Из глубины веков

Как любому ручью суждено рано или поздно стать частью моря, как всякому звуку рано или поздно предстоит затихнуть... всё в этом мире так или иначе приходит к логическому завершению. Закономерному, а потому непоправимому концу. Считается, что вечны лишь сами боги, однако во мне живёт уверенность — когда-нибудь настанет и их черёд уйти. ...Я знал, что по этому месту прежде ступали миллионы ног, в землю были втоптаны сотни тысяч сигаретных окурков, великое множество пледов приминало траву. И всё же Дениз была права — здесь я чувствовал себя оторванным от ставшего привычным мира. Здесь, рядом с ней, я впервые ощутил, что на какое-то время вернулся домой. Впрочем, я догадываюсь, что дело было не столько в самом месте, сколько в ней. Это справедливо для всего: мы всегда привязываемся в первую очередь к людям, а не к местам. Душа каждого города, каждого уголка обитаемой земли — это те, кто там находятся. Они вдыхают в них жизнь. В конце концов, мы находились неподалёку от Рэйвенстоуна, Королевской Гавани. То есть, от последнего места, которое я и прежде ни за что не назвал бы своим домом. И, тем не менее, это так. Рядом со мной в те минуты находилась Дениз, единственное живое существо в давно осиротевшем мире, которое могло вернуть меня если не к жизни, то к её подобию. И она это сделала. О, будьте уверены. Из багажника своей красной «шеви» она извлекла тёплый плед и небольшую плетёную корзину, в которой обнаружились фрукты и охлаждённый безалкогольный радлер. Я даже не старался скрыть веселья, которое сквозило в моём голосе при виде такой тщательной подготовки: — Вот уж не думал, что меня позовут на вечерний пикник. Она сунула плед мне в руки, улыбаясь: — Это я всегда ношу с собой, а в корзину положила первое, что нашла в холодильнике. — Любишь радлер? — После него, во всяком случае, безопасно садиться за руль. Уже через пару минут мы удобно расположились на траве, глядя в небо, на котором, словно путеводные огни, загорались первые звёзды. За пределами города, дышалось не в пример легче. Иногда я даже забывал, какими яркими бывают звёзды, и каким чёрным — небо. Искусственный свет городских огней изгонял всё первобытное и древнее, что было в этом мире, изгонял в самые дальние, самые недоступные для человека уголки планеты. Хотя виновен в том не сам свет, не обузданная сила электрического заряда или приручённый атом, а сам человек. И теперь я вновь смотрел на звёзды: далёкие и холодные, сверкающие на фоне туманного свечения — то были десять тысяч кораблей Нимерии, сожжённых у побережья Дорна. — А это, кажется, Корона Короля, — Дениз указала на очередное созвездие. Я присмотрелся. В самом деле, она была права. Дениз уютно устроила голову на моём плече, и совсем не возражала, когда я слегка приобнял её. Кажется, даже прижалась ближе. Я готов был заплатить любую цену, чтобы эти минуты длились всю отведённую мне вечность. — Вольный народ за Стеной называет её Колыбелью, — не задумываясь, проговорил я. — До сих пор? — я ощутил, как она шевельнулась, пытаясь посмотреть на моё лицо, но вероятно видела только мой заросший жёсткой щетиной подбородок. — Ведь земли севера давно освоены, да и самой Стены уже нет... — Что ж, порой я живу этими историями, живу прошлым и теряюсь во времени, — честно сказал я. Я говорил спокойно, хотя сердце бешено стучало в груди, разгоняя горячую кровь. — Я всегда любил старые байки про вольный народ, когда-то живший за Стеной. — Иногда оглядываться назад проще, чем смотреть вперёд, верно? — рука её скользила по моей груди, голос её звучал задумчиво, даже печально. — Но знаешь как говорят? Делай, что можешь с тем, что имеешь здесь и сейчас [1]. Я считаю, что это правильно. Мы живём здесь и сейчас, мы те, кто мы есть в эту минуту. И лишь от этого мы можем отталкиваться. Некоторое время мы молчали, кажется, оба погружённые в мысли, тогда я впервые по-настоящему начал осознавать, что и её тяготит собственное прошлое. Но, в отличие от меня, ей удалось странным образом не утратить радости жизни и желания двигаться вперёд. Во многих смыслах она была мудрее меня. «Ничего ты не знаешь, Джон Сноу», — на этот раз внутренний голос откликнулся во мне хрипловатым и чуть насмешливым голосом Игритт. — Смотри, — я слегка сжал её плечо, привлекая внимание, вынуждая вновь вскинуть голову и посмотреть на небо, — видишь «Красного странника»? — спросил я, указывая пальцем на то, что в современной астрономической науке именовалось не иначе как планетой Воина. — Конечно, — тихо и невероятно серьёзно произнесла она. — Когда-то одичалые называли эту звезду Вором. Вон там Лунная Дева, — я указал на находящееся рядом созвездие, — Вор гонится за ней и желает поймать. Она же всегда ускользает из его рук. Однако Вор любит её... В самом деле любит Лунную Деву, другой такой ему не сыскать в целой вселенной... Поэтому он гонится, гонится и гонится за ней с самого начала времён, а в руках его всегда оказывается лишь серебристая звёздная пыль. Я запнулся, внезапно осознав, что горло моё сжал странный спазм. Не получалось произнести больше ни слова. — Красивая история... Грустная, — шёпотом произнесла Дениз, но слова доходили словно откуда-то