Искупление

Когда Джейн, готовящаяся ко сну, слышит ровный стук в дверь, а затем видит обеспокоенный взгляд служанки, что недвижимым силуэтом застыла у порога их с Тором покоев, она понимает – что-то случилось. Асгард, омытый волнами ночи, словно волнами океана, уже давно спит, убаюканный тьмой, и дворец окружен дымными сновидениями о прошлом и грядущем. Тор из тех правителей, что всегда бок о бок со своими воинами оказывается в самой гуще сражений, и теперь он находится где-то у границы миров, границы, у которой в последнее время участились случаи нападения мародеров. Служанка, извиняющаяся за позднее беспокойство и не смеющая поднять взора на свою царицу, ведет ее в восточное крыло дворца, к двери лечебницы, и Джейн уже знает – предчувствует – кого увидит за той дверью. У него сильный жар, приглушенно и степенно объясняет ей лекарь – пожилой ас с руками морщинистыми и грубыми, словно кора безмолвных деревьев, и лицом, покрытым древностью, словно земля сухой листвой по осени. Джейн кивает, слушая его незамысловатые речи – глаза Локи закрыты, но он не спит, ведь сном невозможно назвать то тревожное беспамятство, что безошибочно настигло и окружило его. Его губы, пересохшие в настигшем его внезапном жаре, произносят слова, что она едва может разобрать. Она склоняется над ним в этой обступившей их обоих со всех сторон темноте, и ее распущенные перед сном волосы едва задевают его лицо. Она склоняется над ним, и она слышит – оставьте меня… Прочь. Кошмары, с тревогой осознает Джейн, и в кошмарах тех – его прошлая жизнь и он – прошлый – сам. Медицина в высшем из миров скорее похожа на магию. Науку, сказала бы давняя Джейн, та самая Джейн, что, чувствуя в себе биение Эфира и находясь на грани между жизнью и смертью, впервые ощутила на себе ее легкие прикосновения годы, годы назад – прикосновения те тогда не освободили ее, не помогли ей. Не помогут они и Локи – жар вызван не прошедшими ливнями и отцветшей прохладой, но собственными страхами и волнениями, изъевшими его мысли и его самого до ноющей пустоты. Никакая магия не способна изгнать те страхи или волнения, заполнив его пустоту, только он сам. Она садится на край кровати – подол ее легкого простого платья растекается у самых ступней шелковой синевой, и рукой прохладной и мягкой дотрагивается до его горячего лба, так, как целую жизнь назад делал ее отец, так, как, возможно, делала ее мать – Джейн этого не помнит. К ее удивлению то незамысловатое прикосновение останавливает и исступленный шепот, и беспрестанные метания – Локи успокаивается, и она остается с ним до самого утра. Утром он приходит в себя, и первое, что он видит, очнувшись, это Джейн. Утро неторопливое, ленивое и темное – завеса вновь пробудившегося дождя ограждает дворец от остального мира. Чуть сонная, но по-прежнему сильно встревоженная, она вглядывается в лицо Локи, и впервые за все время его пребывания в Асгарде чувствует на себе его ответный взгляд. Джейн думает, он как и прежде замкнется в себе, но к ее неожиданности, к ее удивлению он начинает говорить, будто заставляя себя: – Я вижу одно и то же, – тихо и сипло произносит он, словно бы опасаясь, что его услышат в этих пустых стенах, что над ним будут насмехаться из-за тех ломко высказанных и кем-то подслушанных слов, и что-то ноет в ней от тех скудных и вырванных из груди слов, ноет и стынет. – Я падаю, и я знаю – на самом дне не будет ничего. Никто не найдет меня. Что-то просыпается в ней, давнее и позабытое – то внезапное и непредвиденное узнавание. Он сорвался, на второй или третий год их совместной жизни рассказывал Тор в попытках избавиться хотя бы от некоторых крупиц не оставляющей его вины, поделившись этой неутихающей виной с ней, с Джейн, и рука его сжимала ее руку чуть крепче и отчаяннее. Мы искали его вместе с отцом, но разве можно найти того, кого забрала сама Вселенная? Локи смотрит на нее прямо и внимательно, и что-то в том долгом пасмурном взгляде не дает