Little Universe

По полу, тепло мерцая в свете свечей, разгоняющих полутьму, разметались крупные осколки стекла. Террариум, сто́ящий целое состояние, был повреждён безвозвратно. Чёрно-коралловый аспид, как верный спутник, обвился вокруг руки хозяина и положил небольшую морду с пугающе пустым, но обычным для змей мёртвым взглядом на плечо своего короля. Туан погладил завораживающее создание по голове указательным пальцем и ухмыльнулся, облизнув окровавленную полоску аккуратных губ острым языком. Кровь этого милого омеги, Чимина, невзирая на его волчью сущность, великолепна. Чонгук выбрал себе очень неплохую пассию. Раны на руках от осколков стекла затягивались почти безболезненно прямо на глазах. Выгнувшись, король совсем не по-королевски неуклюже упал на пол прямо в груду маленьких осколков, крепко сжав челюсти и прошипев, когда стекло вонзилось в его спину. Придворный портной шьёт, конечно, красиво, но не очень прочно.  Туан сел на полу и размял шею. Поднявшись на ноги, он увидел в проёме двери, которую психанувший сынок, Чонгук, оставил открытой, главнокомандующего армией, смотрящего на бардак в комнате, как и всегда, с непоколебимым равнодушием. — Что произошло? — сухо поинтересовался он и прошёл в покои господина. Тот улыбнулся остро и изящно, держа приподнятой руку, которую оккупировал аспид, и величественно-элегантно прошагал к подчинённому. Хонг не шелохнулся и взгляд его был подобен взгляду змеи на королевской руке: бесстрастный, тёмный, мёртвый. Туан стряхнул пыль с рукава чёрного пиджака и, мимолётно посмотрев на устроенный сыном бардак, небрежно бросил: — Мой щенок почуял, что его любимому омежке грозит опасность и прискакал на помощь.  Вновь обратив своё внимание подчинённому, король улыбнулся и положил руку на плечо вампира. Хонг был холоден, как кусок льда, и словно не замечал действий Чона, смотря в его глаза прямолинейно и без толики волнения. За это Туан и любил своего подчинённого: бессердечный в самом прямом смысле сказанного, он лишал жизней сотни людей, не моргнув глазом, не испытывал ни страха, ни сомнения, ни удовлетворения — ничего. Сам король не понимал, как можно существовать, не имея в груди тревожного комочка мышц, из-за которого в мире случаются все самые худшие и самые лучшие вещи, но Хонг собственнолично являлся ответом на этот вопрос. Он не желал умереть, потому что не чувствовал угрызений совести, и просто влачил существование в верности своему монарху. Идеальный подчинённый. И не только. Дружеский жест перетёк в более интимный, когда король положил на плечо главнокомандующего вторую руку и плотно прижался к его груди, уткнувшись носом в густые тёмные волосы за ухом. Отсутствие разницы в росте и телосложении — оба были достаточно высоки и стройны — позволяло сделать это без проблем. Туан не чувствовал стыда от того, каким утешениям время от времени позволял себе отдаваться — Хонг же не чувствовал ничего. Их связь была неправильной, некрасивой, болезненной и односторонней — король никогда не получал ответа на свои чувства ни в юношестве, ни во взрослом возрасте, и если для всех Его Величество был властным подлецом, сердцеедом, безумцем, то Хонг был свидетелем того, как из-под тёмного, колючего, привлекательно панциря вылезает, стесняясь, самый несчастный на свете мальчишка, прячущий крупицы никому не нужной любви, тонны которой сгнили от времени и боли, тяготящей сердце короля. Багровые от недавно выпитой крови оборотня губы опустились на острую линию челюсти, спускаясь по шее ниже, по холодным жилам под кожей, в которых замерла кровь. С чужих плеч руки опустились к груди и одна за другой начали щёлкать, как орешки, пуговицы чёрной