***
«Апелляцию проиграли. Казнь вечером. Вы ничем не поможете. Не приходите. Не хочу, чтобы вы видели». И подпись — Хагрид. Гарри перечитал записку несколько раз, будто пытаясь найти скрытый смысл, лазейку. Скрытого смысла не было. Дело проиграли. Клювокрылу не жить. Тяжело вздохнул и скомкал бумажку. Неужели ничего нельзя сделать? Перед глазами — как он летал на нём, на Клювокрыле, цепляясь дрожащими от волнения пальцами в перья, и рассматривал школьные пейзажи с высоты птичьего полета. Он мог бы даже в редком случае использовать это воспоминание при вызове патронуса. А теперь выясняется, что Клювокрыла не станет уже к вечеру. Тоска нещадно обвила грудную клетку. — Мы же пойдем к нему, да?.. — уточнил Рон, стоящий рядом. — Ну естественно. Оставлять Хагрида одного — самая безжалостная мысль, которая только могла бы у кого-то сейчас возникнуть. Конечно, они придут к нему. В голову ударила другая, но не менее неожиданная мысль. Странная и чуждая. Он переминается с ноги на ногу в нерешительности. Нет, всё же — это странно. Наверное, не стоит?.. А что-то под кожей твердило, голосило во всю — почему нет-то? — Может, Малфой позвать с нами? Гермиона и Рон переглянулись. Примерно такую реакцию он и ждал. — Я не думаю, что это хорошая идея, Гарри… — мягко начала Гермиона. — Почему? На Рождество она убила не меньше времени, чем мы, пытаясь ему помочь. Очевидно, у неё были на то какие-то причины, но это не меняет сути. Как они вдвоем уже с горем пополам выяснили — она не ужасный человек. Так почему бы ей не пойти вместе с ними навестить Хагрида? — Но это же из-за её семьи произошло. Тебе не кажется, что Хагриду такая поддержка сделает только хуже?.. Раздражение кольнуло довольно-таки ощутимо. — Малфой — не как её семья. Слова соскользнули с языка первее, чем он успел подумать. С одной стороны, он вынашивал эту мысль в голове уже долгие месяцы, что она не такая, как Драко, и точно не такая, как Люциус Малфой, но с другой — говорить это вслух было дико. До безумия неправильно. — Рон, ты ей скажи, — тут же дополняет он, чтобы скрыть собственную растерянность, — она же нам помогала… — На меня не смотри, — отвечает Рон, подняв ладони и сделав крохотный шаг назад. — Ты знаешь, как я к ней отношусь. И я что-то не совсем улавливаю, когда это ты с ней подружиться успел. С чего ты взял, что она — не как другие Малфои? Долгая история, и он эту долгую историю им никогда даже не рассказывал. Сам не знал, почему. Делился с лучшими друзьями буквально всем, что происходило в его жизни, но об обоих разговорах с Малфой — ни слова. И всё же, «дружбой с ней» это можно назвать с очень сильной натяжкой. Даже не приятели. Гарри не отступал, хотя сам уже был не уверен в своем предложении. — Шутите? Да потому что… потому что… — Потому что… что, Гарри? Он сам не знает, что. Малфой ведь правда на протяжении года вела себя странно. Даже лучше сказать иначе — подозрительно. И то, что она лишь на зимних каникулах помогла, причем по какой-то своей необъяснимой причине… Однако они не видели её на башне. Оба раза. Он — видел. Видел, что под этим фарфоровым каменным образом ютится обычная девочка с обычными проблемами и тревогами. Не главное школьное зло. Просто испуганная чем-то, глубоко задетая девочка. И как им это сказать? Как рассказать, что он от неё слышал и что видел? И имеет ли он право — вообще рассказывать? Голова идет кругом. — Она же слизеринка, Гарри, — напоминает Рон. — Ей нет ни до кого дела. И тем более — до Хагрида. Я уж не говорю о том, что она Малфой и Блэк одновременно… Злость закипала под кожей с каждым словом. — Знаете, что? — не выдерживает Гарри. — Я верю ей. Поняли? Я верю, что она Сириуса Блэка в глаза не видела, а своих родственничков наверняка вовсе не переносит. — Но с чего ты… — начала Гермиона. Да, Гарри, с чего? Он себе-то на этот вопрос ответить не мог. — Неважно. Просто верю и всё. Нравится вам это или нет. Не согласится идти — ладно, может, тогда ей правда ни до кого дела нет. Но я её позову, — и не дожидаясь реакции, разворачивается и идет прочь, оставив друзей в растерянности за спиной. Он думал усердно, быстро, быстрее, чем мчался сейчас по коридору. Думал — ну и зачем? Что его дернуло? Малфой ему никто, и он ей — тоже. Несколько случайных, или почти случайных, столкновений на башне — не повод тащить её куда-то с друзьями. Они же с ней не друзья. И никогда не будут. Слишком разные. И всё же он мчался по замку, пытаясь понять, где её вообще найти. Лишь бы не в гостиной Слизерина. Сейчас же ясная погода, почему бы ей не быть на улице, как любым нормальным ученикам? Хотя учитывая, какие они с братцем обычно аристократично бледные, можно предположить, что у всех Малфоев вовсе аллергия на солнце. Будь у него Карта Мародеров, он бы нашел её в два счета, но карта у Люпина. Как невовремя. Возможно, она в библиотеке. Только что ей там делать? Экзамены закончены, учебный семестр закончен, что ей вообще делать среди пыльных книг и звенящей тишины? Если она окажется там, он окончательно убедится в том, что она — не от мира сего. Угадайте, где он её обнаружил? — Как раз-таки потому, что экзамены закончены и здесь больше никого нет, я тут и сижу, — безразлично ответила она на его очевидный вопрос, мазнула по Гарри таким же безразличным взглядом и вернулась