***
Большой зал наполнен звуками. Все переговариваются, рассаживаются, обсуждают. Событие, которого ждали два месяца, наконец свершилось — прибыли ученики двух других школ. И теперь, после эффектного прибытия, стоят в дверях, выбирая, за какой из четырех ученических столов сесть. Шармбатонцы выбрали Когтевран. По цвету? Голубой, синий… похоже же. Наблюдая за рассаживающимися среди когтевранцев девушками и парнями в тонких голубых мантиях, он цепляется взглядом за Чжоу, с приветливой улыбкой разговаривающей с одной из француженок, и взгляд не отводит, засмотревшись. На секунду перед глазами появляется уже привычная воображаемая картинка, как он — если бы можно было участвовать раньше семнадцати — выигрывает кубок, все его поздравляют, и в первых рядах поздравляющих — Чжоу. Смотрит на него с восхищением, сияя, с той самой улыбкой, которой сейчас одаривала учеников Шармбатона, приветствуя их. Рон пихает его локтем в бок. — Ты только глянь, с кем дурмстранговцы сели, — недовольно бурчит он, кивая в сторону слизеринского стола. Часто моргая, Гарри поворачивает голову. Малфой рассказывает что-то рядом сидящему Краму с таким видом, будто выиграл лотерею. Подумаешь, заняли слизеринский стол. Подумаешь, звезда квиддича говорит с Малфоем. — Как думаешь, если потом подойти взять автограф… Он уже не слушает друга, потому что цепким взглядом выудил из толпы слизеринцев ещё одно знакомое лицо. А рядом с этим знакомым лицом — двое дурмстранговцев. Видимо, оба что-то у неё спрашивают, потому что она смотрит то на одного, то на другого, что-то говорит, отвечает, улыбается. Даже смеется. Смеется. Улыбается. Им. Каким-то незнакомцам. Его внимание отвлекается недолгой приветственной речью Дамблдора. После чего пустая посуда заполняется едой, более изысканной, чем обычно, в честь прибытия гостей. — Ты чего такой угрюмый? — не совсем внятно спрашивает Рон, откусывая большой кусок от ножки запеченной курицы, пока Гарри уныло ковырял пюре вилкой. И правда. Чего он такой угрюмый? Ещё раз мельком скользит взглядом по слизеринскому столу. Блэк, судя по всему, попросила передать одного из тех двух парней перечницу, и, получив, скромно улыбается. Говорит что-то, отчего второй парень сдержанно смеется. Она там что, флиртует с ними? Им же по семнадцать-восемнадцать. Для неё не староваты? Три года разницы. Впрочем, это её дело. Его это не касается, так ведь? А угрюмый он потому, что с Уизли она видите ли общий язык найти не могла, хотя он просил попытаться, а с какими-то дурмстранговцами, с трудом говорящими по-английски, сейчас так запросто веселится. Конечно, только поэтому. Ему бы следовало думать о том, что весь завтрашний день самые разные старшеклассники будут кидать свои имена в кубок, а уже вечером расскажут, кто будет участвовать в турнире. А не о таких пустяках. Интересно же, кто будет представлять Хогвартс и за кем он будет наблюдать аж целый год.***
Две разные руки лениво разрезают воздух, поднявшись над головами сонных учеников. Больше никто, кроме этих двоих, ответ на вопрос учителя не знал. Или, может, было попросту лень даже сложить мысли в слова. — Да, мисс Блэк? — спрашивает маленькая фигурка преподавателя, стоящая на высоком стуле, чтобы его было видно. — Самое известное применение контрзаклятий для манящих чар — в банке Гринготтс, сэр. Ни одну вещь оттуда нельзя приманить к себе с помощью магии. Договорив, она стреляет глазами в брата, сидящего через несколько мест справа и опустившего свою руку. На его остром, бледном лице отчетливо читается раздражение. А Веста только легонько улыбается. С еле скрываемым злорадством. — Совершенно верно, мисс Блэк. Плюс пять очков Слизерину. Скажет мне кто-нибудь способ остановить действие манящих чар, когда заклинание уже произнесено? Снова её рука поднимается вверх. Драко уже было тоже начал её поднимать, но, увидев руку сестры, опустил её с тяжелым вздохом и сонно положил голову на парту, уткнувшись лицом в твердую поверхность. Внимание Флитвика опять переносится на ученицу. — «Протего». Если выставить перед призываемым предметом щит, предмет с ним столкнется, не долетев до призывающего. — Ещё пять очков Слизерину. Я смотрю, мисс Блэк, в этом году Вы основательнее взялись за мой предмет? Веста кивает, напустив на себя смущенный от похвалы вид, а в мыслях — не только за Ваш. Удивительно, как сильно достижения в учебе могут поднимать самооценку. Теперь, когда она не боялась потерять расположение братца, становясь в чем-то на один уровень или даже выше, чем он, в учебе, она обнаружила, что копаться в этих темах, параграфах, сочинениях может быть даже занимательно. Да и всё равно в стенах Хогвартса ей делать толком нечего, большую часть времени она проводит в одиночестве — добровольно, правда, но сути это не меняет, — так, что ещё можно делать, кроме как зубрить предметы? А надо было всего лишь разругаться с братом до статуса почти что врагов, и — вуаля. Всего-то. Когда звучат колокола, слизеринцы начинают всё также лениво разбредаться. Заклинания были первым уроком, и сонливость витала от одного ученика к другому, передаваясь, как вирус. Устало размяв шею, Веста поднимается из-за парты и неторопливо собирает вещи. Сейчас должна быть травология. Снова будут разглядывать те жуткие растения, бубонтюберы, и снова собирать их гной. В попытке заработать больше баллов для факультета своей активностью, на прошлом таком уроке она случайно посадила себе на руку ожог от этого дурацкого гноя, но, благо, залечить получилось тут же. Мимо проходит Паркинсон и грубо задевает её рюкзак. Веста вовремя его ловит, не давая свалиться с парты, но один плотный учебник всё же выскальзывает и падает на пол, неуклюже раскрывшись. — Ой, — с искусственным удивлением и искусственным сожалением говорит Пэнси. А после, с таким же искусственным испугом: — Ты же не расскажешь об этом папочке? — и ухмыляется. Мерзко. Так мерзко, что аж стукнуть хочется, как тогда, в старые добрые времена. Глубокий вдох. Спокойнее. Веста принимает правила игры и тоже включает наигранность. — Хм-м, дай-ка подумать, — театрально прикасается пальцами к подбородку, словно действительно задумалась. И вдруг расплывается в улыбке. — Даже не знаю… видишь ли, твоя фамилия уже пару раз звучала в письмах… Паркинсон тут же серьезнеет. И вся искусственность рассасывается, оставляя место для настоящего испуга. — Мой отец в какой-то степени великодушен и давал тебе второй, а то и третий шанс. Но, осторожнее, на четвертом его великодушие может закончиться. Слова сами льются из неё. Неужели ей уже до такой степени легко выдумывать на ходу? — Уже звучала?.. — одними губами переспрашивает Пэнс, едва заметно побледнев. Стыдоба. Самой не противно сначала первой цепляться, а потом идти на попятную? — Ага. Хочешь ещё раз тронуть мои вещи? — отпускает рюкзак из рук и кладет на парту, пододвинув ближе к слизеринке. — Ну же, не стесняйся. — Необязательно устраивать такое представление… — говорит она, но без прежней уверенности в себе. И вдруг вздыхает, будто собираясь с мыслями. Веста даже застыла подобно статуе в ожидании того, что хочет сделать Паркинсон. Представление прямо-таки всё разгорается и разгорается. Сейчас будет кульминация пьесы? Паркинсон — Весте точно это не снится? — наклоняется и, взяв в руки вывалившийся учебник, в раздражении кидает его обратно на парту, отчего один из листов неизбежно мнется, но это не важно. Важно