рубашки, обнажая идеально бледное, подтянутое вампирское тело. Они оказываются на постели в долю секунды и Туан нависает над любовником, впиваясь жадным поцелуем в ледяные губы. У него множество наложниц и фавориток, но ни одна из них не способна дать королю того, чего он на самом деле желает. Все они либо до смерти этого боятся, либо сами жаждут попасть в постель правителя. Ни в первом, ни во втором случае король не может выпустить всё, что за долгие года отложилось в его сердце. Хонг же подобен бездонной пропасти: брось в неё камень — исчезнет, пролей слёзы — упадут в никуда. Хонг — личная Бездна короля, куда он сам без сожалений бросается, когда собственные демоны перестают ему подчиняться. Плащ, шарф, рубашка — всё летит к чёрту. Рваные пиджак и рубашка короля — тоже. На кровати остаётся только извечный широкий чёрный пояс подчинённого с главной деталью его внешнего вида — острый, как ведьминское проклятье в предсмертной агонии, серп, безжалостно проливающий кровь виновных и невинных для своего хозяина. Туан, улыбаясь в предвкушении, взял в руки верное оружие подчинённого и сел сверху на его бёдра, прижав к кровати. Вампир и не пытался противиться королевским забавам, спокойный, как удав на солнце. И если сам он ничего не чувствовал и даже не знал, как реагировать, то его тело закономерно на незатейливые ласки в виде поцелуев на груди и шее отзывалось. Кончик серпа в руке короля коснулся бледной жилистой шеи Хонга под подбородком и, надавив, чуть погрузился в холодную плоть, на которой тут же выступила густая тёмно-бордовая, почти чёрная кровь. Чон хищно улыбнулся и провёл остриём вниз, оставив на шее кровавую линию. Подчинённый, не чувствуя боли, даже не шелохнулся. Глубокая рана затянулась почти на глазах, оставив о себе знать только дорожкой чёрной жидкости. Король с удовольствием бы попробовал на вкус чужую кровь, но обернуться такой опыт мог если не смертью, то очень нехорошим самочувствием. Поэтому он пачкает в тёмной жидкости свои пальцы и аккуратно оставляет её следы на губах партнёра, окрашивая их в самый красивый цвет из всех возможных. Теперь их поцелуй будет ядовит. Очень иронично. Туан опускается над телом подчинённого и освобождает полуэрегированный член, стянув штаны с бледных бёдер. Вампир смотрит на короля сверху вниз совершенно безэмоционально, и Чона это только более подначивает. Он проводит острым языком по всей длине чужого члена и заглатывает до самого основания, не чувствуя ни намёка на рвотный рефлекс. Подчинённый стискивает челюсти, и король жадно хватает взглядом это движение, пусть даже если оно было симулировано. Хонг прикрывает глаза и расслабляется, зная, что делать ему ничего не нужно — лишь изредка показывать правдоподобные признаки того, что то, что делает король, ему нравится. На самом деле, кроме прикосновений, главнокомандующий ничего не чувствует, и Чон прекрасно это знает. Всё подобное, что происходит между ними, чертовски странно, но если это желание Его Величества, его способ избавиться от всего, что накопилось, то Хонг никак не будет препятствовать.  Туан избавился от брюк и вновь оседлал бёдра вампира, улыбаясь поистине так, что позавидовал бы сам Сатана. Взгляд подчинённого скользит по изгибам крепкого стройного тела и Хонг понимает, что должен что-то чувствовать, только вот кроме небольшого напряжения внизу живота ничего нет. Это неправильно, как и, собственно, всё, что происходит в стенах королевских покоев. Король чувственно прикрывает глаза, облизывает и прикусывает багровую от крови нижнюю губу, опускаясь на твёрдо стоящий член Хана. С уст тут же срывается хриплый обрывистый стон, который слышит проходящая по коридору мимо