– Ну мама, ну пожалуйста!
– Тони, я сказала «нет».
Темноволосый мальчик лет семи обиженно надулся и замолчал.
Аллисон покачала головой. Родившийся через пять лет после Эммелин сын, которого Бен, радуясь, что хоть в чём-то перескочит старшую сестру, назвал именем Энтони (суть конфликта была в том, что Бен когда-то мечтал назвать дочь Джоанной, в честь матери, но Люси опередила его, ведь дочерей, в отличие от сыновей, называла она), море любил необычайно. О путешествиях вместе с тетей и дядей он громко мечтал чуть ли не с с того дня, как научился говорить. Теперь ему было уже семь – вполне подходящий возраст для начала службы юнгой, и Хелен и Джереми с радостью готовы были взять племянника к себе на «Алебарду», да и Бен не был особенно против, но всегда покорная мужу Аллисон внезапно с силой воспротивилась этой идее. Разговор дошел до громкой ссоры между нею и остальными родственниками. Бен и Аллисон даже перестали разговаривать, так как мужчина искренне считал, что не следует запрещать мальчику следовать за мечтой – он и сам в своё время прошёл через сопротивление матери, а потому хорошо понимал сына.
Однако Аллисон была непреклонна – мальчик был слишком мал, говорила она и требовала подождать. При этом она бы предпочла вовсе не пускать сына в море, но это, она понимала, было бы невозможно, а потому она старалась хотя бы отсрочить неизбежное. Ей виделись страшные картины того, что может случиться в море, и она собиралась стоять на своём до последнего.
После откровенного скандала, устроенного ей, она своего добилась – муж и сын с ней, конечно, особо даже не разговаривали, но в плавание вместе с Джереми и Хелен Тони не поехал. Аллисон даже решила временно уехать жить обратно к родителям (вся семья регулярно переезжала из Парижа в Плимут и обратно, и сейчас они находились в Англии).
Хелен и Джереми, вздохнув, поехали вдвоём. Джоанна, провожавшая их, улыбалась, как обычно, хотя на душе у неё было неспокойно, видно, из-за конфликта в семье, чего она категорически не любила. Однако вмешиваться в чужую ссору она не стала, справедливо считая, что дети взрослые и сами разберутся.
Вместе с ней из порта вернулся и внук, провожавший родителей. Итан, которому было уже тринадцать, перестал ездить с ними ещё несколько лет назад, как только научился отстаивать собственное мнение. Увы, не все дети похожи на родителей…
Итан совершенно не любил моря. Оно пугало его, огромное, темное, жадное, и, как он не старался, он не мог усмотреть в нем того манящего блеска, который видели в нем родители и дед. Он вообще рос довольно странным мальчиком – слишком тихим, слишком замкнутым и неразговорчивым… Слишком красивым, что категорически не нравилось ему самому.
У них во всей семье не было ни одного даже относительного урода, все дети и взрослые были по-своему красивы, но Итан превосходил их всех – хрупкий, словно фарфоровый, мальчик с тонкими, мягкими чертами лица и глубокими синими глазами приводил в восторг и девочек, и женщин, и даже мужчин вокруг него. Это ему и не нравилось – он совсем не любил лишнего внимания, тем более, связанного со столь очевидно физическим признаком, как красота.
Мальчик был очевидным философом – с самого детства его любимым занятием было размышлять о жизни и её сути, он даже писал маленькие, философские заметки. Так он порою описывал ситуации, происходящие в его семье. Хотя нередко эти заметки были очень уж короткими и напоминали скорее характеристики, причём не всегда мягкие. Так, комментируя в своём дневнике с заметками ситуацию со скандалом, Итан писал так:
Тони: Нетерпеливый. Глупо. Всему своё время. Но маленький. Простительно. Пока ещё.
Дядя Бен: Не столь мудр, как обычно. Видно, его задело неповиновение тети. Глупо. Не сумел настоять на своём, нечего и обижаться.
Тетя Алли: Охвачена страхом. Дурно для души, но с практической точки зрения скорее разумно. Точнее, было бы разумно, если бы можно было с уверенностью сказать, что её действия имеют под собой более конкретную основу, чем природный страх матери за своего ребёнка.
Отец и мама: Все как всегда. Вечные мечтатели, стремящиеся вдаль. Теперь разочарованы тем, что с ними не поехал любимый племянник. Племянник, которого они любят больше, чем сына, потому что он более похож на них духом. Разумно…
На последнем слове на бумагу падала невольная слеза.