из далёкого далёка. Но в следующий миг я ощутил чужое тёплое дыхание на своём лице и увидел перед собой глаза Дениз — те сверкнули, и я подумал, что это звёзды. А потом — она мягко поцеловала меня, коротко и нетребовательно, прижимаясь горячими губами к моим. Я ответил на её поцелуй, зарываясь руками в мягкие светлые волосы, пряди которых упали мне на лицо, приятно щекоча его. — Хотела вернуть тебя с небес на грешную землю, — её шёпот всё ещё оседал на моих влажных губах, я чувствовал биение её сердца, настоящего и удивительно живого. Кожа под моими пальцами была горячей, почти раскалённой. — Можно сказать, в каком-то смысле я ушёл ещё дальше, — глухо откликнулся я, всё ещё не в силах успокоить собственное мгновенно сбившееся от её близости дыхание. Дениз отстранилась, принимая сидячее положение и потянулась к корзине, которая пока что так и стояла нетронутой. — Мне кажется, нам нужно поторопиться, пока всё не стало слишком тёплым, — как ни в чём не бывало проговорила она, и я неожиданно и не к месту рассмеялся. То был смех облегчения, и, кажется, она это поняла, нисколько не удивившись такой моей странной реакции. *** Я особенно никогда не был большим поклонником радлера, но тогда мне было решительно плевать на этот факт, потому что важен был не вкус, а Дениз — её голос и смех, её глаза и запах. Это удивительно, но порой мне действительно казалось, что к духам примешивалась горьковатая нотка дыма. Едва заметная, на грани уловимого, но... — Часто ты бываешь на Драконьем Камне? — неожиданно спросил я, глядя, как она берёт кусочек сочной дыни. Дениз отправила его в рот и, жуя, похоже, что-то принялась вспоминать или подсчитывать в уме. — Наверное, пару раз в туристический сезон, — наконец ответила она, — в зависимости от погоды и моего настроения. — Но почему ты живёшь именно в Рэйвенстоуне? — продолжал допытываться я, словно место её нынешнего обитания имело значение. — Он же... — Грязный, мерзкий и многолюдный, — довершила она, словно прочитав мои мысли. — Что ж, возможно, ты прав, но у меня есть странная привязанность к этому месту. Понимаешь, о чём я? Я кивнул, хотя и не совсем понимал, к чему там можно привязываться, она же продолжила говорить: — Встретив тебя, я тоже ощутила привязанность. Мы наверняка были с тобой знакомы где-то в прошлой жизни, словно нити наших судеб и в самом деле переплетены, — она засмеялась, но смех получился немного нервным. — Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедшая или наивная дурочка, которая верит в такую ерунду? В родственные души и тому подобное. Прости, если такие разговоры тебя раздражают. — Нет, я так не считаю, — сказал я с присущей мне с незапамятных времён серьёзностью и отставил в сторону бутылку с радлером, — потому что мне тоже так кажется. С самого начала я хотел спросить, не знакомы ли мы. Почти поверил, что наша встреча не случайна. Дениз вновь оказалась мучительно близко — не нужно было даже протягивать руку, чтобы коснуться, её пальцы скользнули по моему плечу, слегка сжимая ткань одежды. — Я похожа на неё, да? Похожа на ту, что ты потерял? — до меня донёсся её едва различимый шёпот, полный затаённой горечи. «Ту, что я убил», — можно было бы уточнить, но я не стал. Оставив её вопрос без ответа, я коснулся мягким движением коснулся её волос и осторожно убрал их за ухо, скользнул пальцами по её щеке. У меня хватило душевных сил не отвести взгляда, когда она пристально посмотрела мне в глаза. — Пусть я буду ею для тебя, хотя бы ненадолго, — также тихо продолжила она, едва шевеля губами. И я больше не смог сдержаться: обхватил за узкие покатые плечи, прижал к себе, целуя с неожиданной страстью, скользнул языком по её нижней губе... А после резко отстранился, словно опомнившись. — Седьмое пекло... Не знаю, что на меня нашло, — тут же пробормотал я, начиная извиняться. Голова кружилась, лицо залила краска стыда. Я был уверен, что сейчас она велит мне убираться. — Это случайно... Я никогда... Рука её оказалась в моих волосах, вновь притягивая ещё ближе. — Мне понравилось, — мягко сказала она, — пожалуйста, сделай так снова. Вскоре мы вместе повалились на мягкий плед, я невольно подмял Дениз под себя. Глаза её вновь сверкали как звёзды, и она чуть выгнулась, стараясь прижаться ещё ближе. Колено её скользнуло по моему паху. Я застонал и охнул от неожиданности, чувствуя разом нахлынувшее меня острое возбуждение, а она — улыбнулась. «Прошу тебя, позволь мне.... позволь мне...» Я даже не думал, что произношу это вслух, судорожно захлёбываясь собственным шёпотом. Руки мои легли на её небольшие груди, чью упругость я ощущал даже сквозь ткань бюстгальтера и платья, впился губами и зубами я её незащищённое горло, оставляя на коже красные следы. Дениз выгнулась, тихо застонала, её дрожащие пальцы пытались справиться с пуговицами на моей рубашке, когда я чуть приподнялся над ней, тяжело дыша. В тот момент я больше не думал, она ли это или очередной призрак, происходит ли всё на самом деле или только в моём воспалённом воображении. И уж тем более меня не беспокоило, увидит ли нас кто-нибудь или нет. Всё потеряло своё значение — и одновременно многое обрело смысл. Рядом со мной