служанка, краснеющая до ушей и торопливо удаляющаяся от королевских покоев. Туан самодовольно ухмыляется, зная, что их слышали, и вновь издаёт бесстыдный стон, опускаясь на чужой член до самого основания. Внутри всё распирает от возбуждения, клыки ноют от желания впиться в чью-то плоть, но Хонг как вариант автоматически отпадает — король планирует править ещё пару десятилетий и пока не готов отдавать корону импульсивному и слишком справедливому сыночку, который сразу же положит конец всему, что так долго создавал Туан. Поэтому Чон жадно вгрызается в собственное запястье, игнорируя неприятный вкус крови, завороженно следит за тем, как тёмная жидкость течёт по контрастно бледной коже вниз и как  затягивается прямо на глазах рваная рана. Такое зрелище слегка усмиряет голод, но лишь подбрасывает дров в огонь похоти, и Туан начинает ритмично двигаться на бёдрах подчинённого, как в последний раз. Тело пронзает электрическим током снова и снова, срывая с губ сладкие, запретные стоны. Вампир закатывает глаза и смыкает ладони вокруг крепкой бледной шеи Хонга, перекрывая кислород. Без воздуха Хан не умрёт, переломанные кости срастутся за несколько минут, поэтому король сжимает чужое горло до хруста, наслаждаясь воображаемым выражением боли на лице воина.  Хонг рычит, скаля испачканные в собственной крови клыки, и подаётся бёдрами вверх. Туан вскрикивает, но останавливается, замирая с приоткрытым ртом и на несколько секунд ослабляет хватку на шее, после чего расслабляется и падает на кровать рядом с подчинённым. На груди Хана расцвело бледное пятно от спермы, но вампир не чувствовал ни отвращения, ни удовольствия от этого. Как и всегда. Несколько минут прошли в безмятежном молчании, пока король лежал головой на животе Хонга. Главнокомандующий смотрел бесстрастным взглядом в окно, а Туан смотрел на любовника. Если бы не уродливый шрам на груди вампира, где должно было бы быть сердце, интересно, смогло бы у них получиться хоть что-то? — Хонг? Вампир медленно перевёл взгляд на короля. — Да, Ваше Величество? — Улыбнись, — попросил — не приказал — Чон, улыбаясь мягко и тепло. Все, кто видели на лице короля такую улыбку давно спят под землёй вечным сном. Улыбку на вес золота, бесценную в сравнении с хищным, властным, презрительным оскалом, которым обожал разбрасываться Туан. Хонг никому не расскажет и никогда не предаст, поэтому при нём Туан может позволить себе проявить такую слабость, как симпатия. — Для чего? — спросил вампир, на что король закатил глаза. — Улыбнись. По-хорошему прошу. И Хонг улыбнулся, заставив сердце Чона, мёртвое и беззвучное, сделать удар. В голове в один миг пронеслись тысячи мыслей, картин и вымышленных воспоминаний, больше похожих на несбыточные мечты. Туан представил, как Хонг дарит ему эту улыбку, уходя на очередное сражение. Улыбается, встречаясь взглядами на балу в честь свадьбы Чонгука и его омеги-оборотня, Чимина. Улыбается просто так, потому что на сердце тепло, а не по приказу короля. Но, кажется, это просто дежавю. Может быть, в прошлых их жизнях всё было по-другому? Чон касается большим пальцем чужих родных губ и запоминает их плавный, нежный изгиб, вырисовывая на холсте в своём сознании. Так, как не нарисует ни один художник. — У тебя самая красивая улыбка из всех, что я видел, — честно признаётся король шёпотом, утопая в кровавом цвете глаз, который перестаёт бросать в дрожь в такие редкие моменты. — Сохрани её только для меня. Никто, кроме меня, не должен её видеть. — Никто, кроме вас, господин, не просит меня о таких глупых вещах, — спокойно отвечает Хан.  Никто никогда не увидит. — Это прекрасно. Так и должно быть. И никто никогда не узнает.