Центр внимания

Проснулся Гарри от того, что сонный Рон с раздражением пытался задернуть висящие рядом шторы, чтобы избавиться от солнца, назойливо бьющего в глаза. Тот после этого откинулся обратно на подушки и вскоре громко засопел. А Гарри заснуть уже не мог. Лежал в кровати, без очков, смотря в расплывчатый потолок. В ещё не до конца проснувшейся голове бьет пульсом только одна мысль — что это вообще было. Собираясь сутки назад на чемпионат, он ни на секунду не допускал в мозг предположение, что произойдет что-то, скажем, экстраординарное. А потом один слой за другим, накладывалось безвозвратно, неминуемо — Пожиратели, крушащие лагерь, Знак, в котором его сначала несправедливо обвинили, побег Весты. И дико это признавать, но последнее ощущалось самым выдающимся. Нет, правда, его можно разбудить посреди ночи, спросить, что необычнее: нападение Пожирателей или то, что Блэк теперь живет под крышей Норы, и он ответит — второе. Не задумываясь. Отношение к ней у него начало меняться уже давно, этот странный механизм запущен еще с прошлого года, но… Блэк? Некогда молчаливая тень Драко, способная окатить ледяной волной неприязни без слов, одним лишь взглядом, а теперь — какая-то странная часть его жизни. И главное — когда всё началось? Как он мог пропустить эту грань? После того разговора у Визжащей хижины, зимой? В тот день она словно впустила в его голову каплю яда, крохотную, незаметную, но отравляющую постепенно и со временем — заполнившую мозг полностью. Разумеется, у него есть куда более важные вещи, чтобы думать над ними. Но сам факт, что эта слизеринка стала хотя бы частью этих вещей — уже неизбежно пугала. Гарри и не заметил, как Рон проснулся уже во второй раз. Только когда тот сел, скинув ноги с кровати, он перевел на него взгляд и нехотя приподнялся сам, надел очки. — Меня интересует только один вопрос, — сонно пробормотал Рон, чуть качнувшись. — Вот скажи: это же всё был сон, да? Даже не нужно было уточнять, что именно. Гарри уже задумывался над тем же. — Пока не спустимся, не узнаем, — пожал он плечами и потянулся за футболкой, висящей на спинке стула. Ответом ему был заразительный зевок. Проспали до одиннадцати — чего раньше миссис Уизли не позволяла, — а сон всё равно никак не уходил, не позволяя взбодриться. Они медлительно переоделись и, умывшись — причем пришлось какое-то время потесниться на лестнице в очереди, потому что близнецы и Чарли тоже проснулись недавно, — отправились по ступеням вниз, чтобы уже окончательно убедиться: это был не сон. Блэк сидела за струганым деревянным столом. В целом она смотрелась слишком непривычно в такой обстановке, слишком чужой. Как лишний мазок краски на уже готовой картине, и от этого становилось как-то некомфортно. Особенно если смотреть на фоне остальных присутствующих — бледная, как смерть, в то время как все Уизли — довольно загорелые, веснушчатые. — Тебя вообще в этом вашем мэноре не кормили? — причитала миссис Уизли, колдуя над завтраком. Закинула в сковородку несколько яиц, и те отозвались приглушенным, аппетитным шипением на масле. — Кожа да кости… Вряд ли миссис Уизли спрашивала это серьезно, а не риторически, но когда Гарри садился за стол, внимательным взглядом выцепил, как уголок губ слизеринки нервно дернулся. Да и лицо у неё какое-то осунувшееся, с едва заметными синяками под глазами и почти прозрачной, тонкой кожей. Ночью он не особо это подмечал, но сейчас, на солнечным свету, она казалась истасканной восковой фигуркой. Не теряющей достоинства, разумеется, но неизбежно потрепанной. Неужели её правда морили голодом? Мотивы Дурслей — хоть и с огромнейшей натяжкой — как-то понять можно было. К своеобразным методам воспитания примешивалось нежелание тратить на племянника, чужого человека, деньги, которые можно было бы потратить на дорогого Дадлика. Но Малфои? У них золота — тонны. И Веста для них — не племянница от какой-нибудь нелюбимой сестры, а дочь. Пусть не родная, но они её удочерили. Официально. Хотелось засыпать её тысячей вопросов, но помимо них с Роном на кухне ещё присутствовали миссис Уизли, Чарли, и по лестнице сейчас спускались близнецы. Всё равно у них ещё неделя, расспросит потом. — А где папа? — поинтересовался Фред, усаживаясь рядом с младшим братом. — И Персик? — Убежали на работу утром, — отозвалась их мать, ставя перед Блэк большую тарелку. — Говорят, в министерстве завал. А у Артура же отпуск… кошмар, просто кошмар. — Вот Персика нечего жалеть, он наверняка в щенячьем восторге, что может наконец там пригодиться, — усмехнулся Джордж, откусывая большой кусок от гренки. — Спорим, когда вернется, важно напыжится, и будет рассказывать о своих успехах этим своим драматичным тоном? — Угомонись, Фред, — недовольно бросила миссис Уизли, стоя к ним спиной и накладывая еды в следующую тарелку. — Вообще-то я — Фред. Он — Джордж. Так и прошел поздний завтрак — за шутками над Перси и укорами по этому поводу миссис Уизли. Когда на манящий запах горячего завтрака спустились и Джинни с Гермионой, а после — Билл, за столом пришлось неслабо потесниться. Локти соседей то и дело друг друга задевали. Гарри и Рон из-за этого пару раз неизбежно задевали то рядом стоящую перечницу, то чашку с кофе, когда тянулись за хлебом или маслом. Гарри не мог перестать бросать на Весту беглые взгляды, будто желая спросить глазами «Ты как?» и получить такой же бессловесный ответ глазами. Но не получал. Она на него не смотрела. Уткнулась в тарелку. Гарри боялся, что она как-то прокомментирует еду миссис Уизли, ведь в поместье аристократичных снобов наверняка каждый прием пищи — почти пир, но она ничего не говорила, ела молча, без претензий. Только как-то едва заметно