***
— Это там что, Малфой? — прищурившись, спрашивает Рон и расстёгивает куртку. — Чего это она осталась, её предки из дома выжили? В замке температура была куда выше, чем на улице, поэтому кровь тут же приливает к его веснушчатым щекам. — Не знаю, но надеюсь, что её братец не последовал её примеру, — ворчит Гарри. — Хоть бы от одного Малфоя отдохнуть на каникулах. После того, как несколько долгих часов они сидели у Хагрида в хижине, пытаясь помочь ему подготовиться к делу по Клювокрылу перед комитетом по уничтожению опасных созданий, неприязнь к Малфою, из-за которого и была вся возня, приобрела ещё более чёткие очертания. — Может, она с ним поссорилась? — предполагает Гермиона, разматывая повязанный на шее шарф. — Это многое объяснило бы. По крайней мере то, что она ещё не проболталась про мантию. Только, на мой взгляд, это неразумно. Оставаться в почти что пустом замке, когда рядом — прости за напоминание, Гарри — рыскает Блэк? — Или, наоборот, разумно, если она ему и помогает, — отвечает он, и они заходят в зал, стягивая с себя верхнюю одежду. Удивление, мягко окутавшее всех троих, заставило замереть на пороге. Четыре факультетских стола отодвинуты в стороны, а по центру зала — один лишь овальный стол, на человек пятнадцать, не более. За ним — и учителя, и ученики. Вместе. Только когда гриффиндорцы занимают свободные места с краю, Дамблдор объясняет всем присутствующим, к чему эта перестановка. Накрывать все четыре стола было бы попросту глупо — считая с троицей, учеников было всего семеро. Учителей тоже немного — Люпин приболел, Трелони никогда не спускается в зал, Хагрид сейчас в своей хижине. Драко, к счастью, в числе присутствующих не было. Всё было лучше и одновременно хуже, чем Эстер представляла. Никто её смену образа открыто не прокомментировал. Зато взгляды! Взгляды всегда говорили куда больше, чем слова. Глаза не могут лицемерить. Человек — может. Грейнджер поглядывала на неё мельком, робко. Уизли, накладывая к себе в тарелку побольше еды, смотрел без стеснения, нахмурившись, будто понимал, что что-то изменилось, но не мог понять, что именно. Поттер не смотрел вовсе. Уткнулся к себе в тарелку и молча, даже не говоря с друзьями, ел. Аппетит пропал почти сразу. Ей едва ли удалось проглотить несколько вилок картофельного пюре и запить это всё тыквенным соком. Хотелось встать из-за стола и уйти, но, насколько она знала, невежливо — она же только пришла. Не зря же Нарцисса всё детство Эстер кропотливо впечатывала в её ещё детскую голову все правила, нужные для достойного поведения в обществе. Уйдёт, когда покончит с обедом хоть кто-то. — Тебе не кажется, — шёпотом начал Уизли, будто не хотел, чтобы кто-то слышал. Эстер не знала, доходит ли его тихий голос до учителей, но до неё — ещё как, и зря, — что в таком виде она стала больше напоминать Блэка, а не Малфоев? Мерлин. Сердце, стучавшее до этого так громко, будто проскользнуло меж рёбер наружу, куда-то под стол, подальше от неё. Оставив грудную клетку пустовать. Длинные пальцы с силой сжались на кубке с соком. Грейнджер едва заметно пихнула друга локтем. — Что? — невозмутимо спросил он. — Ты видела газеты? Точь-в-точь, только женская версия. Ну и более ухоженная. Он-то в бегах. Её пустой взгляд устремлён в стол, в середину между ней и троицей, сидящей напротив. Но боковым зрением она видит, как сжимается кулак Поттера, как белеют его костяшки при упоминании её кровного отца. До этого он на неё не смотрел. После слов дружка — решил взглянуть. Сверить. Убедиться. Не стоило. В ту же секунду она решается поднять взгляд — дать бессловесный отпор. Приподнимает подбородок, стискивает челюсть и смотрит в зелёные глаза напротив. Он не ожидал. Но взгляд не отвёл. От ненависти, которой её окатило, она невольно вздрогнула. Но взгляд не отвела. Смотри, смотри и не отворачивайся. Пусть зелёные глаза ненавидят, злятся — не уподобляйся. Не опускайся. Молча давай отпор. Пусть он захлебнется в своей же ненависти, если ему так хочется кого-то ненавидеть. Эстер теперь уже знала всю историю о Блэке. Та однокурсница в поезде не преминула рассказать и о том, что он был не только убийцей, но и предателем своих же друзей. Виновником смерти Поттеров. И