***
К её собственному удивлению, к концу ей стало здесь даже нравиться. Всё ещё едва ли удавалось найти общий язык с большинством, но это неудивительно. Она бы скорее посчитала, что ударилась головой, если бы они сразу стали друзьями навек, учитывая годы взаимной неприязни. Теснота стен перестала душить. А из головы со все большей уверенностью исчезали образы особняка, с которым она первые дни неумолимо сравнивала Нору к печальному проигрышу последней. Теперь Нора всё чаще выигрывала в этом жестоком мысленном сражении. Даже не заметила, как каникулы подошли к концу, а это уже что-то да значит. В Малфой-мэноре каждая секунда длилась больше часа. В то время ей казалось, что лето не закончится никогда, будет топить её в вечных наказаниях и голоде всю оставшуюся жизнь. Как же она ошибалась. Теперь, когда оставались считанные дни до Хогвартса, до встречи с Драко, со слизеринцами, она отчаянно цеплялась за все те секунды, минуты, часы, что уносились мимо подобно вихрю. А те всё равно неизбежно растворялись. За ночь до первого сентября её трясло. И утром её трясло. И по дороге до Кингс-Кросса на магловском такси. Ей следовало бы удивляться, разглядывать этот странный способ передвижения, рассматривать магловские улицы за окном машины, но могла думать только об одном. Думать и всё ещё едва заметно дрожать. За полторы недели в Норе она приобрела более здоровый оттенок кожи, синяки под глазами почти спали, и лицо пополнело до привычной нормы, так что она больше не напоминала скелет. Не должна была бы напоминать, если бы не страх, что накрывал её душащими волнами и заставлял бледнеть до прежнего состояния. Люциус, интересно, уже отошел? Она, как-никак, его палатку спалила. Недешевую, пусть для его денег это и пустяк. Про сам факт побега даже и говорить бессмысленно. — Спасибо вам за всё, — искренне благодарит Веста на вокзале миссис Уизли, нервно оглядываясь, всматриваясь в толпы людей и страшась увидеть знакомые платиновые волосы. — Да что ты, милая, мне только в радость, — с теплой улыбкой на губах отвечает она, одной рукой больше кутаясь в шаль, чуть промокшую от мороси мелкого дождя, а другую руку ободряюще кладет Весте на плечо. — Я бы вас троих и на Рождество пригласила, но, боюсь, вы сами захотите остаться в замке. Ах, да. Турнир Трех Волшебников. Несколько Уизли, по обыкновению, завалили мать вопросами, Поттер переглянулся с Грейнджер, а Веста вымученно улыбнулась. Разумеется, она знала о Турнире. Наказания наказаниями, но она всё же жила в Малфой-мэноре. В нем могут не говорить тебе о родных родителях, не выдавать тебе твое настоящее имя, но вот о событиях министерского масштаба уж точно не умолчат. Вся надежда была как раз на этот турнир — может быть, все будут так охвачены и взбудоражены этой новостью, что новость о побеге Блэк из лап Малфоя-Старшего как-то плавненько замнется, и ей не придется быть в центре скользкого внимания слизеринцев. Прошлого года ей хватило. На поддержку брата она даже не рассчитывала. Он гордец, весь в своего отца, а случившееся бросает тень на всё семейство Малфоев. — Драко, ты мне не доверяешь? — Ты рискуешь потерять это доверие. Вздрагивает. Воспоминания всё ещё слишком свежи. В поезде по привычке хочется пройти влево, в купе, в котором она ездила всегда, но вовремя себя одергивает и идет следом за гриффиндорцами в непонимании, в какой момент её жизнь завернула не туда. Иногда в Норе вполне могло забываться, что они почти всегда были по разную сторону баррикад. Сейчас, в таком привычном месте, но в непривычной компании, это осознание резало с особой жестокостью. Троица, проходя мимо уже заполненных купе, впереди обсуждала эту тайну о каком-то событии в Хогвартсе, другими словами — обсуждали Турнир, сами того ещё не понимая. Веста шла следом, опустив голову, и ещё более остро почувствовала стену между ней и гриффиндорцами. Ей ничто не мешало влиться в разговор сейчас. Обычно общих тем для разговоров у них мало, но сейчас — эта тема определенно общая. Но она молчала. Сама не понимала, почему, винила себя за это, но молчала, продолжая держаться от них на расстоянии, не физическом, а моральном. В самом купе к ним присоединился Долгопупс, делая обстановку для Весты ещё более дискомфортной. Но справедливости ради — Долгопупс тоже чувствовал себя не то чтобы свободно, косился на неё, не осмеливаясь спросить, а что это, собственно, слизеринка — да еще и Малфой же! — забыла в купе с Поттером, Уизли и Грейнджер. — Невилл, успокойся уже, она же не кусается, — заверил Поттер, устало потерев лоб. — Я бы не была в этом так уверена, — ответила Веста и натянула на лицо саркастичную ухмылку. Долгопупс побледнел. Хватило его после этого ненадолго — что-то невнятно бормотал в ответ на рассказы Уизли о чемпионате мира, а после в какой-то момент встал, сказал, надо бы найти других, поболтать с однокурсниками. И поспешно удалился, неловко впечатавшись плечом в дверь. Её такая реакция даже легонько развеселила. После всех этих сковывающих страхов такое представление в какой-то степени забавляет, заставив выкинуть весь мрак из головы. — Вот обязательно было?.. — раздражился Поттер. — Ты специально всех от себя отдаляешь? Ух ты, в самое яблочко. На самом деле, нет, она не уверена, что делает это прямо-таки осознанно. Но так уж получалось. На то, чтобы это как-то исправить, сил практически не оставалось. Проще уж плыть по привычному течению. Не может же она по щелчку пальцев взять и стать доброжелательной ко всем гриффиндорцам без исключений, искренне интересоваться, как у них дела, и болтать о вещах, которые ей неинтересны. — А еще говорила, что я невыносим, — вставил Уизли. — Когда в следующий