к чтению какой-то книги. — По крайней мере, не было. Тебе что-то нужно? Ему что-то нужно? Он и сам забыл, что, пока искал. — А, да… в общем, дело проиграли. Клювокрыла казнят вечером. Она несколько секунд медлит, думая о чем-то своем. Потом шумно выдыхает, чуть ссутулившись. И смотрит на Гарри как-то сочувствующе, но сочувствует не ему. Будто он должен взять это сочувствие в руку и передать Хагриду. — Прости, но не могу сказать, что удивлена, — тихо напоминает она. — Я говорила, что так всё, скорее всего, и будет. Гарри кивает, потому что это правда. Потому что она правда говорила, что сделать ничего нельзя. Но он не был бы собой, если бы в тот момент так просто сдался. Малфой вернулась к чтению книги, потому что он не отвечает. Он и не должен был отвечать, а должен был сказать совершенно другое, то, ради чего сюда пришел. Но почему-то не решался. В мыслях и на словах это было проще. — Может быть, ты бы хотела пойти с нами к нему сегодня? Думаю, ему нужна поддержка. Подняла удивленный взгляд. Посмотрела на Гарри подозрительно, будто ждала подвоха. А после закрыла книгу и, встав из-за стола, не спеша поставила на свое место на полке, решив, видимо, что почитать уже не получится. Обернулась, чуть приподнявшись уселась на край библиотечного стола, за что её убьет библиотекарша, но Малфой это почему-то слабо волновало, и сложила руки на груди. — Я похожа на человека, способного на нормальную моральную поддержку? Мой максимум — неловко стоять рядом, пока кто-то плачет. Вряд ли от этого ему станет легче. Сказала, не боясь осуждения, но Гарри и не думал осуждать. Он сам такой же. Точно также стоял тогда неловко, в отдалении, пока Малфой выговаривалась ему. Разве он что-то ей тогда сказал? — А на башне тебе не стало? Я тоже, знаешь ли, особо в поддержке не участвовал. Она возводит глаза к потолку в раздражении. — Слушай, как насчет забыть о существовании того разговора? Почему? Почему она то сама добровольно ему выговаривается, то жалеет и хочет забыть? Почему то предупреждает его о своих однокурсниках, то избегает месяцами? Что у неё в голове? Он хоть когда-нибудь её поймет? Она выдыхает и признается наконец: — Я не хочу, чтобы меня видели с вашей троицей. И тем более идущей в хижину лесника. Гарри усмехается, привалившись плечом к книжным полкам. — Печешься о репутации? — О-о, нет, — тянет она с усмешкой и по-детски болтает свисающими со стола ногами. — Мою репутацию уже не спасти. Видишь ли, не слизеринцы меня не любят, потому что я слизеринка. А слизеринцы — потому что я какая-то недостаточно слизеринка. Репутация меня уже не волнует. — Тогда в чем проблема? — Не хочу расспросов. А они точно будут, если меня увидят с вами. Ну же, Малфой, не разочаровывай. Если Гарри вернется к Гермионе и Рону с информацией о том, что Малфой не пойдет, слышать в ответ «мы же говорили» будет премерзко. Он хочет им что-то доказать, и себе тоже — в первую очередь. Доказать что-то всем вокруг и сам не понимал, что именно. Неожиданно в мозг приходит идея. Не хватает только мультяшной лампочки над головой. — А если никто не увидит?.. — задумчиво спрашивает Гарри, будто у себя самого. Малфой непонимающе хмурится. — Я могу дать мантию-невидимку. Несколько секунд она смотрит на него, не моргая. Брови вопросительно подняты вверх. Вдруг оживает: — Что ты сказал? Повтори-ка, — и театрально наклоняется поближе, приложив руку к уху, якобы чтобы лучше слышать. — Мне послышалось или?.. Господи, она все прекрасно слышала. Гарри уже сам не был уверен в своей идее, но отступать было как-то неловко и унизительно. Если уж ляпнул — отвечай за свои слова. — Не беси, — лениво отвечает он и вздыхает. — Если ты действительно хочешь пойти к Хагриду, хочешь помочь его приободрить, а не просто прогуляться от скуки, тогда я дам мантию. — В чем подвох? — Никакого подвоха. — Ты помнишь, что ты говорил мне незадолго до Рождества? Тот разговор, первый полноценный разговор с ней, он уж вряд ли забудет. Это же был первый крохотный шажок к тому, чтобы малфоевский образ фарфоровой куклы разлетелся на куски к чертям. — Естественно, помню. Но, знаешь, времена меняются. Ещё какое-то время она лишь молчит и подозрительно смотрит на него, будто пытаясь прочесть в его лице какой-то скрытый смысл. А после — усмехается. — Ладно. Где и во сколько встречаемся?***
Если бы ещё утром, перед экзаменами, к ней подошел какой-нибудь человек и сказал, что днем Поттер позовет её с его компашкой куда-то, она бы отправила этого человека на принудительное лечение к св.