злость, которой Поттер одаривал Блэка, была ей понятна. Но она — не Блэк. Она — чёртова Малфой. И даже её брата он не пронзал такой безмерной, ядовитой ненавистью. Зал куда-то словно исчез, или может ей просто заложило уши его безмолвной злобой. Это было хуже всякой дуэли. Просто смотреть. Просто отвечать на потемневший от злости взгляд. Никаких слов и проклятий. И как в дуэли — разрывать эту связь первому не стоит. Последствия, казалось, необратимы. Ещё чуть-чуть, и у неё помутнится сознание. Без шуток. Ей чудилось, что, смотря в этот не мигающий взгляд, она заблудилась — её унесло в какой-то странный, бесчувственный транс, и она только смотрела, смотрела... — Ты прекрасно сегодня выглядишь, Эстери, — весело вклинился Дамблдор, и её выбросило из транса обратно, в зал, к ученикам и учителям. Она едва ли не подскочила от неожиданности. — На самом деле, должен признать: я даже любуюсь своими учениками, — признается он рядом сидящей Макгонагалл, будто делится секретом. — Нет, конечно, внешность — не главное, но, на мой взгляд, в нашей школе учатся прямо-таки поголовно симпатичные молодые люди. Встретившись взглядом с Эстер, которая теперь часто моргала, пытаясь прийти в себя, Дамблдор задорно подмигнул. С чего это он такой дружелюбный по отношению к ней? Сколько она себя помнит, её родители, её брат — вся семья на дух не переносит Дамблдора. И она невольно перенимала их мысли, их чувства по отношению к нему, ведь своего мнения о нем она не имела. Директор как директор. Проще мирно соглашаться с семьей. А сейчас — что сейчас? Что это только что было? Почему, вперемешку с лихорадочной растерянностью, по жилам растеклась благодарность? Это неправильно, так не должно быть. Где презрение? Верните презрение. Эстер обвела взглядом учителей — никто толком не понимал, к чему это было сказано директором. Макгонагалл, со своей привычной строгой серьезностью, только рассеянно кивает в ответ на его слова. Снейп реагирует иначе. Не по-доброму иначе. Он вперил в неё свой презрительный — куда более презрительный, чем обычно — взгляд, и её обладало такой стеной холода, что она случайно опрокидывает кубок с соком. Оранжевая жидкость быстро растекается по деревянному столу, будто пытается сбежать, будто живая. — Ох, ничего страшного, — снова дружелюбно произносит директор. Достает свою палочку и взмахивает — жидкость тут же превращается в пар, обдав сидящих рядом учеников приятным тыквенным запахом и теплом. А для Эстер всё становится последней каплей. Она резко поднимается на ноги, чуть не опрокинув стул за собой, не говорит ни слова и направляется прямиком к двери, почти физически ощущая на своей спине взгляды. Какой позор. Позор, позор, позор!.. — стучит бешеным пульсом у неё в голове. Ну вот зачем, зачем? Дёрнуло её выпендриться сегодня. Так трудно было выпрямить свои космы? Дело двадцати минут, не более. В таком виде она стала больше напоминать Блэка. Точь-в-точь, только женская версия. Почему стол так далеко от двери? Где уже этот выход? Она дышать не может, и ноги чуть ли не подкашиваются. Как же она хотела стереть себе память, и не слышать, не слышать этих слов. Выскоблить их из головы, отчистить от черепной коробки отбеливателем, вырезать острым ножом. Глаза вдруг щиплет, и она прикусывает щеку почти до крови, чтобы притупить болью чувства. Ещё она из-за Уизли не рыдала. Не стоит он того. Никто, никто не должен видеть её слабость. Но уже второй раз. Второй раз она позорно сбегает под удивлённые взгляды. И всё из-за чёртового Блэка. Каждый раз. Оказавшись наконец за пределами зала, она спешит, куда глаза глядят. Лишь бы туда, где безлюдно. Лишь бы туда, где можно безвозвратно утонуть в своих собственных мыслях и не бояться слёз. Чтобы никто не видел. Она же слизеринка. Она же Малфой. Слёзы на людях — строгое табу. — Рон, ты такой придурок. Гермиона раздражённо качает головой, будто не веря в случившееся, и в очередной раз склоняется над конспектом по Истории Магии. Она сидит на ковре, скрестив ноги и положив на них учебник. Перед ней, на деревянном кофейном столике — несколько почти полностью заполненных листков пергамента. — Да с чего ты взяла, что она меня услышала? Она поднимает взгляд на