раз захочешь это сказать, в зеркало сначала посмотри. Веста пропускает его слова мимо ушей. Кто-то что-то разве сказал? Долгопупс не закрыл дверь, подметила она, скользя равнодушным взглядом по открытой двери купе, через которую видны толпящиеся ученики. То ли ещё не успевшие рассесться, хотя поезд уже давным-давно тронулся, то ли просто болтающие. И эти голоса давили на мозг, терзая нервы. Раздраженно вздохнув, она встала, потому что сидела ближе всех, и подошла закрыть. Взялась за ручку. Подумать только, общаться с Долгопупсом… да он при ней заикаться начинает. Какое общение? И ради чего? Ради общения с Троицей? К Уизли она с горем пополам привыкла, с Грейнджер даже могла поболтать время от времени, пусть и натянуто, но другие гриффиндорцы… неужели обстоятельства вынудят её настолько опуститься? С усилием тянет дверцу в сторону, но та не закрывается. Мешает нога, вовремя просунутая в отверстие. Даже не нужно поднимать взгляд, чтобы понять, кто это. Она знала этот черный костюм, знала этот одеколон, который сейчас принялся её душить нахлынувшими на неё эмоциями. Дело плохо. — Так, так, так, — с ухмылкой говорит он. Берется рукой за дверцу и с шумом отдергивает её обратно, открывая себе проход. — Посмотрите-ка, кто здесь. Подумать только, когда-то она была среди тех, кто тенью шагает за братом, пока он произносит точно такие же слова, подыскивая себе жертву. А сейчас — сама жертва. Она пятится на один шаг назад, всё ещё пряча от него потерянный взгляд. — Малфой, тебя сюда не звали, — огрызается Поттер где-то сбоку. Драко его проигнорировал. Ему нужна была только одна. Как жестокий хищник, нашедший самую аппетитную жертву из всего стада травоядных. — Итак, каково живется, будучи предательницей крови? — невинно интересуется он. Предательницей крови. Она даже не задумывалась над тем, какое клеймо рискует получить своим поступком. Раньше предателями крови именовали всё семейство Уизли поголовно. Всю жизнь ей вбивали в голову, что эта семья — худшее, что могло случиться с колдовским обществом. Теперь она не лучше них. Жила с ними. Ела приготовленную ими еду. Дышала одним воздухом. Теперь разделяет их клеймо. Теперь её имя тоже будет упоминаться наравне с фамилией Уизли, когда лицемеры в дорогой одежде будут рассказывать своим детенышам, с кого нельзя брать пример. — А как клоповник, который Уизли зовут домом? К тараканам быстро привыкла? — Замолчи, — бросает Грейнджер. До гриффиндорцев не доходит, что эти выпады ничего не дадут? Не доходит, что встретились двое некогда Малфоев, брат и сестра, и они были — впервые — против друг друга? Не понимали, что на остальных, то есть на всю троицу и на привычную свиту Драко за его спиной в коридоре, им сейчас до лампочки? Были только Драко и Веста. Некогда Эстер. Эс. Эсси. — Хочешь знать, почему он даже не искал тебя? — Драко ухмыляется. — Как только ты сбежала, он сказал, что ты ему больше не дочь. Что искать тебя, тратить на тебя время — унизительно. Что ты этого не достойна. Веста не понимает, почему эти слова ударяют так болезненно. Она ненавидит Люциуса, ей плевать, что он там считает. А злость вперемешку с этой непонятной болью расползается по телу. — Что ж, это странно, — непринужденно отвечает она и скрещивает руки на груди. Всё-таки поднимает на Драко почему-то уверенный взгляд. Опаляющий гневом. Драко смеется, не понимает. — Серьезно? Находишь это странным? После того, что ты натворила? Она будто отделилась от тела и смотрит на себя теперь со стороны: надо же, по щелчку стала такой уверенной, выглядит расслабленной, хотя только что стыдливо прятала взгляд. Там, в Малфой-мэноре, ей казалось, что она уже не способна на уверенность, что её внутренний стержень исполосовали лезвиями, и побег — последнее, что она сможет сделать, охваченная чем-то бунтующим, после чего нагрянет затишье. Только сейчас она осознала, что, несмотря на весь стресс, на недопонимания и перепалки с младшим Уизли, Нора стала для неё местом реабилитационным. Не только в плане здоровья. — Я нахожу это странным, потому что думаю, что он никогда меня своей дочерью и не считал. Или это жажда драматизма заиграла у него в крови? Отречься от той, кого никогда и не признавал… в целом, это в его духе. Очередной жалкий спектакль. Лучше бы весь этот разговор прошел иначе. При других обстоятельствах, в другой обстановке, похожей на ту, что была полторы недели назад с Поттером — обволакивающей чем-то тягучим, теплым, доверительным. А в итоге выпалила свои мысли, когда они друг другу все равно что враги. Когда он, очевидно, пытается задеть её любыми способами. Когда в купе — ненужная публика в лице Золотой Троицы и Малфоевой свиты. Вечно у неё всё не так, как ей хотелось бы. Драко расслабленно прислоняется плечом к двери купе. — Может быть, если бы ты меньше выпендривалась, всё было бы иначе. Это был один из очень редких моментов за всю её жизнь, когда ей до зуда в ладонях хотелось врезать собственному брату. Увидеть эту его чистую кровь на лице, которой он так гордится. Выпендривалась. Выпендривалась… Ещё несколько раз прокручивает в голове это слово, обжигающее своей неправильностью. Он говорит так, словно его не было рядом во все те моменты. Словно он краем уха услышал сплетни о том, что его сестра якобы не ладит с его отцом, и ни разу сам не видел, как Малфой-старший поднимает на неё руку, как оскорбляет, как наказывает голодом и отбирает палочку. В его понимании она всё это заслужила? Потому что — ещё раз — выпендривалась? Она уже открывает рот, чтобы высказать ему всё это, но вовремя вспоминает, обводит взглядом гриффиндорцев, что, подобно зрителям, просто наблюдали, замерли, притихли. — Не