ей покоя. Они ведь говорили и раньше. За обеденным столом, наполненным яствами и неловкостью – Тор все пытался воззвать ко старому, былому, но Джейн мало знала о том старом и былом, мало и все по чужим рассказам, Локи же просто не помнил. В саду, забирая его у одиночества, напоминая ему, что уже поздно, что необходимо вернуться назад, во дворец. В коридорах, встречаясь с ним, всегда отстраненным, нечаянно и кратко. Они говорили и раньше, но никогда так – тихо и почти доверяя и доверяясь друг другу. В том доверии виновата его слабость и усталость или ее робкая благодарность – к прежнему нему, тому, что однажды – прошли годы, и оба они изменились так, что не узнать, – спас ей жизнь. – Это всего лишь сон, – отвечает она, надеясь, что это правда, что он поверит ей. Он не верит ей, потому что знает больше нее, знает и помнит. Он лишь качает головой. – Разве его нельзя было спасти? Разве он не был достоин спасения, слышит она, пораженная тем, как он говорит о себе прежнем – отстраненно, с необъяснимой причудливой смесью жалости и осуждения. Так, словно бы связи с прежним собой оставались нерушимы, но они, эти нерушимые связи, были ему не нужны. Ему не нравится то, что он помнит, видит в собственных снах, приходит к ней осознание, и поступков своих прежних не понимает, пусть и пытается. – Возможно, он просто не давал другим шанса. Спасти себя. Тор пытался спасти его, хотел спасти его, вытащить из самого пекла сражений и хаоса, что он сам же и воздвиг из собственных стремлений и желаний; забрать из высоток Нью-Йорка, бетонной крошкой и осколками стекла ссыпающихся на дороги, на машины, на людей. Забрать домой. Тор еще не знал, но спасать уже было некого – уже тогда от Локи, пережившего падение и ужасы бездны, оставалась лишь пустая оболочка, не более. Единственное, до чего удалось добраться Тору среди той пустоты – это его гнев. Тот чистый гнев дал жизнь жажде мести, что заставила его пожертвовать всем и собой, собой тоже. Та искренняя жертва дала ему шанс на перерождение. Ему всего девять, но во взгляде его скопления звезд и галактик, существовавших миллионы лет, и Джейн хочет убрать свою руку, ненароком дотронувшуюся до его все еще слишком и очевидно горячей, горящей ладони. Она знает, ни в одной из своих жизней он не любил и не принимал чужие прикосновения, но он вдруг удерживает ее руку, и Джейн замирает. Черные влажные волосы, разметавшиеся по измятой подушке. Всегда чуть небрежный изгиб тонких губ. Бледность кожи и острота черт, непонимание и страх. Она видит ребенка, которого презирают за деяния, что он даже не помнит, ребенка болезненного и одинокого, заблудившегося в темноте в поисках одной лишь надежды на свет. Она чувствует, как тяжело ей становится дышать. – Теперь все будет иначе, Локи, – шепчет Джейн, ласково убирая темные пряди с его покрытого испариной лба. В словах ее и ее действиях убежденность, и убежденность та передается и ему самому. * – Смотри. Сосредоточенно и методично она оглядывается вокруг себя в поисках камня – мелкие и острые, они переливаются, словно рыбья чешуя на солнце, ярко и призывно. Джейн чуть улыбается, найдя подходящий – небольшой, и плоский, и раскаленный, а затем подходит к самой кромке воды, крепко сжав его в ладони. Озеро – неглубокое и столь чистое, что дно видно до каждой песчинки, каждого совершенства и несовершенства, зеркалом отражает ослепительный свет полуденной звезды. Ее девятнадцатое лето в Асгарде выдалось на редкость жарким и душным, и ей хочется разуться и босой пройтись по воде, кожей ощущая желанную прохладу. Она знает, что ничего не выйдет – вода, губкой впитавшая в себя зной прошедших дней, теперь едва ли не горячее самого воздуха. Локи стоит чуть поодаль, и жара, кажется, его нисколько не тревожит. Он внимательно следит за ней, но на дне той пристальной внимательности лишь озорство – его брови чуть иронично изогнуты в преддверии ее следующего шага. Джейн пытается вспомнить правильный