Космос. Меридиан.

Встреча шла своим чередом. Прозвучали рапорты о проделанной работе, о крупных успехах и новых достижениях, и прежде чем выйти к трибуне, Август огорошил: — Мне нужно уехать. — Сейчас?! — Да. — Август как-то странно посмотрел на растерянного Льюиса и, коротко погладив того по скуле, резко развернулся и поднялся на трибуну, где выступил с короткой речью, на которой поблагодарил всех за хорошую работу и предупредил, что они пока лишь в начале пути и расслабляться рано. — Августин как всегда «оптимист», — проворчал Видар. Непривычно скомканно закончив свое короткое выступление, Август поспешил улететь, оставив Льюиса, Видара, Маркуса и Яскера в легком недоумении. — Ну иди, — подтолкнул Видар Лу в спину. — А что сразу я? Ты иди первый! — прошипел Льюис через плечо. — Ссыкло. — Сам ссыкло. Выступление Льюиса не планировалось, хотя все присутствующие ждали именно его. Предполагалось, что он скорее поприсутствует и, может быть, пообщается с высшими чинами уже после основной программы, но раз Август улетел, нужно было занять его место. В итоге все же вышел Льюис, предупредив перед этим, чтобы СМИ, допущенные на сегодняшнюю встречу, прекратили трансляцию и запись. Его речь будет не для всех, но кто его послушал? Остановили лишь прямую трансляцию, все остальное в итоге после «благословения» Августина попало в сеть в записи. Яркий солнечный диск готовился вот-вот утонуть за водами горизонта и, умирая в предвечной мгле, алой кровью заливал небосвод. На открытой местности военной базы метался холодный ветер, трепавший волосы и куртки, бросавший мелкий песок в лицо и глаза. Сердце тянуло в странном предчувствии. Льюис силой воли приструнил себя и заставил оторвать глаза от пустого листка, лежащего на трибуне, такого же пустого, как его мысли сейчас. Он почему-то ни о чем не мог думать. Август уехал так неожиданно, а вдруг что-то случилось? Вдруг сейчас у них последние спокойные часы и вот-вот начнется война? Каждый вечер ложась в постель, земляне не знали, будет следующий восход таким же спокойным, как вчерашний закат, или нет. Возможно, он вообще никогда не наступит. Льюис обвел всех внимательным взглядом, стараясь не оборачиваться на Видара, Маркуса и Яскера. Глаза цеплялись за новые награды, отливающие алым в закатных лучах. Рождающийся вновь в пылающем огне прекрасный феникс. Он же теперь был и на флаге, и на высших наградах. У них только недавно появились собственные медали и символика. Дизайн разрабатывался в спешке, как и в целом вся символика землян, которые теперь претендовали на образование своего суверенного государства. Хотя считать государством всю планету было странно, но называть ее колонией Льюис уж тем более не собирался, к тому же колоний на Земле больше не было. Все оставшиеся тут работать представительства крупных корпораций исключили из своего внутреннего устава и юридической документации такие понятия как колония и разумные. Насмотревшись на униженных, растоптанных разумных, считавших себя буквально не лучше домашних животных, Льюис понял, что если всех этих невероятных, просто потрясающих людей некому больше любить, некому верить в них, то он будет любить и верить в их силы, в их будущее и возможности. Льюис искренне любил своих землян, как самый субъективный родитель, не желающий признавать за ними никаких недостатков, и в противовес «трезвой» критике упрямо твердил свое. Конечно, Льюис как никто прекрасно знал, какими опасными и неконтролируемыми бывают некоторые мутанты, ему не раз приходилось подписывать документы на зачистку некоторых тригулов, где творился такой мрак, что материалы об этом запрещалось забирать даже в военные архивы, но это не делало хуже остальных землян. Поэтому Льюис твердо для себя решил, что он не будет сомневаться в землянах, а чтобы закрепить их веру в себя, Льюис устроил Августу настоящую головную боль, протащив с огромным трудом закон, по которому контролирующих себя землян, способных безопасно жить в обществе, не нападая и не убивая, запрещалось называть термином «разумные». Теперь это были «люди», «человек», «землянин», «земляне», но не «разумные», как бы те ни выглядели и какие бы внешние отличия ни имели. Какими бы разными они ни были, теперь жители планеты Земля были людьми. На редких интервью крупным межпланетарным платформам у Льюиса порой вырывались речи, от которых Август еще долго себя успокаивал с помощью мазохиста Клауса. — Я каждый день все сильнее влюбляюсь в землян! Здесь просто потрясающие люди! Я очень ими горжусь! Бескомпромиссная позиция Льюиса в этом вопросе в итоге дала свои плоды, от переизбытка которых