хочешь обсудить это потом? Сама удивляется, насколько холодно и невозмутимо произносит эти слова, пока всё кипит, копошится под кожей в желании просто врезать. Братец не перестает саркастично ухмыляться. Сын Люциуса до мозга костей. Ненависть к Люциусу начинает медленно переползать на Драко, как на его подростковую копию, похожую, как две капли воды. — Не доверяешь своим новым дружкам? Я-то уж подумал, что вы спелись достаточно сильно, чтобы вечерами зачитывать друг другу секреты из личных дневников и хныкать в обнимку. Одновременно происходит несколько вещей. Веста, дрожа от злости, бросается вперед, но Поттер подрывается с места и вовремя хватает её сзади за худые плечи, не давая сдвинуться с места. В то же время Уизли, поднявшийся с сидения, тоже кидается в их сторону, но его цепляет Грейнджер за локоть. — Проваливай-ка отсюда, Малфой, — рычит он, раздраженно отдергивая руку. А Драко всё веселится — слегка растерялся, но улыбка не пропадает с его насмехающегося, острого лица. — Будет время — займись лучше дрессировкой своего нового песика, — говорит он сестре, кивнув головой в сторону Уизли. Кончики ушей у того моментально краснеют от злости, и он уже делает шаг в сторону слизеринца, но Малфой вовремя удаляется и скрывается среди других учеников. Всегда покидает поле боя на самом интересном. Поттер всё ещё держит Весту на всякий случай. Она дергает один раз плечами, чтобы он отпустил, но он не отпускает. — Пусти, — цедит она, пока в груди усиленно скребет что-то длинными когтями. То ли всё ещё от обиды и ненависти, выжигающей внутренности, то ли от того, что Поттер никогда прежде к ней не прикасался, не считая тех странных объятий с Сириусом и её рыданий на его плече в тот же день. — Успокойся. Я бы, конечно, хотел посмотреть, как ты врежешь Малфою, но что-то мне подсказывает, что потом ты будешь об этом жалеть. Да что вообще он может знать? Что может ему «подсказывать»? Что-то внутри лопается, и Веста сдувается, как переполненный воздухом шарик. Выдыхает, успокаиваясь. Она будет потом жалеть. Почему её так сильно бесит, что он в очередной раз прав? — Всё, всё, я спокойна, — раздраженно бормочет она, и Поттер убирает руки. — Ты-то чего так разозлился? — спрашивает он у друга, всё ещё тяжело дышащего от кипящей злобы. У Весты такой же вопрос. Чего он как с цепи сорвался? Его вообще слова Малфоя никак не коснулись, не считая первых — про клоповник и тараканов. Но даже тогда он не был так зол. Или, может, она просто не обращала внимания. Кажется, было не совсем до этого. Немного. — Не представляю, как этот гаденыш может так говорить с сестрой, — объясняет он как-то угрюмо и плюхается обратно на сидение купе. — Нет, ну правда. Вы можете представить, чтоб я так с Джинни говорил? Не в шутку. Не по-доброму. На полном серьезе. Придурок. На несколько секунд в купе воцаряется тишина, прерываемая лишь умиротворяющим постукиванием поезда. Грейнджер с Поттером переглядываются. — Да и вмазать ему — лишний раз не повредит, — дополняет Уизли. Веста молча с ним соглашается и садится к окну, отвернувшись от троицы. Уставилась на холмы, что проносились мимо, но в полной мере не смотрела на них. Нырнула в свои мысли, вязкие, мрачные и душащие. Защита Уизли бы ей польстила, если бы не другие эмоции, нахлынувшие беспощадно. Злость постепенно утекала куда-то вслед за уже давно исчезнувшим на пороге братом, уступая место другим чувствам и оставляя только одно желание. Молча заплакать. Но гордость всё ещё не позволяла выражать эмоции при гриффиндорцах, не считая того сумбурного вечера в конце учебного года, когда она рыдала чаще, чем дышала, поэтому она уже привычно до боли сжимает кожу на ладони ногтями другой руки. Чтобы переключиться на физическую и не думать о внутренней. От Драко она ничего другого и не ждала. Знала его прекрасно: когда кто-то его задевает, когда кто-то прорывается через стену его напускного равнодушия и причиняет ему боль — а она, к собственному сожалению, боль своим побегом всё же причинила — он готов сделать всё что угодно, лишь бы причинить в ответ куда бо́льшую. Она этого ждала. Всю неделю старалась морально себя к этому подготовить. Но разве это возможно? Подготовить себя к такому? Сколько бы ты ни готовился, сколько бы времени у тебя ни было на то, чтобы просто заранее смириться, настроиться, подобное всё равно застигает тебя врасплох.***
— Профессор Макгонагалл! — дрогнувшим голосом зовет Веста, пробираясь через толпы взбудораженных учеников после пира. Новость о Турнире всех, очевидно, взбодрила и накрыла Хогвартс волной обсуждений, которые конкретно Весте сейчас были совершенно не интересны. В голове весь ужин она держала лишь одну мысль, пульсирующую уверенностью и непонятно откуда взявшейся решимостью. — Простите, мисс Малфой, я немного занята, — со всей привычной серьезностью отвечает Макгонагалл, взглядом выискивая кого-то в толпе второкурсников, высыпавших из зала. Веста не отступает. Напротив, подбирается поближе, огибая младшекурсников, как препятствия, словно если их заденешь — всё взорвется. Такие хрупкие и маленькие. Всего на два года их старше, а чувствует себя по сравнению с ними слишком взрослой. Тяжело дыша, смотрит на сурового декана с надеждой, робко копошащейся в легких. — Это срочно. Могу я с Вами поговорить? Макгонагалл смеряет её слегка удивлённым, но всё ещё серьёзным взглядом, слегка наклонив голову и сложив руки в замок перед собой. — Почему бы Вам не поговорить с деканом своего факультета? Со Снейпом. Поговорить об этом со Снейпом. Она еле сдерживает истеричный смех, практически проглатывая его, как невкусную микстуру. — Я бы хотела поговорить именно с Вами. Если