«Больше не важно, что тысячи раз ты пытался сбежать, Больше не важно, что воздухом здесь невозможно дышать, Больше не важно, что сотни бессонных ночей пронеслись под стук дождя… Где ты сейчас? Где ты сейчас? Где ты сейчас? Стук сердца, стук сердца, слышу стук сердца, стук, стук… Мог бы ты убить, чтоб жизни спасти? Мог бы ты убить, чтоб свет нести? Крах, крах… Жечь, надо всё сжечь. Загонит под землю нас огненный смерч» Thirty Seconds To Mars — Hurricane
POV Льюиса
Под одеждой бежали мурашки, а от взгляда Августа припекало на шее. Что-то внутри вибрировало в нетерпении и желало, чтобы время пустилось вскачь. Лифт полз слишком медленно, а одежда на мне начинала причинять физический дискомфорт. Я плавился от его взгляда, от напряженного желания, окутавшего нас словно плотное покрывало. Он стоял напротив и отводил взгляд, я тоже старался не смотреть, потому что, если наши глаза окажутся в контакте слишком долго, то, боюсь, до апартаментов мы добраться не успеем. Тихий шум и тяга, строгие линии лифта с мягким освещением, металлические, натертые до блеска поручни и наше отражение на стенах. Это было невыносимо. Реальность сжималась вокруг нас, уплотнялась. Я расстегнул две верхние пуговицы, ослабляя высокий воротничок. Поднял взгляд на отражение и столкнулся в нем с пожелтевшими глазами Августа. Всего один шаг, и он за спиной, руки сжимаются вокруг моей талии, а нос, касаясь кожи на шее, скользит к предплечью, вдыхая запах. Дразнящие, легкие поцелуи щекотным импульсом пробегают по позвоночнику к копчику, заставляя выгнуться в пояснице и прижаться плотнее. Мешающий воротничок дергают в сторону, и отлетевшая пуговица освобождает предплечье от ткани. Стоять ровно и неподвижно невозможно, тело словно лоза хочет обвиться вокруг него, оплести мощный стан. Сладкая мука расслабляет тело, выкручивая в удовольствии суставы. Нелепый костюм из лаборатории помешал добраться до остальных пуговиц, и стоящий за спиной Август просто взялся за воротничок и в два рывка разодрал его на две части. Если бы не сигнал приехавшего на нужный этаж лифта, мы бы и не заметили, что тот остановился, а двери распахнулись. В таком состоянии выпутаться из разодранной ткани было сродни подвигу, поэтому, давя нахлынувший истеричный смех, в котором наружу рвалось все напряжение последних дней, я вывалился из лифта. Август шел следом с кривой улыбкой, наблюдая, как за моими ногами волочится серая разодранная ткань. Нега в костях сделала мое тело послушным для Августа, но не для меня, все больше теряющего контроль. Оттого тяжелые двери спальни я так и не смог открыть, привалившись к ним лбом и ожидая, когда Август толкнет дверь. Не хотелось к нему поворачиваться, пусть стоит за спиной и смотрит на мою попытку скрыть свою реакцию на него. Толчок его руки над головой и двери распахиваются в стороны. Вечерняя прохлада заполнила спальню и обдала лицо. — Мне нужно в ванную. За хриплый голос становится неловко и обидно, черт возьми, я утратил всякие ограничения. Мне нужно в ванную, может быть, там я немного приду в себя и остыну. Пьяный взгляд не пропал даже после прохладного душа. Надеюсь, румянец скроет вечерний сумрак. Обмотав вокруг бедер полотенце, я вновь умыл лицо холодной водой. Не помогло. Чертовы лохмы лезут в лицо, пришлось распустить хвост и скрутить на затылке узел. Пошарив по полкам, нашел длинную черную шпильку и, воткнув ее в волосы, закрепляя пучок. Решительным шагом направился к двери, взялся за ледяную ручку и замер. Пирамида — единственное место из всех современных, в которых остались привычные мне двери, а здесь они еще и с резьбой. Кажется, это раритет, вряд ли Август стал бы делать двери из дерева, оно слишком дорого стоит, тем более здесь они настолько тяжелые… О чем я, черт возьми, думаю? Привалившись лбом к двери, замираю, прислушиваясь к тишине из спальни. Он там… ждет меня. На кровати или у окна. Может быть, курит. Чувствую себя Клеопатрой, осталось завернуться в ковер. Нервный смешок. Августу бы понравилось, это бы компенсировало ему то, что я не дал себя раздеть. Он просто обожает сам стягивать с меня одежду, а я это просто терпеть не могу, потому что слишком интимно. Интимнее, чем сам секс. Каждый раз, когда он меня раздевает, он меня присваивает. За дверью послышались тихие шаги. Он встал у двери и замер. Дыхание перехватило, я замер и мгновенно покрылся чертовыми мурашками, которые хотелось с себя стряхнуть. Было так тихо, что звук собственного дыхания казался слишком громким. Я знаю, он меня слышит. Знает, что стою вплотную к двери, уткнувшись в нее лбом, но не тороплюсь открывать. Какой-то странный контакт между нами, немой и осязаемый. Нам обоим сложно говорить по душам, а Август вообще как в стеклянной оболочке, внутри которой расплавленный металл, но в такие моменты личина спадает, а за ней жгучая лава чувств и желания. Он убил Снорре, а я даже не злился на него, но Август не знает об этом… и не узнает. Я наказывал его не за Снорре, кажется, я стал слишком жесток, раз меня не терзает смерть бывшего союзника. Я наказывал его, чтобы почувствовать хоть какую-то власть над ним. Я не могу полностью принадлежать ему и не чувствовать, что владею им взамен. Только