угол, а затем кидает камень в озеро – тот четыре раза отскакивает от невозмутимо гладкой поверхности воды, и пусть это и близко не рекорд, но уже хоть что-то. Пускать блинчики ее научила Дарси одним далеким не задавшимся с самого начала днем – по пути домой после неудачной конференции у них пробило колесо прямо посреди дороги. Было солнечно, и безветренно, и пустынно – в ожидании помощи они сидели на берегу мелкой речушки, ограненной пожухлой травой и песком, и заняться было нечем. То нежданное теплое воспоминание о Дарси, оставленной на Земле вместе со всем, что было дорого, и со всеми, кто был дорог, сжимает Джейн горло. Все дорогое сердцу она обменяла на единственное бесценное, и, в конечном итоге, она оказалась права – но то не уберегало ее от неминуемой боли сделанного ею выбора. Не сейчас, думает она, привычно возвращая себе спокойствие движений и жестов, и оборачиваясь – к нему. Локи стоит на самом солнцепеке, отчего его волосы переливаются как то озеро, что беспечно разлилось перед ними голубизной и покоем, но не теряют своей невозможной глубины черноты. Он едва заметно поджимает губы, и вид у него нисколько не впечатленный. И это все, безмолвно вопрошает тот нисколько не впечатленный вид, и Джейн почти обижается – но не по-настоящему. – Думаешь, это так просто, – преувеличенно недовольно вопрошает она и с сожалением отходит от воды, ощущая тонкой подошвой маленьких аккуратных туфель, нисколько не предназначенных для прогулок по озерным берегам, каждый скол и изгиб каждого камня. – А ты попробуй сам. В голосе ее не предложение, но плохо скрытый вызов. Ему ведь так нравятся вызовы. Сделать ей наперекор, удивить ее – ведь так приятно всегда видеть ее очередное карее удивление. Прочитать книгу быстрее нее, испортив неожиданность сюжета одной лишь будто бы случайно оброненной фразой. Подняться первым на утес с которого льется бурлящий, искрящийся водопад – его шаг короче, но сам он проворнее и очевидно быстрее, – а затем с щедрой снисходительностью взирать на нее, запыхавшуюся, сверху вниз. С Тором не то же самое. Тор, всегда неуклюжий во всем, что касается младшего брата, восхищается невпопад – силой, но не знаниями, закономерностями, но не внезапностью открытий. Удивляется он и вовсе не тому, чему можно было бы действительно удивиться, а оттого удивлять его совсем неинтересно. Озеро опоясано лесом со всех сторон, и куда ни глянь – листва и кора, везде и повсюду. Локи небрежно подбирает первый попавшийся камень – небрежность та точно выверена до последнего жеста, до последнего нюанса, и Джейн знает это – знает его достаточно хорошо, чтобы не заметить. Она не знает лишь одного – был ли он таким всегда, с самого начала. Был ли он таким в своем первом воплощении – немного отстраненным и немного замкнутым, но чуть подцепишь, чуть заденешь – и он раскрывается слишком легко, слишком просто и охотно, и если да, если был, то что заставило его измениться так сильно и остро. Что подвигло его стать тем оголенным нервом отчаяния и ярости, что она однажды увидела перед собой, впервые оказавшись в Асгарде. Локи не оглядывается назад – он и так знает, что внимание Джейн приковано к нему. После той единственной болезни, его единственной лихорадки, ее внимание неизменно приковано к нему. Ему нельзя оставаться одному, слышит она далекие отзвуки голоса Тора – отзвуки те что горное эхо, и преследуют они ее куда бы она ни отправилась и что бы ни делала. Сияние единственной звезды становится практически нестерпимым, и Джейн чуть щурится, прикладывая ладонь ко лбу в поисках спасения от того искристого сияния, и смотрит на то, как его камень разрезает поверхность воды восемь раз. В два раза больше, чем ее. Всегда лучше нее, всегда и во всем. Локи видит ее очередное удивление, искреннее и жаркое, как это прозрачное озеро, и улыбается с превосходством, что, кажется, не пропадет, не исчезнет в нем, минуя даже саму смерть. Джейн не может не улыбнуться ему в ответ.