не возражаете. Ещё несколько бесконечно долгих секунд гриффиндорский декан подозрительно сверлит её глазами, но всё же соглашается, передает что-то одной из старост Гриффиндора и предлагает пройти в её кабинет, потому что в коридорах слишком шумно из-за наплыва расходящихся по гостиным учеников. Здесь она прежде не была. И по сравнению с кабинетом Снейпа — небо и земля. Сюда она бы даже была не прочь заходить временами, в то время как от кабинета зельевара она шарахается, как от него самого, и обходит всеми возможными способами. Здесь тепло, довольно-таки светло, несмотря на уже сгустившуюся за окнами темноту, и пахнет чернилами вперемешку с имбирным печеньем. Не отвратительно выглядящими ингредиентами, хранящимися в маринаде, на месте которых боишься оказаться за очередную провинность. Чернилами и печеньем. Почему она всё вечно сравнивает? Как какой-то вечно работающий механизм, и она попросту не могла найти кнопку выключения. Нора и Малфой-мэнор. Макгонагалл и Снейп. Но такой контраст попросту невозможно не сравнивать. Несмотря на общую приветливость кабинета, она всё равно дрожит. Ноги едва слушаются, и она сама не понимает, как сумела пройти на предложенный ей стул напротив стола декана. Магия, не иначе. — Итак, что за срочное дело? — невозмутимо спрашивает она, смотря на ученицу сквозь стекла своих овальных очков. Теперь, сидя прямо перед ней, а не расплывчато воображая этот разговор в голове, её прежние мысли кажутся уже не такими уж весомыми, чтобы занимать чье-то время. А в груди всё отчаянно скребется, царапает, особенно после ужина за слизеринским столом, поэтому она всё же, шумно вздохнув, неуверенно начинает: — На каникулах я прочла всю «Историю Хогвартса»… — Это похвально. Однако в её звенящем сталью тоне читается скорее не похвала, а «переходите ближе к делу». Веста кивает, от неловкости поджав губы. — И я не нашла ни одного упоминания о случаях перевода ученика с одного факультета на другой. Скажите, это возможно? Подобное когда-нибудь случалось? Теперь, когда она сказала то, что жгло язык, узел из внутренностей ослаб, позволяя слегка расслабиться, хотя взгляд слегка удивленного декана, практически сканирующего её глазами, заставил поерзать на стуле. Она не выдержит ещё целый год на своем факультете. Понимала это ещё на каникулах, после побега, но после ужина её опасения окончательно подтвердились. «Предательница крови» бросалось в её спину дважды; вопросы о том, каково ей делить спальню с Уизли и грязнокровкой — раза три-четыре, а единожды Монтегю, сидящий неподалеку, случайно задел кубок с соком, который после этого растекся по столу и липким слоем попал ей на мантию. Очистить магией, конечно, было без проблем, но сам факт… Драко и бровью не повел. Предсказуемо — не защитил, не вступился. Но хотя бы и не рассмеялся, к удивлению Весты. И к разочарованию слизеринцев, потому что те, кажется, таким образом пытались отстоять честь семьи Малфоев, которую Веста посмела опорочить своим поступком. А Драко, вот незадача, было плевать на эти попытки. Сидел в своих мыслях, и она впервые в жизни не могла даже предположить, о чем думает её брат. — Я правильно понимаю, Вы хотите перевестись на другой факультет? Кивок. — На Гриффиндор? Ещё один кивок. А внутри с молчанием Макгонагалл всё натягивается, натягивается… Неожиданно она встает из-за своего стола. — Пойдемте, мисс Малфой. У неё брови вверх поднимаются. Куда пойдемте? — Не в моих полномочиях говорить, можете ли вы перейти с одного факультета на другой, — объясняет она в ответ на не озвученный вопрос. — Вам следует обсудить этот вопрос с директором. Ей не послышалось? К директору? Прострация накрывает её плотным куполом, и она, сама не понимая до конца зачем, идет вслед за Макгонагалл. Идет за ней по коридорам, где ещё не до конца разбрелись ученики, проходит по лестницам, следует, как беззвучная тень. К директору. Она, кажется, у него тоже ни разу не была. За три года обучения. И вот дернуло её захотеть на другой факультет. Это же прямиком дорога из уютной и манящей зоны комфорта. Переход, общение с теми, кого она презирала, ещё большая ненависть со стороны бывших однокурсников, новая форма, новая гостиная. Только сейчас она в полной мере осознала масштаб своего желания. И при чем всё это — только если ей всё же разрешат. В Хогвартсе ученики вроде как ещё не переводились — она всю книгу проштудировала. Когда заперт в собственной комнате без палочки, занятий остается не особо много. Макгонагалл называет пароль огромной каменной горгулье, который кажется Весте каким-то несвязным набором букв, потому что она утопала в своих собственных мыслях, и статуя пропускает их на винтовую лестницу. В кабинете — круглом пространстве, увешанном многочисленными портретами — стоит не только Дамблдор. Обсуждает что-то с новым профессором, стоящим к новоприбывшим спиной, но наверняка уже успевшим просканировать всех своим волшебным глазом. Жуткий он. Присутствие Грюма заставляет только ещё сильнее взволноваться. Как будто вселенная отсылала Весте знаки, что брось ты эту глупую затею, успокойся и иди в гостиную. Но как она может развернуться и уйти? Теперь, когда Макгонагалл потратила на неё свое время, отведя в кабинет директора? — Видимо, продолжим разговор потом, — говорит Грюм своим каркающим голосом и оборачивается на ученицу и профессора. При виде его обезображенного лица у Весты всё внутри сжимается. Неужели все, кто так усиленно борется со злом, как он, обречены на это? — Видимо, — подтверждает Дамблдор, и новый учитель ЗоТИ ковыляет к выходу, пока его волшебный глаз сверлит её и декана до последнего. Может быть, даже когда уже покинул кабинет — такие