дернулась, когда Билл, сидящий рядом с ней, случайно задел её руку локтем. Когда все закинули грязную посуду в мойку и начали разбредаться кто куда, он почти физически почувствовал ту неловкость, что удушающе окутала Блэк — она сидела на своем месте, поглядывала то на Джинни, то на миссис Уизли, будто кто-то должен ей сказать, куда идти и что делать. В итоге она просто ушла наверх, в свою комнату. Если быть точнее, комнату Джинни, но сейчас они делили её втроем с Гермионой. Гарри, выйдя с Гермионой и Роном в сад, рассказал им о сне и шраме. До этого возможности рассказать не появлялось, рядом всегда кто-то был. Не то чтобы он делал из этого великий секрет, но говорить с друзьями наедине, когда рядом нет близнецов, только и ждущих повода для очередных шуток, нет вечно обеспокоенных миссис и мистера Уизли, которые завалят миллионом вопросов, как-то всё-таки полегче. — Может, тебе следует написать Дамблдору?.. Предложение крайне обеспокоенной Гермионы он отмел тут же — по таким пустякам лучше его не тревожить. Оглянулся, посмотрел, нет ли никого из семьи Рона поблизости. И сообщил: — Я написал Сириусу. Рон с Гермионой переглянулись. Сказали друг другу что-то глазами, но его это не особо волновало. Слегка оттянул ворот футболки, чувствуя, как душит августовская жара. — Когда успел? — спросил Рон, удивленно приподняв брови. — Незадолго до матча. Ответ ещё не пришел. Какое-то время ещё они обсуждали, где мог бы быть Сириус, обсуждали произошедшее вчера в лагере, обсуждали его странный сон и боль в шраме. Обсуждали буквально всё, копаясь в догадках, мыслях, предположениях, словно разгребали старый пыльный архив с документами, только вместо бумаг — произошедшие события. И, конечно, не могли не коснуться определенного человека. — Может, он запер её, потому что она хотела помешать этим гадам издеваться над маглами? — предположил Рон, сидя на сделанной вручную мистером Уизли лавке и вытянув вперед длинные ноги. — Но только какое ей до них дело? Слизеринка же. Гермиона раздраженно вздохнула. Покачала головой. — Во-первых, то, что она слизеринка, не делает её маглоненавистницей, — напомнила она с очевидным укором. — Во-вторых, я не думаю, что она настолько наивна, чтобы идти одна против Пожирателей. Вряд ли эта их забава — причина её побега… она вчера сказала, что долго училась чарам незримого расширения. Значит, готовилась уже давно. То, что случилось вчера — не причина, а просто подходящий момент. И что могло заставить её готовить побег на протяжении долгого времени? Если её действительно морили голодом — это могло быть причиной, да. Но он ещё не знал наверняка. Мысль, что в огромном Малфоевском особняке она могла голодать, не до конца доходила режущим осознанием до мозга, казалась чем-то неправильным и неподходящим для сложенных уже в голове образов. Своими догадками о голоде он почему-то не делился. Сам не знал почему — просто не мог заставить язык слушаться и озвучить мысли, копошащиеся в голове роем. Рон поднял на Гарри, стоящего рядом и опирающегося о деревянную стену спиной, взгляд, в котором отчетливо читалось «Ну вот почему Гермиона такая умная?», и он усмехнулся. — Ладно, — продолжал Рон, не сдаваясь. — Но должна же у Малфой быть причина. Фамилия резанула слух, привыкший уже к Блэк или, если по имени, Весте. Из памяти уже безвозвратно выветривается мысль, что когда-то она была Эстери Малфой. Гермиона, видимо, придерживалась того же: — Хватит её так называть. Она же просила… даже твои родители уже зовут Вестой, после того, как она объяснила им ситуацию с именами. Рон устало откинулся назад, прислонив затылок к дощатой поверхности стены дома. — Так им и не приходилось три года подряд звать её Малфой, им привыкнуть — проще простого. А нам теперь мучиться. Какого мнения, интересно, на этот счет сама Веста? Если Рон при ней назовет её Малфой? Будет ли реакция приблизительно такой же, как когда Гарри назвал её Блэк полгода назад? Всё же перевернулось, маленький привычный мирок перекувыркнулся, и небо теперь было снизу, а земля — сверху. Так что, вероятно, лучше не рисковать её звать по злополучной фамилии — если не хочешь того же результата, что был зимой на Астрономической башне. — Лично я уже привыкла. — Ну ты — это ты. А у меня старые привычки живут долго. За разговором они даже не заметили, как грянуло время обеда. Все снова собрались за одним столом, всем снова пришлось тесниться. И это ещё без мистера Уизли и Перси, которые, возможно, вернутся к ужину. Веста всё также молчалива и как-то угрюма. Гарри вспомнил своё первое посещение Норы — восторг захлестывал его, каждая секунда, проведенная здесь, сочилась чем-то положительным, теплым, укрывающим все беспокойства, как мягким, пышным одеялом. Не может же ей быть здесь настолько плохо. — Посиди-ка лучше на улице, милая, — предложила миссис Уизли, когда Веста, положив после обеда супницу в раковину, двинулась обратно к лестнице. — Солнце тебе не повредит. Веста ошарашенно застыла, словно в неё кинули заклятьем Петрификус Тоталус или что-нибудь в этом роде. Разве что не упала навзничь. Медленно повернулась. Посмотрела на миссис Уизли, которая стояла невозмутимо, уперев руки в бока. — Мам, ты чего? Она же аристократка, у голубой крови всегда аллергия на солнце, — поддразнил Джордж, стащив со стола последнюю ещё не убранную гренку. — Они в склепах живут, поэтому такие бледные. Веста только тяжело вздохнула, проигнорировав слова Джорджа, и пошла на улицу, протиснувшись мимо Гарри, что стоял на проходе. А солнце сегодня было действительно палящее. Будто понимало, что лету остались последние деньки, и нужно выдать разом все запасы, что ещё остались. Может, миссис Уизли заботила вовсе не