Искупление

Она чувствует на себе, на своем утомившемся теле, тяжесть всех своих украшений, всех до единого. Браслеты золотыми змеями обвивают ее запястья – от них на коже останутся красные следы, а гранатовые камни на ее шее переливаются последними вздохами угасших звезд. Мысли в ее голове, залитой туманом и изможденностью, искрятся и гудят, жужжат пчелиным роем – Джейн едва заметно оглядывается по сторонам и, пока никто не смотрит на нее и не интересуется ею, поправляет неудобную складку платья, вновь собравшуюся на талии. Прием очевидно затянулся, но ни ее царь, ни царь ванов, кажется, не находят в этом ни малейшего повода для беспокойства. К прибытию делегации из Ванахейма Асгард готовился больше пяти лет. После смерти Одина Всеотца, хранителя покоя и равновесия всех Девяти Миров, многие старые союзы, нерушимые тысячелетиями, были разорваны и оставлены позабытыми. Годами Тор возвращал все на круги своя, сражался, завоевывал доверие и уважение других народов и других царств, и однажды настал день, когда проходы меж мирами открылись вновь. Первыми прибыли ваны – Джейн никогда не видела существ из мира иного, кроме Асгарда, да темных эльфов, незваных гостей ее черных сновидений. Асы едва ли отличались от смертных, лишь были чуть выше, и окружала их вечность в каждом движении, слове и взгляде – во всем. Как оказалось, ваны же ничем не отличались от асгардцев – по крайней мере, на первый неискушенный взгляд. Их царь, высокий и статный старец, во взгляде и манерах навевает воспоминания о самом Одине – настолько похожи они внешне древностью и напускным безразличием, а еще – пристальным взглядом, от которого никуда не спрятаться. Джейн старается успокоить, упорядочить свои выбившиеся из равновесия мысли, чувства свои спутанные и опечаленные, и не поддаваться духоте того неодобрительного взгляда. Все знают, кто она, и откуда она прибыла – самая обычная смертная из мира, что не был ни прекраснейшим, ни самым великим, да славился лишь бессмысленностью своих войн и жестокостью. Союза Тора с одной из дочерей Ванахейма было бы достаточно, чтобы укрепить старые узы, но теперь – из-за нее – все придется возводить сызнова без надежды на желанное кровное родство. Все знают, откуда она прибыла, но если ее существование и нахождение – здесь – вызывает не больше, чем досаду, с Локи все обстоит иначе. Локи становится камнем преткновения, слишком острым, чтобы не пораниться о его несчетные углы. Она восседает по левую руку от своего возлюбленного супруга, и Локи рядом с ними, и он так близко от нее, что она практически чувствует его отвращение и его боль, когда раздаются слова самого царя ванов, обращенные к Тору, низкие и тяжелые, словно грозовые тучи: – Ходят слухи, будто бы ваш младший брат хотел уничтожить Йотунхейм, а затем захватить Мидгард. В словах тех острые шипы обвинений, и Джейн чувствует, как гулко стучит разгоряченная теми речами кровь в отяжелевшей голове, как замирают все за столом, прислушивающиеся и ожидающие, и отвечает быстрее, чем сам Тор сумел бы ответить – сухо, и кратко, и обманывая – это всего лишь слухи. – Разве? – следует мгновенный насмешливо-недоверчивый ответ. – За подобные деяния Один как хранитель всех миров выбрал слишком мягкое наказание. Что же нам стоит ожидать от него в дальнейшем? Изгнание, понимает она, ощущая во рту отравляющую сознание горечь. Они хотят добиться его изгнания. Но он уже получил свое, и получил он сполна – его гибель пусть и не искупила, но высветлила все предыдущие его деяния, а слезы Тора, пролитые над его бездыханным телом, смыли память о них во всех царствах. Ей не нужно оглядываться на Локи, чтобы увидеть, как бледнеет его лицо, лицо, что не выражает ничего – она и так знает, каким неживым может становиться его лицо порой. Тор мрачнеет, но необдуманным словам сорваться с языка не позволяет, и в том годы опыта его правления и его расцветающей мудрости. Тор опускает на стол кубок с вином, красным, как те камни на ее шее, что вырезаны были из самих сердцевин угасающих звезд, а затем говорит: – Он всего лишь ребенок, и не причинит никому вреда. Джейн почти видит мысли царя ванов, видит их цвет – черный, и чувствует его сомнения – стылые. Лишь с годами она осознала, Древо Иггдрасиль – это система. Система со своими звеньями, что целиком и полностью зависят друг от друга – уничтожь одно, и вся она, эта сложная запутанная система, мгновенно растерявшая равновесие, развалится, словно карточный домик. Джейн понятны их страхи, разлившиеся за столом горьковатым дурманом эля – у Локи тело ребенка, но разум его – по-прежнему тайна. Если бы он остался в Мидгарде, если бы Тор никогда не встретил его, он прожил бы свою земную жизнь, изредка мучаясь от кошмаров, в которые никогда бы не сумел поверить. Но Тор нашел его, и магия вернула ему бессмертие, память, пусть и не до конца, и сознание. Именно страхи нашептывают им: – Вы можете это гарантировать? Тор кивает, уверенный и непоколебимый, и отвечает, кратко и едва уловимо оглянувшись на Джейн: – Мы не допустим ничего подобного... снова. Вы можете положиться на нас. Взгляд царя ванов внезапно и непредсказуемо останавливается на ней, и он холодный и поверхностный, этот ничего не выражающий взгляд, и она выдерживает его, и она гадает – видит ли он в ней лучшие начинания Фригги, ее стремления, ее мечты и ее неудачи, что теперь можно исправить. Видит, понимает Джейн спустя несколько мгновений, потому что он больше ничего не говорит, и в молчании том ей слышится неохотное принятие и туманное согласие. Часы спустя, когда все заканчивается – их разговоры, их раздумья о будущем скором и далеком, когда все наконец утихает, и напряженность, разбавленная алкоголем и им захмелевшая, сменяется улыбками, и дружественностью, и открытостью, Джейн покидает золотую залу, переливающуюся неверными бликами факелов. Ей хочется уйти дальше, как можно дальше от всего и ото всех – почти ото всех. Локи она ожидаемо находит в его покоях, и он задет и уязвлен, и он закрывается от нее ровно настолько, насколько она предполагала и боялась. Идем, просит она. Идем вместе. Джейн не хочет быть узнанной, покидая дворец – Джейн набрасывает на голову капюшон, и ее распущенные волосы длинными змеями обвивают ее плечи, и рукава ее платья длинного и свободного скрывают красные разводы от запертых в сундучке ее комнат украшений. Локи чуть хмурится, глядя на нее. Ты знаешь, тебе не обязательно возиться со мной, негромко говорит он, но она лишь отмахивается – в последние месяцы они так мало проводили времени вместе. В последние месяцы, что ознаменовались постоянным пребыванием Тора в Асгарде, она занималась им самим да подготовкой к долгожданным приемам. Она знает – все это время Локи был едва ли не в одиночестве, и оттого старое эхо слов Тора об одиночестве его брата не дают ей покоя, усиливая и углубляя чувство вины. Празднование в честь и во славу мира разносится по асгардским улочкам мягкими голосами асов и их раскатистым смехом – на землю давно ступил душный сумрак, но дома мерцают многочисленными огнями, и они освещают прекраснейшее из царств, одевают его в яркое и искрящееся. Локи идет, понурив голову, и ничто яркое и светящееся не отвлекает его от бессчетных угрюмых раздумий. И пусть он не подает вида – почти, и ей ни о чем не говорит, но она знает – он переживает. Он переживал всегда, ловя на себе непритязательные взгляды со стороны, ощущая на себе чужие подозрения – это он, все тот же он, лживый бог и разрушитель миров – и чужие страхи, что содрать с себя возможно только с кожей. – Не обращай внимания, – бросает она, подразумевая – не обращай внимания на их слова, на их обвинения, на них самих, и Локи ее понимает. – Разве мне обязательно повторять его путь? Его путь, путь того Локи, чье бездыханное тело осталось лежать непогребенным на чужбине, был темным и страшным, и не было на его пути ничего, кроме поражений. Воспоминания о тех поражениях пугают и отвращают его, того, кто теперь, спустя столько лет, идет рядом с ней по одной дороге. Нет, отвечает она, уверенная в правдивости собственных слов. Празднование разносится по асгардским улочкам мишурой, детскими играми, опьяненными подшучиваниями взрослых и ярмаркой. Джейн на мгновение останавливается у длинного ряда с деревянными фигурками из Ванахейма – цветы, деревья и причудливые, незнакомые ей существа, но Локи тянет ее за рукав к невысокому помосту, где сверкающими звуками музыкальных инструментов и голосами асов разгорается небольшое представление. Локи нравятся представления – нравились всегда, и Джейн лишь благодарна этой его необъяснимой слабости к подобным зрелищам – та слабость, пусть и ненадолго, но стирает с его лица и бледность, и угрюмость, и уязвимость. Народу становится все больше, и он, этот неспокойный и галдящий, привлекаемый ярким шумом народ окружает помост плотным кольцом. Джейн берет Локи за руку – чтобы не потерялся. Так удобнее. Его ладонь остается в ее ладони до самого конца. * Она не слышит его шагов и чуть вздрагивает, когда его холодные руки дотрагиваются до ее запястий – легко и почти мимолетно, а затем настойчиво забирают у нее стопку книг, небрежно выстроенную тяжелой