штуки вроде и через стены видят. — Чем могу помочь? — Полагаю, мисс Малфой не затруднит объяснить всё самой. Меня ждут дела, — сообщает Макгонагалл и, дождавшись кивка Дамблдора, идет к выходу, где совсем недавно скрылся Грюм. Нет, нет, не объясню, не оставляйте меня, — мысленно взывала Веста. У неё прямо-таки дежавю. Директора, в отличие от Снейпа, она не боялась. Но оставаться с ним наедине? Некомфортно. Неправильно. Выбивает из колеи. Когда в прошлый раз она говорила с ним наедине, в лазарете перед Рождеством, она настолько плавала в собственной запутанности мыслей, что даже не осознавала — она, в общем-то, непринужденно болтает с директором школы, глядя на гиппогрифа через окно. Сейчас она была запутана не меньше — вероятно, даже больше, в разы, — но осознавала эту мысль острее. Отчаянно прячет взгляд в каменных стенах и портретах, с которых на неё с любопытством воззрились многочисленные директоры. Нынешний директор смотрит тоже, но с завидным терпением. Она ещё и его время тратит. Прекрасно. Ладно, нужно рубить сразу. Чтобы отделаться уже самой и не отвлекать других. — Я бы хотела перевестись на другой факультет. Это возможно? — спрашивает она, будто разговаривая с полом, а не с человеком, стоящим в нескольких метрах от неё. Дамблдор некоторое время медлит. Его выражение лица она не видит, видит только полы его длинной мантии. И ноги, которые разворачивают тело и идут к столу на небольшом возвышении. Это он её так проигнорировать решил? Нет, она признает, что пришла сейчас неожиданно, помешала его разговору, возможно вполне себе серьезному и важному, но можно из вежливости хоть как-нибудь ответить. Кивнуть или покачать головой. Как-нибудь. — Будешь шоколадную лягушку? — Извините?.. — Лягушку. Мне всё дарят сладости, а я же всё не съем. Угощайся. Всё ещё не уверенная, что ей не послышалось, Веста на негнущихся ногах проходит к тому же столу и нерешительно берет одну из двух шоколадных лягушек. Ей и так уже плохо скоро станет от волнения, потому что она варится в собственных сомнениях и страхах, как в кипящем котле, а директор тут ещё и в игры играет. Раскрыв фиолетовую пятиугольную упаковку дрожащими пальцами, она выуживает оттуда вкладыш. С картинки на неё смотрит волшебник с длинной белой бородой. — Надо же. Завидую белой завистью, — говорит Дамблдор, хмыкнув и посмотрев на вкладыш. — Мне Мерлин ещё не попадался… хотя вкладыш, несомненно, распространенный. Зато мне попадалась Перпетуа Фанкорт, куда более редкая, чем… — Простите, профессор, — перебивает Веста, не совладав с подступившим к горлу раздражением. — Могу ли я перевестись на другой факультет? — повторяет она, будто он просто не услышал, и кладет вкладыш на стол. Практически кидает, если быть точнее. Перестаралась. Шоколадная лягушка тем временем вырывается, шмякается об пол и скрывается где-то в стороне полок с книгами. Веста провожает её безразличным взглядом. На секунду неприятно колет мысль, что, может, не стоило его перебивать. Всё же директор. Несмотря на неприязнь к нему Малфоев, воспитываемую в ней самой с детства, должно же быть уважение и прочее… Но, господи, какая ещё Фанкорт? Ей это было отчаянно неинтересно. По крайней мере — сейчас. Дамблдор, вопреки её страхам, только терпеливо улыбнулся. — Прошу, возьми вкладыш. Всё же он теперь твой, — говорит он, и Веста нехотя берет обратно картинку, с которой волшебник уже успел исчезнуть, но внизу всё ещё подписано — Мерлин. — А теперь, если ты не возражаешь, присядем, — и указывает морщинистой рукой на кресло, которое она прежде не замечала. Веста слушается. Дамблдор сел тоже, но за свой стол. Сложил руки перед собой, сцепив пальцы в замок. — Итак, я правильно полагаю, ты хотела бы перевестись со Слизерина на Гриффиндор? Кивает, как кивала в кабинете Макгонагалл. Наконец-то ей кто-то даст полноценный ответ, а то пока её только заставляли коптиться в собственных догадках и робких надеждах. — Могу я узнать причину? Это имеет значение? Главное, что причина есть, не просто так же ей взбрело это в голову. Проснулась одним утром и подумала — мне же проблем не хватает, надо бы перескочить с одного факультета на другой, а то скучновато. Причем именно на противоположный, на тот, который ей следовало бы ненавидеть, как ненавидят все слизеринцы практически с первого курса. — Не совсем схожусь во взглядах с другими учениками, — отвечает она и нервно поправляет складки на юбке. Дамблдор понимающе кивает. И спрашивает в ответ почти сразу, будто не задумывался ни на секунду: — Смею предположить: с учениками факультета Гриффиндор ты сходишься во взглядах во всём? Вау. Как метко он попал. С какой легкостью выудил наружу самое главное её сомнение. Нет, с гриффиндорцами она сходилась не во всём. Она не понимает их вечной тяги спасать всё, что движется, рискуя своими шеями. То есть, помогать, конечно, надо, она не какая-то бесчувственная эгоистка… вроде как. Но, в любом случае, подходить к этому стоит разумнее. И в целом способность к сочувствию у неё снижена на несколько уровней, если сравнивать с каким-нибудь Пуффендуем или тем же Гриффиндором. Моральная поддержка, например, из нее никакущая. Главным было другое — гриффиндорцы хотя бы не будут травить её, как травят слизеринцы. Конфликты никто не отменял, но они будут хотя бы за дело. А не от скуки и желания задеть ту, что отличается от тебя самого хоть на один параметр. — Не совсем, — отвечает она с вежливой, но совершенно не искренней улыбкой. — Но на первом курсе Распределяющая шляпа предложила мне Гриффиндор, поэтому смею предположить… — она специально уклончиво не завершает предложение, потому что Дамблдор не глупец и понимает всё и без