мертвенная бледность, а её очевидное некомфортное одиночество? Во всяком случае, если она полагала, что на улице Веста заговорит с ребятами, её хитроумные планы провалились — слизеринка прошла чуть дальше и села на немного заваленный вбок походный стул у полуразрушенного гаража, в котором раньше хранился Форд «Англия». У Гарри в груди от этой картины защемило, но что-то не давало ему подойти и заговорить. Будто Веста создавала вокруг себя невидимый, но прочный барьер, и если попытаешься приблизиться — скорее лоб себе расшибешь, чем заговоришь с ней. В конце концов, если бы она хотела общения, сама бы и завела разговор. С этими мыслями Гарри покачал головой и направился к друзьям. День близился к закату. Яркий солнечный диск уже склонялся над горизонтом, и с работы вернулся мистер Уизли, без Перси. Сидел сейчас на кухне, говорил с женой, что отпаивала его крепким, успокаивающим нервы чаем. Веста всё же предпринимала несколько вялых попыток влиться в разговор. Когда Живоглот лениво вышел из дома и подошел к ней, скользнув пушистым хвостом по её голени, она улыбнулась — в кои-то веки — и рассказала, как именно Блэк назначил ей встречу полгода назад. После она, через какое-то время, вставила пару фраз, когда они обсуждали прошедший чемпионат, хотя было видно — квиддич её не то чтобы манил. В остальном она задумчиво молчала, гладя рыжую шерсть кота и смотря куда-то в сумеречную даль, на раскинувшиеся поля, где трава, чувствуя приближение осени, начинала потихоньку желтеть. Общих тем для разговора было по пальцам пересчитать. Пальцам одной руки, а не обеих, причем. — Ма сказала, что в саду гномов развелось — тьма тьмущая, — сообщил Джордж, спрыгивая с последних двух ступенек крыльца на траву, и предвкушающе потер руки. — Так что все дружно идем выдворять гномов. — Дружно идем… что? — растерялась Веста. Посмотрела на Гарри в надежде, что тот тоже не понял, но ему уже — к счастью или к сожалению — приходилось заниматься этой чудной работой. — Ах, мы забыли, что у нас здесь голубая кровь, — с наигранной серьезностью и обеспокоенностью «вспомнил» Фред, приложив ладонь к груди. Переглянулся с братом-близнецом, и они оба усмехнулись. Только сейчас у Гарри появилась мысль, что, должно быть, отнюдь не везде волшебники работают своими руками, хотя это и было очевидно. Он живо представил, как Драко или Люциус выискивают в саду гномов, и те злобно их кусают, вырываясь и осыпая самыми сочными ругательствами. Едва подавил усмешку. — Всё просто, — начала объяснять Джинни, вышедшая из дома вслед за братьями вместе с Гермионой. — Находишь маленького вредителя, голова которого похожа на картошку. Раскручиваешь. И отпускаешь. Желательно, чтобы улетел подальше. По мнению Гарри, Весте всегда вполне удавалось скрывать свои эмоции под равнодушной маской, но сейчас у неё не получилось — а может, она и не пыталась — скрыть ту брезгливость, что скользнула по измотанному лицу. Создания, конечно, пренеприятные, но сам процесс был забавный. В общем и целом. — Слушай, давай-ка выключай принцессу, — бросила Джинни с легким раздражением. — В этом доме, хоть и по мелочи, но помогают и работают все, а тебе еще жить тут неделю, так что привыкай. И уверенно направилась к заросшему саду, обогнув всё ещё слегка недовольную Блэк. Чтобы она выключила принцессу? Она? Конечно, бывали моменты, когда она крошила свой образ, срывалась, например, ломая кому-нибудь нос. Но в целом она всегда цеплялась за выученные манеры, как за спасительную соломинку. — Я не понимаю, почему бы просто не воспользоваться магией? Вашим родителям-то можно колдовать. — Мы задаемся этим вопросом вот уже шестнадцать лет, — ответил Фред и, проходя мимо нее к саду, дружески похлопал её по хрупкому плечу, отчего она легонько вздрогнула, будто на неё скорее замахнулись для удара. Гарри пошел следом, осторожно обходя неровные ряды растений, чтобы случайно не передавить какие-нибудь цветы или ягоды. Не разберешь, где что-то нужное, а где — сорняки. — Иначе вы совсем разленитесь, — укоризненно ответила Фреду миссис Уизли, появившаяся на пороге. — Девочки, оставьте гномов мальчикам, — предложила она, хмуро глядя, как мелкий мозолистый вредитель, похожий на картошку, куклой повис на пальцах Гермионы, цепляясь за них острыми зубами, из-за чего та негромко вскрикнула, безнадежно пытаясь его смахнуть. — Покормите лучше кур. Джинни схватила гнома Гермионы за тонкие ноги одной рукой и другой — отцепила его от подруги под облегченный выдох последней. Перевернула головой вниз, пока тот отчаянно брыкался, раскидываясь ругательствами. — А можно я лучше с гномами? — крикнула она матери через сад. Она с силой раскрутила его, как лассо, и запустила куда-то вдаль. Джордж присвистнул. — Подальше твоего будет, малыш Ронни, — усмехнулся он, несильно толкнув брата локтем. Тот недовольно закатил глаза, копаясь в пионовых кустах в поиске новых гномов. — А кто покажет Весте и Гермионе, где корм? Давай-ка в курятник. И давайте все побыстрее, ужин уже в процессе. Тяжко вздохнув, Джинни переступила через грядку с морковью, и с напускной медлительностью направилась в сторону небольшой деревянной постройки, с сеткой вместо стен. Веста тоже чуть помедлила, но не найдя причин, по которым ей не следовало бы идти, покачала головой и пошла следом вместе с Гермионой. Гарри так и смотрел вслед трем удаляющимся фигурам девочек, которые в нормальных обстоятельствах вряд ли хотя бы просто приблизились друг к другу, а теперь шли бок о бок. Кормить кур. — Ай! — негромко вскрикнул он, почувствовав острую боль в лодыжке. Посмотрел вниз — особо безрассудный гном перелез к нему через урожай лука и куснул за ногу. Улетел он после этого далеко.

