* * *
— Мы можем что-нибудь сделать? — Джульетта куталась в теплую куртку Ника. В камине пылал огонь, радиаторы были включены на максимум, но слова все равно вырывались с облачком пара. Это была не зима — это была стужа, которой Портленд никогда не знал. Да и весь мир тоже. На экране укутанные до ушей ведущие синеватыми губами рассказывали о внезапной катастрофе, разразившейся над празднично украшенным земным шаром. Температура во всех частях света за несколько дней опустилась на двадцать-двадцать пять градусов ниже средних показателей и продолжала падать. Это пугало до холодного пота. Не меньше пугало и то, что для подобной погодной аномалии не существовало никаких причин. Ученые разводили руками, «зеленые» кричали, что они предупреждали об «ответном ударе», сторонники различных религиозных течений дружно пропагандировали конец света, власти активно успокаивали население, оппозиция активно намекала на необходимость смены успокаивающих. — Может быть, это какое-то существо? — сказала Джульетта. — Очень могущественное. Очень холодное. Очень злое. Ник покачал головой. Да, могущественное. Только не холодное. И не злое. Просто очень одинокое. Один день праздника — и целый год одиночества. И он отказал ему в помощи даже в этот единственный день. Санта видит нескончаемое чужое веселье, но весело ли ему самому? Однако кто задумывается об этом в Рождество? Это же Санта. — Ты замерз? — спросила Джульетта. — Не знаю. — Ник не чувствовал холода. И рук не чувствовал, и пальцев на ногах. И сердца. Может, оно остановилось, а он не заметил? — Джульетта. — Это выговорилось легко, несмотря на онемевшие губы. — Прости меня. Ну, если сможешь, конечно. Но я должен идти. — Как всегда? — Она подошла, коснулась варежкой волос надо лбом. — До утра? — Не знаю. — Ник действительно не знал. — Может, и дольше. Ты… не жди меня. Вообще. Не стоит. — Так я и знала. — Джульетта прищурилась. — Эти ежегодные отлучки не могли кончиться добром. Только, Ник, честнее было бы уйти раньше. — Прости, — повторил Ник.* * *
Стужа в кабинете была абсолютной. Законченной. Вымораживающей. Бумагу можно было ломать, стекло рассыпалось осколками-стрелами от легчайшего удара. Стол был белым, в толстом слое инея, и кресло, и пол. И Санта, стоявший у окна, сцепив руки за спиной, тоже был белым, как статуя. — Здравствуй. — Ник откашлялся. — Это я. Санта молчал. Ник подошел к нему. Колени ломило от холода, ступни и вовсе превратились в ходули. — Санта! — Ник потряс его за плечо. — Санта! Тот не шелохнулся. Казалось, он весь состоит из инея, казалось, он промерз насквозь. Но Ник помнил и веселый смех, и взгляд, и улыбку, помнил такого живого, настоящего Санту. Черт, как он мог променять это на что-то еще? — Санта! — он уже кричал. — Я вернулся! Вернись и ты, пожалуйста! Санта! Глаза щипало. Он встал на цыпочки — все-таки Санта был гораздо выше, и Нику это всегда немного нравилось, — дотянулся и прижался губами к обжигающе холодному, плотно стиснутому рту. Однажды зимой на Аляске, куда их с тетей занесла судьба, маленький Ник попробовал на вкус железную стойку качелей. Сейчас он словно оказался на той игровой площадке. Он не мог отстраниться от жгущих каленым железом губ. Но даже если бы мог — не стал бы. Больше он не оставит Санту одного. «Это будет мое рождественское желание, - подумал Ник. – Первое и единственное». Он не успел уловить миг, когда чужие губы в поцелуе дрогнули и потеплели.