Шоу продолжается несмотря на смерть Арлекина

      Тэхен останавливается где-то в чаще. Лес приветливо шумит ему кронами, открывая взору созвездия. Он ласково целует прохладой порозовевшие от долгого бега щеки. Тэхен вдыхает ночной воздух полной грудью и прикрывает глаза, чтобы прийти в себя. Из-за головокружения звезды начинают водить хороводы, подкашиваются ноги и хочется пить. Тэхен не боится ни ночи, ни леса. Для него нет ничего пугающего в шорохах вокруг, в мертвенно бледной луне на небе, тени деревьев не кажутся ему чудовищами. Он садится на землю и поднимает глаза вверх. Интересно, а звезды тоже чувствуют это? Эту боль от того, что тебя прикрепили к какому-то месту и нет никакой возможности сойти с этой точки? Может быть, в соседней галактике праздник, а ты так давно не развлекалась. Но весь мир полетит в бездну, если полярной звезде вдруг захочется пойти прогуляться. Тэхен поднимает с земли камешек и кидает его в дерево. Ещё парочка летит следом, отбивая ритм.       Тэхен не сразу понимает, что лес звучит непривычно. К давно знакомым шорохам примешивается что-то ещё. Тэхен не может различить, что это за звуки. Похоже на борьбу, какую-то ругань, но кому придет в голову посреди ночи выяснять отношения в лесу. Он поднимается на ноги и идет на звук. Обходит одно дерево другое, ускоряет шаг, ведомый каким-то сосущим чувством внутри. Тэхен вылетает на поляну и замирает в ужасе. Он отшатывается назад, озирается, пытается нормально вдохнуть. Густые сумерки и тени деревьев не дают разглядеть детали, но даже по силуэту можно с точностью сказать — на краю поляны лежит человек, тот самый парень, что был сегодня в цирке. Тэхен узнает его по желтым ботинкам. Запах крови ударяет в нос, такой густой и насыщенный, что ужас забирается под одежду, касается своими костлявыми лапами плечей. Тэхен пытается его скинуть, отряхивается. Его глаза становятся всё больше от осознания увиденного. Тэхен пытается закричать, но не может, чужая теплая ладонь закрывает ему рот. Ужас сжимает сердце.        — Тэхен, это я, успокойся. Не стоит кричать, — рука больше не мешает говорить.        — Сокджин? — Тэхен оборачивается и не знает, что делать после. — Там… Там!        — Я видел. Там труп. — Сокджин прижимает Тэхена к себе, гладит по волосам. — Мы должны уходить.        — Может, ему нужна помощь? Вызовем полицию?        — Ему уже никто не поможет. Я пришел сюда с другой стороны. Решил прогуляться, не знал, что ты тоже здесь. Когда услышал голоса, пошел на звук и увидел его. Проверил пульс, но там без вариантов, а потом, услышав шорох, подумал, что преступник вернулся. Спрятался. А это ты.        — Может, в полицию?        — И что мы им скажем? Гуляли ночью в лесу и нашли свежий труп? И на кого его повесят тут же? Нет уж, пусть сами разбираются. А мы ничего не видели. Понял?        — Понял.        — Идем домой.       Сокджин приводит Тэхена к себе в вагончик, отпаивает травяным чаем и отправляет спать. Сегодняшняя ночь не успокоила, лишь взбудоражила ещё сильнее. Она вывела на первый план мысль, которую Сокджин заталкивал в самый дальний угол, считая, что ещё не время. Но вот теперь стоит перед ним, как невеста в родительском доме, вроде и ждал ее и лучше бы не торопилась.       Уснуть так и не удается. Сокджин рано утром выходит из вагончика и, никому ничего не говоря, отправляется в город, делает там кое-какие закупки, что-то уточняет. Он не может не замечать изменившиеся взгляды людей. Те, кто поднимал тебя на пьедестал, очень быстро укладывают на блюдо и подают к столу, по кусочкам разбирая твой вид, твой нрав, даже голос. Но Сокджин всем улыбается.       Вечером у них встреча с Намджуном, и к этому тоже нужно подготовиться. Сокджин непривычно тихий, и у каждого из труппы своё мнение на этот счет. Он надевает рубашку, аккуратно застегивая все манжеты, поправляет воротник-стойку, чтобы не так сильно врезался в горло. В комплекте в этому черные брюки и пиджак. Сокджин выглядит идеально. Он прикрывает глаза и, наклонившись к своему столу, втягивает аромат стоящей там в вазе подвядшей розы. Она тоже подвержена течению времени, как и все мы. Даже что-то столь прекрасное разрушается.       Намджун совсем забыл о времени, погрузившись в очередное дело. Снова труп. Ещё вчера этот паренек касался губами щеки Сокджина, а теперь его собственные мертвецки бледные. Перед выходом из участка Намджун краем глаза цепляет улику, что лежит среди прочих: отпечатков обуви, фотографий места. Пуговица, поблескивая серебром, привлекает смутным знакомством, как та, с кем ты дружил когда-то очень давно, собирая в парке каштаны.       Намджун в этот раз не ведет Сокджина в ресторан, ведь тому хочется немного прогуляться, подышать воздухом. Они болтают словно каждый о своем и неловко улыбаются друг другу.       — Идем, — шепчет Сокджин через пару часов прогулки и берет Намджуна за руку. Прикасается пальцами к его запястью и чуть сжимает, ненавязчиво давая разрешение.       