно чем-то напуганный. – Чем я могу помочь? – нахмурилась я. – Меня зовут Ричард Олдман. Вы мне звонили. Но я удивлён, что нашёл вас здесь. Насколько я знаю, в патрульной службе не расследуют убийства. – Заходите пожалуйста, – засуетилась я. Кто знает, как он меня нашёл и что и кому про меня рассказал, но отступать было некуда. Скорее надо было поспешить. Я дождалась, пока мужчина сядет на шатающийся стул, подошла и плотнее закрыла дверь, повернув изнутри замок, села напротив и посмотрела ему в глаза. – Патрульная служба не занимается расследованиями. Но я занимаюсь. Сейчас я расскажу вам короткую историю, а вам решать, что с ней делать. – Валяйте. – Вы, господин Олдман, состоите в некой группе, – сказала я, избегая слов вроде "убийца" или "преступник". – Уже пару месяцев в этой группе происходят странные вещи: участников то задерживают, то отпускают. Вы тоже были задержаны по обвинению в соучастии в организации убийств, но освобождены за отсутствием доказательств. – Старая история, – перебил мужчина. – Я как раз рассказываю новую. О том, что кто-то, кому известны ваши имена и личные данные, находит вас и убивает. Это продолжается уже больше месяца, достаточно медленно и достаточно маскируясь под ограбления, чтобы не расследоваться как серия убийств. А может быть чьи-то ресурсы не дают ход этому расследованию. – А эта история звучит как бред, уж простите, офицер. Я пожала плечами. – Не меня вот-вот мучительно убьют. Если вы знаете, кто за этим стоит, вы можете сообщить в полицию и остаться в живых. Я думаю, что это ваш лидер избавляется от ненужных теперь свидетелей. Кто ваш лидер? Я замерла в ожидании, хотя и не надеялась на ответ. На самом деле, у меня было одно подозрение, оно возникло в тот самый момент, когда в кабинете майора Дэвиса я открыла на его смартфоне канал под названием "Сводка" и продолжало расти всё последующие недели. Должен был быть кто-то в составе полиции, в высшем составе, способный прикрывать преступления и уничтожать доказательства, имеющий мотивы к уничтожению женщин и ресурсы скрыть свою причастность. Дэвис, будучи начальником патрульной службы, весьма под эти параметры подходил. Конечно, я не сомневалась, что он не назвал бы своё настоящее имя и место работы, но по косвенным признакам я могла бы его опознать. Ричард Олдман покачал головой. – Пожалуй, так бы я и сделал. Сдал бы лидера и дело с концом. На меня у вас ничего нет, да я ничего и не делал. Я стиснула зубы, чувствуя как ярость прорывается наружу. Почему я думала, что это будет хорошей идеей? Я на секунду прикрыла глаза, пытаясь успокоиться. Я сделала это, потому что если есть кто-то, кому под силу уничтожить даже своих, этот кто-то должен сидеть под замком. Ричард тем временем продолжал. – Но я понятия не имею, кто главный. Никто не знал его имени. Мы общались через чат. Ники, шифрование голоса и всё такое. Мы и имён друг друга не знали, но с Билли и Стивом мы общались и вне общих дел. Общие дела. Ну, знаете, похищения, убийства, угрозы, пытки и всё такое. Обычный мужской досуг. Я открыла глаза. – Вам стоит дать показания. Обо всём, что вы знаете и чего вы не знаете. Есть программы. Защита свидетелей, сделки с прокурорами. Вы же в курсе, что преступления в отношении женщин приобретут в ближайшее время особую важность. – Вы в чём-то меня обвиняете? – холодно спросил Олдман, но я видела страх в его глазах. Он почти сдался. – Я не собираюсь ни в чём вас обвинять. Только спросить. Сколько вас было всего? Убийств было совершено шестнадцать. На самом деле я обнаружила девять, но решила слегка приукрасить. – В чате было около двадцати участников, – глухо пробормотал он. Я снова посмотрела ему в глаза. – Я сказала вам всё, что хотела сказать. У вас есть шанс сохранить жизнь, вам решать, что с ним делать. – Какие