***
Эстер ощущала себя странно. Будто все годы её еще не особо долгой жизни она провела в одном мирке, а сейчас, за один день, её успели вытянуть оттуда за шкирку и бросить в новый, совершенно ей незнакомый и чужой. Всё, во что она верила, к чему привыкла — трещало по швам, рассыпаясь в бессвязную горку пыли. Родной отец, которого весь мир считает убийцей, не убийца — ладно. Приёмный отец предположительно являлся Пожирателем — ладно. Её маму убили такие же Пожиратели, как он; возможно, он сам или его друзья, которых она видела миллион раз — не ладно. И после этого — переживать из-за каких-то баллов? Правда? Смешно. Ей даже было облегчением отбывать наказание — ежевечерне переписывать какие-то документы, переносить нужное с испорченного пергамента на чистый. Так она хотя бы не была наедине с собой. Не рисковала потонуть в мысленном болоте. Была занята. Но наказание занимало не более двух часов в день. И ей нужно было срочно заполнить оставшееся время чем-то таким же нудным, таким же загружающим мозг. Сперва она просто загружала себя по уши домашней работой. Но после работы не осталось. И она пошла на крайние меры. Стала посещать хижину Хагрида. Один раз же зашла, что ей мешает сделать также во второй? И в третий? И до конца недели? Конечно, там она была не одна. Золотая Троица чуть ли не ночевала в его домике, в попытке помочь ему с делом по Клювокрылу. И она просто присоединилась. Нет, не альтруизм забурлил в крови. Нет, она не хотела помочь конкретно троице или конкретно леснику. Просто мысль о том, что в деле по гиппогрифу Хагрид выступает против обвинения Люциуса Малфоя, сладко манила и пленила своей опасностью. Если он узнает — рассвирепеет. Если он узнает — ей конец. А ей только и хотелось сделать что-то назло ему. После того, что узнала от Блэка о Пожирателях — это желание было превыше всего на свете. Насолить приемному отцу. Чего бы это ни стоило. И это было настолько противоположно её же характеру, что иногда приводило в ужас. Это же Эстери. Послушная дочь. Девчонка, старающаяся во всем быть средней, чтобы не было, к чему докопаться, но и чтобы не потерять расположение братца. Молчаливая, неконфликтная, прилежная третьекурсница. Без капли бунтовского характера в крови. Равнодушная, холодная, скучная. Что с ней происходит теперь? Реакция троицы на это была стоящей. Каждый раз они сидели с ней за столом, как на иголках, почти не разговаривали друг с другом — только если по делу, — и лишь многозначительно переглядывались, полагая, видимо, что она не замечает. Причину внезапной помощи им она объясняла проще — «мне полюбился Клювокрыл». Это и не было далеко от правды. Это существо довольно красивое. Когда они вчетвером выходили из хижины, Эстер каждый раз специально замедлялась, чтобы не идти вместе с ними — это всё ещё было до дикости странно и неправильно, быть рядом с ними. И в один день Поттер замедлился с ней. Что бы ты ни задумал, — подумала она с усталостью, — это заведомо проигрышный вариант. Проваливай. Вслух ничего не говорит. Молчит, делает вид, что вовсе не замечает его, идущим рядом с ней. Поттер, говорите? Не вижу никакого Поттера. Это моя тень. — Слушай, Малфой, — тихо начинает он, и она с завидной стойкостью перебарывает желание скривиться при этой фамилии. Некогда родной, привычной, нужной, а теперь — омерзительной. — А если говорить по правде, что ты делала в Хижине? Она усмехается. Более банального способа узнать и не придумаешь. Хоть бы издалека зашел, для приличия, интереса. — Искала одиночества, Поттер. И ты сейчас этому одиночеству не способствуешь. Догоняй дружков. Его очередь усмехаться. Они всё делают по очереди. Если приглядеться, можно заметить, что даже идут почти в один шаг. Они же похожи, помните? Зеркальные отражения. — Сейчас во всем замке не более двадцати человек. Не хватает укромных уголков? — Именно так. Я, видишь ли, не люблю картины. Всё время бормочут над ухом. В Хижине их, если что, нет. Но ты и так это наверняка знаешь, не так ли? Как скоро ты побежал проверять дом после меня? Нашел что-нибудь? Последний вопрос она задает с наигранной серьёзностью и обеспокоенностью, но глаза показывают больше: она насмехается. Просто шутит. Забавляется. Знает же — не нашел. Иначе уже бил бы тревогу. Пока Поттер чуть замедлился в растерянности. Она пользуется заминкой и ускоряется, обгоняя не только его, но и его дружков. В замке она идет по уже