Это стоило каждой слезинки, каждого шрама,
Это стоило каждой несостоявшейся встречи,
Каждой прежней ошибки, каждого неверного шага.
Нет ошибок и нет сожалений,
и спорить не с чем.
Я, изогнув руки за спиной, возилась с длинной молнией на узком, хорошо, ставшем, пожалуй, чересчур узким за месяцы ожидания, красном платье. – Тебе помочь? – окликнула меня Линда с противоположного конца комнаты. – Нет, спасибо, никогда не понимала, неужели некоторые женщины и правда не могут застегнуть молнию на спине? – Я думаю, они просто притворяются, просят о помощи, чтобы партнёрка сделала так, – Линда медленно подошла сзади, положила одну руку мне на шею, сцепив края платья, а второй рукой начала неторопливо вести молнию вверх, одновременно гладя мою спину. Я на несколько секунд закрыла глаза, отдавшись ощущениям, а потом неохотно отстранилась. – Мы опоздаем. – Помоги мне вот с этим, – Линда протянула левую руку, чтобы я помогла ей застегнуть крошечную пуговицу на рукаве рубашки. – Да, это сложнее, чем молния. Но Лин, я когда-нибудь увижу тебя в платье? – умоляюще спросила я. Поддразнивающим тоном она ответила: – Это твоя главная мечта? Надо было включить её в виш-лист. – Нет, – выдохнула я, – моя главная мечта – увидеть тебя своей женой, а ты видимо хочешь лишить меня этой возможности. – Ни за что! Я уже готова. Пойдём на нашу свадьбу. Как только мы начали планировать свадьбу, мама сразу же предложила в качестве места проведения праздника наш семейный дом. Мы с Линдой уже почти год жили отдельно, но, посовещавшись, приняли предложение. Дом моей семьи был достаточно большим, кроме того, это неплохо снижало расходы на свадьбу. Не то чтобы мы собирались приглашать так много гостий, это получилось как-то само собой. Моя мама. Даниэль и Надия – мои коллеги и напарницы. Изабелла с дочерью. Кэти, Стефани, Нина – феминистки из нашего движения. Джулия – адвокатесса Линды, защищавшая её в суде перед вынесением приговора. Хэлен, Джина, Мори, Сэнди – женщины, с которыми Линда познакомилась в тюрьме. Кто-то пришли одни, кто-то с партнёрками или партнёрами. Двоюродная сестра Линды, приехавшая из её родного города со своим мужем. Я всё ещё не могла осознать и сопоставить, как так вышло, что мы с Линдой с самого начала вынуждены были скрывать отношения, но сейчас столько людей пришли поздравить нас и разделить наше счастье в этот день. И смотрели с улыбками, как мы обмениваемся клятвами. Я произнесла свою, думая, что могла бы найти слова получше, сказать честнее, искреннее, объяснить понятнее, как я её люблю, но, клянусь, зрительницы и зрители промакивали глаза салфетками. Но когда заговорила Линда, я поняла: что бы я ни сказала, я никогда не смогла бы сделать это лучше. Линда, глядя на меня своими тёплыми светло-карими глазами, прочитала стихотворение, которое сочинила сама. Моя любовь к тебе – Огромная, как целый мир, Живая, словно бьющееся сердце. Моя любовь к тебе – Безмерная, как небо. Я бывала в аду, И вернулась почти мертва, Я не думала, что найду Силы и слова. Я не думала, что смогу Продолжать любить, Ты вернула мне путь, Помогла мне заговорить. И теперь я скажу как есть, Слов не утая: Я люблю тебя, я с тобой, Теперь навсегда. Я не могла ничего сказать, только смотрела на неё, смаргивая слёзы. Я уже знала о том, что в тюрьме Линда начала писать, но даже не думала, что она способна на такое. Когда торжественность момента немного рассеялась, мама пригласила всех за стол, наслаждаясь своей ролью распорядительницы вечера. Да, я помню её слова о том, что иногда жизнь превращается в бесконечную вечеринку, с которой ты хочешь уйти, но не можешь, но сейчас Алисия Файерберд выглядела довольной и умиротворённой. Думаю, праздники