начинались побочные эффекты, один из которых - еще пока четко неоформившееся желание землян закрыться в рамках одной планеты и запереть на ней же Льюиса, а «пришлых» не пускать, вот именно с этим приходилось теперь бороться. Тишина затягивалась, Льюис посмотрел в сторону, куда улетел аэромобиль Августа, и, оставив измятый уголок листка в покое, во внимающей тишине спустился вниз с трибуны и встал напротив генералов. Почти все они были выше него, но это уже давно не смущало. Всегда было сложно открыть рот перед такой аудиторией, потому что каждое слово из его уст потом передается по всем источникам, пересказывается и интерпретируется, один неверный термин может натворить множество бед, поэтому, решаясь дать свободу слову, Льюис говорил себе, что не скажет ничего, кроме правды, и тогда не придется стыдиться за свои слова, потому что в правде, какой бы она ни была, скрывалась непреодолимая сила, способная задушить даже спустя века. — Каждый из нас понимает, что мы сегодня не случайно собрались здесь. Все мы сейчас на передовой, каждый из землян под прицелом, поэтому нам ничего не остается, кроме как поступать правильно. — Льюис внимательно всматривался в глаза генералов. — У нас нет и не будет возможности перезаписать свои действия, отмотать их назад, потому что уже сейчас цена за наши жизни уплачена слишком высокая. Среди нас должны были бы стоять лучшие из людей, но они уже отдали свои жизни в борьбе за свободу. Они были рабами, но умерли свободными. Поэтому наша задача сделать все возможное для того, чтобы их жертва не была напрасной. Генералы хмурились и задумчиво кивали. — В ближайшие дни сюда высадятся генералы армии, которая должна была первой запустить пули в наши сердца, но их оружие теперь направлено в нашу общую цель, а враг нашего врага наш друг. Я не смею просить вас стать с ними такими же побратимами, какими вы стали друг другу, но прошу вас не забывать о нашей общей цели, о том, какая цена уже уплачена и какую еще мы можем заплатить, если наша заносчивость возьмет верх над нашим разумом. Идеальный ровный строй постепенно превратился в полукольцо вокруг трибуны и Льюиса, все кучковались, подходя все ближе. А Льюис, проговорив основную часть речи, принялся снова нахваливать разумных и делиться своими размышлениями о том, как они будут выстраивать новую систему и какие идеалы они заложат в ее основе. Атмосфера вокруг стремительно оживала, переставая быть столь официальной и сухой, генералы и офицеры все активнее делились своими размышлениями и уже начинали спорить друг с другом. Льюис как всегда располагал своей искренностью к душевному и панибратскому общению, чего крайне не любил Август, единодушен с ним в этом вопросе был и Яскер, который исколол Видару пальцем весь бок, красноречивыми взглядами вынуждая того вмешаться, попробовать перехватить внимание и оттеснить Льюиса, пока все не начали обниматься и не засобирались в военный паб, тем более однажды уже был подобный инцидент, после которого чистейший вполне ожидаемо отравился и провел сутки в физиокапсуле, переживая острую интоксикацию, а Августин устроил всем не только Варфоломеевскую ночь, но еще весь день и утро, пока Льюиса не вернули в спальню почти в прежнем состоянии. Видар, тяжко вздохнув, направился к Льюису, прекрасно понимая, что все будут не в восторге от такой рокировки, тем более что пообщаться с чистейшим было очень редкой, почти фантастической возможностью. Когда еще хитрая змея оставит свое сокровище без присмотра и выпадет шанс пообщаться в таком формате? Скорее всего больше никогда, разве что еще раз увидеть вживую на трибуне, и все. Но когда Видар подошел, Льюис и сам был рад поменяться, тем более уже посыпались первые вопросы в духе того «а не обижает ли вас Август». После таких вопросов, вполне вероятно, Август обидел бы того, кто их задал, но как сказать разумным, которые считают Льюиса своим-общим, что это не совсем корректные вопросы, Лу не знал, потому появлению Видара обрадовался, и благодаря их совместным усилиям фокус внимания таки переместился с Льюиса на Видара. Льюис осторожно отодвинулся в сторонку и, улыбаясь, слушал болтовню Видара, которого военные видели гораздо чаще. Блуждая глазами по военным, Лу кожей чувствовал на себе чей-то буквально осязаемый взгляд, пока не наткнулся на него сам. Пространство вокруг преломилось, забрав с собой шум голосов, оставив лишь пронизывающий даже сквозь плотную одежду ветер, с остервенением треплющий волосы, и Лу наедине с Изао. Знакомый янтарь глаз толкнул запертую в сердце дверь, разбудив в ней выцветшие чувства, осколками сожаления зашевелившиеся