так. Это так изматывает и настораживает — не знать, чего он хочет. Я всегда знал, чего хотят мои любовники, что они от меня ждут. Как они хотят, чтобы я подстроился под них. Но Август ничего не просит. Ни нежности, ни послушания, ни искренности или покорности, он, черт возьми, просто берет все, что у меня есть, и упивается этим, хмелея словно от вина. Ему не нужны удобные личины. Сукин сын настолько уверен в себе, что ему не нужна иллюзия, он владеет именно мной, и это настолько очевидно, что сколько бы я ни ждал каких-то реплик на этот счет, но так и не дождался, и его молчание стало насмешкой. Мои попытки скрыться за обертками, которые я обычно примерял при общении с любовниками, ожидавшими от меня удовлетворения своих ожиданий, Август с обидным снисхождением воспринимал это как часть моей слабости. Часть меня. В постели он вынуждает быть откровенным, максимально открытым, и поэтому я сейчас у двери словно у черты, за которой его неограниченная власть надо мной. Ручка двери тихо повернулась и дверь медленно открылась. Он так странно пах, какой-то грозовой, озоновой прохладой. Я часто вдыхал его запах, когда он спал, а потом нюхал его парфюм и там точно было что-то другое, абсолютно не похожее. Прошел мимо него. Невыносимый взгляд. Белоснежное постельное белье будто светилось в темноте, отражая скудный лунный свет. Было прекрасно прохладно. Широкая, грубая ладонь легла между лопаток и медленно заскользила вдоль позвоночника, отчего сердце бросилось вскачь. Остановилась на пояснице у полотенца, пальцы пробрались под мягкую ткань и дернули на себя. Хотелось прорычать: обязательно это делать так?! Упиваться своей победой, властью надо мной? Но резко развернувшись, я понял, что ошибся. Упивается властью тот, кому ее мало, а у него ее было столько, что власть надо мной казалась естественной, органичной частью его натуры. Глупо. Все равно, что льва упрекать за его клыки. Он хотел коснуться меня, но я отступил на шаг и упал на кровать. Собранные волосы неудобно приподняли голову, я перевернулся и попытался отползти на другой край кровати, но прежде чем успел подняться, жесткие ладони обхватили за бедра и вздернули вверх. Я застонал и резко оборвал себя, пряча лицо в постели. Широкая ладонь вновь прошлась по спине, очерчивая ее изгибы, и нырнула под грудь, поднимая и прижимая к себе еще плотнее. Не став ждать его руки, я сам повернулся и мои губы накрыл поцелуй. Шпилька исчезла из волос, и те плотным жгутом упали на плечи. Не разрывая поцелуй, Август намотал волосы на свою руку и потянул вниз, заставляя выгибаться и плотнее прижиматься к нему. С губ на шею переместились клеймящие поцелуи. Следуя за натяжением волос, я покорно подставил шею. Покорно… Дернувшись, вырвался. Упал на грудь и рывком перевернулся, прежде чем он накроет меня собой, вжав в постель. Август насмешливо хмыкнул, поймав меня за лодыжку, и подтянул к себе. Голень знакомо легла на плечо, а я закрыл глаза, не желая смотреть на искривленные в усмешке губы, на язык, прочертивший кромку белоснежных зубов с заостренными клыками и коснувшийся косточки на лодыжке. Он обвел ее по кругу, а потом прикусил. С губ сорвался стон. Я выгнулся и, подтянув к себе одеяло, зарылся в него лицом. Я не умел быть похабным, а Августу это шло. Шло не иметь границ. Сковывающих рамок и зажимов. Спрятаться надолго не вышло, совсем скоро одеяло выдернули из рук. Чем больше Август отпускал себя, тем более уязвимым я чувствовал себя перед накрывающим меня мучительным томлением. Он делал то, что я хотел, но не разрешал себе, потому что даже в постели были приличия. Были… у всех, кроме Августа. Я попытался развернуться, чтобы спрятать пылающее лицо в матрас, но лишь помог Августу зарыться в мои волосы на затылке и за них подтянуть меня к себе для еще одного растворяющего мозги поцелуя. — Я знаю, как ты хочешь… Вкрадчивый шепот мурашками пробежал по ушной раковине и скользнул на лопатки, заставляя их дернуться, а ладони нервно выгнуться. — И ты знаешь, что я знаю… но молчишь… Зря. Все равно скоро закричишь. Развернув меня словно легкую куклу спиной к себе, Август плотнее намотал волосы на запястье и, потянув, приблизил к своему лицу. Ему нравилось в момент, когда я становился его, смаковать эмоции на моем лице. В этот раз не было нежности. Нежностью награждают, а сейчас он клеймил меня собой, присваивал. Оставлял следы и доводил до исступления. Врывался, нарушая границы тела, границы спрятанной души. Грубо вытряхивал ее из меня, чтобы забрать себе. Ночное безмолвие спальни нарушало наше шумное дыхание, вульгарное слияние тел, но ни одной фальшивой ноты в нашей симфонии нет. Мятеж в душе и жар в теле. Я уже давно принадлежал ему, но он об этом не узнает. Только в постели я отдаюсь ему, только в борьбе он добивается меня, и не может быть иначе. Недостижимый горизонт — его высота. Покоренные вершины теряют ценность в момент завоевания, поэтому я не дам ему триумфа над собой.«Больше не важно, что много смертей, — я запомню их всех, Больше не важно, что жизнь вся во лжи, — я не буду жалеть, Только пожар там, внутри, разжигает мятеж, чтоб взорвался я вспышкой во тьме… Где же ты, Бог?» Hurricane — Thirty Seconds To Mars