действительно была Дейенерис. Продолжая смотреть на неё, я сам расстегнул рубашку и резким движением выдернул её из брюк. Возбуждение было таким сильным, что даже трение ткани нижнего белья о член казалось раздражающим и болезненным. Пуговица на брюках выскользнула из петлицы, приглушённо вжухнула молния. Я понял, что она собирается сделать и тут же — почти в испуге — перехватил её руку за запястье. Боялся, что сейчас хватит одного её прикосновения, чтобы всё мгновенно закончилось. Я уж и не помню, когда вообще испытывал нечто подобное. Тысячу лет назад — и тоже с ней? Возможно. Дениз, как мне показалось, чуть лукаво усмехнулась, приподнимая платье и бесшумно стаскивая с себя бельё одним плавным движением. Светлая ткань с шорохом отлетела в высокую траву — она тут же отбросила ненужную сейчас деталь одежды в сторону. Платье так и осталось задранным до самого пупка, когда она вновь откинулась на плед, глядя на меня из-под длинных ресниц. Я же смотрел на её стройные бёдра, на треугольник светлых волос на лобке, больше не сокрытых тканью, и вдруг осознал, что если буду смотреть на это слишком долго, то просто сойду с ума. В голове уже бил набат, от возбуждения стало трудно дышать, и руки сами скользнули по мягкой коже. Я коснулся её плоского живота, скользнул ниже, лаская её и кончиками пальцев проникая внутрь, ощутил как она вздрагивает всем телом. Мне хотелось насладиться запахом её возбуждения, её выдохами. Голосом, которым она шепчет моё имя... — Джон... — рваное дыхание Дениз заставляло меня дрожать ещё сильнее. Наконец я нашёл в себе силы, чтобы стащить с себя остатки одежды, хотя я и не переставал смотреть на неё — распалённую, шумно дышащую, омываемую светом далёких звёзд. Наконец наши губы вновь встретились, языки горячечно переплелись, и я пил её горячее дыхание, разжигающее во мне огонь не только желания и страсти, но и самой жизни. Пламя её горело в моём сердце. Не в силах больше сдерживаться, я чуть подался вперёд, погружаясь в её влажное горячее тело, ощущая, как она содрогается подо мной, сама судорожно толкается мне навстречу, коротко вскрикивая. Я смотрел на её раскрасневшееся от возбуждения лицо, на разметавшиеся по пледу светлые волосы, слушал её голос, повторяющий снова, и снова, и снова: — Джон... Ох, Джон... Пожалуйста... Джон... Вскоре она одним движением вынудила меня перекатиться на бок, а после — лечь на спину, забравшись на меня сверху. Когда я вновь оказался внутри неё, чувствуя горячую пульсацию её тела, то тяжело и сдавленно прошептал, не отдавая себе в том отчёта: — Дени... Дени, — сжал в руках её мягкие груди, которые она так и не обнажила, но того и не требовалось, чтобы ощущать твёрдость сосков. Я не задумывался тогда — расслышала ли она, как именно я её назвал. — Дени... Наверное, тогда я впервые за тысячу лет ощутил себя цельным. Таким меня сделала она — и близость с ней. Я поднимался ввысь, устремляясь в звёздную бездну, где она пылала ярче всех. Мир перед глазами расплывался, я видел лишь её, чувствовал лишь её, ощущал её тело и как её дрожащие руки упираются в мою грудь, ища точку поры. Мои же ладони то с силой сжимали, то ласкали её мягкие ягодицы. Звёзды, плывущие над её головой, казалось, путались в серебристых волосах, превращаясь в подобие короны. Единственной короны, которая была её достойна. Мы снова обрели друг друга в ту ночь под молчаливым ночным небом, и галактики двигались сквозь мрак, вращаясь в бесконечном танце, сотни световых лет сгорали дотла, невидимым пеплом оседали на наших покрытых испариной телах. Не было ни страха времени, ни страха темноты, мы стали частью этой вечности как единое целое... Она — моя, а я — её. С незапамятных времён и до конца существования мира. ...Рассвет подкрался почти незаметно: мы молча лежали рядом, уже одетые, на всё том же измятом пледе, и смотрели на то, как медленно выползает алый диск солнца из-за бесконечной линии горизонта. Росе, что покрывала наши тела, плед, одежду и траву, вскоре суждено было высохнуть. Мир просыпался, и звёзды гасли. Есть нечто волшебное, неземное в том, чтобы встречать рассвет рядом с женщиной, которую любишь, эти часы невозможно вычеркнуть из памяти, и, пожалуй, это одно из самых прекрасных переживаний, доступных людям. Дениз — Дейенерис — вновь устроилась на моей груди и бездумно теребила пальцами пуговицу моей до неприличия измятой рубашки, и тоже молчала. Потому что все слова в тот момент казались излишними. Ненужными. В конце концов, слова — лишь ветер. *** Это продлилось несколько месяцев — и эти несколько месяцев были, наверное, самыми счастливыми в моей бесконечной жизни среди череды прочих однообразных дней. Я мучился от тоски, когда покидал её. Я не жил в её квартире, и даже на ночь оставался всего-то несколько раз, но те часы, а порой и дни, когда она находилась где-то там слипались в однообразную серую массу. Только рядом с Дениз я обретал покой. Я любил её — вместе с той частью прошлого, которую она несла в себе. И в то же время я боялся находиться с ней рядом всё время, словно это тоже было способно свести меня с ума. Удивительно, но тогда мне даже и в голову не приходило, почему Дениз, в отличие от всех прочих, не