Мунго. Или, может, напротив, отправила бы туда себя. Ей давно пора. Потому что — извините, какого черта? Эстер сидела за слизеринским столом на обеде и не слушала, как однокурсники обсуждают пройденные экзамены. Мельком поглядывала на гриффиндорский, высматривая знакомую фигуру с чуть взъерошенными волосами и круглыми очками, чтобы встретиться с ним взглядом и спросить: ты правда позвал меня? С собой? Мне не причудилось, это был ты, а не голоса в голове? Она бы не удивилась, будь это голоса в голове. Серьезно. Сидеть рядом со слизеринцами было неприятно. Неправильно. А где тогда правильно? Рядом с Золотой троицей? Смешно. Суть в том, что нигде не правильно. Она лишняя везде. После обеда Драко предложил ей пойти с ним поглядеть на гиппогрифа напоследок, понаблюдать, как его казнят. Она отказалась. Потому что она и так пойдет. Но не с ним. Пойдет с гриффиндорцами, под поттеровской мантией-невидимкой, на которую для неё было наложено строгое табу. По крайней мере, полгода назад. Да уж, времена действительно меняются. И это так дико. Она шла по коридору в какой-то прострации, всё ещё не понимая, спит она или всё происходит наяву. Оглянувшись, нет ли никого, осторожно подходит к троице, уже стоявшей у выхода. Они что-то бурно обсуждали, но как только она подошла — стихли. О ней сплетничают? Её это не выбесило, напротив — она едва поборола желание ухмыльнуться. Поттер смерил её чуть удивленным взглядом, будто не был уверен, что она придет. А после — вытащил из-под кофты мантию и протянул ей, следя, нет ли никого больше в коридоре. Уизли тем временем сверлил слизеринку взглядом, а Грейнджер прятала свой взгляд где-то в стенах, словно Эстер здесь вовсе не было. Теперь уже улыбку сдержать не удалось. Она искренне забавлялась. Гриффиндорская неприязнь к фамилии «Малфой» доходила до абсурда. — Тебя происходящее веселит? — невозмутимо поинтересовалась Грейнджер таким же тоном, каким Макгонагалл на уроках отчитывала непутевых учеников, мешающих вести урок. — Очень, — ответила Эстер и приняла в руки легкую серебристую ткань. О да, очень веселит. Потому что у неё уже крыша едет, и если она не будет веселиться по пустякам, рискует увязнуть в депрессивных мыслях и тревоге. Грейнджер раздраженно вздохнула. — Давайте без ссор, ладно? — нетерпеливо попросил Поттер. Эстер проигнорировала его и накинула на себя мантию. Сразу же исчезла. Поттер посмотрел в её сторону, но взгляд прошел сквозь неё: будто проверял, действует ли. Затем кивнул каким-то своим мыслям и первый вышел на улицу. Он был сейчас некоторым подобием моста, связывающим две абсолютно противоположные стороны. Другой вопрос — что тогда связывает её и Поттера? Где ещё один, второстепенный и связующий мост? Что у него вообще было в голове, когда он решил её позвать? Хм-м, почему бы не позвать с нами сестру нашего главного школьного врага? Почему нет? А почему да? Они за весь учебный год разговаривали раз пять максимум. Зато какие это были разговоры… И несмотря на это непонимание, на всю абсурдность ситуации, в груди у неё почему-то копошилась едва ощутимая, трепещущая, теплая благодарность. Боже, её сейчас стошнит. Идти под мантией было непривычно — и это очень мягко говоря. Конечно, на неё одну ткани хватало с лихвой, но всё равно всю дорогу под кожей скреблось ощущение того, что она точно чем-то да выдаст свое присутствие. Поттер всё время оглядывался назад. Хотя понимал, что проверить, идет ли за ними невидимая Малфой, не мог. Она могла бы хоть в Хогсмид сейчас сбежать, сделать всё, что ей заблагорассудится, потому что никто не узнает. А она шла не позади, шла рядом, как часть чего-то. Шла глубоко в своих мыслях, и потому заметила братца, только когда он сказал очередную мерзость, и Грейнджер вспылила. Начала кричать и наставила на Драко палочку. Полегче, — хочет сказать Эстер и даже делает уверенный шаг вперед, но вовремя прикусывает язык. Её же не видят. И не должны увидеть. И что, ей стоять и смотреть, как её брату угрожают? Драко разве хоть раз стоял спокойно, когда слизеринцы на его глазах вытирали об неё ноги? По жилам начала стремительно разливаться злость. Тягучая, кипящая — злость. Если эта Грейнджер хоть что-то ему сделает, она… она… она не знает, что, но она не будет стоять просто так. — Гермиона, нет! Он того не стоит. Да, да, пожалуйста, послушай своего дружка. И да — удивительно, но слушает. Эстер уже облегченно вздыхает, отведя взгляд в сторону, на холмистую местность вдалеке, и вдруг — Грейнджер резко разворачивается и ударяет Драко по лицу. Первая мысль — броситься к нему. Но только она делает шаг, как останавливает саму же себя: нельзя. Её не должны видеть. Чёрт возьми. Ситуация на уровне невыносимой. Благо Драко тут же подорвался с места и помчался прочь, держась за лицо. Дождавшись, когда он наконец скроется из виду, Эстер хватает Грейнджер за локоть, отчего в воздухе появляется её рука, отдельная от невидимого тела, и тянет за собой — за высокий камень, выше их роста. Стягивает с себя мантию. — Грейнджер, какого черта? — цедит сквозь зубы, и глаза горят. Поттер встает между ними и поднимает ладони в примирительном жесте. Уизли мелькает где-то на фоне. Эстер на него не смотрит, смотрит на Грейнджер, выглядывая её за спиной Поттера. — Спокойнее, — говорит тот. Нервный смешок слетает с губ. — В смысле — спокойнее? Она моего брата ударила. — Если верить слухам, ты сама полгода назад сломала нос Паркинсон, — парирует Грейнджер, скрестив руки на груди. Это же совершенно другое. При мысли о той стычки со слизеринцами, из которой она буквально чудом вырвалась здоровой и невредимой, её незаметно дергает. Их там не было. Они не знают, что она чувствовала в тот момент. Те близнецы, интересно, разболтали им об этой странной дуэли с четырьмя на одну? — Паркинсон заслужила. — А твой братец нет? — спрашивает Поттер. — Ну же, Малфой, посмотри мне в глаза и скажи, только непредвзято: по-твоему, он не заслужил? Она не хочет смотреть в его глаза, но смотрит, от злости стиснув зубы. На языке горит «не заслужил», которое так и тянет