гарантии я получу? Над этим я тоже подумала. Разумеется, я не собиралась отправлять его давать показания Дэвису. Но была одна женщина, начальница полицейского отделения, холодная и безжалостная, лишившая меня работы и отправившая в патрульную службу. Если быть честной, это было справедливо. Если быть честной, думаю, она была грамотной полицейской. И она была женщиной, а этого уже было достаточно. Отпускать Олдмана не хотелось, но я всё равно не смогла бы отвезти его куда-то силой. Поэтому я сообщила, что мне нужно сделать звонок, чтобы договориться о гарантиях для него, и мы свяжемся позже. Олдман ушёл, а я набрала номер, который не хотела бы набирать примерно никогда. – Майора Палмер, пожалуйста. Честно говоря, я надеялась, что меня не соединят, но уже через четыре гудка услышала знакомый, словно металлический, голос, голос роботессы, а не живой женщины. – Я слушаю. – Майор Палмер, добрый день. Офицер патрульной службы Файерберд. Мы знакомы, я работала у вас месяц, прошлым летом. И, пока вы не повесили трубку, я быстро спрошу: вам было бы интересно получить признательные показания мужчины, совершавшего преступления против женщин? Наш разговор продлился минуты три, за это время я получила устные гарантии того, что делом Олдмана, если ему будет, что сказать, Палмер займётся лично, и что ему будет предоставлена необходимая защита. Разумеется, никакого "Как у вас дела, офицер Файерберд", "Как успехи в патрульной службе?". Впрочем, в конце разговора я услышала "Спасибо". Я перезвонила Олдману и передала адрес отделения и личный номер Палмер, а также, что ему будет гарантирована защита. На этот раз я действительно больше ничего не могла сделать. Разве что предупредить кого-то ещё. Сообщить для разнообразия хорошие новости. Правда для этого мне требовалось снова набраться терпения и подождать ещё неделю до следущей встречи. … – Я не могу сказать, откуда я это узнала и не могу раскрыть конфиденциальную информацию, но я хочу сообщить: большая часть мужчин, организаторов убийств и похищений женщин мертвы, а кто-то задержан. Это, разумеется, не значит, что вам стоит прекратить патрулирование улиц или перестать заботиться о собственной безопасности, но если вам станет немного легче от этой информации, то я рада. Собравшиеся не отводили от меня взглядов, в которых я видела разное: от привычного недоверия и сомнений до чего-то нового: радости, благодарности, надежды. – Ты пришла всего второй раз. Почему мы должны верить? – спросила меня одна из участниц. – Не обязательно мне верить. И уж точно не нужно, основываясь на моих словах, менять свою линию поведения. Но кому-то мои слова могут помочь, поэтому я и сказала то, что знаю. Запустилась дискуссия, в которой я не участвовала. Больше мне нечего было сказать. Посидев ещё пару минут и поняв, что обсуждение в ближайшее время не прекратится, я встала и прошла к выходу. Стирая рукавом капли дождя с зеркал автомобиля, я вдруг увидела в отражении Линду. Она стояла позади меня и ждала… очевидно, меня. Закончив с зеркалом, я обернулась. – Подвезёшь меня домой? – спросила Линда. Я пожала плечами. Мало ли для чего ей понадобилось вернуться домой пораньше. – Конечно. Мы ехали молча. Ей мне тоже нечего было сказать. Не хотелось больше никаких ссор, претензий и прочих глупостей. Ей, видимо, тоже. Гроза прекратилась, пока мы доехали до Линды, и внезапно стало так тихо, словно мир замер, остановился вместе со всеми людьми. – Можно, я угощу тебя кофе? – спросила Линда. – Здесь есть одна неплохая кофейня, довольно безлюдная. – Хорошо, – снова пожала плечами я. – Спасибо за то, что ты сказала на собрании, – заговорила Линда, когда бариста, поставив перед нами две чашки: латте и американо, вернулась за стойку. – И то, что сделала. – Ничего я не делала, – испуганно сказала