Modern Family

х х х

Легче управлять нацией, чем воспитывать четверых детей. — Уинстон Черчилль

Алистер — солидное имя. Его значение сам Ченг считал немного притянутым за уши и не совсем подходящим к действительности: Алистеры предрасположены отдавать своё счастье ради счастья другого. Бред же. Так и было, пока однажды Алистер Ченг не увидел Сюин Юн. Она училась с ним в школе всего лишь один год, пока её отец был в Пекине по работе. Жалкий учебный год, который выдался особенно жарким для Алистера во всех смыслах и причиной тому было — гаокао. Большой единый тест. Хоть Ченг и учился в частной школе, имел второе «солидное» имя и высший балл по английскому, ему нужно было сдавать и математику. А с ней, как ни прискорбно, дела были плохи. Сюин училась в классе на три года младше, и за первый семестр показала себя просто кем-то вроде гения, не иначе. Точные науки давались ей легко и непринужденно, она щелкала весь этот гранит точно также, как поправляла свои длинные волосы во время обеда, небрежно носила форму и, вопреки привилегиям иностранного ученика, участвовала в постоянных спортивных состязаниях. Единственное, что не давалось ей — языки. Улавливаете намёки судьбы? Алистер уловил. Это всё она — судьба-судьбинушка. Только она же и развела их потом далеко и надолго. Сюин осталась в Китае, потом ненадолго метнулась обратно в Сеул, но в итоге начала строить карьеру в Пекине. Алистер поступил в Штаты. Простила ли она ему это? Сложно сказать, но даже сейчас, когда они женаты вот уже шесть лет, он не собирался узнавать. Всё должно было быть как в дорамах: Ченг идет наперекор воле отца, остается в Китае, они сами придумывают какой-то там мелкий бизнес с благословения прогрессивных родителей кореянки, живут не богато, но счастливо. По итогу у Ченга был фармацевтический бизнес, продюсерское агентство и внушительная коллекция предметов искусства. И по нулям там, где должно быть удовлетворение от жизни. Затем пришел рак, забрался в его кишечник мерзостной сволочью, но был вовремя обнаружен. Началась изнуряющая борьба. Потом случился Ван Ибо и его бесконтрольная, невероятная энергия и истинное безумие с выцепливанием Сяо Чжаня из КНР. Сюин как-то сказала, что когда он решился помочь этим двоим, то сразу искупил все свои грехи одним махом. Может и так. Во всяком случае, он наконец-то воочию увидел, что бывает даже круче, чем в дорамах — ведь жизнь, во всей красоте своего абсурда, всегда куда более нелогичная и непредсказуемая, чем любой твист сценария. И в ней совершаются настоящие чудеса. И это касается не только его долгой ремиссии, долгожданного «да» от Сюин, и того факта, что Сяо Чжань и Ван Ибо одна из самых влиятельных медиа-пар мира. Самым главным чудом, которое случилось в его жизни, являлся Дэвид. Дэвид Дуонг Ченг. Ему три года. Дэвид любит свой беговелик, который заставил притащить с собой в Миннесоту, обожает много болтать сам с собой и обижается, если его прервать (нет, Алистер, это не признак шизофрении, и нет, не признак гениальности тоже). С горшком он уже на «ты», и в целом радует родителей своими успехами в чтении (пока что он делает вид, что понимает всё, что видит, хоть это далеко не так, но никто не спешит его разочаровывать). Дэвид смотрит на маленького Ван Бао с легкой ноткой снисхождения и любопытства. Взрослые пока заняты, бурно что-то обсуждают за столом, рядом с ними только дядя Чжань. Тот возится с кубиками на полу, при этом в его ухе наушник и он с кем-то разговаривает, пытаясь соорудить башенку. Странный такой, забавный и смешной. Дэвид плюхается на мягкий коврик, наблюдает, как Бао подползает к нему ближе. В этот момент Дэвид Ченг гордо объявляет себя его гэгэ. Чжань почему-то резко поворачивает голову и впервые задумывается о том, чтобы перестать называть Ибо — Бо-ди, а самому отзываться на гэгэ при детях. Алистер Ченг ржет в голос, из-за чего чай попадает не в