ляпнуть, чтобы показать им: вот, гляди, смотрю тебе в глаза и… нагло лгу. Ладно. Может, и заслужил. Неопределенно покачав головой, натягивает на себя обратно мантию, исчезая в воздухе. Стискивая кулаки, спускается по травянистому холму, оставив троицу позади переглядываться. — Говорил же: не надо её брать, — жалуется Уизли сзади, будто она, надев мантию, не стала невидимой, а вовсе трансгрессировала. — Такой момент испортила. Господибоже, прям уж такой момент… как же её всё раздражало. Не следовало вовсе идти. Какая из нее моральная поддержка? А отступать уже глупо: почти дошли. — Да уж, тебя-то я в последнюю очередь ждал увидеть, — по-доброму сообщает Хагрид, смотря на Эстер, и нервно усмехается. — Чаёк будете? Эстер, аккуратно свернув мантию, положила её на ближайший стул и огляделась: всё точно так же, как было в зимние каникулы. Будто бы сидели здесь вчетвером не полгода назад, а вчера. Хагрид был подавлен: руки дрожали, глаза на мокром месте, растерян и не знает, что делать, что сказать, стоит неловко посреди комнаты. Она не привыкла видеть здоровяка-учителя таким. — Будем, — ответила она почему-то за всех, и Хагрид, кивнув, потянулся к графину с водой. Разбил. Грейнджер подорвалась собрать осколки и решила взять заваривание чая на себя. Несколько бесконечно долгих минут хижина звенит неловкой тишиной. Эстер нервно заламывала пальцы, задумчиво засмотревшись пустым взглядом на огонь в камине. После Поттер, сев за круглый стол, разрезает это затянувшееся молчание: — Неужели ничего нельзя сделать? — Вы ж знаете Люциуса Малфоя… — уныло отвечает Хагрид, подсаживаясь к Гарри, и на секунду проводит по Эстер взглядом. У неё кровь к щекам приливает. — Запугал этот их комитет… ничего уж делать не остается. Уизли раздосадованно покачал головой, думая о чем-то. Затем взглянул на Эстер, таким взглядом, что стукнуть его захотелось, да посильнее. — Одного не понимаю: почему Малфой просто не может поговорить со своим папашей? Или с братцем? — спрашивает он, указав на нее рукой. Эстер усмехается, хотя ей уже не весело. — Неудивительно, что не понимаешь — сколько у тебя не прямых извилин осталось? Две? Кончики ушей Уизли краснеют в негодовании, будто в попытке стать одного цвета с волосами, и он сжимает челюсть. Что, неприятно? Вот и заткнись. — Малфой, прекрати огрызаться, — устало вклинился Поттер. Он явно размышлял о другом, и ссоры у него поперек горла стояли. — Я же сказал: Драко получил за дело. Она и так знала, что за дело, но злость — в том числе на саму себя, что даже вступиться не могла — копошилась и копошилась в легких, не переставая. В конце концов, этот человек носил ей в комнату еду, пока отец морил её голодом. И она должна просто взять и позволить произошедшему как-то замяться? Видимо — да. Потому что пришли они сюда, в конце концов, не за этим. Эстер смотрит на тускнеющего все больше Хагрида, и что-то внутри сдувается, будто шарик проткнули острой иглой. Вздохнув, она садится за стол и касается маленькой ладонью массивного предплечья лесника. Осторожно, медленно — будто может вот-вот обжечься. — Мне жаль, что так всё произошло, профессор, — говорит она искренне, сама не понимая, откуда взялась эта искренность. — Я бы хотела что-то сделать, но… Это «но» так и остается без продолжения, потому что «но» что? Что она может сказать? Так и представляется, как она подходит к Люциусу и говорит: «Не дайте казнить Клювокрыла, закройте это дело и забудьте». Ага, так и второй удар по щеке получить недолго. Первый синяк и так зажил с трудом, Малфою-старшему всё же пришлось дать в конце каникул мазь, чтобы залечить быстрее. Не потому что подобрел, а потому что если бы люди увидели его дочь на Кингс-Кроссе с синяком на скуле, возникли бы вопросы, что вообще происходит в этом холодном особняке. — Да ты чего, я ж понимаю. Что ты можешь сделать-то? И так уж делала много… и это… зови меня Хагрид. Она кивает, легонько улыбнувшись в попытке ободрить. И вдруг взгляд падает на рассеянный голубоватый свет, сочащийся из-под темного рукава кофты. Эстер хмурится и вытаскивает подвеску — камень действительно светится, даже слишком ярко светится. Сломался, что ли? Это она Хагриду доверять не должна? Что за глупости? — Рон! — взвизгнула Гермиона, отчего Эстер невольно вздрогнула. — Рон, ты посмотри. Это Короста? Уизли тут же подскочил с места, как ошпаренный, и подбежал к Грейнджер, стоящей около кухонных тумб. За их спинами не было ничего видно, и Эстер, чувствуя, как колотится сердце, подошла ближе. Если это то, о чем она думает… — Короста! — радостно воскликнул Уизли и крепко сжал в руках извивающуюся крысу, которую неслабо потрепало: шерсть облезла клочьями, потускнела, маленькое тельце худее некуда. Эстер, нервно переминаясь с ноги на ногу, пыталась присмотреться и понять, все ли когти есть у крысы на левой лапе. Но та всё не желала сидеть смирно, трепыхалась в руках хозяина, вырывалась. — Не хочешь попросить прощения? — презрительно спрашивает Грейнджер. — Конечно, как только увижу Живоглота — сразу! — Прощения у меня! Да сиди ты смирно, — мысленно взмолилась Эстер, всматриваясь в лапы крысы. Нет, конечно, она и так уже верила Блэку, но необходимо, практически жизненно необходимо понять, действительно ли в руках у Уизли сейчас — не животное, а грязный