***

Уже во второй раз перо нависает над чистым пергаментом, и снова — ничего из-под него не выходит, ни одного слова, даже ни одной буквы. Только капля чернил падает на белый лист безобразной кляксой. Трет подушечками пальцев виски, будто это поможет думать. Не помогает. Этот дом давит на неё. Здесь, конечно, уютно, тепло и прочее… но он давит на неё. Если тринадцать лет живешь в огромном особняке, тесные пространства душат. Даже если этот высокий дом положить горизонтально, всё равно не факт, что он будет равен хотя бы одному только её гостевому залу, где нередко устраивали семейные мероприятия, созывая миллион гостей. А крохотная спальня Джинни, куда каким-то чудом втиснули третью кровать, была меньше любой ванной комнаты у Малфоев. Она не могла о них не думать. Не могла не вспоминать, не сравнивать каждую мелочь. Мозг взрывался, но она всё вспоминала, сопоставляла, оценивала, как какой-то поломанный, замкнутый механизм, работающий на последнем издыхании, но работающий. Взгляд останавливается на потрескивающем в камине огне. В голову всверливается болезненной дрелью далекое воспоминание, как она сидела у резного мраморного камина в огромной гостиной, Нарцисса нежно расчесывала ей прямые волосы и рассказывала разное. О Люциусе, о родословной обеих семей — Малфоев и Блэков, — о правилах поведения, о всяких историях в её, то есть Нарциссы, жизни. Как давно это было? Даже не вспомнишь. У неё тогда и в помине не было всех этих бунтовских настроений, одна лишь покорная кротость. Тогда ей это не казалось унизительным. Это казалось правильным, казалось проявлением положенного уважения. Она действительно уважала Люциуса. Безумно давно, когда ещё была маленькой, ничего не смыслящей. Боялась, но уважала. Скрип ступеней. Веста дергается и поворачивает голову. Поттер. Чего ему не спится? Уже ночь. — Почему не спишь? — спрашивает он раньше и проходит в гостиную. Убирает с салатового кресла сшитую миссис Уизли подушку и садится в него. Веста приподнимает повыше перо и кивает головой в сторону заляпанного пергамента и открытой чернильницы. Что ещё она может делать? — Сириусу? — Не Люциусу же. Уже битый час она не могла понять, что именно написать. Что спросить, а что рассказать. Стоит ли говорить про веселые каникулы, стоит ли упоминать условия, при которых она рисковала сбежать. Как вообще можно все мысли утрамбовать в одно единственное письмо? Тут и небольшой книжки не факт, что хватило бы. — Я тоже со своим мучился, когда писал ему. Она поджала губы, промолчав, словно на слова был лимит, и ей до безумия не хотелось тратить оставшиеся. — Так и не ответил пока, — усмехается Поттер, прислонив затылок к мягкой спинке кресла. — Не удивлюсь, если твое письмо дойдет до него раньше, чем до меня — его. Тогда ей ответ придет через ещё большее время. А так хотелось, чтобы написала, и уже через час — письмо от него. Увидеть его «Дорогая Веста» неровным почерком. Или, может, за три месяца он изменился, выровнялся? Она же даже не знает. И как он сейчас выглядит? Тюремную одежду наверняка сменил. Веста надеется, что и слегка поправился, посвежел. Не так, как в конце учебного года. В конце года на него смотреть больно было. — А о чем ты ему писал? — спрашивает она зачем-то, положив перо на деревянный стол и откинувшись на спинку дивана, на котором сидела. Подобрала к себе ноги и скрестила их, устроившись по-турецки. Поттер слегка смешался, потер лоб. — Да о разном… ничего необычного. Явно темнит же. Расспрашивать не стала. Не хочет говорить — ладно. Ей-то что. Посмотрела на волшебные часы над камином — девять стрелок с членами семейства Уизли указывали на «дом». Всё-таки чудной это дом. Слишком чудной. Хотя, у них в особняке обитали белые павлины… — Как ты вообще? Вопрос будто подразумевался быть спокойным, брошенным невзначай, но Веста различает еле заметную каплю беспокойства в этом напускном море непринужденности. Паршиво, Поттер, ты б знал, насколько паршиво, я уже не могу, не выдерживаю, я… — Вроде неплохо. В принципе. Он всматривается в её лицо, в серые глаза, в котором как-то уныло блестит отсвет от камина, и легонько качает головой. Почему все резко вдруг становятся такими понимающими и проницательными? — Не веришь? — спрашивает она с усмешкой, но получается натянуто и неправдоподобно. Даже ребенок бы понял, что ей сейчас совершенно не весело. — Без обид, но тебе верить — себе дороже. Если вспомнить, сколько раз за этот год… — Ладно-ладно, я поняла, — прерывает она, выставив перед собой ладонь. — Не продолжай. «Без обид». Как будто она может обижаться на суровую действительность. За этот год она едва ли не захлебнулась в этой лжи. Даже летом, на матче — сколько раз она пыталась убедить Люциуса, что у неё и в мыслях нет делать что-либо, противоречащее его воле? Ложь для неё уже — что-то привычное. Защитный механизм. Ложь — крепкий железный панцирь, позволяющий хоть немного упростить себе жизнь. Ей это до смерти надоело, но как иначе? — Не хочешь всё-таки поделиться своими мыслями? — интересуется он, осторожно, сам понимая, что по краю пропасти ходит. — Вот пока не спросил вслух — может, и хотела. Поттер закатывает глаза, но улыбается. Каким-то невероятным чудом её губы растягиваются в улыбке тоже. И она сама не могла понять, искусственная она или настоящая. Настолько запуталась в себе, в мыслях, в эмоциях. Как не запутаться? Сбегаешь из дома, будучи уверенная, что жизнь наладится, а она каким-то образом не налаживается. Воспоминания о доме, с которого ты мечтала убежать, жестоко сдавливают легкие и заставляют винить саму себя. Чувствовать отвращение от собственного отражения в зеркалах. И в то же время чувствуется крохотное