то горло, заставляя закашляться, и его сразу же начинают бить по спине несколько пар рук: жены и отца Чжаня, а мать Чжаня, дражайшая Дэйю, почему-то думает, что если помахать перед лицом картонкой из-под рыбы, ему сразу же станет легче. Но кто он такой, чтобы спорить. Ван Бао смотрит на Дэвида снизу вверх, делает последний рывок и укладывает свой подбородок на чужую коленку, чтобы пустить слюни. Это было началом эпохальной дружбы и нового вида мигрени для всех присутствующих, но тогда ещё никто об этом не подозревал. Шёл шестой день празднования китайского Нового года в жёлтом доме посреди широт Миннесоты, неподалеку от городка Сент-Пол. Красные фонари во дворике немного покачивались в такт пассам ветра, снег только-только улёгся поверх сугробов мелкой крошкой, и в каждой из спален кто-то либо сопел, либо похрапывал. Кроме Сяо Чжаня. Он провёл довольно странную беседу с отцом, сидя на крытой террасе с камином. Мамы, которые теперь официально носили гордое звание бабушек, занимались малышней, освободив молодых родителей от своих обязанностей. Маленький Дэвид был в восторге от их сказок и взялся «переводить их на детский» для Ван Бао, тиская того весь вечер. Удивительным образом тот не был против и даже унял свое слюноотделение, воодушевленно и подтверждающе угукая, тиская пальчики своего «дагэ». Лин устроила кукольный театр из плюшевых игрушек, а Дэйю вела рассказ. Малыша Тони начало клонить в сон ближе к концу, но это не останавливало Дэвида от его занятия сурдопереводом, и он ещё умудрялся тормошить своего подопечного, но тщетно: в итоге они оба отрубились, так и не узнав, чем закончилось захватывающее приключение Короля Обезьян и трёх братьев Лю. И слава богу, потому что Дэйю никак не могла придумать достойный финал. Была бы с ними Най-Най, она знала толк в сказках… Все уходили спать постепенно, Ибо тактично оставил их с отцом, сказав, что пойдет побеситься в снегу с Симбой, ведь пёс явно заскучал и хотел бы чего-то другого, кроме катания детей на себе по дому. Чжань только мягко сжал его руку в знак благодарности. При родителях они всё равно не допускали каких-то… тесных взаимодействий, и получалось это как-то само собой. Те не были бы против, может, хоть и смутились бы, но Чжаню думается, что дело даже не в том, что они мужчины. Просто как-то. Неловко. Проявлять чувства при них, учитывая, что те и друг перед другом способны на это довольно криво. Словно и не китайцы вовсе, а страдают синдромом холодных японцев. У Чжаня не было сил на то, чтобы анализировать это, он просто хотел, чтобы всем было комфортно, вот и всё. Первое, что сказал отец, вплетая свой хриплый шепот в треск поленьев камина, так это «хороший дом, хоть и желтый». Чжань тихо фыркнул, грея руки о кружку с чаем. Цветочный, никакого криминала с кофеином в зеленом чае на ночь. Он уже не так молод. — Да что не так с желтым цветом для дома? Разве это не цвет императоров? Отец косится на него, и за очками-полумесяцами пляшут смешинки. — А-Чжань… ты же дизайнер. Сочетание красивое, это хорошо. Серые и бежевые тона, приглушенный желтый и насыщенный черный. Но ты ведь и китаец. Должен знать историю цвета. Уже подзабыл? Ай-яй. Сяо Фэй цокает языком пару раз, провоцируя в Чжане желание закатить глаза, но тот только делает внушительный глоток чая, в ожидании продолжения. Его же отец пригубил виски, вернее, кажется, только губы смочил, чтобы распробовать лучше. — Желтый… это часто про порнографию. Баннеры помнишь на рынках? Полицейские вывешивали. «Выбелим желтый, очистим район от порока!». С другой стороны, конечно, это и символ Земли. Символ семени и плодородия. Династия Цин, цвет золота… двояко выходит. Но вообще красиво, я же не спорю. Интересно, какую судьбу обретёт дом при таком сочетании смыслов. — Весёленькую? Сяо Фэй дотягивается до сына ногой и легонько пихает в голень. Чжань улыбается, переводя взгляд на огонь. Ему