забывает меня, моё лицо и имя не стирались из её памяти. Я был слишком счастлив, чтобы задумываться о подобных вещах. А если бы задумался, то, возможно, мне не пришлось бы терять её, пусть и на короткое время. Нередко мне доводилось испытывать уже знакомое чувство раздвоенности: один Джон Сноу пребывал в этом мире, а другой парил где-то над головой подобно воздушному шарику. И тот Джон Сноу, что был здесь, почти верил в то, что Дениз — это Дениз, просто его родственная душа, мучительно напоминающая другую женщину, другой неустанно твердил, что это и есть Дейенерис, не мог перестать верить в это. Такая двойственность сознания стала для меня почти привычной даже в моменты нашей близости. Дениз никогда не позволяла мне увидеть её грудь — лишь касаться её через ткань, хотя мне всё же доводилось пару раз вновь разглядеть тёмный край татуировки на левой стороне. И всё же я молчал, не задавал вопросов. Несколько раз я предпринимал попытку как-то разговорить её, вызвать на откровенность, полагая, что, возможно, ей стоит выговориться. Но чаще всего ответы её были односложными, да и говорила она нехотя, разом приобретая вид отрешённый и мрачный. Я решил, что Дениз, каким бы ни было её прошлое, просто спрятала его под плотной непроницаемой тканью, и теперь желает смотреть только в будущее. Но, как и всякой иллюзии, предстояло разрушиться и этой. Я знал, что рано или поздно подобное произойдёт, и многое бы отдал, чтобы оттянуть этот момент на целую вечность. И всё же неизбежность всегда неотвратима. В вечер перед тем, как я вынужден был разлучиться с ней на целый год, мы вновь сидели в её студии. На этот раз — на полу, среди разбросанных фотографий. Мне нравилось проводить там время, нравилось даже любить её там, среди фрагментов декораций этого мира, развешанных по стенам и порой лежащих на полу, как сейчас. Тогда я увидел татуировку полностью — и увидел проглядывающий через неё едва заметный шрам, который она маскировала. По неосторожности я нарушил наше негласное правило и дёрнул края её блузки, заставив ту разойтись на груди, обнажая прежде недоступное моему взору. В моих мыслях не было никакого стремления изобличить её, раскрыть наконец эту тайну, это был не более чем страстный порыв, который я был не в силах сдержать. И он стоил мне слишком дорого. Всё случилось как в какой-нибудь старой сказке: я совершил запретное действие, разрушил хрупкое волшебство, отчего моей принцессе — королеве — больше не суждено было оставаться рядом. Дениз молча посмотрела на оторванные пуговицы блузки, рассыпавшиеся по полу, а потом серьёзно взглянула на моё лицо. В её глазах впервые за всё это время я увидел не пламя — настоящий лёд. После она молча оттолкнула меня и рывком прикрыла грудь, где виднелась татуировка. Я же, оглушённый случившимся, осел на пол, чувствуя себя беспомощным дураком, совершившим непоправимое. — Зачем, Джон? — вопреки холодному, даже жёсткому взгляду, голос её звучал почти мягко. Где-то даже сочувственно. — Впрочем, — вздохнула она, поскольку я продолжал молчать, — этому суждено было случиться. Только жаль, что это произошло так рано. — Дени... — позвал её я, не добавляя букву «з» в конце имени. Так я называл её лишь раз — в самом начале, под звёздным небом. — Не называй меня так, — теперь-то в тоне её прорезались металлические нотки. Она поднялась со своего места, я же остался сидеть, отчего ей приходилось смотреть на меня сверху вниз. Вероятно, я выглядел довольно жалко. — Не называй, Джон. Всё ещё не совсем осмысляя, что именно произошло и куда в мгновение ока испарилась Дениз, я всё же заговорил, хотя слова — видят боги — давались мне с большим трудом. — Всё это время... Это была ты? — вопрос, конечно, прозвучал странно, потому что я не успел толком сформулировать мысль, но она, как и прежде, всё поняла. Гнев её сменился чем-то сродни отчаянию. Она ходила по комнате, уже перестав пытаться прикрыть татуировку, и собирала упавшие со стола фотографии, говоря с болью в голосе: — Зачем ты притворяешься? Зачем снова обманываешь меня? Ты же и так это понимал сам. Я не знал, что ответить, потому что и «да», и «нет» сейчас могли оказаться ложью. — Я сомневался. Просто не хотел об этом думать, — произнёс я наиболее близкие к истине слова. — Но зачем... Стопка фотографий с шорохом плюхнулась на стол и Дейенерис — именно она, а не Дениз — словно обессилев, едва не рухнула на ближайший стул, продолжая смотреть на меня, по-прежнему сидящего на полу. Я дрожащими руками застегнул ремень на брюках, а после принялся за пуговицы рубашки, но пальцы отказывались мне служить. — За тем, что я хотела хотя бы ненадолго почувствовать себя простым человеком, вернуться в то время, когда ты смотрел на меня как прежде. Можешь ты это понять? Прошло всего несколько минут, а у меня уже недоставало её улыбки и сияющих фиалковых глаз. И я действительно понимал, о чём она говорила, ведь и сам хотел того же самого. Сложно было после этого винить её в притворстве. Однако неожиданно я почувствовал иррациональную обиду, почти злость. Словно маленький ребёнок, которому сказали, что все сказки — это выдумка, и ему самому никогда не бывать великим волшебником. — Ты, выходит, хорошая