привычной схеме: смотрит за угол — никого — идет дальше. Не дай Мерлин наткнуться на Снейпа. Одной стычки ей уже хватило. Тогда, в тот злополучный день, было трудно оставаться в прострации, в которой она находилась, выслушивая праведный гнев Макгонагалл. В его кабинете было сыро, мрачно и как всегда до безумия холодно. Неудивительно, они же в подземелье. Но в гостиной хотя бы топится камин и используются заклинания, поддерживающие тепло. Здесь же — невыносимо промозглый холод. А ещё холоднее — от его ледяного взгляда. — Я уже вычла с её факультета пятьдесят очков и назначила наказание, — до раздражения серьёзным тоном сообщает Макгонагалл, сцепив пальцы перед собой в замок. — А также провела разъяснительную беседу. Однако, поскольку она с Вашего факультета, я посчитала разумным, чтобы беседу провели и Вы. — Конечно, профессор, — тихо отзывается он. — Это разумно. Не оставите ли Вы нас наедине? Нет, нет, не оставляйте, — мысленно взмолилась Эстер, до боли прикусив щеку изнутри, чтобы не ляпнуть вслух. — Не оставляйте! Не видите, что он меня в порошок сотрет? Только не наедине, не наедине, пожалуйста, не наедине… Декан Гриффиндора кивает, смотрит напоследок на ученицу и покидает кабинет, закрыв за собой дверь. Отделяя провинившуюся Эстер и учителя, который не выносит её с первого же курса, от всего остального мира. Если она закричит, её услышат? — Итак, — зловеще начинает он, — ты слышала, что говорил профессор Дамблдор на вчерашнем ужине? Эстер тешит себя надеждой, что вопрос риторический, и отвечать не придется, но его чёрные глаза выжидающе смотрят на неё. Молчать не выйдет. — Да, сэр, — больше напоминает писк, нежели разборчивый ответ. Но Снейп разбирает. — И что же? — Не уходить далеко. Одним. — Верно. Слышала ли ты, что говорила профессор Макгонагалл, отпуская тебя по своим делам? Или у тебя проблемы со слухом и нужно сопроводить тебя к мадам Помфри? Тяжелый, шумный вдох. Что за игры? Почему он не может просто наорать и отпустить её? Лучше бы он наорал. Его вечно спокойный, ледяной тон — худшее, что видело человечество. — Нет, я слышала, сэр. Не посещать безлюдные места. — Прекрасно. И, позволь узнать, что же ты сделала? К чему всё это? Он прекрасно знает, что она все слышала. Прекрасно знает, что она пошла в хижину — ему только что доложила обо всем Макгонагалл, прямо при ней, не менее пяти минут назад. Какой-то цирк. Как же хотелось просто развернуться и уйти. Драматично хлопнуть дверью и скрыться в полумраке, пока мантия загадочно развевается на ветру. Только она трусиха. И вместо мантии на ней — брюки да свитер. — Я задал вопрос, Малфой. Она всё ещё не отвечает. Видите, какая дерзость? Берет и не отвечает. Прямо-таки бунтарская кровь! Но на деле — будь у неё хоть капля бунтарской крови, она бы не молчала. Далеко не молчала. Даже сам Мерлин не смог бы её заткнуть. Но этого у неё не было. Она неконфликтна, мягка и равнодушна. Для слизеринки — хуже не придумаешь. — Что ты делала в Визжащей Хижине? Отвечай. — Просто взглянула, что там такого страшного, — тихо, неуверенно и жалко. Макгонагалл врать проще. Прячет взгляд где-то в многочисленных полках. Рассматривает банки с нелицеприятными субстанциями и фрагментами животных в маринаде. Эстер нервно сглатывает, перебарывая тошноту. — Не смей мне лгать. Десятилетиями ученики и шагу боялись ступить в направлении этой Хижины, а ты пошла просто взглянуть? Именно. Просто взглянуть. Просто поговорить с родным отцом. Просто увидеть, как он превращается в собаку и убегает по тоннелю с рыжим другом-котом. — Какого ответа Вы от меня ждете? — набирается лёгкой дымчатой смелости и поднимает взгляд. Очень опрометчиво. Потому что в ту же секунду захотелось этот взгляд спрятать куда подальше и больше не смотреть на декана, внешне спокойного, но со стальной, звенящей злобой в глазах. — Я жду правды. — Я и говорю правду, сэр. Снейп поднимается из-за своего письменного стола и медленно его обходит. Высокий, он возвышается над ней, как над беззащитным животным, загнанным в угол. Ещё чуть-чуть, и набросится. Ещё чуть-чуть, и она станет завидным экземпляром в маринаде на его полках. И судя по его напряженной осанке — это, может, даже не шутка. — С каждым годом я разочаровываюсь всё больше и больше. Во мне? — пищит она себе в мыслях. Во мне он разочаровывается? Чтобы разочароваться, нужны какие-то надежды. Хоть кто-то возлагал на неё надежды? Тем более