Итан не сомневался в самом факте существования родительской любви к нему, просто признавал, что ему даже не о чем с ними поговорить, так как они слишком разные. Вдаваться в его философские мысли родители не особо желали, хотя и слушали его порой… Но как часто случалось это «порой», учитывая, что они по полжизни проводили в море?
Понимание мальчика имело под собой основу: оказавшись в море, родители практически забывали о его существовании. Не из-за недостатка любви, но из-за недостатка времени: Хелен Оуэнс была капитаном корабля, её супруг – старшим помощником, а в свободное время, выдававшееся весьма нечасто, они искренне наслаждались морем и друг другом.
Теперь, давно оставив позади Англию, они были уже недалеко от берегов Северной Африки, куда плыли ради приключений.
Хелен стояла на носу корабля и улыбалась. Веселый ветер трепал её волосы, прижатые капитанской шляпой, глаза сверкали точно также, как морские волны вокруг неё… А позади неё с точно такой же сияющей улыбкой объявился старший помощник.
– Эта красота вечна, – пробормотал он, с точно таким же восхищением глядя на море, по-прежнему прекрасное.
– Я надеюсь, ты обо мне? – хихикнула Хелен.
Джереми рассмеялся.
– Конечно, о тебе, о ком еще! – весело подтвердил он, приобнимая жену.
Та с готовностью прижалась к нему.
– Но вообще, ты прав. Море – самая прекрасная вещь на земле, – отсмеявшись, произнесла женщина, – на движение волн можно смотреть бесконечно…
Джереми кивнул, а затем с улыбкой потянулся поцеловать возлюбленную.
– Твои глаза, – прошептал он, – столь же прекрасны, как море. Такие же синие, глубокие и искристые. И дух твой, любимая, столь же восхитителен, как море – горд, свободен, и бесконечно красив…
– О, Джереми! – рассмеялась Хелен.
Сколько лет они прожили в браке… С тех самых пор, как Джереми впервые признался ей в любви после долгих лет молчания, он не уставал каждый день засыпать её комплиментами и заверениями в любви. Сама Хелен не была столь искусна в словах, а потому отвечать предпочитала делами. Вот и теперь они снова целовались, прекрасные, хотя уже и немолодые, и по-прежнему влюблённые.
Оторвавшись от жены, Джереми вновь оглядел окружавший их пейзаж и слегка нахмурился. Небо потихоньку затягивали тучи, море начинало темнеть и волноваться сильнее.
– Кажется, надвигается буря, – пробормотал он.
– И правда, – кивнула Хелен и широко улыбнулась, – ну что ж, мистер Оуэнс, вперёд! Сколько таких бурь мы уже перевидали… Переживем и эту!
И они, смеясь и держась за руки, словно им было не по сорок с лишним, а все ещё по шестнадцать, поспешили вперед.
***
В доме Хоупов на мгновение воцарилась мертвая тишина, прерываемая лишь дыханием почтальона, принёсшего письмо. Холодный, чёрный, как смоль ужас объял всех обитателей дома и пришедших в гости Дейлов, как раз собравшихся за семейной трапезой.
Разыгравшаяся у берегов Африки буря затопила «Алебарду». Хелен и Джереми не вернутся домой.
Джоанна, державшая в руках злополучное письмо, застыла с белым, как мел, лицом. Уже давно, с тех пор, как дети только уезжали, Джоанна чувствовала, что что-то не так, что-то неправильно, но она постаралась не придавать этому значения. В эту ночь ей приснился тот странный старый разговор с Генхелией, что-то бормочущей над малышкой Хелен… Предрекающей, кажется, какую-то беду… Теперь было ясно, какую.
Сейчас она ощущала страннейшее чувство дежавю: когда-то, много лет назад она так же получила весть о крушении «Изобильного» и смерти Энтони. Тогда она словно нутром ощутила, что ничего смертельного не произошло, что произошла ошибка и любимый муж выжил…
Теперь того чувства светлой, крепкой надежды не было. Вместо неё была лишь пустота.
Её маленькой дочки больше нет. И сына тоже.
Одинокая слеза прочертила дорожку на щеке старой женщины, и она зашаталась и начала падать. Подоспевший муж дрожащими руками подхватил её, но она едва почувствовала это.