Намджун поднимает на него взгляд и ведет в мотель. Где-то в глубине души Сокджина это отдает тупой болью. Они, как и прежде, осторожно складывают одежду на кресло и ныряют в объятия друг друга, как в спасительный омут. Намджун не может налюбоваться, не может надышаться. Он прижимается губами к скулам и вискам, целует уши, раскрасневшиеся от слишком откровенных комплиментов. Намджуну нравится, как вздрагивает Сокджин, когда тот поднимает его, держа за ноги, как чужой горячий член прижимается к его собственному животу. Кровать мягко пружинит под их телами, раскачивая на волнах. Сокджин тянет Намджуна на себя, целует до умопомрачения и немного после. Запутывает пальцы в волосах, гладит щеки. Прижимаясь к друг другу, они словно повторяют давно заученный мотив, непременно сбиваясь на импровизацию. Сокджин просит Намджуна лечь на спину и прокладывает дорожку поцелуев от кадыка до члена. Сокджин чувствует себя скульптором, отглаживая, полируя губами и без того идеальные линии чужой плоти. Он берет в рот глубоко, наслаждаясь каждым движением и стоном Намджуна. Сокджин опаляет дыханием чужую шею, пока его недолго растягивают, гладят, сжимают, совершенно сбивая с нужных мыслей. Намджун оставляет поцелуй на плече, обвивая руками, сдавливая ладонью кожу между лопаток. Выпрямившись, Сокджин откидывает со лба влажную челку. Он погружает в себя член Намджуна. Движения Сокджина плавные, но в то же время отчаянные, словно в стремлении получить максимум от каждого, прочувствовать. Намджун шепчет о том, какой он замечательный, как прекрасны его плечи, его бедра, его задница. Сокджин старается все это подарить. Сегодня и сейчас — как последнее воспоминание о лете. Намджун кончает, надрачивая член Сокджина, сжимая его слишком сильно, от чего тот вскрикивает и изливается в чужую руку. Чуть отдышавшись, они заходят на второй круг.       Сокджин не хочет ночевать в мотеле, он предпочел бы обнимать Намджуна в теплой постели, от которой пахнет домом, а не кондиционером для белья. Тело сковывает приятная усталость. Сокджин почти открывает рот, чтобы что-то сказать, но его перебивают.       — Пуговица, — говорит Намджун и указывает пальцем куда-то.       — Что? — Сокджин не сразу понимает о чем речь. Он только натянул рубашку и брюки, держит в руках пиджак, чтобы накинуть его на плечи. Сокджин ждал совсем других слов.        — У тебя не хватает пуговицы на пиджаке, — Намджун уверен — той самой.        — Совсем забыл про нее, — губы Сокджина трогает легкая улыбка. — Пару дней назад заигрался с Ви, и он вырвал ее, хватанув зубами.        — Тигр? — в голосе Намджуна очень легко читается сомнение в правдивости истории.        — Да. Он любит играть, — но Сокджин не замечает этих ноток или не хочет этого делать. Ему совсем не нравится быть подопытным кроликом, за которым пристально следят, вручая морковку. Куда посмотрел, какой лапкой дотронулся, попросил ли еще.       Он целует Намджуна в губы и выходит за дверь. По коридору в полнейшей тишине еще какое-то время раздается звук шагов. Намджун остается в постели, ерошит волосы, откидывается назад и сжимает виски руками. Почему он отпустил его сейчас, ведь так хотелось задержать, чтобы… Чтобы что? Загнанная в тупик мысль пытается найти выход и бьется о черепную коробку, вызывая нестерпимую боль. Чтобы обвинить? Чтобы прижимать к себе до утра? Чтобы не отпускать никогда больше?       Намджун одевается и уже спустя полчаса открывает дверь своего дома. В гостиной на столике лежат стопкой старые фотоальбомы. Намджун хотел показать их Сокджину, когда они непременно забегут на чай.        — Юнги, — Сокджин приходит к нему под утро, заставляет проснуться, игнорируя недовольное бурчание и маты. Он тащит его к своего вагончику, сажает в кресло, вытаскивает плед и бутылку виски.        — Я ведь был прав, да? — Юнги больше не возмущается. По дрожащим рукам Сокджина, по тому, как он сжимает бокал и старается не смотреть в глаза, и так всё понятно.        — Да.        — Но ты всё и без меня прекрасно понимаешь.        — Да.        — Зачем ты вообще подошёл к нему? Сокджин, ты ведь сразу это почувствовал. Тот танец. Я просил тебя этого не делать, — Юнги закидывает в себя половину услужливо наполненного бокала. — И ты понимаешь, что ничего нового я тебе сейчас не скажу.        — Я пел ему. Знаешь, как у нас было принято, — к своему виски Сокджин не притрагивается.        — Джин… — Юнги всё прекрасно понимает. Не для светской беседы его вытащили буквально посреди ночи с бутылкой в руках.        — Давай свернемся? До следующего города недалеко, я узнавал.        — Хорошо. Я скажу ребятам, как проснутся. Когда наступит нормальное утро, — Юнги опустошается свой бокал. — Но может следовало ему всё рассказать?        — Я конечно стою многих сокровищ в этом мире, но не бросают насиженную жизнь ради классного секса и красивой мордашки, — Сокджин корчит рожи, совсем не смешные. — Тем более за спиной у обладателя этого личика целый багаж секретов        — Ты стоишь целого мира, — произносит Юнги, положив руку на чужое колено, слегка поглаживая его.        — Спасибо.       Но на утро у судьбы другие планы.