Снейп? — Надеялся, что должное воспитание выбьет из тебя всю блэковскую дурь. В этом году ты всё чаще демонстрируешь, что я ошибся. В тебе больше от этого грязного предателя, чем от порядочных людей, которые тебя приютили. Ты неблагодарна, упряма и легкомысленна. Это Люциус — порядочный человек? Люциус?! Остальное она почти что пропускает мимо ушей. Что он говорил? Легкомысленна? Только если с этого года. Да, с этого года — может быть. Но кто не совершает опрометчивых поступков, когда весь год наполнен событиями, которые только и хочется, что стереть из головы, вычистить отбеливателем или хотя бы просто спрятать. В самые пыльные закрома памяти. До этого ей жилось проще. Теперь же ей нужно лгать всем вокруг, покрывать убийцу, который вовсе не убийца, ей нужно смотреть в глаза родственникам, которые могли быть причастны к тому, что её жизнь с самого начала покатилась к чертам, ей нужно — это самое страшное — разобраться в себе и своих мыслях, но она не может. Легкомысленна? — Да что Вы знаете? — шепчет она, ядовито, злобно, с темным проблеском в глазах. — Я знаю всё, Малфой. Всё, — делает паузу. И смотрит, смотрит, не моргая. Стоит неподвижно, словно темная статуя. — Я знал твоего придурка-отца. Избалованный болван со склонностью к нарциссизму — вот, кем он был. И ты унаследовала от него худшие его качества. Тебе следовало бы быть во всем первой, учиться до посинения, чтобы оправдать надежды людей, которые дали тебе кров над головой, еду и обеспечили всем необходимым. А вместо этого ты только и делаешь, что позоришь подаренную тебе фамилию. Ты — сплошное разочарование. С каждым словом внутри всё натягивалось, подобно тонкой струне. Всё сильнее, сильнее, сильнее. И в конце — рвется. Мозг работал лихорадочно, прокручивая варианты, чем ответить. Какими словами ударить. Что бросить в лицо. Как на дуэли. Что же сможет зацепить великого и ужасного Северуса Снейпа? У него же будто вместо кожи панцирь и вместо сердца — справочник по зельеварению. Ничем не пронять. Сколько бы ни бил по уязвимым местам. — Так вот в чём Ваша проблема, профессор? — выпаливает она, не контролируя себя. Просто срывается с языка, пропитанного токсичным ядом. — Детская травма? Сириус Блэк чем-то Вас обидел, и поэтому Вы отыгрываетесь на маленькой девочке, которая ничего Вам не сделала? О нет, нет, нет. Переборщила. Не стоило. Забыла, с кем разговариваешь? Едва ли сдерживается, чтобы не выпустить из-под каменной маски тень ужаса, что полоснул по ней от её же собственных слов. Ей конец. Это не она. Не она. Она бы такого не сказала. Что с ней творится? Она будто забыла о негласных правилах своего существования. Унижают — игнорируй. Критикуют — игнорируй. Игнорируй и молчи, молчи, молчи. Тем более со взрослыми. Тем более со Снейпом. Как скоро, интересно, после этих слов он капнет ей ядом в чашку тыквенного сока? Но он только шумно втягивает воздух сквозь стиснутые зубы. И взгляд темнеет, темнеет на один тон, хотя казалось, дальше уже некуда. Глаза и так чёрные, как бесконечно тлеющие угли. И тем не менее — смотрит невозмутимо, со своим привычным ледяным спокойствием. — Своими словами ты сейчас только подтверждаешь мои, — говорит по обыкновению низким бархатным тоном, но с неподъёмной сталью в голосе. — В тебе течёт блэковская гниль, и её уже не отчистить, — голос зазвенел отвращением. — Однако я всё равно доложу Люциусу Малфою о твоем возмутительном поведении. Полагаю, он найдёт способ усмирить твою взбунтовавшуюся жалкую натуру. Теперь уже ужас на лице спрятать не удается, и Снейп этим упивается. Уголок его губ поднимается вверх в злорадной усмешке. Если Люциус узнает, что она позорит его фамилию, его факультет, пререкается с деканом… хотелось жалобно закричать «не надо!», но она сумела остановить себя, прикусив язык. Она не доставит такого удовольствия Снейпа, умоляя его. Хочет рассказать — пусть рассказывает. — А теперь, — спокойно продолжает он. — Вон из моего кабинета. Дважды её просить не нужно: подрывается с места и еле заставляет себя не бежать, а идти в умеренном темпе. Гордо, с прямой спиной и правильной походкой. Надо же. Он забыл. Забыл, с чего начался разговор. Он же так и не выяснил, что она забыла в Хижине. Или, может, понял, что она не скажет? Да и неважно. Неважно, почему, главное — допрос закончился. Правда не всплыла, и ни ей, ни Блэку ничего не грозит. Зато натворила другое. Нужен же баланс, верно? Выйти из воды сухой и попасть под дождь. Как можно было ляпнуть такое преподавателю? Декану? Хорошему знакомому Люциуса? С каждым днём каникул она делает себе всё хуже и хуже. Отличная идея — заводить нового врага в лице Северуса Снейпа. Он и так никогда её не жаловал, но теперь, она была уверена, он сожжет её дотла в своей ледяной ненависти. Казалось, этот бесконечно долгий учебный год не закончится. С каждым днём безнадега увеличивается в геометрической прогрессии. Интересно, через сколько наступит момент, когда она выроет себе настолько глубокую яму, что сверху уже не будет видно света?***