предатель, из-за которого её жизнь покатилась к чертям чуть ли не с самого рождения. Неожиданно какой-то глиняный сосуд разбился, и все четверо подростков обернулись. Грейнджер подошла ближе и увидела в песке, высыпавшемся из графина, какой-то черный маленький предмет. Какой-то дурдом. Поттер, стоящий у окна, внезапно схватился за затылок, вскрикнув от боли, и обернулся. — Идут, — обреченно выдохнул он, выпрямляясь. Дамблдор и министерские шли сюда. Хагрид практически выпихнул их из хижины через задний ход. Обогнув дом, они тихо, полусогнувшись, спрятались в огороде за особо крупным урожаем тыкв. Сердце колотится бешено, когда она смотрит, как директор с министром заходят в дом. И руки чуть трясутся. Чего она так боится? Подумаешь, увидят их, отчитают за подобную прогулку к леснику. Что с того? Дрожь и сумасшедшее сердцебиение были не из-за этого. Явно не из-за этого. Тяжело дыша, она стрельнула взглядом в крысу, беспокойно сидящую в руках Уизли. И да, у неё не было одного когтя. Вот же черт. И что ей делать? Блэк не рассказывал, не проводил инструкцию, что делать, если она вдруг всё же увидит Петтигрю. Она была уверена, что крысеныш бегает где-то в лесах. Думала, это заботы Сириуса, он сам его поймает. А теперь что? — Уходим, — вполголоса сказал Уизли, когда взрослые повернулись спиной к окну. Троица, всё также пригибаясь, побежала к замку, и Эстер следом. Ветер разбушевался, будто под стать происходящим событиям. Он трепал и без того непослушные волосы, и от него слезились глаза. Может, не только от него. Взобравшись на склон, Эстер напоследок оглянулась на гиппогрифа, печально смотрящего им вслед, словно он все понимал, готовился, ожидал неминуемого. Ну почему, почему ничего нельзя сделать? Собственная бесполезность, никчемность сдавила легкие, заставив в горле разбухнуть неприятный ком. Болезненно впилась зубами в нижнюю губу, чтобы только не расплакаться на глазах у трио. Перед Поттером уже не привыкать, но перед его дружками — точно нет. Они остановились только около камня, где Грейнджер не так давно ударила Драко. Обернулись — палач вместе с министром уже выходили из хижины. Ну конечно. Ведь обсуждать было, в общем-то, нечего. Обойдя многочисленные тыквы, Макнейр — старый знакомый Люциуса — подходит к тому месту, которое сейчас с этого ракурса загораживали деревья. Заносит своим беспощадным топором… и громкий звук заставляет птиц подняться в воздух, взлететь, а Эстер — вздрогнуть. Грейнджер обвила руками шею Уизли, и Поттер утешающе положил той ладонь на плечо, прижавшись ближе. Эстер стояла в стороне — лишняя. Чужая. Ей не стоило приходить. На что она надеялась? Что станет частью этой компашки? А ей этого хотелось? Третий год живет в неприязни к Уизли, к Грейнджер, к Поттеру, и тут вдруг её словно ударили по голове и спросили оглушающе: а за что? Что они тебе сделали? А что она им сделала? Ничего. Они просто разные. Покачав головой, Эстер уже оборачивается и хочет пойти к замку, чтобы не портить дружеское гриффиндорское единение, но замирает. Тяжело вздыхает. Точно. Поворачивается обратно и подходит к троице нерешительно, первым обращает на неё внимание Поттер, но ей неважно, потому что её внимание на Уизли и его чертовой крысе. Сердце неумолимо колотится где-то в глотке. А подвеска на руке всё сияет, сияет… — Уизли, можно взять крысу? — голос вдруг дрогнул. Где вся её решительность? Даже с Люциусом она говорила смелее, а сейчас… что сейчас? Она теряет остатки рассудительности и здравого смысла из-за какой-то крысы? — Чего? — удивляется тот и неприязненно кривится. — Зачем тебе Короста? — Просто подержать. Можно? Поттер смотрит на неё подозрительно, чуть сузив глаза. Мне не до твоих подозрений, Поттер, — раздраженно думает она, протягивая руку. А до чего ей? Что она планирует сделать? Тянет руку, и даже не знает, что сделает, когда пальцы сомкнутся на потрепанной крысиной шерсти. Что ей потом делать? Этот вопрос стучал в голове бесконечным ритмом. — Ага, ещё чего, — отвечает Уизли. — Она и так спокойно сидеть не хочет, видишь? — и приподнимает, показывая, как крыса неистово пытается выбраться. — Если она снова сбежит… — Не сбежит. Я просто посмотреть. Ей лишь бы взять его в руки… неважно, как она потом объяснит всё троице. Просто взять в руки. И никому не отдавать. Сжимать в пальцах извивающегося анимага, трусившего признаться в содеянном вот уже двенадцать лет. — Пожалуйста, — молит она сквозь зубы, а Уизли смотрит удивленно, недоверчиво. Ну да. С каких это пор Малфой использует такие слова, как пожалуйста? Он нехотя протягивает ей крысу, сам видимо не понимая, зачем это делает. Эстер уже почти облегченно выдыхает. Но крыса кусает Уизли за палец, и тот ослабляет хватку. Животное плюхается на землю и бежит со всех лап, куда глаза глядят. — Нет! — кричит Эстер, надрывая голос, и бежит следом, не успев даже подумать. Уизли — тоже. Он быстрее, так что вскоре ее обгоняет. Для чего она вообще бежит? Она могла бы дождаться, пока он сам поймает крысу и потом, как она и хотела, даст ей подержать. Но адреналин ударил в голову, и она, не думая ни о чем, бежала, бежала, взглядом пытаясь зацепиться за отдаляющуюся маленькую точку в траве, а перед глазами всё расплывалось. Но поймает она её и что? Что дальше? Она ведет себя безрассудно, необдуманно