я, – просто рассказала то, что знаю. – Я тебя знаю, Лори, – грустно улыбнулась Линда. – Ты говорила, что получила доступ к некой секретной информации через некий секретный канал. Никогда бы не поверила, что ты не воспользуешься ей. Не воспользуешься так как надо, чтобы помочь. – Я всё делаю неправильно, – покачала головой я, опустив голову перед собой на сложенные в замок руки. – Я нарушаю кучу правил, и лишь дело времени, пока об этом узнают. Я помогаю кому-то, но использую для этого других. Я даже не уверена, что помогаю кому нужно. Я пыталась помешать убить мужчин, которые до этого убивали женщин. Я теряю всё, что важно и делаю то, что, возможно, совсем никому не нужно. – Это неправда. – Голос Линды звучал спокойно и уверенно. – То, что ты сказала сегодня, – это надежда. Это возможность. Свет в конце тоннеля. Ты рисковала, чтобы дать этим женщинам надежду. Ты прекрасный человек, Глория. – Я… – я запнулась. Но чёрт возьми. Ещё прошлый раз я хотела предложить Линде быть союзницами (это слово я выбрала взамен слишком многообещающего и многотребующего “подругами”). Я столько раз пыталась поднять белый флаг, но каждый грёбаный раз это оказывалось бесполезно. Но чёрт возьми, если я так хороша, то почему..? – Если я такой прекрасный и светлый человек, как ты говоришь, почему мы не можем сотрудничать? Почему не можем делать что-то вместе, как раньше? – Это невозможно, – покачала головой Линда. – Всё не так как раньше и никогда таким не будет. Вот так просто. Так легко закрыть книгу, перевернуть страницу, вырвать лист, или какие там ещё существуют дурацкие метафоры для того, что снова делает тебя беспомощной, бессильной, тонущей, как будто к ногам привязали свинцовую гирю. Из последних сил я всё-таки всплыла, фигурально выражаясь. – Я ни на что не претендую. Ничего не жду. Я просто хочу, чтобы мы обе могли делать то, что считаем для себя важным, и сосуществовать мирно там, где мы оказываемся рядом. Я просто не хочу, чтобы одна из нас отказывалась от того, чем хочет заниматься и уходила оттуда, где хочет быть. И, мне кажется, что вместе мы способны делать большее, чем каждая сама по себе. Линда молчала, глядя в сторону. Она даже не может сказать мне в глаза, что не хочет ни слышать меня, ни видеть. Я передвинула стул и села перед ней, вынуждая посмотреть мне прямо в глаза. Хорошо, не прямо, а сверху. – Что я должна сделать, чтобы ты мне поверила? Как ещё мне убедить тебя, что я просто хочу мира между нами. Раньше мы неплохо ладили, ну, не считая первой пары лет. Разве плохо иметь возможность общаться с кем-то, кто уважает твои принципы и разделяет твои цели? Если тебе что-то не нравится, скажи, я постараюсь это исправить, но я правда не вижу причин, по которым мы не могли бы если не дружить, то быть союзницами. Линда качала и качала головой, отрицая каждое моё слово. Наконец она остановилась, пристально глядя мне в глаза. – Я не могу быть тебе подругой, Глория. И союзницей тоже. Я широко раскрыла глаза, уязвлённая в самое сердце. Наконец-то она это озвучила. И это был болезненный удар. Я смирилась с тем, что мы не будем вместе, я действительно готова была общаться с ней, не надеясь на большее, но ей не нужно было моё присутствие в её жизни. Ни в каком качестве я больше не была ей нужна. – Ты совсем не хочешь со мной общаться? – осторожно спросила я, надеясь, что голос не задрожит. – Конечно, ты должна поступать так, как лучше для тебя, но... – я всё-таки не сдержалась, и голос зазвучал тонко и жалобно, – я думала, мы сможем как-то всё наладить. Боже, как жалко это звучало. Воображаю, какой я ей теперь представлялась. Потерянной, раздавленной, покинутой... Но она смотрела, не отводя взгляда. – Я не могу быть тебе подругой, Лори, – повторила Линда, но уже с другой интонацией: мягкой, почти нежной, заставившей