Дом надежды

Собравшиеся в бальном зале гости замерли в восхищении, слушая прелестную юную певицу, чей голос, сильный и божественно прекрасный, казалось, отзывался в самой глубине сердец, давно ожесточенных жизнью высшего света. Несколько дам даже достали платочки и начали смахивать со щёк слезинки – песня была очень грустной. Впрочем, вот это-то не было удивительным для публики. Аделина де Шаньи никогда не пела веселых песен. Рождённая через десять лет после появления на свет её старшего брата Алена, девочка была окружена любовью и заботой всей семьи, и имела все, что только пожелает. Однако она не желала почти ничего, и росла меланхоличным, вечно больным ребёнком. Ни одна зараза не прошла мимо неё, пока она росла, вечно крутившиеся вокруг неё врачи сами удивлялись, как девчушка ухитрилась дожить до восемнадцати лет, стукнувших ей пару недель назад. Удивлялись и иному – Аделина была просто невероятно похожа на свою мать в юности и лицом, и фигурой, и невероятным голосом. Все, кто знал Кристину де Шаньи в молодости, в голос твердили, что девочка – просто копия матери. Единственными явными отличиями была прелестная небольшая родинка на левой щеке девочки, а также характер, который был куда тяжелее, чем у Кристины. Тетушки в голос твердили, что родители просто избаловали дочь, раз она недовольна своей жизнью, ведь она действительно не знала в жизни никаких бед, кроме своих хворей, но и за них, как считали они, её излишне жалели, создавая впечатление, будто весь мир должен ей за её страдания. Аделина нечасто старалась быть вежливой, предпочитая быть колкой и правдивой, она не радовалась многочисленным праздникам и подаркам, она почти никогда не улыбалась и не смеялась… Единственным её увлечением была музыка – унаследованный от матери, да и от отца тоже талант давал о себе знать. А единственной её подругой, как единственной, кто мог выносить её, была её кузина Бланшефлор – хрупкая, прелестная, как маленькая статуэтка рыжая дочка тетушки Изабо, невероятно послушная, терпеливая, и при этом жизнерадостная. Над Бланшефлор в детстве посмеивались из-за её имени – у романтичной Изабо хватило ума назвать девочку именем из идиллического романа, но девочка не обижалась на тех, кто, дразнясь, спрашивал её, где же её Флуар, лишь кротко отвечая, что однажды она его встретит. Аделину всегда раздражала вечная жизнерадостность и кроткая доброта кузины – сама она на её месте ответила бы обидчикам куда более бойко, но общаться им, как родственницам, все равно приходилось, так что Аделина, вздыхая, молчала. Чем старше она становилась, тем меньше ей самой нравилось её состояние – несчастная девочка и сама не могла понять причины своего несчастья. Болезни? Но ведь это не самое страшное в жизни, да и не каждый день она больна. Болеют и бедняки, но ведь радуются жизни, хотя живут впроголодь, в холодных простых домах… У неё же есть и все удобства, и любящая семья, которую и сама Аделина очень любила… но почему-то все это не умаляло ощущения того, что она неправильная, что у неё не должно быть и не будет счастья… Особенно сильным это ощущение было в те моменты, когда она смотрела на давно выросшего старшего брата, который сперва ухаживал за своей будущей супругой, прелестной Эммелин Эспуар, а затем женился на ней… Они были так прекрасны, юные, влюблённые… что Аделина хотелось выть от зависти, хотя она прекрасно осознавала, что зависть – это грех. Тем более, когда речь идёт о зависти старшему брату, которого Аделина искренне любила и которому она не желала никакого зла. Но поделать с собой она не могла ничего. Кристину и Рауля очень беспокоило состояние дочери, и они изо всех сил пытались исправить его, но ничего не помогало. Рауль был готов обращаться к любым врачам, Кристина, как несколько менее рациональный человек, готова была и на большее, обращаясь и к более… мистическим представителям медицины, подавляющее большинство которых ожидаемо оказывались шарлатанами. Лишь однажды случилось ей наткнуться на странную незнакомую старуху (хотя будь с нею мадам Жанна, она бы мигом признала в дряхлой развалине Генхелию и подивилась бы тому, что та ещё жива), и разговор с ней настолько напугал несчастную мать, что та всеми силами попыталась убедить себя, что