облегчение. Никто не запирает в комнате, никто не морит голодом, никто не презирает тем презрением, на которое способен один лишь Люциус Малфой. В комнате не запирают, а всё равно чувствуешь себя запертой. Сдавленной со всех сторон. Лишней, чужой, неправильной, сломанной. Всё равно заставляют делать что-либо, пусть и не со зла. Делать то, к чему все вокруг привыкли, а она нет. И речь даже не о дурацких курах или гномах. Дело в обстановке, в атмосфере, в общении. Её выдернули из одного мирка и засунули в другой — неизвестный и отчужденный. Если быть точнее, она сама себя туда засунула, добровольно, буквально бежала этому мирку на встречу, но опустим этот момент. От этого ситуация только хуже. Если бы в этом был виноват кто-то другой, а не она, можно было бы хотя бы пожаловаться. Поныть, как она любила это делать. А как можно ныть, если проблема, из-за которой тебе некомфортно, появилась из-за тебя? Можно было бы покопаться в произошедшем. Разгрести все мысли по кучкам и прийти к выводу, что её поступок — не причина такого состояния, а следствие других поступков, тех, в которых она не виновата, тех, что совершил другой человек, холодный, надменный и жестокий. Но она не могла их разгрести, не могла как следует покопаться, потому что увязла уже в самом начале. — Просто… у меня всё чаще появляется мысль… — начинает она, тяжело вздохнув, и улыбается почему-то. А сердце в груди грохочет так, словно она собирается объясниться кому-то в романтических чувствах или признаться в каком-нибудь убийстве. Нервно сглатывает. — Без меня всем было бы лучше. Ну и зачем? Зачем она снова приоткрывает какой-то клапан внутри себя? И снова именно рядом с ним. Прямо-таки какое-то вечное проклятье. На собеседника не смотрит, смотрит на потрескивающий огонь в камине, завораживающий своим пламенным танцем. Поттер молчит почему-то. Молчит, и каждая секунда его молчания отзывается отдельным уколом в легких. — Не говори так, — его голос даже слегка сел. Настолько удивился? — А что, это не так? — не выдерживает она, слегка повысив тон. Поворачивается к нему, сжимает челюсть, обдумывая. — Здесь я только место занимаю, которого и так мало. И еду трачу. Уверена, мистер и миссис Уизли были бы только рады от меня избавиться. В серых глазах зажигается нечто опаляющее, темное. Как тогда, на башне. Столько времени прошло, а они всё ещё помнят ту встречу. Оба. Это же было одно из ключевых событий, после которого всё неизбежно покатилось в бездну. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но она опережает: — Я подслушала их разговор вчера, когда все разошлись спать. Случайно. Или… — запинается, обдумывая. Будет ли Поттер судить за излишнее любопытство? — Или может, не случайно. Просто услышала, что говорят обо мне, и спряталась на лестнице. Миссис Уизли сказала… — Тяжелый вздох. — Цитирую: «Я категорически не одобряю такое поведение, Артур, и я убеждена, что ты согласишься со мной». Эти слова болезненными ожогами вырезались в её памяти сами собой. Как и многие другие. — Молли, послушай меня… эта девочка же не могла сбежать без причины. От хорошей жизни из дома не убегают. — Но представь, что чувствуют её родители! Представь, если бы Джинни убежала? Или Рон? Фред и Джордж? Что бы ты чувствовал? Сердце болезненно сжалось. Люциус зол, это бесспорно, она ведь посмела побегом опозорить род Малфоев, но Нарцисса… как отреагирует Нарцисса? Или, может, уже отреагировала? Сидит ли она в неизвестности или уже одолена неожиданной новостью? — Они бы не убежали, — его тон звенит усталостью. У миссис Уизли — ни следа усталости. Бодра и крайне возбуждена происходящим, даже нотки в голосе становятся пронзительнее, громче: — Откуда нам знать?! — Просто сравни… может, ты и не знаешь Люциуса Малфоя, как его знаю я, но ты должна понимать, каков этот человек по тому, что я тебе рассказывал. И, скажи мне на милость, как ты предлагаешь понимать, что она даже имя, данное им, отказывается воспринимать? Даже уже коллега Люциуса понимает, что тот — личность не из лучших. Тогда какого черта он всё ещё на положительном счету у целого чертового общества? Ах, ну да, Уизли же — предатель крови… кто бы мог подумать, что предатель крови куда разумнее и адекватнее многих людей светского общества. — Все подростки могут быть немного взбалмошными! Тебе ли не знать, посмотри на наших детей, на Фреда и Джорджа, например. Это всего навсего период, когда кажется, что весь мир настроен против тебя, но это ведь только кажется… Период. Ей бы хотелось рассмеяться, но боялась выдать свое присутствие. Чуть поерзала, сильнее вжимаясь в стену, через которую слушала разговор с кухни. — Ты говоришь, как обеспокоенный родитель. Тебе следует взглянуть на ситуацию с другой стороны. — А как мне ещё смотреть? У меня так и тянется рука написать её матери, где её дочь. Чтобы успокоить. Представляю эту бедную женщину, и сердце кровью обливается. Ну и вот зачем она это сказала? Сердце Весты от этих слов тоже в очередной раз закровоточило. — Ты же понимаешь, что этим разрушишь доверие, которое эта девочка на нас возлагает? Она доверилась нам, Молли. Ей некуда идти. — У неё есть дом… Для неё Хогвартс — и то больше дом, чем Малфой-мэнор. Место, которое так ненавидит Драко, было её убежищем на протяжении целого года, несмотря на неоднократные отвратные события, произошедшие в стенах замка. Слухи, сплетни, даже оскорбления за спиной — так себе дом, но и то лучше, чем особняк, от которого веяло холодом. — Мы не можем знать всего. Я сам сомневался и, может, всё ещё сомневаюсь. Да, правда. Я действительно не уверен. Но если так сложилось, возможно, так правильно. Время покажет, ошиблись ли мы, решив спрятать