актриса, раз смогла притворяться так долго, — сказав это, я тут же пожалел, что не откусил себе язык мгновением ранее. Столько боли и горечи враз появилось на её лице. Дейенерис тут же отвернулась и, не глядя на меня, глухо произнесла: — Уходи, Джон. Прошу тебя. Я наконец встал на ноги, и меня зашатало, словно пьяного. Она сидела вполоборота, склонив голову, отчего светлые волосы почти полностью скрывали её лицо, татуировка с драконом — теперь я узнавал в нём Дрогона — была полностью открыта и казалось почему-то живой, как будто едва заметно двигалась. Вероятно, в том было виновато её частое дыхание, от которого то и дело вздымалась грудь. Лишь спустя пару мгновений я увидел капли, стекающие по кончику её носа и почти беззвучно разбивающиеся о пол. Дейенерис плакала. Я протянул руку, желая коснуться её, но она, словно заметив моё движение краем глаза, дёрнула плечом. — Я сказала тебе: уходи! Уходи прочь! Убирайся! — она схватила со стола всё те же злосчастные фотографии и швырнула в мою сторону. Те вновь рассыпались веером. Я отступил на шаг. — Уходи! Я увидел её лицо, мокрое от слёз, и резко развернулся. Мне было плевать и на расстёгнутую рубашку, и на то, что ботинки пришлось натягивать уже на лестничной клетке. Это было позорное, постыдное бегство, которое отнюдь не делало мне чести, потому что плакала она из-за меня. Стоило ли остаться? Вероятно. Однако очевидно тогда она и в самом деле не желала находиться со мной рядом. Так я впоследствии пытался оправдать очередной свой трусливый поступок. Мне потребовалось почти трое суток, чтобы немного собраться с мыслями, тщательно обдумав то, что давно хотел ей сказать, и вопросы, на которые бы желал получить ответы. Но когда я вернулся к дому на улице Сестёр, квартира Дейенерис была пуста. Моё обращение к арендодателю вызвало у того лишь искреннее изумление: по его заверению, квартира пустует уже давно, найти съёмщика сейчас — целая проблема. — А вас она интересует? — тут же воодушевился он, словно забыв мой первоначальный вопрос. — Нет, извините, — пробурчал я, желая убраться как можно дальше. На меня разом навалились отчаяние и пустота, сердце сжалось в груди почти до боли. И в то же время я не мог поверить, что потерял её. На этот раз, наверное, навсегда. И всё же нам суждено было встретиться вновь. Наши души и наши судьбы сплелись слишком крепко и надёжно, они были спаяны в единое целое пламенем и кровью. Самой вечностью. *** Ненавидите ли вы религиозных проповедников так, как их ненавижу я? С появлением телевидения и радио они стали просто невыносимы. Я и прежде не был сторонником Семибожия, а уж теперь и подавно. Они говорят о грехе и смерти, об аскезе и покаянии. Истязай свою плоть, чтоб очиститься в глазах богов. В противном случае вам будет уготовано место в самой глубокой из семи преисподних. Да, это ни что иное как спекуляция человеческими страхами перед смертью и вечными муками после неё. В тот день я проснулся именно от похожей проповеди: одна из моих пожилых соседок по этажу включила телевизор на полную мощность, в тот момент, когда какой-то септон громко разорялся о суровом посмертном суде Отца. Я со стоном накрыл голову подушкой, переворачиваясь на другой бок. Голова раскалывалась, затёкшее от лежания в неудобной позе тело вопило от боли. Поднявшись с кровати, я босиком прошествовал на кухню, где собирался выпить омерзительного на вкус дешёвого кофе. Но вначале — воды, по меньшей мере два стакана. Вода из-под крана отчётливо отдавала ржавчиной. Впрочем, чего я хотел от этого клоповника, где даже стены, казалось, сделаны из картона, а трубопровод прогнил, наверное, ещё до сотворения мира? В последнее время я начал слишком злоупотреблять спиртным. Я бы и рад сказать, что такое со мной произошло впервые, и такое совсем на меня непохоже... Но это ложь, конечно, это ложь. За столько лет у меня случались разные периоды, и было немало тех моментов, когда я едва не опускался на самое дно, а потом снова выползал из грязи, чтобы зачем-то продолжать жить. После встречи с Дейенерис я понял, что ничего из этого не было напрасным, у всего появился некий смысл, но когда она исчезла... Что ж, стало вопросом времени, когда рука моя потянется к бутылке, чтобы начать искать этот самый смысл уже на дне стакана. Отвратительно? Положим. Но знали бы вы, насколько мне в такие моменты было положить на мнение со стороны. И вот сейчас: я чётко осознал, что пора завязывать с этим всем, убираться отсюда куда подальше, пока окончательно не превратился нечто омерзительное. Остатки джина и водки я вылил в раковину, громко звякающие бутылки собрал в большой чёрный пакет. Руки всё ещё мерзко подрагивали. Я упал на стул, жалобно скрипнувший подо мной, взял початую пачку сигарет, закурил, однако после первой же затяжки почувствовал приступ тошноты и тут же раздавил сигарету в переполненной старыми окурками пепельнице. За стенкой, как на зло, продолжал надрываться телевизор: — Мир наш полон соблазнов и скверны, — в голосе септона слышалось яростное обличение древнего пророка. — Так пусть же вера станет для вас мостом над бурлящей рекой греха! — Чтоб. Ты. Сдох, — произнося каждое слово чётко и раздельно, пожелал я септону, но, вопреки ожиданиям, получилось беззлобно, скорее просто устало. Я потянулся к радио, чтобы заглушить его бессмысленный фанатичный трёп, но и тут, к своему разочарованию, напоролся на утренний выпуск новостей: «...