и — она едва ли не скривилась от этой мысли — по-гриффиндорски. Наконец, Уизли первый валится на землю рывком, хватая крысу. Эстер останавливается, согнувшись и упершись ладонями в колени — в боку чуть кололо, и дыхание сбилось. Бег — явно не её. Дышит тяжело, с облегчением смотрит на пойманное животное. А дальше что? По лицу Уизли почему-то расплывается ужас. Сперва она не понимает, почему, думает, что он с испугом смотрит именно на неё, но после резко оборачивается, едва ли не запутавшись в собственных ногах. — Бегите! Это гримм! Грейнджер и Поттер уже нагнали их, стояли чуть в стороне. А за их спинами, на холме чуть повыше, уже знакомый угольно-чёрный пес. Она уже успела позабыть, насколько он огромный. И устрашающий. Эстер непонимающе качает головой, всё ещё пытаясь отдышаться. Хмурится. Что он делает? Зачем он вышел на люди? Блэк рычит грозно и, несколько секунд помедлив, бросается в их сторону. Чуть ли не сносит Грейнджер и Поттера, пробегает мимо Эстер и вонзает острые зубы в ногу Уизли, кричащего от смешанных в кучу боли и страха. Эстер делает несколько решительных шагов в их сторону, хотя решительности в ней ни грамма. — Отпусти его! — кричит она отцу, потому что — какого черта? Что он делает? Уизли может её и бесит, но вцепляться в ногу беззащитного мальчика своей огромной пастью? Что он творит? Поттер подбегает и выставляет руку перед ней, не давая подойти ближе. Правда, что ли? Заботится? Он, должно быть, думает, что она глупа и наивна, раз решила кричать огромному псу и полагает, что тот послушается. Тот действительно не слушается, но не потому что это гримм. А потому что преследует какие-то свои цели, которые ей непонятны. И наивен здесь только если Поттер. Что будет, если она прямо сейчас расскажет ему? Как отреагирует, если она скажет, что не боится этого пса не потому что глупа, а потому что это её родной отец? Блэк тянет Уизли, как безвольную куклу, в сторону Гремучей Ивы. Поттер подрывается с места — бежит к Уизли на всей скорости, на которую способен. Падает коленями на траву, тянется к протянутой руке Уизли, но не успевает схватиться, и гриффиндорец исчезает в темноте норы между корнями. Эстер всё ещё стоит, парализованная непониманием и паникой. Не может и шагу сделать. В голову ударяет и отдается пульсацией трусливое желание уйти. Вернуться в замок. Пусть Блэк разбирается сам — он, судя по всему, на её помощь сам особо и не рассчитывает. Он сам отберет крысу, сам всё объяснит Поттеру. А она драматично появится в конце, когда троица уже будет знать, что Сириус Блэк невиновен, и никто её предательницей не заклеймит. Но если Поттер не станет слушать? Сразу набросится? Он лишь тринадцатилетний мальчик, но кто знает, на что он способен в гневе. Эта эмоция может ему помочь. Когда она впервые повстречалась с Блэком, её главной эмоцией был страх, и вот уж что ей точно не помогало. Ему — может помочь. Эстер знала, каково это, когда ярость заглушает все звуки и заставляет кровь разгоняться по телу. Тогда можно сделать что угодно. Если Поттер правда будет в ярости… Эстер едва ли понимала, как уже оказалась в тоннеле. Шла в прострации, рядом — Поттер и Грейнджер, светят люмосом и идут осторожно, прислушиваясь к каждому шороху. Впереди — Живоглот, благодаря которому они сюда и пробрались: он нажал на какой-то нарост на корнях лапами, и хлестающие воздух ветви ивы замерли. Грейнджер, очевидно, от произошедшего была в растерянности — с каких пор её кот знает, как успокаивать Гремучую иву? Если даже она не знает. Поттер тоже мало что понимал. Эстер понимала практически всё, но от этого было только паршивее. Лучше бы она не знала. Она шла рядом с гриффиндорцами, будто была в их команде. А на деле — в противоположной. В команде того, кто безжалостно схватил их друга за ногу и протащил по всему тоннелю, не смотря на его крики боли. Что-то сковывало грудную клетку, не давая дышать. А на правильной ли она стороне? Сомнения поселились в голове и теперь роились там беспощадно. Да, она верит Блэку, что он не виновен в смерти магглов. Но если он, как он говорил, не способен на жестокость, тогда что она только видела? Никто даже не знал, что сейчас у Эстер в мыслях. Не знал, что вообще существуют какие-то стороны и что кто-то из них троих может быть не в их команде. Что будет, когда они дойдут до конца тоннеля? Стоит ли ей притворяться, что она не знает этого пса, стоит ли продолжать уперто следовать своей бесконечной лжи? Впереди — зловещая неопределенность, и от этого внутренности скручивались узлом, болезненно до безумия. Она не была готова к таким поворотам. Кто бы мог подумать ещё утром, как будет заканчиваться этот день? Легкое волнение перед экзаменами — просто пшик по сравнению с тем, что происходило сейчас. И она бы с радостью переживала начало дня до бесконечности, как во временной петле, лишь бы не доходить до конца тоннеля. А чем больше не хочешь чего-то, тем быстрее оно настигает тебя, не правда ли? И уже вскоре они приблизились к отверстию, ведущему куда-то наверх. Точнее: для гриффиндорцев — да, «куда-то наверх». Эстер уже прекрасно осознавала, куда они забрели. Блэк и Живоглот скрылись в тот день именно в этом проходе. Около прохода они втроем замерли. Погасили кончики палочек, потому что из отверстия лилось достаточно