её от Малфоя. А пока мы должны — слышишь? — попросту должны обеспечить ей прибежище. Ей не хотелось пересказывать весь диалог полностью. Безмерная усталость вместе с эмоциями накатила на неё, душа с разных сторон, но оперативно, сообща. — Она считает, что мои родители наверняка места себе не находят от переживаний, и мне следовало бы отправиться домой, — безжизненно сообщает она, нервно заламывая пальцы, почти до хруста. Неожиданно в поле зрения появляется Живоглот. Подходит ближе, запрыгивает на диван и залазит на её скрещенные ноги. Она бессознательно запускает пальцы в его шерсть, плавно успокаиваясь. — Но ведь получается, что её беспокоит не твое присутствие здесь. А отсутствие тебя там. Это же другое. Веста с сомнением вздыхает, тяжко, словно мысли мешают дышать. — Миссис Уизли — прекрасная женщина. Она неоднократно давала мне самому приют, когда я в нем нуждался. Просто она не одобряет сам факт побега из дома, но её же можно понять… у неё семеро детей. Уверен, при других обстоятельствах она бы с радостью… хотя что я говорю? — обрывает сам себя, мотнув головой. — Она и так готова тебе помочь. Ещё же не написала Малфоям? Сутки уже прошли. Значит, на твоей стороне. В его словах есть смысл. Ей так сильно не хотелось этого признавать, но в словах Поттера был смысл. Может быть, она слишком себя накрутила. Когда убегаешь буквально из лап Пожирателей, весь мир сгущается в темноту и нависает какой-то непонятной, расплывчатой угрозой. Даже от людей, которые помогают, которые находятся рядом. Она и Поттеру не хотела бы доверять, но почему-то доверяет. Душу, вот, изливает. В который раз. Нет, это действительно какое-то проклятье. Он в начале года никаким боком на неё чары не наложил случайно? — Да и насчет того, что без тебя было бы лучше… — продолжает он, не успокаиваясь. — О Сириусе ты не думала? Он только и мечтает с тобой снова встретиться. Я дам тебе почитать его письма попозже, если хочешь. Я их не выбрасываю. Но если бы Весты не было, за крысой пару месяцев назад мог броситься кто-то другой. Кто-то, кто смог бы удержать его, не дать убежать. А потом Блэка бы оправдали, и ему бы не пришлось жить в бегах. А впрочем, кто бы бросился?.. Этот вопрос ей следовало задать самой себе давным-давно. Кто бы бросился? Поттер был занят спасением Сириуса от дементоров, у Уизли нога была сломана, а Грейнджер… разве что только Грейнджер, но стала бы она? Ладно, может быть, она слишком себя винит. Может быть, Поттер прав. Снова. Веста поднимает на него взгляд. В его круглых очках неясно отражается пламя камина, а зеленые глаза смотрят уверенно, убедительно. Она усмехается, мотнув головой. — Поттер, ты настолько весь из себя добрый и понимающий, что аж тошнит. Он откидывает голову назад, растягивая губы в усмешке. А после — берет в руки подушку, что лежала раньше на его кресле, и кидает в неё. — Я тут значит её успокаиваю, а она… Всё ещё улыбаясь, она обняла эту подушку руками, рассматривая затейливый узор, вышитый яркими шерстяными нитками. В голове вдруг стало как-то непривычно ясно. Словно сильный ветер разогнал мрачные, свинцовые тучи, освободив небо от этой тяжести. Нет, дом всё ещё давил, этого не отнять, и она всё ещё чувствовала себя непривычно чужой рядом с любым из Уизли, как бы она ни пыталась бы заводить с ними разговор, но она хотя бы не ненавидела себя за сам факт существования в этом доме. Это уже прогресс же? — Расскажи мне что-нибудь, — просит она, задумчиво уставившись в те странные часы над камином и цепляясь руками за подушку. Поттер хмурится. — Что рассказать? — Ну я не знаю. Что-нибудь. Раз уж болтаем. Не идти же спать. Ей точно не идти. Письмо даже не то чтобы не дописано, оно вовсе не начато. Только перепачкано кляксой, которая уже успела высохнуть. Своего рода герб на письме. У нормальных людей — гербы рода, а у неё вместо этого на пергаменте герб собственной нерешительности и потерянности. — Я даже не знаю… Она тем более не знает. Его же жизнь, не её. — Да о чем угодно. Ты же вроде как мальчик, который выжил. Вот и расскажи о своих знаменитых подвигах… — О нет, — шепчет он на выдохе, закатывая глаза, и в воздухе чувствуется вкус его неприкрытого раздражения. Мальчик, который выжил, не любит, когда о нем говорят? Знаменитость не любит расспросов о его подвигах? Чудеса, не меньше. — Достали уже с вопросами? — Как ты догадалась? — играет напускное удивление, а тон всё сочится раздражением. Вот как она умудрилась перевернуть разговор в другое русло одной единственной просьбой? Как вообще после этого не ненавидеть себя? Грудная клетка неприятно сжимается, и она усаживается чуть иначе — спиной упирается в подлокотник, что был противоположен креслу Поттера, и слегка вытягивает ноги. Всё ещё обхватывая подушку руками, утыкается в неё носом. Пахнет чем-то уютным. Не могла определить чем именно, в запахах не сильна, но прямо-таки веяло чем-то домашним, теплым, пряничным. Словно сидит на бабушкиной кухне, хотя своих именно родных бабушек и дедушек она в лицо не знала, а на кухню в мэноре никогда не забредала, там всегда орудовали эльфы. Хозяевам всегда следовало ждать еды в трапезной. — Просто подумала, что ничего о тебе не знаю, — объясняет она и пожимает плечами. Неслабо уязвленная. — А мы, в общем-то, живем под одной крышей. Он смотрит на неё какое-то время, пока она прячет взгляд. Непонятно, что, но что-то высматривает. Или просто думает о своем, а её бессознательно выбрал как точку, которую можно сверлить пустым взглядом. Суть от этого не меняется — он смотрит на неё, и ей некомфортно. Может, всё же спать уйти? — Ладно, — выдыхает он в очередной раз тяжко, — что ты не знаешь? С какого момента начинать?