надежду внутри меня затрепетать вопреки всякой логике. – Ты пришла с белым флагом, – тихо продолжила она, снова тем самым сверхъестественным образом считывая мои мысли, – и я поднимаю свой. Тишина, повисшая вокруг, казалась совершенной. Как после ядерного взрыва, словно замолкли все источники звука, перестали гудеть все провода. – Я не могу дружить с тобой, чувствуя то, что чувствую, – негромко и мягко продолжала Линда. – Это будет обманом по отношению к тебе и слишком трудным для меня. – Что ты чувствуешь? – требовательно спросила я. Сейчас она скажет что-то про тюрьму, про то, что в ней не осталось эмоций, про невозможность жить нормальной жизнью. Я знала всё, что она скажет. Я ещё два года назад прочитала книгу "Что делать, если ваш близкий в тюрьме". Практически выучила её наизусть. – Я люблю тебя, вот что я чувствую. Я надеялась, что это пройдёт, притворялась, что всё живое во мне умерло, пока я была за решёткой, но вот прошли месяцы, а чувства не утихают, становятся только сильнее. Я наклонила голову, изучая её лицо. Внутри меня происходили какие-то невидимые процессы, что-то словно трескалось в груди и расширялось, сдавливая лёгкие и мешая дышать. Я верила ей, как верила почти всегда, безоговорочно, но действительно стала слишком циничной, чтобы так легко уступить. Даже ей. – И ты вот так просто заявляешь мне это? – Прости. Было бы нечестно это скрыть. Давление внутри стало почти невыносимым и перелилось через края, выплёскиваясь наружу злостью. – Это сейчас ты поступаешь нечестно. Я месяцами подавляла в себе это чувство, любовь к тебе. Я говорила себе, всё нормально, Глория, ты просто мечтала о невозможном, поэтому тебе больно, что мечты разбиваются. Я убеждала себя, изводила, навязывала себе новые правила. Я говорила "сегодня не думаешь о Линде два часа подряд", и это даже срабатывало. Я говорила, конечно ты хочешь ей помочь, ты ведь добрая и отзывчивая женщина, ты бы любой помогла на её месте, и это даже было правдой, вот только не совсем. Внутри меня всё запуталось настолько, что я сама не видела выхода. И когда я кажется более-менее смирилась с тем, что происходит и что меня ждёт, ты говоришь, что любишь меня. Волна схлынула. Я разжала кулаки и опустила плечи. Никогда не любила с ней спорить. Линда смотрела на меня с сочувствием и ещё чем-то трудноопределимым. – Прости меня. Я ничего от тебя не требую, и ты имеешь полное право меня возненавидеть. Поэтому я не могу быть тебе ни подругой ни союзницей, и поэтому сейчас я уйду. На самом деле сегодня я позвала тебя, чтобы попрощаться. – Что значит, сейчас ты уйдёшь? Ты сказала мне такие вещи, и собираешься уйти? – Я хочу, чтобы ты была счастлива, и это всё, чего я хочу. Тебе же будет проще, если ты будешь меня ненавидеть. – Но я не ненавижу тебя. Я тебя люблю. И сколько бы я ни пыталась, я не смогла это изменить. Я подвинулась вперёд и взяла её за руку, игнорируя бариста за стойкой. – Как я уже сказала, я смирилась со своим будущим. Это то будущее, в котором я буду одинока, потому что не думаю, что когда-то забуду тебя. А если даже это всё-таки случится, не думаю, что захочу новых отношений. И сейчас ты хочешь сказать, что не обязательно меня ждёт это будущее? Что ты хочешь сказать? Для чего ты рассказала мне о своих чувствах? Только не говори про честность и подобную чушь. Я слишком боюсь снова остаться ни с чем, с одними лишь мечтами, которым не суждено сбыться, поэтому скажи прямо, чего ты от меня хочешь. Я смотрела на Линду, боясь того, что она скажет, и одновременно желая броситься в её объятия и попросить ни о чём не говорить, ни о чём не спрашивать, просто быть вместе сейчас, как мы решили много лет назад. Но я уже не была той Глорией. Беспечной курсанткой Лолой. Я действительно многое пережила, и мне нужно было знать, прежде