«Молния» всё ещё на проверке. Дни каникул ничем не отличаются друг от друга — сидят, читают книги, выписывают полезное для слушания Хагрида. Было лишь одно значительное разнообразие. Малфой. Какого чёрта она сидит с ними? Конечно, помощь не повредит, но… Малфой? Гарри даже не понимал, как это влияет на тот самый фарфоровый образ. Своей помощью она раскалывает его на части, это бесспорно. Но своей ложью она тщательно воссоединяет их обратно. Гарри был уверен, что она лжет. Искала одиночества в Хижине? Просто полюбился Клювокрыл, поэтому решила помочь? Будто даже и не старалась придумать стоящую, правдоподобную ложь. Неизвестно, в чем дело — в её равнодушии или лени, но факт оставался фактом. То, что она говорила — бессмыслица, и иной раз по взгляду казалось, что она этого даже не скрывает. Рон был уверен, что её просто подменили в лазарете. Гермиона предполагала, что у неё что-то случилось там, дома, в мэноре, и это так сильно сказалось на её поведении. Второй вариант звучал правдоподобнее, но что-то внутри Гарри противилось и шептало о другом. Шептало, что причина — не дома. А здесь. Где-то прямо под носом. Нужно лишь повнимательнее посмотреть. — И всё же, все животные, все до единого — такие обаятельные, правда? — отстранённо спрашивает она, перелистывая страницу. До начала семестра оставалось два дня. Они снова сидят в хижине, уткнувшись в массивные книги. Хагрид ненадолго отошёл, покормить Клювокрыла, и в доме висела тишина, прерываемая лишь сонным похрапыванием Клыка и перелистыванием страниц. А потому — её тихий голос прозвучал подобно раскату грома. Трио растерянно переглядывается. Малфой этого будто не замечает, скользя взглядом по буквам на странице. К чему она вообще это сказала? Хочет поболтать? Или это ещё один сюрприз, связанный с её характером — любит говорить сама с собой? — Да, — первая откликается Гермиона, хотя была удивлена не меньше других. — Конечно, обаятельные. В хижине снова воцаряется молчание. Не больше, чем на полминуты, но это молчание пропитывается такой невыносимой неловкостью после двух брошенных почти невпопад фраз, что Гермиона не выдерживает, продолжает: — А у тебя есть питомцы? Рон едва заметно поворачивается к Гарри, демонстрируя округлившиеся глаза. Было понятно — этот разговор с Малфой мог ему, да и другим тоже, причудиться только в очень нереалистичном сне. Говорить с Малфой? О питомцах? Может, ещё поболтать по погоде? Гарри тем временем внимательно изучает её лицо, пытаясь понять, что она задумала. Она никогда не делает что-либо просто так. Он точно знал — сам не понимая, откуда, но знал, чувствовал — Малфой всегда преследует какую-либо цель. Понятную лишь ей самой. И находит в её лице подтверждение своим мыслям: прежде чем ответить, уголок её губ приподнимается в едва заметной ухмылке. Что она задумала? — Нет, — тут же натягивает на себя печальную маску, слегка хмурит брови и поджимает губы. — Но очень хотелось бы. Просто всё никак не могу выбрать, какого. Как думаете, может, сову? Чтобы не бегать в совятню каждый раз. Теперь с Гарри переглядывается уже Гермиона. В её взгляде читается довольно четко: такого развернутого ответа она не ждала. Когда в последний раз Малфой говорила с ними не односложными ответами? Только если когда шантажировала их. Для Гермионы да, шантаж был последним подобным разговором. Для Гарри — на башне. На башне она тоже говорила подробно, распространенно, слова лились из неё потоком. И каждый раз это были особые случаи. Не повседневная беседа. А сейчас она так легко и непринужденно говорит с ними? О питомцах? Советуется? С ними? Перед глазами всплывает недавняя картина — Гермиона просит у Малфой перо на Зельях. «Ты ничего не перепутала? Ты у меня перо просишь?». Что-то здесь не так. — Конечно, — продолжает Гермиона, видя, что