и эта женщина была лишь шарлатанкой, а денег с неё не взяла, потому что… ну, мало ли. Однако полностью убедить себя не получалось, и короткий, но страшный разговор не шёл у неё из головы. Лишь мельком взглянув на тогда ещё двенадцатилетнюю Ади, старуха заявила: – Мертворожденная твоя девочка. По ошибке выжила, ну или по чьему жестокому замыслу. Нет ей места в мире, вот и не хочется ей жизни радоваться. – Вы что говорите такое! – в ужасе ахнула Кристина, впиваясь взглядом в странную женщину. – А ты не пищи, этим дела не поправишь. Мне нет причины тебе лгать. Зря ты время тратишь, по врачам её таская. Не вылечить девчонку. Душа у неё больна, а не тело. Кристина подхватила дочь под руку и потащила её прочь от старухи, которая лишь проводила её слегка сочувственным взглядом и покачала головой. – Ну и дура, – донеслось до перепуганной графини её равнодушное бормотание, – не отпустишь девчонку сейчас, не дашь тихо от болезни скончаться, потом хуже будет. Раулю об этом разговоре Кристина так и не сказала – не нашла в себе сил, но пытаться оживить дочь продолжила, и продолжала до тех пор, пока не пришла к ней в голову прекрасная и совершенно простая мысль – любовь. Жажду жизни может внушить любовь, она и радоваться научит, и счастье подарит… Так же, как когда-то ей… И радости матери не было предела, когда достойный кандидат на руку и сердце её драгоценной дочурки все-таки нашёлся: на одном из приемов Аделина познакомилась с молодым виконтом Шарлем де Леви, который был очарован её голосом и с удовольствием беседовал с ней на темы, связанные с музыкой. Любили они и ходить в Оперу – что-что, а прежнее место работы своей матушки Ади любила необыкновенно, её словно что-то влекло туда. Шарль был всем хорош – красив изысканной красотой, показывавшей, что он происходил из настоящих французских дворян, вежлив и приятен в общении, умён, образован, не лишён чувства юмора… Аделина, всю жизнь проведшая в страданиях и жалости к себе, была очарована. Роман их развивался стремительно, и уже спустя неделю после знакомства молодые люди обьявили родителям о том, что решили пожениться. Рауль сперва отнёсся к заявлению скептически, полагая, что, как минимум, не стоит торопиться при подобных решениях. А вот Кристина была вне себя от восторга – наконец-то её дочка улыбалась, наконец-то она могла стать счастливой! Рауль сдался под напором энтузиазма супруги, и об официальной помолвке виконта де Леви и виконтессы де Шаньи было объявлено. Именно там, на официальном балу, устроенном в честь помолвки, молодой жених и познакомился с прелестной, как фарфоровый ангелочек, Бланшефлор. На свадьбу, которая должна была состояться через месяц, было приглашено множество гостей, среди них и Эспуары, которые должны были прибыть из Плимута и Лондона. Особенно ждали Бена – он был весьма давно уже известен в Париже, да к тому же приходился Аделине крестным. Однако приезжали все, в том числе и Кливленды, и Рауль и Кристина с нетерпением ждали возможности познакомиться с Люси, о которой они так много слышали, и с её детьми и внуками. Их английские друзья и впрямь приехали всей оравой – семейству де Шаньи пришлось немало потрудиться, чтобы разместить их всех. Но таким хлопотам они были только рады, все же речь шла не о каких-то левых родственничках, которых они приглашали из вежливости, а о самых настоящих друзьях, с которыми всегда можно было весело поболтать, и у которых всегда можно было попросить помощи. Кристина де Шаньи носилась, как заведённая, подготавливая все, что нужно. Люси, познакомившаяся с ней и уже успевшая поговорить о младшей сестре – обе дамы даже всплакнули вместе, вспоминая заводную голубоглазую морячку – помогала, чем могла, как и другие женщины семьи. Остановиться Кристине пришлось лишь однажды – когда на улице она столкнулась с той самой странной старухой. Благо, на этот раз с ней была именно Джоанна, но сути дела это не сильно изменило. – Что, не стала меня слушать? – скрипуче усмехнулась Генхелия, – решила, что такая умная, что даже саму судьбу перехитрить сумеешь? Кристина дёрнулась, как от удара, но тут же пришла в себя и уверенно тряхнула головой. – Не нужно мне угрожать. С моей девочкой все хорошо, она здорова и счастлива, скоро замуж