и приёмы всё же были её призванием. Одним из. К вечеру количество людей начало уменьшаться, рассеиваться, но мы планировали использовать этот день целиком, от начала до конца. Недавно в Прентоне открылся клуб под названием “Женские дни”. Туда не пускали мужчин, и это естественным образом означало, что список наших приглашённых ещё более поредел. Ещё год назад подобный шаг был бы слишком рискованным: запретить мужчинам посещать какое-то место было равносильно тому, чтобы как минимум найти с утра окна и двери залитыми краской, а как максимум – стать жертвой поджога. Но сейчас – клуб работал, процветал, и даже был полон. Джину и Мори на входе заставили показать паспорта. Не потому что фейс-контролёрки переживали, что в клуб могут попасть несовершеннолетние, а чтобы подтвердить, что они женщины. Мы с Линдой ехали в другом такси, и я узнала об этом уже потом, внутри. Как же многое в нашем мире ещё предстоит поменять. С законодательством президентка справлялась превосходно, но была ещё культура, гендерные стереотипы, прежние запреты, то, что впитывалось годами и не желало исчезать так быстро. Я быстро обдумала идею вернуться на улицу и, если придётся, устроить скандал, но решила, что в цивилизованном мире мы должны идти цивилизованным путём, и я всегда могу вернуться и обсудить проблему в спокойной обстановке, а не под грохочущую музыку и потоки людей. В конце концов, иногда каждая из нас может взять выходной от спасения мира. Например, в день своей свадьбы. Светомузыка, дым, вспышки света, – я на несколько минут потерялась во всё этом. Казалось, лет с семнадцати в подобных местах я бывала только по службе. Я подошла к бару, заказав коктейль. За барной стойкой на чёрном фоне неоново сияла надпись “Женский день – теперь каждый день”. Я одобрительно хмыкнула, девиз что надо. В суете и скудном освещении я потеряла Линду. Она прокричала мне в ухо "Подожди, я вернусь через пять минут" и растворилась в толпе, но прошло уже достаточно много времени, а её всё ещё не было. Растерянная, я слонялась по танцполу. Если честно, я уже хотела скорее вернуться домой и насладиться нашим первым вечером, вернее уже ночью, в качестве супружеской пары. Вряд ли конечно что-то в наших отношениях изменится, но звучало это серьёзно и многообещающе. Супружеская пара. Моя жена. Я сама – жена. И моя жена до сих пор не появлялась. Отправиться на поиски или сразу поднять тревогу? Внезапно музыка затихла, на танцполе включился свет. Хоть и довольно приглушённый, но, привыкнув к темноте, я прикрыла глаза ладонью. – Дорогие гостьи, – поставленным голосом заговорила диджейка. Сегодня две присутствующие здесь женщины празднуют прекрасное событие – свадьбу. Давайте их поздравим. Танцпол завизжал и захлопал, я оглянулась по сторонам. Ещё одна свадьба? – Попрошу всех на несколько минут освободить танцпол. Пожалуйста, оттеснитесь поближе к краям. Меня тоже отбросило волной, я начала отходить к краю танцпола и вдруг увидела, как через толпу ко мне пробивается Линда. Я протолкнулась к ней. – Где ты была? Тут сейчас будет что-то интересное, давай посмотрим. Она хитро улыбнулась и потащила меня за руку обратно на танцпол. – Идём в центр. Это сюрприз. – Подожди, что за сюрприз? Это что, о нашей свадьбе говорила диджейка? – Идём скорее. Как только мы вышли в центр танцпола, музыка включилась. Но не танцевальная, а похожая на ... танго? Я вскинула глаза на Линду. – Ты сумасшедшая! Я не умею танцевать танго! – Просто слушай музыку и двигайся, я помогу. – Нет, Линда! Вот чёрт… Она подхватила меня за талию, так что я откинулась назад. Она действительно знала, что делать. И я, как оказалось, тоже знала. Я знала, когда могу отпустить, а когда взять