чем бросаться в омут. Ещё раз собрать своё сердце я не смогу. Но Линда смотрела на меня с такой любовью, что я прямо-таки ощущала, как наспех склеенные трещины в сердце срастаются, как оно становится целым и сильным. И всё же я ждала её ответа. Она сделала свой шаг, но я сделала все возможные шаги раньше, и поэтому ждала. – Я хочу быть с тобой. Хочу провести с тобой всю жизнь. Но только если ты этого тоже хочешь. Я не хочу, чтобы ты снова помогала мне или делала одолжения. Я люблю тебя, но если ты скажешь нет, я… Я не дала ей договорить. Провести всю жизнь, вот что я услышала, и больше мне ничего не нужно было слышать. Я почти физически ощутила, как трескается ледяная клетка вокруг моего сердца и лёд, тая, сливается с кровью, а больше я не чувствовала ничего, кроме тепла её объятий, и, чуть позже, уже в машине, солёного вкуса её губ. – Но ведь её ты смогла полюбить, – заговорила я позже, когда мы разомкнули объятия в маленькой квартирке Линды. Мне не хотелось поднимать эту тему снова, но я должна была знать, чтобы понять. – Женщину из тюрьмы. Ты сказала, что пыталась подавить свои чувства, но ведь чувства к ней ты подавить не пыталась. Почему? В ответ на мой требовательный взгляд Линда лишь покачала головой. – Никого не было, Лори. Я ни с кем не встречалась, ни в кого не влюблялась. Я впервые влюбилась в тебя, и подозреваю, что это и в последний раз тоже. – Но твоя девушка из тюрьмы?.. – Не было никакой девушки. Мне нужно было что-то сказать, чтобы ты ушла. Чтобы ты поверила, что всё кончено, потому что ты всегда веришь до конца, такая уж ты есть. Только так я могла заставить тебя уйти и за это я буду чувствовать вину перед тобой всю жизнь. Я думала, что так будет лучше. Прости, что обманула тебя. Прости, что из-за меня у тебя было столько проблем. Я потрясла головой. Меня снова словно окунули в ледяную воду. Снова то, во что я верила, оказалось ложью. Разве что на этот раз эта ложь не была разрушительной. Ложь Линды означала, что она меня любит. Я посмотрела на её лицо, грустное, словно ожидающее приговора, и улыбнулась. – Спасибо, что сказала это. Спасибо, что сказала мне всё как есть, честно. Спасибо, – я неконтролируемо улыбнулась шире, словно желая объять своей улыбкой весь мир, – что всё ещё любишь меня. – Ты даришь свет, как солнце. Трудно тебя не любить. Для меня это оказалось невозможным. – Но у меня есть условие, – сказала Линда спустя ещё одну паузу. – Какое? – испуганно спросила я. Всё-таки что-то не так, я же давно не верила в сказки. Сейчас Линда скажет, что уже поздно, что она любит меня, но у нас ничего не получится, что она не готова к отношениям... – Если снова что-то случится, – заговорила Линда, – не жертвуй собой ради меня. Не иди на риски, не разрушай свою жизнь. – Я ничем не жертвовала. – Но многое потеряла. Я не хочу, чтобы ты теряла что-то из-за меня. Я посмотрела на неё. Я понимала, почему Линда так говорит. Понимала, почему хочет, чтобы я была в безопасности. Я тоже желала бы для неё того же. Но ещё я желала быть честной. – Сейчас я могу согласиться с чем угодно, но когда дойдёт до дела – не уверена, что выполню условие. Линда понимающе улыбнулась. – Я знаю. И люблю тебя за это в том числе. Люблю тебя такой, какая ты есть. И если у тебя есть условия, ты тоже можешь мне сказать. – Есть одно, – ответила я резко севшим голосом, отреагировавшим так на её спокойное признание в любви. – Я слушаю. – Мы поженимся. Как только это будет возможно. Я больше не хочу быть тебе просто подругой или просто девушкой. Я должна быть уверена, что если тебя снова посадят в тюрьму, то по праву жены я смогу тебя посещать. О, Богини. Это было самое ужасное, что я ей когда-либо говорила. Я закрыла лицо руками. Линда взяла мои ладони в свои, мягко отвела их и улыбнулась. – Я согласна.