Сегодня утром Премьер-министр вылетел из Рэйвенстоуна для присутствия на срочном заседании Содружества. Темой внепланового собрания, по словам Генерального Секретаря Содружества, в первую очередь станет вопрос об эскалации военного конфликта на Дальнем Востоке, который связан с разработкой нефтяного месторождения и строительства новой нефтяной платформы в районе Валирийских островов. Принадлежность данной территории всё ещё оспаривается Союзом Трёх Республик, однако они отрицают свою причастность к совершённому накануне теракту. Напоминаем, что вчера после полудня по местному времени на одной из строительных площадок произошёл взрыв, в результате которого пятеро работников платформы погибли, ещё двадцать пять пострадали, трое из них находятся в критическом состоянии. «Мы надеемся на цивилизованное решение проблемы и призываем членов Содружества отнестись к происходящему со всей серьёзностью. Нужно остановить это бессмысленное кровопролитие!» — сказал Премьер-министр. Канцлер...» Я с написанным, наверное, даже на лице отвращением потянулся к кнопке и выключил проклятый приёмник. Похоже, уборкой придётся заниматься в полной тишине. Конечно, я мог бы оставить всё, как есть — в итоге о моём существовании даже вряд ли бы вспомнили, но не мог так поступить, я всегда убирал за собой. Поэтому я дал себе время для того, чтобы прийти в себя, выпить растворимого кофе, побриться и принять душ. До темноты предстояло навести в этом подобии человеческого жилья хотя бы относительный порядок, и начать я решил с того, что распахнул все окна, впуская в этот провонявший алкоголем и сигаретами склеп свежий воздух. *** Я вышел, когда солнце уже начало клониться к горизонту и тени, осмелев, вползали из своих укрытий. Оказавшись в длинном, узком и тускло освещённом коридоре, я ускорил шаг. За одной из хлипких, с изодранной дерматиновой обшивкой дверей послышалось дребезжание телефонного звонка. — Тебя уже выпустили, Стив? — пьяный голос женщины, едва ворочавшей языком. Ещё больше захотелось убраться отсюда как можно скорее, и уже сложно было представить, как мне удалось прожить здесь почти три месяца, не обращая внимания на всю эту грязь. Едва добравшись до провонявшей мочой лестничной клетки, где и вовсе не было света, я перешёл на бег, стараясь не прикасаться к замызганным металлическим перилам. Заплёванные жвачкой и прочей дрянью ступени едва не уходили из-под ног. Кажется, я даже наступил ботинком использованный шприц — раздался характерный хруст раздавленного пластика. — Эй, ты куда несёшься?! — послышался неприятный голос управляющего, который выглянул из окопа потёртой деревянной стойки. Обычно он сидел в своей конторке и круглосуточно смотрел старые чёрно-белые фильмы. Из уголка его наполовину беззубого рта всегда торчала сигарета. Я не удостоил его ответом, лишь со звоном бросил ключи на ту самую стойку и выскочил за дверь не сбавляя скорости. — Стой! Стой, сукин ты сын! — злобно крикнул он мне в спину, но я даже не обернулся. Оказавшись на улице, я вдохнул полной грудью, хотя и продолжал бежать, понимая, что управляющий может погнаться за мной, решив, что я обнёс одну из квартир в этом клоповнике или не заплатил за снятый мной угол. Половина фонарей в квартале оказались перебиты, но лёгкий полумрак сейчас играл мне только на руку, пока я стремительно нёсся вниз по улице, периодически прислушиваясь — нет ли за мной погони? Но, кажется, на этот счёт можно было уже не волноваться. Я немного сбавил темп и уже просто быстрым шагом устремился в сторону небольшого парка, надеясь срезать путь. Ещё у чёрной металлической ограды, украшенной некогда позолочёнными, но уже порядком облезшими розами, я услышал крики мамаш, что всё ещё гуляли со своими детьми. Я поправил лёгкий рюкзак, висевший на плече, и побрёл по зарастающей травой дорожке. Нагорье в Просторе — вот где я тогда был, город, который носил название замка Маллендоров, некогда сюзеренов Хайтауэров. Самого замка давно не было — его постигла участь многих замков, прежде принадлежащих небольшим и малоизвестным домам. Но на его месте разросся средних размеров город, и мне он показался когда-то весьма подходящим для того, чтобы погрузиться в пучины бесполезного самокопания. Я решил не строить никаких планов, пока не доберусь туда, куда и собирался. «Место размышлений о рухнувших надеждах», — так я его называл про себя. Длинновато, но я никогда и не был мастером придумывать ёмкие названия. Часто мне доводилось приходить туда просто подумать, или опорожнить очередную бутылку алкоголя, глядя на простиравшийся внизу городишко. Главное было не попадаться на глаза полицейским, если не хотелось загреметь в кутузку, будучи предварительно оприходованным резиновыми дубинками. Но я отлично поднаторел в искусстве оставаться незамеченным. Заброшенная стройка начиналась почти сразу с противоположной стороны парка. То, что так и не стало жилым зданием, печально выделялось на фоне