сумеречного света, чтобы все видеть. Грейнджер и Поттер — перепуганные, тяжело дышащие. У гриффиндорца вдобавок кровь на скуле — досталось от ивы. Эстер оставалась безмятежна. Кого-кого, а пса она точно не боялась. Боялась кое-чего другого, но внешне это уже никак не проявлялось, вся кровавая борьба происходила изнутри. Они, благо, не замечали её несвоевременного спокойствия. Было не до этого. Наверняка они оба вовсе считали что-нибудь вроде: зря мы взяли её с собой, она тут ни при чём, это наши проблемы и мы одни должны с ними разбираться. Знали бы они, насколько она при чём. Поттер поднялся первым, держа палочку наготове. Девочки — за ним. Гриффиндорцы судорожно оглядывались, выцепляя взглядом всё: ободранные обои, заколоченные окна, пыльную, поломанную мебель. Грейнджер испуганно схватила друга за руку. — Гарри, мне кажется, мы в Визжащей хижине. Бинго, — язвительно подумала Эстер и вздохнула полной грудью, отчего запершило в горле. В воздухе витала пыль. Они прошли вглубь дома, и Эстер мельком заглянула в одну из комнат: да, это она. Здесь она впервые столкнулась с отцом, здесь пыталась сбежать и здесь, сидя на полу, выслушивала ту долгую историю. Это нормально, что на секунду на неё хлынула ностальгия? Разумеется, ненормально, но кого это волнует. Поттер осторожно коснулся её плеча, и она едва заметно вздрогнула. Обернулась. Он кивнул головой в сторону пыльной лестницы, на которой остался большой отпечаток посередине, будто кого-то волокли по ней. Ладно. Наверх, так наверх. Как же не хотелось. По шаткой, чуть скрипучей лестнице они поднялись наверх, на темную верхнюю площадку. Открыта лишь одна дверь, и оттуда — приглушенный стон боли. Поттер не хотел больше медлить, поднял перед собой палочку и вошел в комнату. У Эстер сердце загрохотало в груди отчаянно. Уже можно начинать обратный отсчет, через сколько её несправедливо посчитают сообщницей Блэка? Грейнджер — следом за дружком, и Эстер, чуть помедлив, за ними. Уизли сидел на краю кровати, держась за окровавленную, повернутую неестественно ногу. Бледный, даже слегка зеленоватый. Рядом устроился вполне себе довольный, урчащий Живоглот. — Гарри, нет, это ловушка! Он здесь за тобой! Он, он анимаг! Хотелось крикнуть «Мерлин, да нет же!» в ответ, но какой смысл выдавать себя раньше времени? Всё может ещё обойтись. Какая же она трусиха. Прямо-таки до последнего держится. Уизли с ужасом указывает рукой им за спины, и двое испуганно оборачиваются, но Эстер не стала. Устало прикрывает глаза, шумно вздохнув. Поскорее бы всё закончилось. Почему всей троице нельзя просто по щелчку передать все мысли Эстер? Поделиться информацией без этого длительного рассказа? Они же так даже могут и не позволить им всё рассказать. Упрутся, и всё тут. — Экспеллиармус! — хрипло произносит Блэк и ловит палочки Поттера и Грейнджер. Эстер всё же нехотя оборачивается. Отец выглядит точно так же, как и полгода назад, в той же потрепанной тюремной одежде, такой же бледный и измотанный. Разве что не настолько истощенный. После веселых пасхальных каникул Эстер старалась отправлять Блэку еду как можно чаще. При виде отца, чей образ она полгода рисовала по памяти в воображении, в груди чуть потеплело. — Если хотите убить Гарри, придется убить и нас тоже, — презрительно говорит Уизли, пытаясь подняться с кровати. Боже. Гриффиндорец до мозга костей. — Лежи лучше, у тебя нога сломана, — лениво, как-то равнодушно напоминает Эстер, и Уизли смотрит на неё непонимающе снизу вверх. Кажется, до него начало доходить. Доходить, почему она не испугана и почему Блэк не отобрал и её палочку тоже. Надо же. Уизли начал понимать, а Поттер ещё нет. Ему простительно: вся его злоба, вся горячая ненависть направлена на измученного человека у стены с горящим безумием взглядом. — Сегодня здесь произойдет только одно убийство, — с ухмылкой сообщает Сириус. — И это будешь ты! — взревел Поттер и бросился на мужчину. Это была явно неравная схватка: мужчина против мальчика, причем не особо сильного, худощавого. Блэк, пусть и измученный, был явно сильнее, но он не собирался давать отпор в полную силу — просто защищался, отмахиваясь от ударов, что пытался нанести Поттер в ярости. Эстер стояла, хватаясь одной рукой за голову, не зная, что делать. Будто защитная реакция — оцепенеть, превратиться в бездвижную статую. Она понимала злость Поттера, понимала, кем в его глазах является Блэк, но, черт возьми, он не знает! Всего! И как ему рассказать, когда он так занят выплескиванием своей ненависти? Эстер пытается подступиться, но не знает как. Тяжело дышит, не сводя взгляда с того, как кулак Поттера пытается попасть по всем местам, куда только мог достать. Грейнджер кричала, Уизли тоже что-то бормотал, но всем было плевать, никто не слушал. Она хватает Поттера за предплечье, пытаясь отвести в сторону, но тот только со злостью отталкивает её плечом и не успокаивается. В результате — он выхватывает свою палочку из рук Блэка и отбрасывает другие две в сторону, отчего они, столкнувшись с дощатым полом, выстрелили россыпью искр. Блэк остается безоружен, а на его усеянную татуировками, бледную грудь направлена палочка. На самое сердце. Чертов Поттер. — Хочешь убить меня, Гарри? — хрипит Блэк, и по лицу его расползается ухмылка. И он ещё ухмыляется? Нет, серьезно, в