хорошо. Вся семья и близкие в сборе, все здоровы и обеспечены. Они даже вышли на видеосвязь с Аи и Бингвеном сегодня. Сяо Чжаню есть, чем гордиться, и есть, кого и что оберегать. Рация радионяни, которая лежит у его бедра в кресле, передает тихое сопение сына. Всё хорошо. И он это заслужил. Приятное молчание, наверное, не стоило нарушать снова. Сяо Фэй думал практически о том же, но порой нужно проявлять храбрость в том, чтобы немного «портить» настроение любимым ради блага. Во всяком случае, Сяо Фэй начинал этот разговор с такой целью, пробираясь сквозь излишнее расслабление от алкоголя. До виски ещё было немного байцзю, Новый год, как никак. — Ты выстроил мощный форт, А-Чжань. Его нужно защищать. Всеми силами. Исторически, мы ведь… не такие. Социалистический строй… искусственно навязанный и упорно вдалбливаемый, что кажется нам уже частью себя, но если копнуть глубже… Мы умело делаем вид, что все за общее и всеобщее… но твоя семья, Чжань. Семья должна быть на первом месте всегда. Ты отвоевал её себе. И страшно вдуматься, какой ценой и с какими рисками. И хоть я не всегда был согласен с методами… и то, что ты сделал в итоге, было пугающим и до сих пор немного остается таким… вопреки надеждам твоей матери, я хочу сказать тебе… чтобы ты не ввязывался в это, хорошо? Когда придёт время, а оно придёт… где-то в ближайшие года три. Они сейчас рассматривают, раскачиваются… а потом начнутся открытые дебаты… проверка почвы, и прочая… Откажись, Чжань. Это уже не твоя борьба, совсем нет. И это не будет предательством или трусостью. Ты имеешь право на свое молчание, у тебя уже и паспорт другой. Да, твое положение… ваше с Ибо положение уникально по своей сути. Вы лишились красных паспортов и вместе с тем это не отрезало вас от мира Китая и влияния на него. На людей в нём. Но будет разумно остаться в стороне, потому что на первом месте должно стоять то, что ты создал и что обязан охранять. Не остальной мир, только твой мир. Ты достиг большего, чем я, и ты лучший человек, чем я. Я горд тем, что смог воспитать в тебе те качества, которые дали такие побеги. Далеко не всё моя заслуга, но… в Китае не получится стать… кем-то вроде их Кинга. Ты не прольешь свет, Чжань, ты только снова подставишь себя под прожектор, и в этот раз он может тебя и выжечь. Им важно тянуть резину ещё много лет. Много-много лет. Сяо Фэй замолкает. Он делает глоток виски, позволяя обжигающей жидкости ухнуть в желудок. Он устал. И усталость эта свинцовая, лежит на душе, и никак её с себя не стянешь. Он уживается с ней многие годы. И совсем не удивлен, когда Чжань тихо замечает: — Пап. Но ты ведь как раз и воспитал меня так, что знаешь… я не смогу отказать в итоге. Если меня спросят — я отвечу. Молчание… когда-то я молчал слишком долго, пап. И оставался в стороне слишком долго. Это делало меня не тем человеком, которого я хотел бы видеть в зеркале. И не тем человеком, которого ты во мне воспитывал. Да, возможно, если я выскажусь, это не будет иметь такого эффекта… Но когда на тебе лежит такая отвественность, когда твое мнение… оно учитывается сердцами других людей… молчать — преступление. Даже если это дебаты ради шоу, но, знаешь… я ведь даже тебя переспорил когда-то, помнишь? Сяо Фэй кивает, покачивая тяжелый стакан в пальцах. Чжань молча допивает свой чай и они сидят так ещё около получаса. Чжань тихо замечает, что спать в кресле плохая идея для спины отца, так что в итоге он провожает его до спальни, слушая не очень смешные анекдоты, но не для них — они всегда находили шутки подобного рода уморительными. И вот сейчас Чжань изучает потолок. Ван Ибо заходит в спальню минут через двадцать, а может и больше. Чжань поворачивается набок, наблюдая в полутьме, как тот раздевается. Ибо шепчет, что Симба, кажется, все ещё слишком воодушевлен пространством, количеством людей и немного сходит с ума: ему пришлось буквально бегать от него