в сердце. Расслабленная улыбка растаяла на губах, навсегда запечатанных устами Августа. Как близки и понятны они были друг другу тогда, так же далеки и чужды они стали друг другу сейчас. Между ними было всего лишь несколько метров, но за прошедшее время там появилась пропасть. Порой взгляд красноречивее слов, и глаза Изао, несмотря на то, что не простили разлуки, все так же светились любовью, но в небесных водах Льюиса была лишь горечь и боль. Горечь оставшейся в прошлом мечты, обреченной с первых минут их встречи, и боли, пробившей панцирь самонадеянности. Боли, ставшей первой жертвой, без которой не открыть двери в будущее. На плечо легла рука Маркуса, но не она держала Льюиса. Его держало пережитое прошлое и неизбежно наступающее будущее, в котором место Льюиса было рядом с Августом. Выстраданная, словно в жаркой печи выплавленная любовь к Августу железным панцирем запирала сердце. Сейчас у Льюиса было достаточно власти, чтобы иметь право выбора, но он уже его совершил, и даже если этот выбор окружен обстоятельствами, принят он был не под их давлением, просто слишком многое они пережили вместе, просто они два спаянных крыла и без друг друга им не взлететь. Было больно отводить взгляд. Маркус сильнее сжал плечо и Льюис смог, закрыв глаза, разорвать этот «диалог». Льюис попытался уйти, меньше всего сейчас хотелось говорить, но разве мог он уйти незаметно? Военные окружили его, и Льюис, закатав свои жесткие рукава, раздраженно сбросил со своего запястья руку попытавшегося его остановить Яскера и пожал руки ошеломленным генералам. Окруженный толпившимися военными аэромобиль взлетал медленно и осторожно, Льюис вымученно улыбался в окно, стараясь взглядом избегать одного-единственного стоящего в отдалении человека, чей взгляд до сих пор ощущался где-то на коже. *** Августа не было ни в спальне, ни в гостиной. Его не было в кабинете, не было в ванной и спортзале. Коммуникатор не отвечал. Льюис растерянно нажимал вызов за вызовом, пока не додумался нажать определитель местоположения, который был доступен лишь ему. Август или его браслет находился этажом выше, в гостевых апартаментах, где Льюис сам часто скрывался. Сердце екнуло в глупых догадках. Лифт полз на следующий этаж слишком медленно. Нервно подергав высокий воротничок, Льюис пробежался пальцами по застежкам, расстегивая свой плотный пиджак, по жесткости больше напоминавший корсет. Шелковая рубашка словно только и ждала этого момента, чтобы жемчужной волной выскользнуть наружу, нарушив всю строгость образа и открыв шею и ключицы. Льюис посмотрел на себя в зеркало лифта и предпринял провальную попытку заправить ее хотя бы в штаны, но та словно вода вытекала из пальцев. Двери лифта распахнулись и Льюис забыл насколько нелепо выглядит, поспешив к знакомой двери, за которой было так же темно и прохладно, как и на улице. Двери в сосновый сад были распахнуты настежь и холодный ветер гулял по просторным комнатам. Льюис прошел мимо тумбы, на которой мерцал браслет Августа, оставив рядом с ним свой, и вышел на балкон, где шумели сосны, за которым мерцали звезды. Август сидел в присыпанном сосновыми иголками кресле и медленно тянул трубку. Терпкий дым табака перебивал даже хвойный аромат сосен. Август редко показывал свои чувства и так же редко раскуривал свою трубку, но если проявлялись чувства, то словно пилюля от них появлялась трубка. — Ты знал. Льюис подошел к прозрачными перилам балкона и, встав напротив Августа, облокотился на них. Август не ответил, лишь медленно затянулся и неспеша выпустил новую порцию дыма. Разговаривать с ним в подобные моменты было очень сложно, Лу уже знал. Август становился словно немой на время, не желая издавать ни звука. Стянув с себя пиджак и оставшись в одной шелковой рубашке и брюках, Льюис подошел к следящему за каждым его движением Августу и, разведя ноги, сел на его колени лицом к лицу. Подхватив свободную кисть Августа, Льюис поднес ее к губам и поцеловал тыльную сторону ладони, а потом и вовсе прижался к ней лицом, прикрыв глаза. Вытащив медленно трубку изо рта, Август положил ее на поднос с рассыпанным табаком и, рвано выдохнув, стянул освободившейся рукой удерживающую волосы заколку и зарылся в рассыпавшийся по плечам прохладный шелк волос. От натяжения волос на затылке Льюис запрокинул голову назад, обнажая шею, в которую впился жадный поцелуй-укус. — Поосторожнее, — улыбаясь, прошептал Льюис. Август притянул Льюиса к себе ближе и, пробежавшись поцелуями по шее, запечатал ими губы. — Ты мой? Впервые это был вопрос. Не требование, не приказ, не навязанный факт. Впервые это был вопрос. — Уже давно.