***

Рассказывал он долго. До жути не любил говорить о себе, но видя её, поникшую, потускневшую, сразу после того, как она почти впервые за все сутки улыбнулась, и глаза её сияли, было трудно не захотеть увидеть эту легкую улыбку снова. Любыми способами. Как зависимость. Столько раз видел её в слезах, с режущей болью в глазах, что теперь редкие моменты счастья на лице, особенно настолько сейчас изнуренном, были своего рода дозой. Неужели он начал сходить с ума? Желать увидеть её радость… дожили… Сейчас его это особо не заботило. В такие моменты никогда никого это не заботит, чужое счастье накрывает теплой волной, и ты не думаешь ни о чем, смотришь в сияющие глаза и сам будто изливаешь сияние из-под кожи. А потом уже заботит. Потом лежишь бессонными ночами и думаешь — что это вообще должно значит? Откуда это взялось? Путаешься, путаешься. Копаешься в мыслях, в душе, перебираешь эмоции, как струны, и все равно не приходишь ни к какому выводу. — То есть, близнецы кидались снежками в тюрбан этого Квирелла, а потом выяснилось, что под тюрбаном Темный Лорд? — уточняет она с улыбкой, и когда Гарри утвердительно кивает, заразительно смеется. Слова «Темный лорд» мерзко ударяют куда-то в затылок. Раньше он слышал только Волан-де-морт. Или Тот-кого-нельзя-называть. А от произнесенного ею словосочетания тянет чем-то мрачным, тяжелым, зловещим. Вряд ли она сама придает этому значение, наверняка это словосочетание навязала ей её семейка, но Гарри против воли заметил, что смеется в эту секунду скорее натянуто, чем искренне. Чтобы скрыть это, он ссылается на жажду — ему, впрочем, и правда хотелось пить — и уходит на кухню. А Блэк следует за ним. Настояла, что чай от жажды поможет лучше, чем вода, и успокоит нервы, как она уже проверила на своем скромном опыте. Ему тут же становится легче, сам не понимает от чего. Но пока они сообща заваривали чай — он поставил чугунный чайник на огонь, она — откопала две чашки и кинула туда сахар, — из головы уже безвозвратно выветрилось это неосознанно брошенное ей Темный лорд. Когда чашки были наполнены и поставлены на деревянный столик возле камина, он продолжил свою повесть. Рассказал о дневнике Реддла, о василиске. Тактично старался не напоминать, что виной произошедшему, по сути, был её отец, пусть и приемный. Ей, кажется, напоминать и не нужно было: она сама по себе слегка потускнела, улыбаясь в некоторые моменты более искусственно, чем прежде. Он не понимал, как вообще подмечает, когда она улыбается искусственно, а когда нет. Какая-то странная скрытая способность? — Что ж, твоя очередь что-нибудь рассказывать, — заявляет он и делает глоток чая, успевший чуть-чуть поостыть, потому что пили его они с перебоями, то забывая о нем из-за разговора, то вспоминая. Блэк задумчиво прикусывает губу, обхватив одно колено обеими руками. — Я правда не знаю, что можно рассказать, — кается она, виновато скривившись. — А это уже нечестно, — наигранно упрекает он её. Он должен был придумывать, о чем говорить, а когда дошла её очередь… — Вы, слизеринцы, всегда играете нечестно? — А ты как думаешь? И они оба усмехаются. На какое-то время он даже забыл, что она — слизеринка. Некогда Малфой. Некогда ученица, которую он обходит стороной, лишь бы не столкнуться со стеной презрительного безразличия. Перед ним — словно другой человек. Та, прежняя Малфой, не смогла бы сидеть перед ним так непринужденно, в пижаме, со слегка растрепанными из низкого хвоста прядями, и болтать о разном. — Я и так уже много ныла тебе, а что-то не безрадостное и мрачное я правда не смогу вспомнить. С этими словами она серьезнеет достаточно быстро, и он даже успевает уловить эту грань, ту секунду, что она ныряет в свои мысли. В те самые безрадостные и мрачные мысли. Нужно срочно её вытаскивать. Утонет ещё. — Неужели нет совершенно ничего веселого? За четырнадцать лет? Со скорбным видом она уже начинает медленно, отрицательно качать головой, но вдруг что-то вспоминает, шумно вздохнув, будто вынырнула из-под воды, и энергично кивает. — Поняла, — говорит она скорее себе, чем ему. — В общем… я не думаю, что это прямо-таки что-то веселое. В тот момент мне было, мягко говоря, не очень весело, но, знаешь, так оно обычно всё и бывает: напряженные моменты потом вспоминаешь со смехом. Эти слова его скорее заставляют больше напрячься, замереть в ожидании, чем готовиться к оптимистичному рассказу. — Так вот, — снова кивает она, оттягивая для себя время, чтобы покатать нужную мысль в голове, формируя для лучшей подачи. — Я раскидала двух Пожирателей. Чего? В первую секунду ему кажется, что он ослышался, но он смотрит на неё, еле сдерживающую смех, и пытается представить, как она, эта хрупкая фарфоровая кукла с манерами принцессы, как сегодня отзывалась Джинни, раскидывает двух взрослых мужиков. Нет, зря. Всё равно не выйдет представить. — Когда я пыталась сбежать, — начинает она объяснять, жестикулируя одной рукой, — ко мне прицепились двое под теми жуткими масками. Узнали и хотели оттащить к Люциусу. А мне, сам понимаешь, к Люциусу было никак нельзя — я ведь только что его дорогую палатку в пепел превратила. Так что я взорвала землю под нами троими. Самой тоже досталось, конечно, и довольно-таки неслабо, но убежать как-то смогла. И всё равно не представляется. Даже в общих чертах. — Ты же шутишь, да?.. — недоверчиво спрашивает он, слегка прищурив глаза. — Нет, я совершенно серьезно! — смеясь, пытается убедить она. — В меня потом парочкой оглушающих