инициативу в свои руки, знала, когда могу ей довериться и когда должна полагаться на себя. Идеальный баланс, даже в танце. Свадебное танго – то, о чём мы мечтали много лет назад. Спустя столько лет Линда не только помнила об этом, но и осуществила мою мечту. Мне оставалось только отдаться музыке и ритму, и мы танцевали, пока у обеих не закружилась голова. Вернувшись домой и закрыв дверь, мы тут же повалились на кровать. Нет, я конечно предвкушала нашую первую ночь в браке, и мечтала о ней с самого утра, но, упав на постель, могла думать только о поглотившей меня усталости, безусловно приятной. Такой длинный день. Такой прекрасный. Что может значить первая ночь, когда впереди таких – вся жизнь. Я взглянула на Линду, она смотрела на меня с нежностью и такой же усталостью, которую я чувствовала в своём взгляде. – Спокойной ночи, – пробормотала я, чувствуя, что даже на слова не хватает сил. – Спокойной ночи, жена, – улыбнувшись, сонно произнесла Линда, и я пожалела, что упустила возможность обратиться к ней также. Линда действительно быстро уснула, едва закрыв глаза, а я, хоть и изнемогая от физической усталости, чувствовала себя слишком перевозбуждённой, чтобы вот так легко погрузиться в сон. Ладно, у Линды действительно было больше работы, чем у меня. Боже, это было потрясающе. Свадебное танго. Мы мечтали об этом с самого начала отношений. Почему-то с ней сразу казалось, что дело закончится или свадьбой или вдребезги разбитым сердцем. Почему-то Линду я никогда не воспринимала как временную партнёрку. Даже тогда, в юности, когда мы приняли решение жить одним днём, я знала, что буду любить её, даже если наши отношения закончатся. Просто иногда ты встречаешь кого-то и понимаешь: это навсегда, хорошо это или плохо. Нам пришлось довольно долго ждать этого дня. Да, Мария Кортес стала президенткой, но борьба на этом не закончилась. Требовалось слишком много перемен, и я не могла осуждать её за то, что она осуществляла их постепенно, хотя как по мне – слишком медленно. Но тем не менее были женщины, права и свободы которых требовали более срочного вмешательства, чем мои. Были женщины, которые прямо сейчас несправедливо находились в заключении, те, которые принудительно были направлены на лечение в психиатрические клиники, те, которые подвергались вполне узаконенному репродуктивному насилию. Кроме того, нужно было решать проблемы с насилием реальным, физическим, вспышками всё той же агонии, охватившей патриархальную власть с момента, когда мужчины перестали быть большинством, а следовательно, реально угрожающей силой. В Прентоне стало гораздо спокойнее, когда благодаря операции, проведённой службой охраны президентки, в городе закрылись все точки продаж нелегального оружия, но Прентон – далеко не вся страна. Были международные отношения, что требовало определённого балансирования и некой политической интуиции, ведь то, что президентка собиралась идти курсом постепенного разоружения, уменьшения количества военнослужащих и подразделений армии, не означало, что на это также готовы пойти и другие государства. Поэтому мы ждали. Не то чтобы это ожидание было пассивным. Я делала свою работу, в меру сил поддерживая порядок в городе. Вклад в порядок в моём отделении я внесла тоже. Как только Мария Кортес назначила новую министерку внутренних дел, и та объявила, что министерство открывает приём заявлений, жалоб и прочих обращений от сотрудниц полиции и других подчинённых ведомств, я подала прошение об отстранении майора Дэвиса от должности руководителя отделения, дословно приведя цитаты, которыми он характеризовал заявления жертв насилия, а также сообщив о неком канале рации, к которому он имел доступ, не останавливаясь