темнеющего неба. Бетонные, стыдливо обнажённые коробки, которым уже не суждено было наполнится человеческими голосами, чёрными провалами смотрели в пустоту. И я собирался вновь присоединиться к ним в этом занятии. Я ловко перебрался через металлическую сетку-рабицу, служившую здесь забором, и, таясь подобно вору, добежал до здания — к единственному из заколоченных деревянными досками выходов, где давно образовалась дыра, в которую способен был пробраться взрослый мужчина. На самый высокий — шестнадцатый этаж — было не добраться, потому что там толком не было ни стен, ни полов: прежде, чем застройщик разорился, строители успели превратить в подобие квартир лишь блоки до восьмого этажа, куда я обычно и взбирался по засыпанным мелким камням лестнице. «ПОСОСИ ЧЛЕН УБЛЮДОК» — граффити на бетонированной стене между вторым и третьим этажом, которую я видел и прежде, свидетельствовала о том, что писавший это был зол. Я даже понимал, кому она адресовалась — застройщику, по вине которого многие люди лишились и денег, и жилья. «СДОХНИ СДОХНИ СДОХНИ», «ЖРИ ДЕРЬМО», — вторили ей другие надписи. «ДЖЕНЕРАЛ АТОМИКС УБИВАЕТ НАС», «РАДИАЦИЯ УНИЧТОЖИТ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО», — неожиданно делился своими переживаниями кто-то ещё, хотя занимающаяся ядерными разработками компания не имела никакого отношения к строительству этого дома. Но опасение, возможно, было справедливым. «КОНЕЦ БЛИЗОК МУДАКИ!!!» Идя мимо наглядной демонстрации чужой — и вполне обоснованной, как я думал, — ненависти, слушая негромкий шорох ветра, гулявшего по пустынным пролётам. Уже на восьмом этаже я нырнул в хорошо знакомую мне квартиру и во всё сгущающихся сумерках направился к самому краю — туда, где должна была появиться стена с окном, однако этого так и не произошло. Я тяжело опустился на пол, тут же почувствовав как бетонная крошка болезненно впивается в ягодицы даже сквозь плотную ткань джинсов. Рюкзак опустил на один из обломков стены, оттуда же извлёк початую пачку сигарет. Город внизу погружался в сонное оцепенение. Я щёлкнул зажигалкой, чей пляшущий огонёк был не в силах отогнать подступающую ночь, однако мне того и не требовалось. Горький сигаретный дым наполнил рот, заполз в горло, оставляя мерзкий привкус — и всё же выдохнул я с большим удовольствием. Сигарета тлела, горячий пепел сыпался на и без того грязный пол, и взгляд устремился вдаль — туда, куда мне ещё предстояло попасть. *** Когда третий окурок отправился в свой последний полёт с высоты седьмого этажа, я пришёл к выводу: нужно отправляться в Эссос. В конце концов, не об этом ли я думал до встречи с Дейенерис? Может быть, и она теперь там? В Вестеросе я оставался всё это время, потому что — пусть и боялся признаться самому себе — всё же надеялся вновь увидеть её. Но чуда не произошло. Не бывает в этом мире чудес. Во всяком случае, добрых, и моё существование в их число очевидно не входило. Передо мной вставало две проблемы: деньги и военный конфликт. И если второго ещё, возможно, удастся избежать (в конце концов, от меня здесь ничего не зависело, я давно превратился в мало заинтересованного наблюдателя), то первая проблема мне казалась куда более насущной. Нужно было прежде всего отправиться на местный автовокзал и купить билет на ближайший рейс до Староместа. Оттуда на поезде можно было добраться почти в любую точку страны. Лучше бы всего мне вновь приехать в Королевскую Гавань — как ни странно, именно там билет на паром через Узкое море обошёлся бы мне дешевле. Нужно пересчитать те жалкие гроши, что ещё оставались в запасе. Я не хотел задаваться вопросом о том, чем именно буду заниматься в Эссосе, как и здесь никогда не строил далеко идущих планов — в этом просто не было смысла. В планах вообще отпадает всякая надобность, когда твоя жизнь бесконечна. Может быть, я даже доберусь до Йи-Ти, современный оплот демократической диктатуры. К тому же, Йи-Ти не вмешивалась в дела Содружества и Союза Трёх Республик. Последний раз там я бывал давным-давно, когда страной ещё правил очередной Император. Я неожиданно задумался: как же звали того Императора? И осознал, что действительно не помню. Так часто винил людей в том, что они забывают историю, а у самого куски прошлого уже начинали выпадать из памяти, стираясь за ненадобностью. На их месте не появлялось ничего, эти пробелы превращались в тёмные пустые провалы, извилистые коридоры, ведущие вникуда. — Алый? Лазурный? Ло Бу? — бормотал я уже вслух, словно это имело какое-то значение. Но нет, бесполезно. Неожиданно я подумал о том, что, будь здесь Сэмвэлл Тарли, он бы обязательно вспомнил. Мысль о нём вызвала у меня улыбку. Но он прожил хорошую, долгую жизнь и умер глубоким стариком, сохранив за собой звание Великого Мейстера, которое, безусловно, заслужил. Однако ничего из этого не мешало мне порой тосковать по нему, как по всем, кто прежде покинул этот мир. Каждый из них уносил часть меня вместе с собой в неведомое. «Прекрати думать об этом, Джон», — я услышал голос Сэма, в котором слышалась улыбка, почти наяву. Я даже не пошевелился: знал, что рядом всё равно никого нет. Я вновь начал погружаться в оцепенение, почти транс, когда всё-таки