бросили, но либо у них со зрением проблемы, либо мне адреналин в кровь ударил… но как-то оторвалась. Гарри казалось, что ещё больше поменять мнение о Блэк не получится. Образ и так уже безвозвратно разошелся трещинами, рассыпался в пепел, и он смотрел на неё иначе, не так, как первые два курса. А сейчас ещё одно изменение. Ещё один плотный, весомый слой на и без того свежем, ещё не успевшем окрепнуть образе. У него только один вопрос. Почему она не на Гриффиндоре? Возможно, её жизнь сейчас была бы совершенно другой, если бы Шляпа распорядилась иначе. Другое окружение, другой характер. Слизерин словно подавил её настоящую суть. Придушил ростки той жизни, что теперь била в ней ключом. Мысль, появившаяся в голове, тут же омрачила эти размышления. Шляпа не ошибается. Если бы у неё не было ничего от Слизерина, она бы на Слизерин не поступила. — Ты чего такой задумчивый? — слегка обеспокоенно интересуется она, вглядываясь в его остекленевший на какое-то время взгляд. Он мотнул головой, будто говоря «да не бери в голову», и она, пожав плечами, потянулась к своему всё ещё недопитому чаю. Взгляд Гарри цепляется за подвеску на её шее, выскользнувшую из-под ворота пижамы, когда она наклонялась. В памяти заработали запылившиеся далекие механизмы, и он понимает, что уже видел её. Причем, кажется, не раз. Только сейчас она выглядела слегка иначе. Голубой камень уродовала глубокая, грубая трещина. — Что это за украшение? — интересуется он невзначай. Веста, отпив чая, поворачивает голову и, проследив за его взглядом, смотрит на серебряную подвеску, висящую на шее. — А, это… — шепчет она, и её губ касается улыбка, но почему-то тоскливая. — Тебе на Рождество Сириус подарил Молнию, так ведь? — Гарри кивает. — Мне — это украшение. Ты когда-нибудь видел, чтобы он светился голубым? Слегка покопавшись в памяти, Гарри выуживает оттуда неясные, расплывчатые картинки. Да, может быть, замечал. Но в тот день, в Хижине, рядом с Блэком и Петтигрю, ему было не до того, чтобы разбираться, почему у неё что-то светит под рукавом. — Камень работает так же, как и вредноскопы. Светится, когда рядом предатель или что-то вроде того, — делает паузу, давая осмыслить сказанное. А после дополняет: — Если быть точнее, работал. На последнем слове её голос предательски дрогнул, хотя было видно: старалась держаться, оставаться непринужденной и безмятежной. — Во время одной ссоры с Люциусом, — продолжает она, уткнувшись взглядом в кружку, что стискивала ладонями, — он отнял у меня эту подвеску — уже во второй раз, если тебе интересно — и решил избавиться от неё. Каким-то заклинанием. Камень больше не работает, и трещину обычным Репаро заделать не удается… но он хотя бы вернул её мне. Сказал — «всё равно от этой безделушки больше никакого проку». Подумал, что мне теперь она не нужна. Ага, конечно. По жилам стала разливаться горячая, почти обжигающая злость. Люциус Малфой — как и все семейство Малфоев — и без того был ему до одурения противен. После того, что сделал с Джинни, после того, как относился к Добби. А теперь в и без того высокую стопку «За что можно ненавидеть Малфоя-старшего» добавилась ещё одна причина, очень даже весомая. После этого у него отчетливо складывается картинка в голове, будто до этого не хватало последней, заключительной детали. Первое — «Я буду возвращаться каждый год к одним и тем же людям, в один и тот же чертов дом…». Во-вторых — её исхудавший, потрепанный вид после каникул. Письма, так и не дошедшие до адресата, — третье. И теперь, уничтожение вещи, что была ей, судя по всему, дорога. Как он мог быть слеп? Как мог думать, что ей дома хорошо живется? В итоге предположение о том, что её жизнь напоминает его жизнь с Дурслями, которая казалась тогда дикой и странной, теперь имеет все основания для существования. Он должен расспросить её. Узнать, что ещё не знает. Наверняка случалось что-то ещё. Сам не понимал, что дадут ему эти знания, но хотел, до сумасшествия хотел узнать, что ещё вытворял её приемный отец. — Вы время видели? — надменный, но сонный голос со стороны лестницы. Они оборачивают головы почти одновременно. Перси. — Мне завтра на работу, разгребать весь этот беспорядок, а вы тут смеетесь, говорите в полный голос… давайте по кроватям. Уже почти рассвет. Вы чем думаете? Гарри хотелось бы дождаться, когда Перси, напоследок окинув их высокомерным взглядом, уйдет, и они продолжат говорить, но тише. Тот не уходит. Смотрит высокомерно, да, но не уходит, ждет. Веста с нескрываемым раздражением поднимается с дивана, отставив чашку. — Вот вроде уже не староста, а всё ещё такой зануда, — бормочет она и, встретившись взглядом с Гарри, усмехается. — Спокойной ночи. Обдает Перси холодным презрением, когда обходит его боком, чтобы протиснуться в проходе, и исчезает на лестнице, оставляя после себя только скрип ступеней. Гарри хочется сорваться на Перси, но кое-как сдерживает себя, сжимая кулаки. Он мог узнать то, что грызло его весь день, спросить про голод, про Малфоя, а в итоге — просто оборвали. На самом интересном. Очевидный вопрос — почему бы не поговорить завтра? Но Гарри не дурак и понимает, что этой ночью каким-то образом сложилась странная, но обволакивающая уютом и комфортом атмосфера, ломающая вдребезги бетонную стену между ними. За оставшуюся часть ночи эта стена вполне может воздвигнуться обратно, вернуться в прежнее положение, отделив их друг от друга на прежнее расстояние. И черт его знает, способна ли она разрушиться снова.