такой ситуации он ухмыляется? Неужели и впрямь безумен? Или не верил, что Поттер способен на убийство? По потемневшим от ярости зеленым глазам было прекрасно видно: способен. Его рука была тверда. Эстер снова вспоминает свою первую встречу с Сириусом — её палочка ходила ходуном от дрожи, что пронизывала тело. Пульс звенит у неё в ушах, а мозг работает усиленно: что ей делать? Неожиданно сбоку мелькает что-то рыжее и бросается на руки Блэку, прикрывая грудь, прямо со стороны сердца. Грейнджер непонимающе уставилась на своего же кота. Блэк пытается отпихнуть Живоглота, но тот вцепился намертво. Поттер всё не опускал оружие, стискивая в гневе челюсть, отчего по скулам ходили желваки. Он правда способен и кота заодно убить? Безумие. Всё, что происходит сейчас — сплошное безумие. И Эстер, видимо, безумна тоже, потому что медленно подходит ближе, едва ли чувствуя собственное тело, и поворачивается спиной к Блэку. Кончик палочки теперь указывал на неё, на вздымающуюся от рваного дыхания грудную клетку. — Малфой, отойди, — рявкнул Поттер. И только потом осознал. Только потом в его глазах блеснула догадка. Осознание. Понимание. — Нет… — выдыхает он растерянно, одними губами, будто внутри что-то лопнуло, и в легких больше не было кислорода. — Малфой, ты… ты с ним заодно? На последних словах его голос почему-то дрогнул и в зеленых глазах почему-то разочарование. Ещё один разочарованный. Да почему на неё вечно возлагают надежды, которые она не может оправдать? Почему она должна быть виновата во всём, даже в самом своем существовании? Она так устала не оправдывать надежды. И ведь она никого не заставляет их возлагать. — Я верил тебе! Я верил, что ты непричастна! У неё сердце сейчас в клочья разорвется. Умом она понимала, что непричастна, что Блэк не виновен, но от этого голоса, от этого взгляда — ей хотелось в ту же секунду пустить себе авадой кедаврой в голову. Лучше так, чем видеть это. — Ты предала меня! Предала. Она судорожно вздохнула, чувствуя, как ноги чуть ли не подкашиваются. Казалось бы, чтобы предать, нужно хотя бы быть заодно. Они никогда и не были друзьями. Почему он верил ей? Что заставляло его верить? — О-о, Гарри, — тянет за её спиной Блэк. — Предательство — очень громкое слово, поверь мне. И то, что Веста не рассказывала никому о нашей встрече по моей просьбе, не делает ее предательницей. Просто выслушай меня… — Веста? — переспрашивает Поттер, будто ослышался. Однако всё логично: если она якобы заодно с Блэком, то и имя свое блэковское знать должна. Но у него, как и у всех в комнате, голова идет кругом. — И как давно ты знаешь, что твое имя Веста? А вот сейчас, вот с этого момента поподробнее. Он-то откуда знает ее настоящее имя? Только не говорите, что она узнает всё последняя. Почему даже малознакомый ей человек знает, что она не Эстер? Эти вопросы не срываются с языка, потому что Поттер все равно явно не в состоянии спокойно на них ответить. И потому срывается другое, тихое, почти обреченное: — Полгода. — Полгода… боже, я же так и знал изначально. Знал, что с этой хижиной что-то не так! Он смотрел на неё с неприязнью. С ненавистью. И она тысячу раз ловила такие взгляды на себе в школе — Паркинсон смиряла таким её каждый божий день. Но сейчас почему-то всё внутри переворачивалось, раздавливая остатки рассудительности. — Опусти палочку и дай всё объяснить, — спокойно, почти холодно произносит Эстер и поднимает свою. Они стоят, вдвоем, указывая оружием друг на друга. За спиной у Поттера стояли растерянные дружки. За спиной Эстер — Блэк. Кто-нибудь мог представить, что в итоге все эти разговоры на башне, все эти взгляды приведут к этому? К холодной ненависти Поттера, к двум наставленным друг на друга палочкам, к прямому столкновению тех, кому почти что предначертано было стать школьными врагами. Она же сестра его врага. Как всё могло быть иначе? Как он мог хоть на секунду подумать, что всё будет иначе? Что она другая? Она действительно другая. Но он уже вряд ли способен в это поверить. — Экспеллиармус! — разрывает оглушительную тишину знакомый голос. Её палочка, как и палочка Поттера, вырывается из руки и летит в сторону двери. Эстер перепуганно оглядывается, чувствуя, как пересохло в горле. Люпин? Только этого не хватало. Выслушает ли он Блэка? На чью сторону встанет? Он же весь такой понимающий. Хотел сегодня поговорить с ней о приемном отце. А как насчет родного, стоящего в этой пыльной комнатке? Всё ещё хотите поговорить, профессор? Боже, тот дурацкий экзамен был будто не сегодня, а в другой жизни. Как всё может так внезапно перевернуться с ног на голову за считанные часы? Ситуация становится всё лучше и всё хуже одновременно. Эстер слышит облегченный выдох Грейнджер. Неужели учитель правда встанет на сторону учеников? Не сумасшедшего беглеца? Вот удивительно-то. Но. Он должен. Выслушать. Как и они все. Почему они не могут просто выслушать? Она же выслушала полгода назад. Да, у неё не оставалось вариантов, не было пути для отступления, но сути это не меняет. Они должны выслушать. И вдруг — ситуация принимает ещё более неожиданный поворот, заставляя усомниться в том, не потеряла ли Эстер рассудок. Люпин спокойно, непринужденно подходит к Блэку. И обнимает, как друга. Оставался только один единственный вопрос. Как это понимать?