по полю за домом, чтобы тот наконец-то выдохся и накупался в снегу вдоволь. Чжань улыбается, слушая. Ибо заползает в постель, сразу же принимаясь отогревать свои конечности о мужа. Чжань не против, немного шипит по началу, но в итоге даже сам, в какой-то степени, наслаждается этим процессом теплообмена. Ибо тычется носом в его шею, целует у изгиба пару раз, и с чувством удовлетворения вместе с кайфом от близости выдыхает «вот так хорошо». Чжань взъерошивает его волосы и прикрывает глаза. Тишина укутывает их собой, совсем не такая, как в Нью-Йорке. Тут она плотная, бархатная, расслабляет тут же, но не звенит в ушах. Если немного приподняться, можно было бы увидеть красные фонари во дворике. Чжань поворачивает голову, вплетая пальцы в волосы Ибо, массируя затылок. Года через три. Ван Бао будет три года и семь месяцев. Он наверняка будет шустрее Дэвида Ченга. — Отец предполагает, что года через три меня… могут пригласить на что-то вроде дебатов. По вопросу однополых браков. Да и в целом. Открытые дебаты. Демократический жест. Такие планы. Видимо, уже обговаривается в отделе пропаганды и… отец же, сам знаешь, связи… намекнул. Чжань трет лицо свободной рукой. Ибо медленно приподнимается, чтобы заглянуть в его лицо. Ему не нравится то, что он видит. — Мы говорили…что не будем вестись на это. Ты был согласен с этим. Или сделал вид, что согласен и уже тогда понимал, что ты… Ясно. Ван Ибо садится в постели, лишая их одеяла, смотрит на него прямо и спокойно, но в этом взгляде, очень глубоко, зарождается буря. Чжань отстраненно думает о том, как тот красив в этой полутьме. Хотя о чем он вообще, тот всегда красив. И это нечто не из разряда простого эстетического удовольствия от созерцания. Если бы Ибо был полотном, то чьей кисти? — У нас сын. — Да. — Мы не граждане Китайской Народной Республики. — Да. — Ты уже мысленно продумал пару ответов на выпады во время дебатов, да? Чжань пожимает плечами, а затем тихо выдает: — Я придумал несколько самоироничных фраз, решил добавить немного юмора. Ван Ибо усмехается и отворачивается, вздыхая. Он трёт шею, смотрит куда-то в сторону окна. — У тебя отбитое чувство юмора, Чжань-гэ, это будет катастрофой. Чжань говорит тихо «наверное», тянется рукой к чужому бедру, ведёт по теплой коже ладонью. Ибо опускает голову. — Не то чтобы я не знал, кого люблю. Ты всегда глобальничал и будешь продолжать так делать. Всё равно всегда делаешь то, что хочешь сам. — Как и ты. — Мать Тереза и Ганди в одном флаконе, оба плохо кончили. — С тобой не получается кончать плохо, Бо-ди. Ибо морщится в ответ на такую игру слов, Чжань продолжает поглаживать его бедро кончиками пальцев, наблюдает за собственной лаской. Ван Ибо молчит, плавно наклоняется, чтобы ухватить Чжаня за лицо и заставить на себя посмотреть. Он хочет увидеть сомнение и нерешительность в этих глазах. Хочет увидеть просьбу о том, чтобы Ибо ему запретил. Здесь и сейчас. Но не находит ничего, кроме уверенности и упрямства. Он сжимает пальцы ощутимее, это уже почти что больно. — Мы больше не в их власти. Наши родные тоже больше не в их власти. Это единственное, что успокаивает меня, но я всё равно не понимаю, зачем? Зачем вступать в это говно? Что тебе это даст? Хочешь ещё один абзац в википедии? Решил повторить судьбу кумиров? Что стоит какому-то гомофобному ублюдку, а прошу заметить — их все равно большинство, застрелить тебя посреди твоей великой речи? Тебе мало того, что мы пережили? Чжань мягко обхватывает чужую кисть и сжимает, но не отводит руку от лица. — Когда-то ты сказал, что подашь мне мегафон. — Когда-то у нас не было сына. — Китай и его мир. Я хочу, чтобы для него он был лучшим, чем для нас. И мы можем на это повлиять. Хотя бы немного. — Правда? Это нужно ему? Не тебе? А не жирно ли, Сяо Чжань? — Не знаю, пока не пробовал. Так ты со мной? Ибо убирает руку, снова выпрямляется. Он кивает, но затем встает