Тихий, вялый всхлип вырвался из горла замершего рядом Бена. Его любимая маленькая сестричка была мертва. Это просто не укладывалось в голове. Разве могла она быть… такой? Холодной, лежащей безжизненно на дне океана? Разве такое возможно?
Как мог его веселый, жизнерадостный названый братик быть мёртв? Это невозможно, просто невозможно…
Отрицание его, как и другие чувства, в момент разбились вдребезги, когда он услышал, как рядом с ним Аллисон сквозь слёзы зашептала молитву.
Благодарственную.
– Алли, что ты делаешь? – просипел он, глядя на неё широко раскрытыми глазами.
Хрупкая, худенькая Аллисон Хоуп подняла на него взгляд, полный слез, но сверкающий решимостью.
– Я благодарю Создателя за то, что он дал мне силы и помог избежать худшего горя! – прозвенела она, бесстрашно оглядывая остальных, смотревших на неё с тем же выражением лица, что и муж, – если бы я не воспротивилась вашей воле, мой мальчик теперь лежал бы на дне морском вместе с ними!
С этими словами она подхватила притихшего Тони, видно, ещё не до конца понявшего, что вообще происходит, и выбежала из столовой.
Попытки последовать за ней не сделали даже старшие Дейлы, но не оттого, что не разделяли её точки зрения, а оттого, что справедливо посчитали, что Хоупам их поддержка сейчас важнее. А вот Бен, подхватив под ручку Эмми, сделал, догнал в коридоре, и все четверо разрыдались в объятиях друг друга. Алли изо всех сил цеплялась и за мужа, и за сына – она вовсе не желала нарушать мгновения скорби всем, тем более, что и сама искренне любила покойных, просто не могла не подумать о собственном ребёнке, чудом спасшемся от страшной беды.
Джоанна, все это время замершая практически без движения, внезапно дернулась и резко поднялась на ноги.
– Ханни, – тихо позвал её Энтони, но она не обратила на него никакого внимания, глядя вслед маленькой фигурке, которая неслышно выскользнула из-за стола и покинула столовую.
– Итан! – отчаянно вскрикнула женщина и бросилась следом за ним. Энтони, поняв намерение супруги, последовал за нею.
Джоанна буквально влетела в комнату внука, который сидел на кровати. Не плача, совершенно тихо и спокойно глядя вдаль.
– Итан… Мальчик мой, – забормотала Джоанна, обнимая мальчишку.
Тот не отреагировал ни на её объятия, ни на объятия подоспевшего следом дедушки. Он просто молчал, глядя в пустоту. Лишь пара нечаянных слезинок скатилась по его бледным, впалым щекам. Глаза мальчишки, казавшиеся огромными и слишком глубокими даже для него, слабо поблескивали.
Джоанна пыталась говорить ему что-то, уговаривать, утешать, помогал ей и Энтони, а затем и поднявшиеся к ним… все, и Дейлы, и Бен с Аллисон и детьми… Но все было бесполезно, мальчик молчал. Прекрасные черты его были абсолютно неподвижны, как у статуи.
Не один час они просидели так, прежде, чем глаза подростка закрылись и он слегка расслабился, видно, уснув.
Наплакавшиеся в объятиях друг друга взрослые (всех детей Дейлы увели к себе ещё пару часов назад), тихо оставили комнату.
– Надо отправить весть Люси, – тихо, медленно проговорил Энтони, прижимая к себе поникшую Джоанну, – она наверняка захочет приехать на…
Он не договорил, все и так поняли – похороны, но что это будут за похороны? Два пустых гроба… Ведь настоящей могилой Оуэнсов останется морское дно…
***
Удостоверившись, что он остался один, Итан открыл глаза, встал, достал дневник и взялся за перо.
«Море прекрасно», – говорили они. Правда.
Оно прекрасно, как языческий бог, которому поклоняются маленькие людишки, которых он не ставит ни во что. Море позволяет любоваться собою, упиваться собою, видеть жизнь, что кипит в нем, путешествовать с его помощью…
Но, как языческий бог, море жестоко. Море жадно, ненасытно. Как языческий бог, оно собирает жертвы. За любовь к нему люди жертвуют самым дорогим, что у них есть – жизнью.
Я не любил моря с самого детства. И не смогу полюбить уже никогда.
И очередная одинокая горячая слезинка, помедлив несколько секунд, упала на страницу, покрытую холодными словами.