мальчики всё ещё в ступоре. Старается отвечать как можно вежливее, хотя было видно: ей удается с трудом. В конце концов, братец её собеседницы использует слово «грязнокровка» чаще, чем дышит. — Это неплохой вариант. Но сова не будет рядом постоянно. У меня, вот, кот есть… Гарри поражается её выдержке. Говорить с ней так спокойно? Как с какой-нибудь малознакомой, но дружелюбной ровесницей с Когтеврана или Пуффендуя? Он бы поаплодировал в мыслях, но всё ещё был занят изучением Малфой. Благо — она сидела за столом прямо перед ним. — Правда? — удивляется она. Складывает руки на столе перед собой, прямо на книге, показывая, что расположена к беседе. И натягивает на лицо легкую улыбку. — Не знала. Как зовут? — Живоглот. Рыжий такой. Может быть, ты видела. Малфой задумчиво вытягивает губы, чуть сощурив глаза. После — качает головой. — Не припомню. Но возможно, — заправив за ухо прямую прядь волос, скользит взглядом по хижине, старательно избегая взгляда Гарри. Это было не легкой задачей. Ещё чуть-чуть, и он прожжет в ней дыру. — Знаете, я ещё задумывалась насчет крысы. — Крысы? — вырывается у Рона. До этого он будто с упорством игнорировал этот диалог. Или просто всё ещё пытался разобрать, не чудится ли ему. Его можно было понять — ситуация не из привычных. — Почему крыса? Малфой непринужденно пожимает плечами. — Да не знаю. Просто они маленькие, удобно перевозить с места на место. И всегда рядом, как сказала Гер… Грейнджер. Едва ли не назвала Гермиону по имени. Гермиону. По имени. Маглорождённую. Гриффиндорку. Слишком заигралась. Слишком сильно маска напускной вежливости прилепилась к лицу, едва ли успела отодрать в последний момент. Выдаешь себя, Малфой, — думает Гарри. — Нереалистично. Окидывает взглядом друзей — они растеряны, но не насторожены. Неужели они не ждут от Малфой подвоха? Они? Даже Рон? Неужели он настолько растерялся? — У тебя, Уизли, кажется, была крыса? Рон мрачнеет тут же. Но через силу кивает. Гарри едва перебарывает желание стукнуть Малфой под столом ногой. Пусть прекращает свои игры. Рон только-только отошел. Только-только они с Гермионой перестали грызться по любому поводу. — Слушай, а я не могла бы на неё посмотреть? Просто чтобы понять, действительно ли мне хочется именно крысу. — Рон шумно вздыхает, не отвечая. И Малфой, истолковывая этот вздох неверно, дополняет: — Если боишься, что я могу с ней что-то сделать, то я могу посмотреть и из твоих рук. Я просто правда хотела бы… — Не получится, — перебивает её Рон. И поднимает на Гермиону горящий злостью взгляд. — Её съело рыжее чудовище Гермионы. Брови Малфой взметаются вверх. Она смотрит на Рона не моргая, будто ожидая, что он сейчас рассмеется, скажет, будто пошутил. Переносит недоумевающий взгляд на Гермиону — та покраснела. У семьи Малфоев привычка такая — жизнь трио портить? Смысл для их жалкого существования? Кто её просил бороздить почти зажившие раны? Только бы Рон не вспылил, только бы не началось всё по новой. — Я тебе сто раз говорила, это его природа… — А я тебе сто раз говорил, что нужно лучше следить за этим монстром! Откинувшись на спинку деревянного стула, он скрещивает руки на груди и смотрит куда-то в стену. Стискивает челюсть до желваков. А после — неожиданно — поворачивается к Малфой: — Если хочешь, чтобы питомец прожил подольше, не бери крысу. По крайней мере, не в замок, где шастает крысоубийца. — Приму к сведению, — хмыкает она. Явно не примет. Ей это незачем. — А сколько она прожила?.. — Двенадцать. Аж двенадцать лет прожила у нас в семье, а умерла от пасти кота! Малфой медлит. Думает о чем-то, копается глубоко в мыслях. И Гарри бы всё отдал, лишь бы пробраться сейчас к ней под черепную коробку и прочесть то, что там написано. Что за игру она затеяла? Ей точно нет никакого дела до какой-то крысы, тем более крысы Рона. Семейство Малфоев вообще никогда не утруждают себя разговорами с кем-либо из семьи Уизли, только если это не какое-нибудь оскорбление. Тогда да. Тогда это только в радость. Но за этот разговор Малфой ни разу его не оскорбила. — И когда это произошло?.. — продолжает она осторожно. Нет, её точно нужно аккуратно пнуть под столом. Когда она замолчит? Гермиона сидела вся красная, сжимала губы в полоску и делала вид, что читает книгу. — Незадолго после Рождества, — ворчит Рон, всё ещё держа скрещенные руки на груди. — Неплохой мне подарочек ты оставила, правда, Гермиона? — обращается