него, сидящего неподалеку в кресле, и прищуривает глаза, не понимая. Он издевается или как? — Тебя бы даже Хагрид в хижине услышал, если бы ты хоть немного громче сказал, — уже было возвращается к домашней работе, но не выдерживает и негодующе разводит руки в стороны, судорожно выдохнув. — Если тебе так неймётся, не мог, я не знаю, потом сказать? — Я же не сказал, что она плохо выглядит или что-то типа того. Просто это было жутковато, — продолжает оправдываться. Обводит взглядом почти пустую гостиную и прикусывает щеку. — Ну серьёзно, вылитая Блэк. С чего ей вообще злиться? Гермиона лишь закатывает глаза, вырисовывая очередное слово кончиком пера. — Да и, может, это вообще ей комплимент, — не унимается Рон. — Думаешь, Малфои прямо-таки критикуют поступок Блэка? Я не удивлюсь, если вообще восхваляют! Может, он у них местный герой. — Конечно, и именно поэтому, когда эта Паркинсон что-то сказала про связь Эстери с ним, та на неё палочку наставила, — тихо говорит она будто бы куда-то конспекту, а не Рону. — Потому что… потому что что, Рон? — Да я не знаю, может чтобы не спалиться, что она с ним заодно! Гарри, не влезавший до этого в разговор, не выдерживает. Укол раздражения заставляет шумно вздохнуть. Малфой, Малфой, Малфой… других тем для разговора нет? — Вам не кажется, что она последнее время слишком часто мелькает у вас в разговорах? — спрашивает он, держа в руках Карту Мародеров. — Оставьте её в покое. Она явно вашего времени не стоит. И смотрит обратно на карту пустым взглядом, на мгновение забыв, что вообще искал. — Это ты ей скажи, — буркнул Рон, скрестив руки на груди. — Это она вдруг расчувствовалась. Может, ты ещё её брату посочувствуешь, или ещё кому-то из слизеринцев? А? Зато как посочувствовать Коросте — это нет. Короста, видимо, заслуживает, чтоб её когда-нибудь сожрал твой кот. — Это его природа, Рон, — цедит Гермиона сквозь стиснутые зубы. — Он не понимает, что это не какая-то обычная крыса. — Тогда у тебя очень тупой кот! Где он вообще? — Рон вскакивает с кресла, оглядываясь. — Не дай Мерлин снова Коросту выискивает! Пойду лучше проверю её, а то не хочется из-за какого-то котяры лишиться питомца. — Ну и пожалуйста, всё равно у меня больше нет никакого желания с тобой разговаривать, — высокомерно заявляет она и в ожидании, когда чернила на конспекте подсохнут, садится в кресло, раскрывая толстый «Сборник заклинаний. Часть третья». Гарри поднял взгляд на удаляющуюся спину Рона. Снова тяжело вздохнул. — Я, конечно, понимаю, питомцы — это важно. Но, может, вы перестанете грызться друг с другом из-за этого? Гермиона не отводит глаз от учебника. — Ты ему скажи. Я хоть раз начинала ссору первая? На этом и закончили. Гарри снова взглянул на карту. Сейчас, когда кроме них в Хогвартсе нет ни одного гриффиндорца, пользоваться ей стало в разы удобнее. Он часто её открывал. Просто проверить. Узнав о потайных ходах, его всё время грызёт тревога, что Блэк может пробираться через них. И сейчас, скользя взглядом по карте, он до жути боится — и в то же время тайно желает — наткнуться на злополучную фамилию. Дамблдор, Снейп, миссис Норрис, Пивз… Блэк. Его аж дёргает. Сердце на секунду замирает. Неужели?.. — А, — вдруг опомнился Гарри, взглянув на имя. Чёрт бы её побрал, эту Весту. Она сейчас почему-то на Астрономической башне. Одна. Хотя и с кем ей быть? Братец уехал, слизеринская компашка уехала. Разве что с тем пятикурсником со Слизерина, которого он видел за столом сегодня и чьего имени Гарри даже не знал. Да и она, скорее всего, тоже. Что её дёрнуло остаться? Дома её наверняка балуют, купают в роскоши. Не то что жить с Дурслями. Оставалась единственная логичная причина — она действительно что-то задумала. Может, и сейчас, на башне, она пытается как-то связаться с отцом? Но Гарри бы тогда увидел и его где-то поблизости. Проверить всё же стоит. Всё равно делать нечего. — Ты куда? — спрашивает Гермиона, когда Гарри встаёт с кресла. — Пойду прогуляюсь. — Один? Ответа она не дождалась — Гарри уже скользнул в проход под картиной и покинул гостиную.***