того. Смеет она предположить, что ей там есть место. Для неё. Раз шляпа несколько лет назад откопала в её душе черты гриффиндорца, значит, она вполне может учиться на этом факультете сейчас. Шляпа ведь даже не просто предложила, практически уговаривала. Говорила, какой это факультет распрекрасный, несмотря на её «Только не Гриффиндор». — Понимаю. — Его старческих губ снова касается улыбка. — Но, Веста, убедительно тебя прошу… — её настоящее имя из его уст непривычно режет слух, хотя она сама его, как и министра, в прошлом году просила так её называть. — Задумайся над одним вопросом. Нравится ли тебе Слизерин как факультет? Не беря в расчёт учеников и факультетского декана. Второе попадание. И всё — примерно за пять минут. Дамблдор умеет читать мысли или как? Это даже как-то нечестно, что он с такой легкостью раскрывает все карты. Веста всей душой любила Слизерин. Могла не понимать некоторые вещи — наподобие помешанности на крови и родословной, хотя до третьего курса внимала и этому, но в остальном — любила саму сущность этого факультета, то, каким он должен был быть. Она любила по ночам, лежа в мягкой кровати, скрытой плотным балдахином, прислушиваться к озерному шуму над потолком и видеть в окнах редкие силуэты русалок, которые плавали где-то в глубинах этой толщи. Она любит серебро. Больше золота и уж точно больше бронзы. Поэтому серебряные рамы зеркал, прожилки серебряного и зеленого цвета в мраморном полу, серебряные вставки в люстрах и канделябрах — всё это было её слабостью. Из-за побега она обнаружила, что всё же способна привыкнуть к тесноте, замкнутым пространствам и прочему, но её неумолимо тянуло к изяществу, роскоши и простору, которыми кишит их гостиная. Веста качает головой, потому что всё это не важно. — Дело в том, профессор, — задумчиво говорит она, смотря пустым взглядом в одну точку, в круглый столик на резных ножках напротив неё, — что этот факультет внушает людям… несколько, лично на мой взгляд, жестокие идеалы. И после этого ученик нередко становится тем, кем я быть вовсе не хочу. Пожирателем смерти — кричало меж этих строк, но она не хотела говорить этого вслух, не хотела отравлять язык названием, пугающим и отвращающим одновременно. Это мрачное словосочетание ассоциировалось лишь со смертью матери, которую она даже никогда не знала, но которую узнать отчаянно жаждала всей душой. — Позволь уточнить. Ты уверена, что эти взгляды внушает факультет, а не семьи, в которых эти ученики воспитываются? — Я… — начинает она ранее, чем успевает подумать. И не продолжает, потому что — нет, не уверена. Но эта помешанность на чистой крови живет бок о бок со слизеринцами с самого момента образования школы. А чистота крови в свою очередь тесно связана с теми преступлениями, что совершали Пожиратели. Все эти мысли у неё в голове запутаны в клубок, и она сама себе не может ничего объяснить, а тут ещё и отвечать на чужие вопросы. Со своими вопросами бы сперва разобраться. — Факультет ни в коем случае не определяет, каким именно ты станешь человеком и каким являешься сейчас, если это то, что тебя беспокоит, — отвечает за неё директор. Веста не глупа и прекрасно понимает, что хуже того же Поттера или всех Уизли. Потому что в момент опасности она вряд ли выбрала бы спасти чужую, незнакомую жизнь, подвергнув риску себя или своих близких. И гриффиндорская честность была ей отнюдь не близка. Как можно так безрассудно выкладывать своему собеседнику все свои мысли? Выкладывать правду на стол? Ложь спасала её. Прятала в своих объятиях. Пока за правду на неё поднимали руку, наказывали и поливали липкой грязью. Она не говорит, что это правильно. Но такова сущность её жизни, и она не уверена, что это её вина. Она никогда ни в чем не уверена. Даже сейчас. После всех этих рассуждений. А что вообще связывает её тогда с Гриффиндором? Безрассудность? Вспыльчивость? Пока что ни то, ни другое не приводило ни к чему хорошему. Если не считать побег. А впрочем — из-за побега она теперь вынуждена выслушивать насмешки со стороны однокурсников и ледяную ненависть брата, некогда самого дорогого ей человека. Так что всё относительно. У медали всегда две стороны. — К примеру, — продолжает Дамблдор, — человек, изображение которого ты сейчас держишь в руках, был распределен на Слизерин. Великий волшебник. И разве может хоть кто-либо уличить сейчас его в дурных поступках? Нет. Он был слизеринцем, и он был хорошим человеком. Одно другому не противоречит. И правда. Может, Мерлин — исключение? А может, исключение — Веста? Или, может, исключение — целое поколение, в которое она каким-то боком попала, как лишняя деталь от пазлов? Гойл, Крэбб, Паркинсон, Монтегю, Флинт… все друг друга стоят. Достойных представителей знатных чистокровных родов по пальцам пересчитать, а Драко вовсе входит в обе группы каким-то невообразимым образом. На каникулах участвует в торжественных приемах в особняках со всей почтительностью и манерами, а в школе — брызжет ядом и поливает каждого неугодного ему грязью. Как раздвоение личности. — И тем не менее, профессор, это не отменяет моих нынешних различий во взглядах с однокурсниками, — невозмутимо отвечает она. — А эти различия, в свою очередь, порождают весьма неприятные конфликты. Директор снова понимающе кивает. Действительно ли он всё понимал? Понимает? Вряд ли он может представить, через что проходит она. Все столкновения со слизеринцами проходили обычно без свидетелей. И она почему-то так и оставляла это таковым, не рассказывала, прятала в темных закромах памяти и просто жила дальше. А теперь жалуется. Но разве, если бы она кому-то рассказала всю правду, кто-то что-то сделал бы? Изменил бы? — Ты