он снова к и без того пылающей от стыда и злости Гермионе. Малфой безразлично обводит их двоих взглядом и возвращается к своей книге, явно не читая написанное. Глаза стеклянные, не бегают по строчкам — она думает. О чем-то усердно думает. Ну же, Малфой, о чем ты думаешь? Что ты прячешь? Каковы правила твоей игры? Непонимание грызёт его голову, и от этого тошно. Пытается читать — не выходит. Пытается понять, к чему была эта сцена — не выходит тем более. Проходит около пяти минут тишины, когда Малфой тяжело вздыхает и закрывает книгу. Гарри готов поспорить на свою новую метлу — а это уже многое значит, — что за все эти долгие минуты она не прочла ни слова. — Думаю, я пойду в замок, — сообщает она, поднимаясь из-за стола. — Глаза устали. И, не попрощавшись, покидает хижину. Неужели она сидела эти пять минут, только чтобы её уход сразу после разговора не показался странным? Напрасно. Всё её поведение, вплоть до каждого слова, до каждого звука, показалось Гарри странным, неправдоподобным и натянутым. Только спутанный клубок его мыслей всё никак не развязывался, не превращался во что-либо толковое, с отчетливыми краями, и он не мог понять главного — сути. Мотива. Зачем вообще был нужен этот спектакль?***
Оставшаяся пара дней каникул пролетает, будто их не было вовсе. Хижину она больше не посещала, сидела в спальне и повторяла параграфы, ожидая начала семестра. Пряталась от трио и от размышлений. И неизвестно — какое из двух зол меньшее. Наконец, в замок хлынул поток людей. Слизеринские спальни и Гостиная заполнились учениками. Недовольными учениками, потому что каким-то образом за их отсутствие успело исчезнуть пятьдесят баллов. При том, что на каникулы оставалось-то лишь два слизеринца. Разумеется, пятикурсник не стал умалчивать. Новость о том, кто виновник, разлетелась по ученикам быстрее ветра. Навлекая на Эстер новую волну совершенно не лестного ей внимания. Она с завидным упорством игнорировала все словесные нападки. Молчала, когда говорили, что лучше б она уехала на каникулы домой, вместо того чтобы всё портить. Молчала, когда снова обвиняли её в содействии Блэку. Молчала, молчала и молчала. Ей было важнее, что вернулся и Драко. Который вовсе не встал на её защиту. Она и не ждала, что он станет защищать её. Ждала другого — возможности задать вопросы, которые жгли язык своей невысказанностью уже неделю. — Как каникулы? — беззаботно спрашивает она, садясь рядом с ним за завтраком. Драко усмехается. И кто его поймёт — к добру это или нет. Внутри всё замирает в ожидании. — Чего ж ты за гриффиндорский стол не садишься? — интересуется он с напускным равнодушием, игнорируя вопрос. Не смотрит на неё. Медлительно намазывает масло на гренку. Чего? С чего бы она садилась за гриффиндорский стол? Вслух не спрашивает. Только прищуривает глаза, повернувшись к брату почти всем телом. Несколько слизеринцев рядом с ним с любопытством прислушиваются. — Боул рассказал о твоей любопытной компании на каникулы, — поясняет он. Откусывает от получившегося бутерброда кусок, нарочито медленно прожевывает. — Хотя тебе, наверное, скорее не гриффиндорский стол нужен, а развалюха того дикаря? Привыкла уже к храпу его псины? Если так, милости прошу. Здесь никого силой не держим. Кто-то рядом ухмыляется, кто-то непонимающе хмурится. Эстер раздражённо вздыхает, закатывая глаза. Чудесно. Лучше и быть не могло. — Боул — это?.. — зачем-то уточняет она, хотя и без того очевидно, кто её сдал. Мозг думает лихорадочно, пока Драко отвечал. Нужно что-то придумать. Быстро и правдоподобно. Это почти нереально. — Пятикурсник. Даже не все фамилии слизеринцев знаешь? Прекрасно. Мерлин, дай мне сил. За что ей это всё? — Драко, можно с тобой поговорить наедине? — тихо просит она, наклонившись поближе к нему. — Зачем? — спрашивает он громче, чтобы слышали все, кто сидел рядом. — Я уверен, все с удовольствием послушают. Хочешь поиграть, братец? — думает она, внимательно следя за тем, как он непринужденно откусывает второй кусок. У неё не было настроения на игры. — В этом я не сомневаюсь, захотят-то все, — подтверждает она. — Только как раз-таки ты не захочешь, чтобы они это слышали. Так что, пожалуйста, пошли поговорим. Драко поворачивает к ней наконец голову, смотрит в глаза долго, изучающе, пытаясь в них что-то прочесть. Не выходит. И он смиренно вздыхает. — Ладно, — цедит он сквозь зубы. — Скоро вернусь, — бросает