Эстери уже сто раз пожалела, что пришла именно сюда. Декабрь был морозным: ветер пронизывал до костей, а маленькие крупицы снега падали на волосы, делая их влажными, и от того ещё более вьющимися. Она хотя бы в свитере — уже хорошо. В свитере и юбке. Гениальный выбор для прогулки по самой высокой башне Хогвартса. Но джинсы она не носила. Запрет матери. Якобы джинсы дешевят вид человека, да и носят их обычно либо маглы, либо маглофилы наподобие Уизли. Брюки сегодня надевать не хотела. И зря. Зато здесь её точно никто не побеспокоит. Кому придёт в голову притащиться в такую погоду на башню? Могла бы пойти в свою спальню, где тоже никого нет, но ноги отнесли сюда. И не уносили обратно, в тепло. Не слушались. Тело будто вовсе перестало слушать мозг. Она не знала, что с ней происходит. Почему плачет, почему её трясёт, почему рассудок мутнеет и кричать хочется. Громко, до хрипоты, до боли в глотке, чтобы все услышали. Её бросало, как в страшном шторме по волнам, из одного состояния в другое — слёзы, злость, снова злость и снова слёзы. И этим она захлёбывалась, как водой, попавшей в этом самом шторме в лёгкие. И в воображении — жестокая живая картинка, как за столом, вместо того, чтобы позорно уйти, она выбрасывает вперед кулак, ломая Уизли его веснушчатый нос. За сказанную им глупость. При учителях, при учениках-первокурсниках — плевать. Просто выплескивает всю ярость на него, топит его в её собственной ненависти, чтобы не смел, больше никогда не смел говорить такое. Но уже поздно. И даже если отмотать время назад — она бы всё равно этого не сделала. Слишком слабая, слишком безвольная, слишком… Шорох шагов сзади заставляет подскочить на месте, резко развернувшись. Сердце отзывается бешеным стуком в груди. Кого это принесло? — Поттер? Только после этого он выходит из тени, будто до этого надеялся оставаться незамеченным. Скользит взглядом по башне, затем за её спину. Он что-то выискивает? Уходи, уходи, проваливай, — почти молит она в мыслях, а язык не слушает и не произносит вслух. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает он. Она зачем-то проследила стеклянным взглядом, как особо крупная снежинка опускается ему на голову и теряется в как всегда взъерошенных темных волосах. — А ты? — Я спросил первый. Детский сад. Ей сейчас не до разборок — совсем не до разборок. Качает головой, не веря, что Поттер действительно сейчас почти что приказывает ей отчитаться, почему она здесь. И идёт к лестнице. К черту его и его разборки. Она не Драко. Боже, с ней же ещё и Драко не разговаривает. Она совсем забыла. Ощущение его отсутствия здесь, в холодных стенах замка, болезненно сдавило грудную клетку, почти ломая кости. Если бы он был рядом, она бы не вышла в таком виде в люди. Он сказал бы «Слушай, иди-ка лучше уложи этот беспорядок», и она бы пошла, уложила. Она бы не услышала дурацкое сравнение с Блэком, выворачивающее её наизнанку. Если бы он был рядом, сейчас она бы пряталась за его спиной, как бывало всегда. Спряталась бы в этом комфорте, в этой манящей сладкой безопасности. И это только первый день. Не меньше полутора недели ей справляться ещё здесь одной. Без брата. Лучше бы уехала. Столько проблем лишилась бы разом. А вместо этого обрекла себя на какой-то глупый ночной кошмар наяву. Поттер вдруг вырастает прямо перед ней, не давая пройти. — Тебе что-то нужно? — равнодушно спрашивает она, вскинув брови. Он-то в толстовке, в джинсах. Ему, должно быть, тепло. А ты посмотри, Поттер, на мои ноги. Видишь, я в юбке? Так что свали отсюда и дай мне уйти в тепло. Язык отказывается произносить и это. Будто сил на больше, чем пару слов, у неё не хватает, всё исчезло, испарилось. Всю энергию будто высосали, забрали до последней капли. Удивительно, как она ещё заставляет себя дышать. Как она вообще ещё живёт. Сердцу там не лень стучать? А другим органам — работать? Он всматривается в её лицо, будто пытаясь уловить в нём что-то, понятное только ему самому. И подмечает то, что не должен был. — Это что, слёзы? Рука её в панике взметается вверх, и ледяные пальцы судорожно проверяют область под глазами. Черт, ресницы мокрые от слёз. Она даже не чувствовала этого раньше. Мозг думает лихорадочно. Чтобы показать свою слабость перед ним, перед Поттером? Ну уж нет. Она натягивает на лицо насмешливую ухмылку, но получается нервно — уголки губ дрожат. Говорила же — тело не слушается. — Это просто несмешная шутка, надеюсь? — произносит отстранённо, старается окатить таким холодом, насколько её вообще хватило бы. — Глаза от ветра слезятся. Мы на башне, если не заметил. Он смотрит подозрительно, как будто ему вообще есть дело до её слёз. До неё самой. Чего он прикопался? С каких пор его вечный альтруизм распространяется и на Слизерин? — Зачем ты врешь, Блэк? Она дернулась, как от пощечины. Невидимая рука будто обхватывает лёгкие. Сжимает, так больно, черт возьми, сжимает, что дышать нечем и между рёбер колет. Поттер тут же спохватился. — Малфой. Я имел в виду Малфой, — и вытягивает вперед руку, будто хотел схватить вылетевшие невольно слова пальцами и забрать обратно. Она не слушает. Стук пульса в висках грохочет так, что все звуки заглушаются. И всё вокруг сжалось. Едва чувствуя ногами пол, она безжизненно проходит мимо — он уже не пытается остановить. Дошла до самой лестницы, сделала шаг на первую ступень, на вторую. Держась за стены по бокам, ведь всё перед глазами плывёт. Всё крутится, будто она перемещается между пространствами с помощью летучего пороха. И вдруг — взрыв. Никто его не слышит, потому что он в её голове. Уже начавшей сходить с ума голове. Это взорвалось самообладание. В очередной раз. Разбрасывая осколки её спокойствия и размазывая по стенам равнодушие. Она разворачивается и даже не замечает, как пролетает эти две уже пройденные ступени, оказываясь обратно в башне. — Как насчёт повторить? Чего струсил? М, Поттер, назовёшь меня так ещё раз? Давай, я жду, жажду снова услышать! Её глаза горят. Чем-то тёмным, тягучим, вязким и — опаляющим. Он не ожидал. Отшатнулся. Будто невыносимым жаром обдало. — Я… — Как вы меня все бесите! Малфой то, Малфой это. Дочь убийцы, предателя, безумца, помощница Пожирателя, — отчеканила на одном дыхании. — Катитесь все к чёрту! Все! К черту! — Сделала шаг ближе к Гарри. Он больше не пятится. Стоит, смотрит, слушает. Ждет. Чего? — Думаешь, я не слышу это всё? Думаешь, я не слышала твоего дружка сегодня? Вот и передай ему: ни черта я не похожа на Блэка! Разве что воспользуюсь его примером и взорву эту тупую рыжую голову, если он скажет ещё слово — хоть одно чёртово слово — про меня! Перегнула. Точно перегнула. Боже мой. Она же не монстр. Что она такое несет? Что с ней происходит? Из неё будто вырвался кто-то или что-то, нечто тёмное и мрачное. Яростное и желающее разрушить всё вокруг, разорвать в клочья. И говорит теперь оно. Не она. Это точно не она. Она себя не узнает. Её трясёт, не по-детски трясёт, и кажется голова кружится. А она продолжает. Тише, чем раньше, спокойнее, но продолжает. — Ты же вообще единственный, кто понимает меня, Поттер, — почему-то усмехается, как-то дико и неестественно. — Ну, или должен был понять. Они же, Эстер и Гарри, правда похожи. Как две капли воды похожи. И в то же время — полные противоположности. Почему он её не понимает? Как можно не понять своё же зеркальное отражение? — Помнишь прошлый год, Поттер? Или, может, лучше называть тебя Слизеринским Наследничком? — Его глаза непонимающе сужаются. Он не понимает? Да, не понимает. Не знает, к чему она ведет. И тогда она продолжает: — Тебя тогда каждый второй так называл. И что, ты правда грязнокровок ходил убивал? Василиском управлял? Нет? Тогда какого черта ты и твои дружки прислушиваются к слухам сейчас? Чем я хуже тебя? Поттер набирает в лёгкие воздух, чтобы что-то сказать, уже открывает рот, но она не дает ответить: — Не-ет, нет, не отвечай, — выставляет перед собой руку, будто пытаясь остановить физически. — Я всем хуже, не так ли? В глазах вашей троицы я наверняка исчадье Ада. Блэковское отродье. Малфой. Слизеринка. Что ж, не буду больше осквернять золотого добропорядного мальчика своим присутствием. Словесный поток заканчивается так же быстро, как и начался. Будто какой-то клапан перекрыли. Смеряет его напоследок неприязненным взглядом. И, развернувшись, несётся вниз по ступенькам, подальше от него, поближе к собственному безумию, к отчаянному одиночеству. И мыслям. Мыслям, которые раздирали черепную коробку и топили её во всей грязи, что она сейчас вылила на человека, этого, по сути, не заслужившего.