на подробностях, откуда мне о нём известно. Не знаю, самолично ли Джулиана Вашингтон просматривала заявления, и если да, то сколько часов в сутках у неё было, но, через месяц после отправки моего рапорта, он был рассмотрен и одобрен, и Дэвис был уволен из состава полиции. Я ощутила облегчение, узнав, что его всего лишь уволили: министерская проверка точно исследовала бы всё от и до, а значит, он не причастен к организации убийств. Место начальницы отделения заняла Ли Кларк. Я нередко работала с ней прежде и уважала её, хотя не могу сказать, что мы хорошо ладили. На самом деле после её назначения мне пришлось выдержать довольно унизительный разговор, сводившийся к тому, что я обязуюсь не вставлять палки в колёса другим офицеркам и ей в частности, не нарушать служебную дисциплину и не устраивать деструктивных выступлений. Я бы хотела, чтобы отделением руководила Даниэль, одна из самых опытных патрульных полицейских, но её это никогда не прельщало. Или, скажем я. Но мой послужной список всё ещё пестрил дисциплинарными нарушениями разных мастей. Я планировала постепенно это исправить. Линда тоже продолжала работать в магазине. Одним из принятых президенткой указов был указ о снятии судимости с женщин, осуждённых по таким статьям, как экстремизм, превышение пределов необходимой самообороны и некоторым другим, связанным помимо прочего с репродуктивными свободами женщин. Согласно этому документу Линда больше не считалась судимой, что снимало любые запреты на трудоустройство. Однако, она, казалось, нашла своё место, по крайней мере пока. Ещё она писала книгу. Насколько я знала, о годах, проведённых в тюрьме, хотя мне она пока не дала прочесть ни одной главы. О разрешении государственной регистрации однополых браков было объявлено месяц назад, и не то, чтобы нас нужно было уговаривать или поторапливать. Возможно поэтому у нас было так много гостей. У людей было время свыкнуться с новым миром. А возможно наоборот из-за новизны подобных браков. Не так уж важно, важно то, что с нами были те, кого мы хотели видеть. Линда не приглашала свою мать, и, думаю, я на её месте поступила бы также. Когда Линда написала ей об освобождении, мать лишь пожелала ей удачи и найти работу в столице, а на сообщение о предстоящей свадьбе ответа она не получила. Сложные отношения с родителями когда-то были одной из вещей, роднивших нас. Сегодня я была рада, что моя мать со мной, безоговорочно принимая. И что на Линду она смотрела с такой же любовью, как и на меня. Вообще-то Линда спрашивала, не хочу ли я пригласить ещё кое-кого. Услышав её имя, я удивилась, что инициатива исходит от Линды. – Она отправила тебя в тюрьму, а ты не против увидеть её на своей свадьбе? – Она вытащила меня из тюрьмы, задолго до того, как это сделал бы закон. У меня нет с ней счётов. – А у меня есть, – возразила я. – Я сказала, что никогда её не прощу. Вообще-то на тот момент я уже не считала, что Алекс Волф могла солгать о том, что Линду освободили благодаря ей. После того, как на дежурстве во время церемонии инаугурации я в прямом эфире на большом экране увидела её в составе охраны президентки, и, оправившись от первоначального шока, хотя, кажется, всё ещё не полностью, я поняла, что связи у неё действительно были. И какие связи. – Ты правда так считаешь? Что никогда не простишь? Линда спрашивала без осуждения, но с искренним любопытством. Посмотрев на неё, я улыбнулась. Когда я говорила, что не прощу, это было правдой. Но ощущая в тот момент настолько полное, настолько совершенное счастье, я больше не чувствовала той злости и отчаяния, той острой и едкой ненависти. И это дарило облегчение. – Кажется, больше я так не считаю. Линда обняла меня за плечи и какое-то время мы просидели в уютном молчании. Я и не думала, что за этим молчанием что-то стоит, пока Линда не заговорила: – Надеюсь, ты простишь и меня однажды. Её слова, такие горькие, пропитанные одновременно безнадёжностью и надеждой. Как она могла думать иначе? Неужели она до сих пор переживала? – Мне не за что тебя прощать. Я злилась, ох, да, я злилась, но ты всегда имела право выбрать другую жизнь, в которой нет меня, и сейчас тоже имеешь. – Ты тоже, – глянула она на меня. – Мне это не понадобится, – покачала я головой. – Думаю, мне тоже. Мы ещё немного посидели в тишине, возможно, Линда думала над моими словами, я же думала о том, что сказала вслух. И о том, что больше не жалею ни о чём из случившегося в моей жизни. Да, возможно было бы лучше сразу стать счастливой, без всяких укрепляющих и закаляющих душу испытаний, но я всегда училась работать с тем, что есть. Другой жизни для меня не придумано, да и не для кого. – Но на свадьбе ты её видеть не хочешь? – поддразнивающим тоном спросила Линда, возвращая меня к реальности. – Нет. Это слишком. Пока слишком. … Я заснула уже под утро. Линда приготовила завтрак, но едва мы перекусили, как тут же вернулись в постель. На свадебное путешествие рассчитывать пока не приходилось, но проваляться весь день в постели, наслаждаясь объятиями и разговорами, казалось планом не хуже любого другого. Я снова выдала Линде очередную порцию восхищения её танцевальным сюрпризом, расспросила о подругах из тюрьмы, которых не видела прежде: Джина и Мори освободились совсем недавно. Джина сидела по тому же обвинению, что и Линда, хотя и по другому поводу, Мори – за то, что рассказывала людям о любви, точнее, о запрещённых тогда видах отношений. Они показались мне замечательными. Я рада, что за решёткой Линда не была одинока. – Как тебе свежие новости? То, о чём сообщила президентка? – спустя довольно долгий промежуток времени спросила Линда. Я знала, о чём она говорит. Это была потрясающая новость, и мы не успели обсудить её, занятые последними приготовлениями к свадьбе. Ну и ещё потому, что я не чувствовала себя готовой её обсуждать. – Ты о работе Союза? – спросила я, выигрывая время на то, чтобы подумать, стоит ли мне отказаться говорить на эту тему, или всё же попробовать. В последнем выступлении Мария Кортес сообщила, что деятельность Союза продолжения жизни полностью восстановлена, что организация получит необходимую поддержку от государства на репродуктивные исследования и в ближайшее время будет объявлено о первых результатах. – Что ты об этом думаешь? – спросила Линда неуверенно, словно опасалась и одновременно ожидала моего ответа. – Думаю, это потрясающе, – сказала я. – После того взрыва… Я вздрогнула, вспоминая своё состояние в день, когда я узнала о взрыве. Словно всё моё будущее было погребено под этими обломками. Будущее, которого тогда, я думала, уже не существовало. Я вспомнила, как бежала, спотыкаясь, страшась увидеть то, во что превратилось место, на которое когда-то возлагались такие надежды и планы. Какой разбитой я тогда была, какой жалкой, раздавленной, прибитой к земле жестоким ураганом. Я думала, что никогда не оправлюсь, не встану снова. Но я поднялась, и Союз тоже поднялся, кроме тех женщин, которые навсегда остались в земле. Я помнила имя одной из них: Сандра Джефферсон. Она делала то, что может спасти наше общее будущее, и за это её убили. Но её дело продолжится, уверена, оно продолжалось всё это время, тайно, но теперь это ещё одна из вещей, о которых президентка заявила открыто. Это, конечно, не значило, что она отказывается от финансирования исследований вируса, разработки вакцин, но это значило, что страна готова идти дальше и заботиться