не ответила на вопрос про Слизерин. Какой вопрос?.. А, про сам факультет. Нравится ли. — Это не имеет значения. — Позволь не согласиться. Имеет, и довольно-таки весомое. Если твой факультет тебе нравится, а перейти ты хочешь лишь из-за учеников, то не кажется ли тебе, что ты просто… сбегаешь? — Вовсе я не… — и обрывает саму же себя под натиском оглушающей мысли. Да, сбегает. Она сбегает. Боже, да слизеринцы её, получается, просто вытесняют своими нападками. Заставляют уйти, сами того не подозревая. Пока они там в гостиной отмечают начало года и обсуждают грядущий турнир и грядущее появление в Хогвартсе учеников других школ, она сидит и беседует тут с директором, пытаясь оправдаться, почему она хочет перейти. — Несомненно, дружба и другие взаимоотношения между учениками — важная часть жизни любого студента. Но это не должно быть главным критерием при выборе факультета. Веста, я смотрю на тебя и вижу слизеринку. Надеюсь, тебе не покажется это оскорблением, если учесть твой нынешний настрой. Она и не говорит, что быть слизеринкой — плохо. Все её знакомые слизеринцы, конечно, выводили её из себя одним лишь своим присутствием, не говоря уж о поведении, но в целом… — Вероятно, черты гриффиндорцев тебе тоже присущи. Всё же я не стану спорить с Распределяющей Шляпой. Я бы вовсе никому не советовал с ней спорить, она весьма своенравна, — его глаза весело блеснули под очками-полумесяцами, и Веста почему-то не сдержала легкой улыбки, хотя ей было не до улыбок. — Не позволяй никому отнимать у тебя то, к чему тебя поистине влечет. Следуй только своему пути и не подстраивайся под других. Всё равно всем не угодить. Сказать честно, эти слова поддержки больше раздражали, чем ободряли. Потому что они, в общем-то, очевидны, но сказаны так, словно Веста — наивный маленький ребенок. Она, может, и ребенок, но наивной себя не считала. Вроде. Но если посмотреть на это иначе: эти слова, что и так царапали её мозг где-то в глубинах её мыслей, когда прозвучали вслух, да ещё и другим человеком, в разы сильнее ударяют по затылку. Потому что, ну, правда, Веста — какого черта? Почему ты так просто позволяешь себя выгнать с факультета, который, как только что было выяснено, тебе нравится? Почему даже не пытаешься бороться с этими коршунами, что слетаются на чужие беды? А в голове возникает дымчатая, расплывчатая идея, как именно можно бороться. Настолько манящая, что она тут же вскакивает с кресла, как на пружине. — Вы правы, профессор, — задумчиво соглашается она, всё ещё катая в голове пришедшую только что мысль. — Я полагаю, ты больше не хочешь перейти на другой факультет? Веста отрицательно качает головой. Не хочет. Она уже хочет вежливо поблагодарить и попрощаться, но вовремя вспоминает ещё одну вещь, которая её беспокоит. — И ещё, профессор, я хотела бы попросить. Могут ли учителя называть меня по моей родной фамилии, а не приобретенной? Эти деканом брошенные непринужденно «мисс Малфой» неслабо били по солнечному сплетению, но она была слишком занята более важной проблемой, чтобы обращать внимание на подобную мелочь. Сейчас — обратила. — То есть — мисс Блэк? — Да. Именно так. Удивительно, как находит силы говорить, существовать в этом круглом просторном кабинете, пока мысленно она уже там, в темной гостиной, освещенной зеленоватым светом. — Конечно. Я подниму этот вопрос на ближайшем педсовете. Однако должен предупредить, что, вероятно, это останется на рассмотрении каждого педагога индивидуально. Хотя бы так. Большая часть педагогического состава в их школе — вся из себя понимающая, дружелюбная и солнечная, поэтому, если уж не все, так хоть большинство. Уже легче. — Спасибо, профессор, — она напоследок почтительно кивает и идет к двери. Идет, идет из кабинета, в холодные коридоры. Ты всегда была странной. Поворот, несколько метров, ещё один поворот. Никогда не указываешь гриффиндорцам, где их место, всегда отмалчиваешься… Просто тихая… скучная… серая мышь. Лестницы, ступени, всё ниже, ниже. Практически летит по холодному полу, отзывающемуся эхом. Что в тебе вообще от Слизерина? Ты как на этот факультет попала? Веста расскажет, как она попала. Покажет, где их место. Останавливается перед тупиковой сырой стеной. Произносит пароль, и стена отодвигается в сторону, открывая ей проход. Как она и предполагала, стены гостиной все это время сотрясались бурными обсуждениями предстоящего турнира. Её появление почти никто и не заметил. Да и с чего бы заметили? Она сама по себе незаметна. То внимание, которым её время от времени окидывают, появляется и исчезает в зависимости от настроения отдельных лиц. — О-о, посмотрите, кто наконец явился, — по лице Пэнси расплывается язвительная ухмылка. Она сидела на кожаном черном диване в окружении подруг. — Где же ты шлялась? Обжималась по углам со своим новым шрамоголовым дружком? Ха-ха. Как остроумно. Мерзость. Веста сцепляет пальцы в замок за спиной, напуская на себя максимально скромный и невинный вид. Стоит на каменных ступенях, так и не спустившись до конца. Чтобы было лучше видно. А сердце колотится, колотится о ребра, заглушая все звуки. Собирается строить из себя уверенную в себе и решительную, а на деле? Время очередной маски, с которой у настоящей Весты почти не было ничего общего. Маски жестокой и хладнокровной. — Можно минуточку внимания? — громко просит она, отчего общий гам постепенно утихает. Несколько человек продолжают разговаривать, не услышав, но увидев взгляды других, обращенные в одну точку — хрупкую фигурку, стоящую на ступенях, тоже перестают говорить и смотрят туда же. Что ж, к такому вниманию она действительно ещё не привыкла. Целая толпа. Кто-то стоял, кто-то сидел, но