он однокурсникам, и они с Эстер вместе встают из-за стола. Дорога до дверей казалась размером в милю, не меньше. А пока шли, мысль в её голове крутилась, формировалась, обрастала подробностями. Нужно правдоподобно. Наконец, они выходят, миновав большие двери, и вальяжно прислоняется спиной к каменной стене, сложив руки на груди. — Итак, Эс, — начинает он. — Какого Мерлина? Она усмехается. — У меня такой же вопрос. Уподобляешься этим гиенам? Тебе делать больше нечего, как свою же сестру пытаться унизить? Драко цокает языком, отводя взгляд. Щурит глаза задумчиво. И обратно — на Эстер. Всё ещё изучающе. Всё ещё выпытывающе. — А ты, видимо, уподобляешься всякому магловскому отродью? Ладно, если просто гриффиндорцы, с этим можно смириться. Но тебя потянуло именно к этим. Ей хочется фыркнуть, но она сдерживает себя. Ну конечно. «Ладно». Очень смешно. Далеко не «ладно». Даже если бы она завела общение с кем-то из других гриффиндорцев, с кем-то нейтральным, Драко был бы не рад — мягко говоря. Но да. Выбрала она самых выдающихся. Враги её брата? Самое то. Ей явно везет в этой жизни. — Я с ними не общаюсь, — довольно убедительно говорит она, нервно заламывая пальцы за спиной. — И ни за что не стала бы, даже под Круциатусом. Драко качает головой — не верит. — Вот как? — спрашивает он, разминая шею. — А в Хижине ты была, потому что заблудилась? Каждый раз? На протяжении недели? Заламывает пальцы усерднее. Почти до боли. Не проколись. Только не проколись. Это станет крахом. — Это же не по моей воле, — кривится она. — Драко, думаешь, я отделалась только бумажной работой? Меня гриффиндорский декан заставил в наказание ещё и этому дикарю по мелочи помогать. А Поттер и его шайка у него почти что живут, так что естественно получалось так, что они все время были поблизости. — То есть ты отбывала наказание? — его тон смягчается, но всё ещё недоверчив. — Ну естественно. Не веришь — спроси у лесника сам. Или у Макгонагалл. Блефует. Отчаянно блефует, потому что выбора не остается. Правду говорить опасно. Сама не понимала, для кого или чего конкретно опасно — но врала, уже по привычке врала, потому что за последнюю неделю правда стала строгим табу. — Ага, буду я их расспрашивать, — морщится он, будто представив, как подходит к хижине Хагрида один, стучит и после беседует с Хагридом. — Ещё чего. — Ну вот и всё, — устало отвечает она и подходит к Драко ближе, упирается плечом в стену неподалеку от него. — А ты тут цирк устроил. Мог бы хотя бы меня спросить, прежде чем обвинять перед однокурсниками. Вот и победа. Вот и достижение дня — обмануть собственного брата. Единственного человека, которому доверяет. Довольна? Счастлива? К чему всё это? Но не рассказывать же ему реальную причину. Ходила к Хагриду помогать разобраться с Люциусом на слушании. Ходила, чтобы заткнуть бесконечный поток мыслей. Ходила, потому что с ума уже сходит, и не контролирует ни мысли, ни поступки. И всё из-за одного единственного человека. Человека в бегах, человека, которого она ещё несколько месяцев назад боялась до смерти и тряслась при виде боггарта в его обличие. Даже этого она Драко рассказать не может. Что видела его. Что говорила. А так хотелось! Хотелось кричать до хрипоты, выплеснуть всё. Рассказать. Поделиться. Разделить тяжесть ответственности за полученную информацию на двоих, чтобы не было так невыносимо её нести. — Извиняться не стану, — говорит Драко, вырывая её из мыслей. — Я знаю. Интересно, что должно произойти, чтобы он хоть когда-нибудь извинился. Какой-нибудь апокалипсис по его вине? Нет. Даже тогда он бы вряд ли сказал это злополучное «прости». — Всё ещё дуешься, что я не поехала? — интересуется она после недолгой паузы, крутя в руках кончик зеленого галстука. Драко устало прислоняется затылком к приятной прохладе стены. — Что? Нет, вовсе я не дуюсь. Но каникулы, знаешь, выдались те ещё. Эстер усмехается. — Знаю. Потому и не поехала. Ещё одна пауза. Тишина, отскакивающая от каменных стен, нарушалась лишь приглушенным гулом голосов из зала и звенящей посуды. — Так о чем ты поговорить хотела? — вспоминает он. — О наказании? Грудную клетку сдавливает. Она судорожно вздыхает. — Нет. О другом. Совершенно. Он вопросительно поднимает брови, но она не смотрит. Рассматривает галстук, который будто бы не видела все эти годы, будто бы только он играл какую-либо роль сейчас. — Хотела спросить, — и всё же поднимает