о будущем что бы ни случилось. Прежде я рассказывала Линде о дне взрыва, стараясь исключить своё участие и свои чувства, и Линда могла только догадываться о том, что я тогда проживала. Но сейчас, чувствуя её руку на своём плече, чувствуя её поддержку и любовь, я чувствовала, что хочу поделиться. Линда обняла меня за плечи, ещё крепче. – Мне так жаль, Лори, мне так сильно жаль, что я заставила тебя проходить через это. Не надо, – она мягко приложила ладонь к моим губам, – не говори, что всё в порядке, я знаю, что это ты собираешься сказать. Я отвела её ладонь. – Но всё правда в порядке. Прошу тебя, не вини и не кори себя, случилось так как случилось, и нам этого не изменить, но мы можем влиять на наше будущее, и я хочу, чтобы в нём ты была счастлива и не оглядывалась назад. – Я постараюсь, – серьёзно кивнула Линда. Что-то в её взгляде, странно сияющем, сказало мне, что она сейчас действительно серьёзна, словно даёт обет. – Я не буду оглядываться назад, я хочу идти с тобой вперёд. И когда я спросила, что ты думаешь о возобновлении работы Союза, я хотела задать не этот вопрос. – А какой? – я сжала её руку, зная, о чём она сейчас спросит, но страшась одновременно и того, что мои догадки окажутся ошибочными, и того, что они окажутся правдивы. – Много лет прошло с тех пор, как мы строили смелые планы на будущее, и много событий. Это нормально, если твои желания и приоритеты изменились. – Линда помолчала. – Лори, ты ещё хочешь завести ребёнка? Я отняла свою руку с руки Линды. Я знала, что она спросит об этом. Прошло действительно много времени. Возможно, я слишком привыкла к одиночеству, возможно, я слишком ценила вернувшееся в мою жизнь общество Линды, возможно ещё не ощущала себя достаточно крепко стоящей на ногах, но я не готова была прямо сейчас впустить в нашу жизнь кого-то ещё. И одновременно мысль о нашей с Линдой дочери поднимала внутри волну чего-то мощного, не просто сиюминутного порыва, а некого совершенного знания, безусловной уверенности в истинности этого желания. Я хотела дочь. Я хотела привести её в мир, который будет более светлым, чем тот, в котором взрослели мы, хотела заботиться о ней и любить. И меня ошеломило то, насколько сильным было это желание. Но ещё мне было страшно. Так страшно снова поверить, снова открыться, снова потерять. – Тебе не обязательно отвечать, – осторожно и тихо проговорила Линда. Я ощутила слёзы, стекающие по щекам. Странно, мне ведь даже не хотелось плакать. Я кивнула. – Я отвечу позже. … Я ответила Линде спустя год. Много женщин, в парах или самостоятельно, уже прошли через эту процедуру в Союзе. Энергичная, активистская, политизированная часть меня сожалела, что мы сделали это не первые, что не стали первооткрывательницами и лидерками в этом направлении. Но это не должно было быть политическим жестом, это было и осталось жестом близости и любви. Конечно, мы обсуждали и другие способы. Моя жена предлагала удочерение, но меня, в отличие от неё, идея беременности всегда завораживала. Мне казалось таким удивительным и невероятным, что организм женщины способен на подобные метаморфозы. Решившись в конце концов завести ребёнка, я не хотела бы отказываться от возможности испытать эти ощущения. Думаю, Линда считала меня немного чокнутой, но прежде я всегда могла рассчитывать на её поддержку, и в этом она тоже меня поддержала. Разумеется, это была не только моральная поддержка: такая беременность требовала работы и ответственности обеих. И Линда согласилась пойти на это. Держа за руку жену и входя с ней вместе в двери Союза продолжения жизни, я чувствовала, как моё сердце заходится не от волнения, а от восторга. Это обещало стать весьма грандиозным приключением.