с постели. Чжань садится, пока тот начинает одеваться обратно. Ну, могло быть и хуже. — И куда ты? — Брать реванш и выпускать пар. А потом займемся и Китаем, и вопросом глобального потепления, очередным кризисом веры, что ты там ещё исправить хочешь… Бита в порше или в ауди? — В ауди. — Хорошо. Дверь не хлопает, Ибо закрывает её за собой мягко, потому что детская как раз напротив. Чжань выжидает пару минут, слушает, как Ибо спускается по лестнице. Хлопок входной двери доносится глухо, еле-еле. Чжань встает с постели. Натягивает джинсы, не может найти носки, но не беда, наверное. Берёт первый попавшийся свитер, не забывает рацию радионяни. Прежде чем спуститься, он заглядывает в детскую. Ван Бао спит, Чжань подходит ближе, чтобы поцеловать его у лба. Тот немного ворочается, неосознанно хватает пальчиками воздух, и Чжань подставляет свой большой палец. Малыш заметно успокаивается, крепко удерживась за него. Звук битого стекла и треск слышен в детской слабо, окна выходят в другую сторону. Но всё же слышен. Чжань целует сына ещё раз, прежде чем выйти. Замах. Удар. Новая вмятина на спорткаре fiat. Чжань кутается в пальто, пока его муж расхреначивает подарок Соррентино, который изначально предусмотрительно вывез из гаража на подъездную дорогу ближе к воротам. Выбиты все окна, лобовое стекло сдается под очередным ударом. Ибо замахивается опять и отбивает боковое зеркало. По бетону рассыпается крошка осколков поверх свежего снега. А ведь они с Алистером полдня убили на то, чтобы расчистить двор и все дорожки, а уже так намело. Ибо выдает череду ударов по капоту и отбрасывает биту. Чжань ждёт, вдох и выдох, делает пару шагов и тихо уточняет: — Полегчало? Ибо оборачивается. Смотрит на него пару секунд, а затем резко притягивает к себе за шею, чтобы вмазаться ртом в чужой, скорее наказывая, чем целуя. Но постепенно в эту грубую ласку подмешивается явное отчаяние. Чжань принимает всё это, слушается, когда ведут, позволяет, когда кусают, виток за витком смягчает порывы, поглаживая Ибо по щекам и шее. В конце концов тот упирается лбом в его, заглядывая в глаза. — Через три года. Я подам тебе хренов мегафон/микрофон/рупор, что захочешь. Но ты будешь слушаться меня и не пикнешь, если я решу, что тебе чего-то нельзя или что у Бингвена с Джонни должны быть травматы, я ясно изъяснился сейчас, Чжань-гэ? — Предельно ясно, учитель Ван. Мы наверняка перебудили весь дом, и теперь ты придумаешь, почему разбил машину посреди ночи. Странно, что ещё радионяня не верещит. — Мы отпугивали ужасного Няня, что ли ты не знаешь. Не только ведь фейерверками можно. И на мне как раз красная куртка. Все сходится. — Отличная версия, рабочая. Ибо кивает и позволяет поцеловать себя у виска, пока сам переплетает пальцы с чужими и смотрит на них, собираясь с мыслями и восстанавливая дыхание. Хорошо. Злость на мир и Чжаня ушла, рассеялась с каждым вбитым в тачку ударом. Чжань освобождает одну руку, укладывает ладонь на шею, немного нажимает. И решает его добить: — Так… я так понимаю, ты всё же смотрел фильм. Те двадцать семь минут. Ибо морщится и всё же поднимает на него взгляд. — У тебя феноменальные глаза, Чжань-гэ. Особенно под конец. Настолько поверил, что кинул в изображение тапком. — Вау. Это сильно. Но ты не ходишь в тапочках. Никто из нас не ходит. — А у меня специальный тапок есть. Один. Для таких случаев. Сяо Чжань не скрывает улыбки и уже обнимает мужа за шею двумя руками. Ибо постепенно доходит до своего дзена, прикрыв глаза. Он прочищает горло и говорит уже серьезно: — На самом деле… правда. Ты был… был и есть…превосходным? Дурацкие слова. В общем, я был впечатлен. И рад, что всё же решился. Что там была за песня в конце? — Французская? Тебе не понравится перевод. У нас её перепела Яо Ли, кажется… Ne me quitte pas. «Не покидай меня». — М-м. Пойдём, ты мерзнешь. — Ибо. — М-м? — Люблю тебя. — Ну ещё бы ты не любил.