сути это особо не меняло. Хотелось бы убежать и спрятаться в своей комнате, но она сама это затеяла. Теперь уж выкручивайся. — Я обращаюсь не ко всем, а только к тем, кому доставляет истинное удовольствие цепляться ко мне по поводу и без. Всё же это важное уточнение — не все слизеринцы привыкли тратить время на какую-то там четверокурсницу, пусть и сестру Малфоя, слизеринского принца. И несмотря на это уточнение, наблюдать продолжили все, чисто из интереса, что будет дальше. Она бы и сама на их месте тоже смотрела бы. Слушала. Какая-то девчонка решила устроить представление? Весело же. Им правда было весело: старшекурсники обменивались ухмылками и любопытством в блестящих глазах. — Как некоторым уже каким-то образом известно, я сбежала из дома. Прямо как мой родной отец в прошлом году, которого вы так любили пообсуждать. Правда, я даже не могу сказать, что хуже, Малфой-мэнор или Азкабан… Слышатся несколько смешков, которые тут же пресекаются гневным взглядом отделившейся от толпы фигуры с платиновыми волосами. Окатив толпу ледяным презрением, подходит к сестре, практически нависая. Угрожающе. — Что ты устроила? — цедит он и грубо хватает её за локоть, чтобы отвести от ступеней и спрятать от направленных на неё, заинтересованных глаз. — Не трогай меня. — Отдергивает руку, обжигая его яростным взглядом. — Сядь лучше и наблюдай за представлением. Уверяю тебя, оно будет недолгим. Драко продолжает сверлить её потемневшими от ненависти глазами. Без слов предостерегает: если ты хоть слово еще скажешь о моей семье… Но о Малфоях она больше ничего говорить не планировала. Поэтому отвечает ему уверенным, не страшащимся ничего взглядом. Слишком долго она боялась его. Раньше он хоть защищал её, а теперь какой прок от этого унизительного страха не угодить? Поднимается на одну ступеньку выше, чтобы её видели за братом. Тот, раздраженно вздохнув, отходит в сторону. Прислоняется плечом к стене. Внимание разделяется: теперь некоторые наблюдают за реакцией слизеринского принца. — Так, о чем я говорила? — небрежно продолжает она, хотя внутри всё кипело, скреблось и выворачивалось. — Ах да, Азкабан. Это я к тому, что мой отец сейчас где-то там, на свободе, за пределами замка. Прямо-таки как все ваши семьи. Вот совпадение, не правда ли? — натягивает на лицо невинную улыбку, пока глаза пугающе блестят. А во внимательной толпе начинает переглядываться ещё больше. Перешептываться. Обеспокоенно. Взглядом она цепляется за нескольких первокурсников, которые после этих слов задрожали, как маленькие тростинки на ветру. Вот уж кого-кого, а мелкотню она пугать не собиралась. Ладно. Поздно уже. — Да, я с ним виделась. Да, у меня есть с ним регулярная связь, так что я могу написать ему в любой момент. И ему ничего не стоит сделать один лишний крюк в поиске домов с нужными фамилиями. Одним преступлением больше, одним меньше… сами понимаете. Снова ложь. Ложь, ложь и ложь. Потому что, во-первых, их связь назвать регулярной язык не повернется. Он так пока и не ответил на её письмо, отправленное неделю назад. Она так пока и не получила от него ни слова. Во-вторых, ни чьи семьи он, разумеется, трогать не будет. Она знала, что он невиновен, но ведь этого не знали остальные. Видите? Ложь снова её спасает. Если бы она сказала правду о том, что Сириус, в общем-то, безобиден, её никто бы не боялся. А ей это необходимо, почти жизненно необходим железный страх, чтобы от неё наконец отстали. Главное, чтобы Сириус к этой новости отнесся понимающе. Она же, получается, сейчас использует его дурную репутацию, от которой он и так тщетно пытается спастись. Но эти гиены всё равно бы не поверили, что Блэк не виновен. Так какая разница? — Я не говорю, что обо мне вовсе нельзя сплетничать, выдыхайте. Всё же вашу гнилую суть не изменить, — пожимает плечами. Делает паузу и продолжает: — Но давайте уж без разного рода физической расправы. Без отбирания моего рюкзака и копания в моих вещах, — равнодушно перечисляет она, словно читает параграф по Истории Магии, и скользит взглядом по Флинту и Монтегю, которые — надо же — действительно напряглись. — Без всяких порч, пока я сплю, — стреляет глазами в Паркинсон, с лица которой давным-давно спала мерзкая ухмылка. — И так далее. Договорились? Без рукоприкладства. Затихла в ожидании хоть какой-то реакции. Выкриков из толпы, насмешливого шепота, пробежавшегося по слизеринцем, как волна, или хотя бы просто безмолвных усмешек. Все молчали. Переглядывались — да. Не смеялись. Словно окаменели. Действительно боялись? Кто уж точно не боялся — Драко. Всё ещё стоит у стены, смотрит на неё. Сжимает челюсть до желваков и, встретившись с её взглядом, качает головой. Будто спрашивая: ты серьезно сейчас устроила такой цирк? Да, серьезно. Он знал, что никакой Блэк не станет мстить за такие пустяки, как школьная травля. Знал, потому что сам выслушивал её, видел её слёзы, когда она выговаривалась о том, что отца не удалось оправдать, хотя тот невиновен. Один единственный знал правду в этой большой гостиной. Почему ему можно, а ей — нет? К нему относятся с уважением и унизительным благоговением только из-за страха перед его папочкой. Она решила использовать ту же стратегию. Нельзя? Уважение и благоговение ей к черту не сдались. Но страх. Страх поможет держать этих гиен на расстоянии. — Вот и чудненько, — отвечает она этим каменным статуям, так никак и не отреагировавшим. И идет к коридору спален, скользя через толпу мимо учеников, которые — удивительно — расступались перед ней, будто она могла их обжечь одним лишь прикосновением или брызгала на них смертельным ядом. Видимо, минус одна проблема. Всё действительно было так просто?