пизанской башенкой и грозящей вот-вот обвалиться вниз. Джейн благодарно улыбается, но улыбка та сменяется тревогой, когда она бросает взгляд на его лицо и замечает углубившиеся тени под его глазами. Локи чувствует на себе ее внимание и ее замешательство, чуть кривит губы, недовольный тем ее незваным замешательством, и ставит книги на стол, так ничего и не произнеся. В дворцовой библиотеке прохладно и тихо, и Джейн почти слышит их дыхание, его – размеренное, ее – сбитое. Она знает – Локи плохо спит в последнее время, и сны его разворошены словами ванов, их взглядами и отчужденностью. Уже два месяца, как они покинули Асгард, но ему по-прежнему неспокойно. – Знаешь, мне тоже снятся кошмары. Он садится за стол и глядит на нее снизу вверх, наблюдая за тем, как она перебирает книги – космос, загадки образования Вселенной, тайны жизни и смерти – и брови его чуть приподняты в вежливом интересе. Какие, спрашивает он. Мое прошлое, думает она. Ослепляющий, оглушающий солнечный свет субботнего дня. Скоростное шоссе длиною в жизнь. Негромкая музыка в динамиках – единственный диск с Битлз она заслушала до дыр, и ее уже слегка подташнивало. Скрип шин по асфальту, песок и камни, повсюду камни, а на них кровь. Бесчувственное тело отца и его безжизненный взгляд, обращенный в небо, то самое небо, которому он посвятил всего себя без остатка. Иногда вместо лица своего отца она видит лицо Эрика. Это неправда, это не может быть правдой – Эрик никогда не садился за руль, и он никогда не разбивался в аварии, и смерть его, его настоящая смерть, была тихой и спокойной. Это неправда, но ее сознание играет с ней, беспрестанно чувствующей свою вину, злую шутку. Она ведь так и не попрощалась с ним. Она уже знает – не попрощается она и с Дарси, той самой Дарси, что в памяти ее осталась всегда неунывающей, и всегда улыбающейся, и всегда молодой. Ее дети сейчас того же самого возраста, в котором Джейн приняла свое самое главное в жизни решение, то самое решение, что привело ее к настоящему моменту. Она не попрощается и с ней, не уверенная, что может пронести и ее потерю через всю свою вечность. Ее кошмары – это ее прошлое и несбыточное будущее, то будущее, от которого она отказалась сама. – Джейн? Его голос – настойчивый и еще по-мальчишески высокий в своей юности, но уже грубеющий, постепенно и почти незаметно, прерывает ее тоскливые раздумья, возвращает ее в прохладу и сумрак библиотеки. Джейн заставляет себя улыбнуться и откладывает фолиант о червоточинах – его она прочитает чуть позже. – Иногда мне снится мой профессор, – заговорщически шепчет она в бесполезной попытке напугать его – он уже вырос из того возраста, когда его выпрошенные и ее наспех выстроенные страшные истории – пересказы мидгардских ужастиков конца двадцатого века, которыми она, стыдно признаться, увлекалась в свое время – могли испугать его перед сном. Кто, неверяще переспрашивает он, очевидно удивленный ее ответом, и то неконтролируемое удивление ясно и ярко проступает в одном единственном произнесенном слове, проскальзывает в его замершем силуэте. Она рассказывает ему – университетская жизнь, бессонные ночи в поисках крупиц информации и медленно работающий интернет. Недельные выезды за город в первых попытках самостоятельных наблюдений за небом. И недовольное, всегда недовольное выражение лица старого преподавателя, под руководством которого она защищала свою первую исследовательскую работу. Когда-то она была действительно напугана им и его неодобрительно поблескивающими очками едва ли не до ужаса, но теперь эти воспоминания не вызывают ничего, кроме смеха. Локи, слушающий ее внимательно – как и всегда – тоже словно бы готов рассмеяться, но сдерживает себя, и она даже не думает обижаться. – Ты просто никогда не просыпался среди ночи в холодном поту, представляя, как пропустил все сроки по сдаче главы. – Бедная Джейн… Как же много тебе пришлось пережить. Его голос легкий, почти невесомый, и сам он откидывается назад, на спинку стула, и его иступленная изможденность сменяется уже столь хорошо знакомым ей озорством. На какое-то мгновение Локи позволяет себе забыть о мучивших его снах – долгое падение в бездну и ее бесчисленные безжалостные подношения, мороз, пронизывающий до костей, огонь, и хаос, и он сам, смотрящий на горящий, разрушающийся город и не ощущающий ни радости, ни триумфа – лишь пустоту. Презрение во взгляде старца и яд его слов. Джейн знает все сны, что он может видеть – Тор никогда не скупился на описание жизни своего младшего брата. Она по-прежнему не уверена, чьи кошмары все же страшнее.