взгляд, встречаясь с его серыми глазами. — Твой отец — Пожиратель? — Наш отец, — по привычке устало поправляет он, но осознание уже ударяет по голове, заставляя выпрямиться. — Подожди. Что? Не делай вид, что не слышал. Слова прозвучали отчетливо. — Пожиратель смерти, — повторяет она. — Он один из них? Драко непонимающе прищуривает глаза. Напряжен, растерян, почти что испуган. — С чего ты взяла? — Озарение снизошло. Так что? Драко колеблется в нерешительности. Отводит взгляд ненадолго в сторону, дышит глубоко. На всякий случай смотрит через плечо, нет ли никого поблизости. И после — кивает. — Отец был одним из них. И мы должны гордиться этим, слышишь? Гордиться? Тем, что Люциус убивал невинных? Она смотрит в пол. Лишь бы не ляпнуть это вслух. Даже знает, что он ответит, если она ляпнет — «Невинных? В них течет грязная кровь». Хотелось, отчаянно хотелось сказать. Отстаивать без устали свою позицию, хотя она даже не определилась со своей позицией. Настолько всё плохо. Она знала, что мучить маглорожденных — неправильно. Интуитивно знала. Но не знала, почему. Ей не объяснили. Всю жизнь ей твердили — правильно. Ещё как правильно. А теперь всё катилось куда-то к чёрту, и никто не остановит её, не отведет в сторонку и не расскажет, как правильно на самом деле и почему. А главное — всё виделось ей теперь будто вверх ногами. Люди, прививающие ей подобные кровожадные взгляды, были уважаемы в обществе. Человек, отрицающий это, твердящий, что нужно бороться за справедливость — беглец, которого ищет весь колдовской мир, чтобы запечатлеть на нём поцелуй дементоров. И кому верить? Кому, черт возьми, верить? Она так запуталась. И так от этого устала. — Я горжусь, Драко, — произносит она тихо, чувствуя, как эти слова неприятно жгут язык горечью и ложью. — Конечно, я горжусь. Сил на споры не было. — Вот и славно, — хмыкает он. И снова скрещивает руки на груди — его излюбленная поза. — А теперь объясни-ка мне, что ты делала все-таки в Визжащей Хижине. Упс. Она совсем забыла, что ему она ещё ничего по этому поводу не сказала — он был слишком занят её игнорированием сразу после приезда. Снова лгать. Она устала и от лжи тоже. Тем более — брату. Это было мучительнее всего. Но кто её заставляет? Кто-то разве стоит у неё над душой и требует, чтобы она бессовестно врала всем вокруг? Кто ей мешает просто выпалить правду? Сказать тягучую, вязкую правду, которой она захлебывалась вот уже неделю. Это несправедливо, что ей приходится выбирать между братом и человеком, которого она едва ли знает. Несправедливо. Кто вообще сталкивается с таким выбором в тринадцать лет? Просто выпалить правду. Ничего страшного от этого не случится. «Я виделась с Блэком». Ну же. Ну?.. — Мне просто было ужасно скучно, — уныло отвечает она, тяжко вздохнув. Драко смотрит недоверчиво. Но это же Эстер. Она бы не стала лгать. Когда она последний раз ему врала? Он и не припомнит такого. — И знаешь, я жалею, что не поехала домой, — продолжает она. — Наверное, я все же поеду на пасхальные каникулы. — Серьезно? Да, серьёзно. Но не потому что в замке скучно. Не потому что одумалась, переосмыслила какие-то вещи. Точнее — переосмыслила. Конечно, переосмыслила. Но не в пользу дома и точно не в пользу Люциуса. Она преследовала совершенно иную цель, решив одной ночью, перед сном, что правда поедет домой на следующие же каникулы, а не летом, которое будет лишь через полгода. Может, она самоубийца. Она не отрицает. По крайней мере, если Люциус убьет её — этот бесконечный на события год наконец закончится. — Конечно. А то вдруг угораздит снова влипнуть в помощь этому дикарю. — Эстер усмехается, но как-то нервно. И тут же, чтобы брат этого не заметил, продолжает: — Только, Драко, хотела тебя попросить. Можешь не говорить отцу, что Макгонагалл заставила меня ему помогать? Драко хмурится. — Почему? Он школу разнесет, если узнает. Разве ты бы не хотела… — Нет, — обрывает резко и без сожалений. После добавляет мягче, с улыбкой: — Не хочу лишнего внимания. Да и это испортит ему настроение, не правда ли? Он кивает, соглашаясь. Это явно подпортит Люциусу привычные будни. — Ладно. Как знаешь. И он направляется к дверям обратно в зал, даже не подозревая, что собственная сестра соврала ему за этот недолгий разговор как минимум четыре раза. Это был определенно её личный рекорд. Только от своих достижений в этом истинно слизеринском умении её уже нещадно тошнит.