выходит… – Замуж… задумчиво протянула старуха, – знаем мы такие замужества. В белом платье да в деревянном ящике… Кристина закусила губу и, не слушая дальше, поспешила было прочь, но остановилась, осознав, что идёт одна. Джоанна осталась. – Что ты имеешь ввиду? – коротко поинтересовалась она. Генхелия взглянула на неё. – Сочувствую. Хорошая у тебя девочка была, яркая. Но что поделать, море жестоко. Джоанна коротко выдохнула. – А что до юной виконтессы… Мне не все ведомо, но я вижу, что душа в ней еле держится. Твоя маленькая подружка все правильно про любовь придумала – любовь на многое способна… Только нет у этой девочки любви. – Как нет? – спокойно поинтересовалась Джоанна. – А вот так. Бросил её возлюбленный, тот, кому она сердце отдала. Не со зла, он сам не злой, но бросил. Почему, не знаю, знаю лишь, что не затем, чтобы боль ей причинить, просто не получилось у него иначе. Теперь судьба его иная, с ней расхожая… Вот и получается, что нет у девчонки не любви, ни счастья. И жизни не будет. Лучше бы они ей позволили от болезни в детстве умереть… – Мадам Жанна, идемте, прошу Вас, – страдающим голосом окликнула её Кристина. Женщина задумчиво кивнула и послушалась. Разговаривать об этом они не стали – Джоанна прекрасно понимала, что все, что она может сказать, это то, что слова Генхелии всегда сбываются, а это вряд ли успокоило бы графиню. Впрочем, успокаивать её было бы бессмысленно – она сама все поняла, переступив порог своего дома, где проходил весьма жаркий разговор. Аделина застала Шарля на коленях перед Бланшефлор. До сих пор перед её глазами стояла эта ужасная картина – как он целовал ей руки и шептал любовные признания. Все прекратилось, как только кузина заметила её, но было уже поздно. Отпираться или пытаться что-то оправдать Шарль не стал. С присущим дворянину благородством он заявил как Аделине, так и спустившемуся к ним Раулю: – То, в каком виде застала нас виконтесса – это лишь неудачное стечение обстоятельств. У меня в мыслях не было её обманывать. Именно теперь мы с Бланшефлор объяснились в чувствах друг к другу, и именно после этого разговора я собирался незамедлительно сообщить вам о расторжении нашей помолвки с виконтессой де Шаньи. Делать что-либо за её спиной у меня не было намерения. Хрупкая, прекрасная Бланшефлор чуть не плакала, глядя на горюющую и разгневанную сестру. Добрая по природе своей девочка вовсе не желала ей такой боли, не хотела отнимать у неё счастье, но совладать со своими внезапно вспыхнувшими чувствами к молодому виконту не смогла. В итоге, дело кончилось ничем – а чем ещё оно могло кончиться? Помолвка была расторгнута, и, хотя о свадьбе Шарля с Бланшефлор речи пока не шло, все понимали, что это лишь формальность, чтобы высший свет не осуждал торопливость жениха, променявшего одну невесту на другую. Аделина же после всех этих событий окончательно слегла. Она неё с кем не говорила о своей печали, и лишь ей одной было ведомо, что творилось у неё и в голове, и в душе, но ничего хорошего не творилось, это было ясно. Девушка почти перестала есть и спать, из-за чего еду пришлось вливать в неё чуть ли не силой, а так же давать ей снотворное, чтобы измученный организм хоть немного отдыхал. Спустя две недели после всех этих событий утреннюю тишину в доме де Шаньи нарушил крик хозяйки дома – несчастная Кристина обнаружила свою дочь мертвой. Следом к комнате Аделины сбежались все, кто был в доме, вызвали и врачей… а что те могли сказать – девушка болела, и болела серьезно… Правду знали лишь старшие Хоупы. Бен, оставшийся в комнате после того, как бледный, как смерть, Рауль увёл оттуда рыдающую супругу, случайно заметил блеснувший под кроватью флакончик из-под снотворных таблеток. Благо, совсем рядом с ним были только жена и родители, которые, переглянувшись и быстро все осознав, молча пришли к соглашению – о таком никто не должен знать. Никому из них не хотелось обрекать покойницу и её родителей на ещё большие мучения осуждением общества и невозможностью нормальных похорон и отпевания. Так злосчастный флакон и остался тайной для четверых Хоупов. Ни граф Рауль, ни его супруга Кристина, и без того скончавшаяся от болезни, вызванной тоской по дочери, три месяца спустя, ничего об этом так и не узнали.