услышал осторожные шаги — под чьими-то ногами хрустела каменная крошка. Страх не пришёл: если бы это были полицейские, они бы не стали осторожничать, а местная шпана создавала бы куда больше шума, да я бы и услышал их ещё на строительной площадке. Скорее всего, просто чудилось, или ветер создавал иллюзию чьих-то шагов. Я вздрогнул и обернулся только тогда, когда шаги стали явственными и остановились практически за спиной. Первые несколько мгновений, растянувшихся до бесконечности, я силился проморгаться. Не иначе как зрение сыграло со мной дурную шутку. Но она не исчезала, замерла у моего левого плеча и смотрела сверху вниз. Сумрак скрадывал выражение её лица, но мне показалось, что она улыбается. Джинсы, светлая футболка, распушенные волосы падают на плечи и грудь. — Джон Сноу, — первой заговорила Дениз — Дейенерис — нарушая повисшее молчание. В голосе её не звучало никакого упрёка. Она словно обозначила меня, моё существование подобно точке на карте мироздания. Сейчас она вполне могла бы сойти за девочку-подростка, но я знал: глаза её выдадут с головой. — Долго собираешься здесь сидеть и смотреть? — теперь я уже не сомневался в том, что она улыбается. Сказав это, Дейенерис опустилась рядом на грязный пол и скрестила ноги. Я не отрывал от неё взгляда. — Как ты... нашла меня? — привычно не веря в реальность происходящего, спросил я. Возможно, сейчас со стороны я выглядел как сумасшедший, беседующий сам с собой. Замечательно, ничего не скажешь. — Ты настоящая? Вместо ответа Дейенерис протянула руку и коснулась моего плеча. Тепло её тела почти убедило меня в том, что она реальна. Пальцы сжались на ткани рубашки-поло, она попыталась заглянуть мне в глаза. — Я расскажу тебе чуть позже, — пообещала она, — в том нет особого секрета, Джон. И да, конечно, я настоящая, глупый. Я встряхнул пачку, доставая сигарету. — Мне тоже, — попросила она, и я безо всяких вопросов протянул ей пачку и зажигалку. — Спонсор вашего рака лёгких, — мрачно пошутил я, но Дейенерис, выдыхая дым, всё равно коротко рассмеялась. — Никогда бы не подумала, что тебя беспокоят такие мелочи, — фыркнула она. — Иногда именно такие мелочи позволяют ощущать себя человеком, — в тон ей ответил я. Дейенерис посмотрела на тлеющий кончик сигареты. — Я бросила, но теперь снова позволяю себе это. Пачка в неделю. Это много, знаю, но... — она равнодушно пожала плечами и снова поднесла сигарету ко рту. Жест получился небрежным, но на удивление изящным. — Ты изменился, — вдруг сказала она, помолчав несколько секунд. — И ты... — тон вдруг стал серьёзным. — Но, наверное, этому и не стоит удивляться. Я чувствовал, что вновь начинаю дрожать. Дрожь эта была вызвана почти непреодолимым желанием рвануться к ней, прижать к себе. Лишь одним богам ведомо, сколько усилий мне потребовалось, чтобы заставить себя остаться на месте и просто смотреть на неё сквозь серый сумрак. — Что ж, куда теперь ты собираешься отправиться? — поинтересовалась Дейенерис. Я пожал плечами. Странно было говорить с ней вот так, словно не было того неприятного расставания, словно она не явилась сейчас из неоткуда, словно мы вновь продолжали прерванный на полуслове разговор как старые приятели. — Разве это имеет значение? — в итоге ответил я вопросом на вопрос. — И то верно. Но у меня есть предложение получше, — она затушила сигарету о бетонный пол и швырнула её вниз, после чего вновь поднялась на ноги. — Как ты понимаешь, нам есть, что обсудить. Но я не хочу вести беседу в подобном месте, — она обвела глазами окружающее нас пространство. — Тогда зачем ты пришла сюда? — прозвучало несколько резковато, и я поспешил исправиться. — Почему именно сейчас? — Потому что мне нужно было время, чтобы всё как следует обдумать, — она неопределённо повела плечами, а после протянула мне руку, — пойдём. Если ты согласен... Я смотрел на её ладонь и даже не знал, на что она мне предлагает согласиться, однако и отказаться не имел никаких сил. Потому вскоре моя рука сжала её пальцы, а после я рывком дёрнул Дейенерис на себя, прижимая к себе и зарываясь лицом в светлые волосы, жадно вдыхая знакомый запах. Она не отталкивала меня, не пыталась сопротивляться, и я посмотрел в её глаза, что в густых сумерках казались почти чёрными. Я поцеловал её, коротко, но в этом страстном соприкосновении губ звучало эхо одиночества всех дней, проведённых в разлуке с ней. Руки мои скользили по её спине, комкая ткань футболки. Дейенерис ответила на мой поцелуй, однако быстро отстранилась, ловко выпутываясь из объятий. — Поэтому я и сказала — нам следует побеседовать в другом месте. Правда, Джон, — взгляд её стал серьёзен, пусть в уголках губ и теплилась улыбка, — нам нужно поговорить. Да и у тебя, пожалуй, есть вопросы. В конце концов, в прошлый раз... у нас не было такой возможности. Что ж, с этим утверждением сложно было поспорить, поэтому мы принялись спускаться вниз, не размыкая рук. Я боялся, что видение это развеется, как ночной морок, и я останусь один в мёртвом каменном мешке. Но Дейенерис шла впереди, и в те минуты она казалась мне путеводной звездой, ведущей меня сквозь непроглядный сумрак всех одиноких и самых тёмных ночей, которые мне довелось пережить.