другое. Ей действительно удалось перепугать самую упертую из того стада, которая держалась до последнего. Конечно, она и до этого уменьшила поток оскорблений, будто перекрыла кран, но тот продолжал капать, потому что старый и сломанный. Капать редкими колкостями, брошенными в спину. Без всяких порч во время сна и прочего — как Веста и говорила. Теперь, что же, ещё и колкости прекратятся? Кран перекроется полностью? Чудеса. А Веста входит во вкус, её уносит куда-то в непонятную, неправильную степь, такую манящую своей безнаказанностью и вседозволенностью. — Не хочешь извиниться? — невозмутимо интересуется она, словно не увидев того занимательного действия, что ей посчастливилось только что лицезреть. У той глаза округляются, напоминая два снитча. — Шутишь? Я и так уже подня… — со злостью начинает Паркинсон. Но сталкивается лоб в лоб с самоуверенностью и стальным спокойствием Весты, что напоминало железную броню, от которой отскакивал любой яд, и замолкает. Стискивает челюсть, сверля взглядом ни в чем не повинную парту. — Мерлин, ладно! Извини, — последнее произносит тихо, почти шепотом, себе под нос, но Веста слышит, и ей достаточно и этого. Паркинсон уже собирается покинуть класс, но — помните? — Веста уже вошла во вкус. Сладкий, манящий приторной местью вкус. Делает шаг в сторону, преграждая ей дорогу. Прямо как в том коридоре. Отзеркаливает саму Паркинсон, которая мешала ей тогда в спокойствии пройти в гостиную. Похожа ли она сейчас на ту Паркинсон? Очередной сложный вопрос, на который вряд ли найдется ответ. Нельзя не брать в расчет, что Веста не начинает первая. Только отзеркаливает. Только бросает в лицо тот яд, который выливали на неё. Который она впитывала и теперь выбрасывала с тем самым завлекающе сладким привкусом мести на кончике языка. — Передай другим, что несколько других фамилий тоже уже звучали. Не буду говорить, какие именно. Уверена, эти люди и так догадываются, не глупые же. Вроде как. Передашь? Паркинсон угрюмо кивает, не смотря на Весту и скривившись, словно съела что-то кислое. Веста отступает, давая пройти. По лицу расплывается победная улыбка. Может, она переборщила. Но кому какое дело? Если есть возможность отделаться от нежелательного внимания, она всегда воспользуется ей. — Позерша, — слышит она откуда-то со стороны, и от этого знакомого голоса веет холодом и липким презрением. Драко собирал вещи чуть в стороне и, очевидно, видел весь спектакль. Задержался специально? — Победителей не судят, — пафосно отвечает Веста, пародируя тон, которым всегда произносилась эта фраза в стенах Малфой-мэнора, и запихивает толстый учебник в рюкзак. — Сам же мне это в детстве говорил. Помнишь? Наверняка помнит. Повторял не раз и не два. Но вряд ли собирается отвечать, поэтому Веста просто закидывает на плечо рюкзак и покидает класс заклинаний, не желая тратить время на ещё одну перепалку, в которой придется бросать ядом в человека, которого она отчаянно трогать никак не хотела. Не хотела слышать из его уст ещё больше неприязненных колкостей, ещё дольше видеть лед в знакомых серых глазах.***
Видеть, как Грюм превращает Малфоя в хорька — наверное, лучшее, что Гарри вообще видел за последнее время. Он даже не помнил, когда последний раз улыбался с тех пор, как его выбрали четвертым чемпионом. Проблемы наваливались одна на другую высокой стопкой, и такое зрелище сейчас было самой настоящей отдушиной. Если на каком-нибудь испытании попадется встреча с дементорами — ну вдруг? — он точно попробует при вызове патронуса положиться именно на эту картину перед глазами. Не удивится, если патронус выйдет ярче, чем обычно. Шутки шутками, а смешно тут, видимо, не всем. Одному единственному исключению — видимо, нет. — Только не говори, что это мой брат, — устало говорит Блэк, подошедшая незаметно, и слегка наклоняет голову вбок, обеспокоенно рассматривая хорька. Ответить он не успевает, потому что в этот же момент подлетает Макгонагалл, суровая и разозленная. Отчитывает Грюма, как провинившегося ребенка, и возвращает Малфоя в прежнее положение, к неудовольствию большинства зевак. Слизеринский принц оказывается распростерт на траве, с растрепанными волосами и ужасом вперемешку с отвращением и злостью в глазах. Да уж, принц так принц. Веста, нерешительно мотнув головой, зачем-то подрывается к братцу, уже решительно встающему на едва ли не подкашивающиеся длинные ноги. Осторожно кладет ладонь ему на плечо, словно пытаясь заговорить не с человеком, а со смертельно опасным диким животным где-нибудь в джунглях. Тигром или пантерой какой-нибудь. Хотя какой тут тигр, хорек же… — Драко, ты в поря… Малфой, скривив губы в отвращении, отдергивает руку, отшатываясь от неё. С таким видом, будто смотрел не на сестру, а на детеныша мандрагоры. Ладони зудят снова возникшим желанием врезать ему. Так сказать — закрепить результат этого занимательного «урока» Грюма. — Мой отец узнает об этом! — презрительно бросает он в сторону Гарри и Грюма, игнорируя существование Весты как таковой. Грюм, явно забавляясь, делает шаг к слизеринцу, но тот, охваченный зверским ужасом, пятится назад и скрывается где-то за деревьями вместе со своей многочисленной свитой под смех тех самых зевак и Гарри в том числе. Улыбка вдруг гаснет, как под действием заклинания Нокс, когда он цепляется взглядом за так и оставшуюся стоять в одиночестве фигурку, у которой обычно прямые плечи слегка опустились, поникнув. Покачав головой, она, не оглядываясь, безжизненно идет куда-то подальше от замка, где только что скрылись слизеринцы. Смотря остекленевшим взглядом во влажную от недавних дождей траву. Нашла, из-за чего грустить. Ей только повод дай. Малфой — придурок. Нечего на него нервы тратить. Пока Макгонагалл продолжает отчитывать Грюма, Поттер нерешительно догоняет Весту, придерживая лямку рюкзака, болтающегося на одном плече, рукой. — Ну и зачем? — спрашивает он, и Веста переводит рассеянный взгляд на него. — Не понимаю, зачем ты так унижаешься, лучше бы… — Унижаюсь? — останавливается. Смотрит на него, приподняв брови. Да боже. Он не это хотел сказать. Хотел сказать, что Малфой этого не стоит, после всего, что он делал, в частности в отношении самой Весты. Наполняет воздухом легкие, чтобы переформулировать свои мысли, но не успевает. Веста, заметно уязвленная, его опережает: — Раз уж у нас время непрошеных советов … — продолжает идти, и Гарри идет рядом с ней, сам не понимая куда, смотря только на неё, на потускневшее лицо со следами еле сдерживаемой злости. — Прекрати уже так глазеть на Чанг. Либо подойди к ней и поговори нормально, либо перестань мучить окружающих этим своим щенячьим взглядом. Смотрится жалко. Чего. Чего?! Ей-то какое дело до его взглядов? Ей делать больше нечего, кроме как выслеживать, на кого и как он там смотрит… Ну не может же он выглядеть так жалко. Не может же? Она просто злится из-за того, что братец от неё в очередной раз отшатнулся, вот и выливает свою злость на человека, который в этом не виноват. Ей самой не надоело накопившийся яд на других сбрасывать? Раньше Рон, а теперь и Гарри, с которым она и так общается раз в сто лет, замыкаясь и ища одиночества. Блестяще. Зато как дурмстранговцам глазки строить, так сама невинность. — Удивлен, как у тебя хватает времени выискивать, кто на кого смотрит. Или ты можешь и выискивать, и флиртовать с учениками другой школы одновременно? Похвально, — смотрит не на неё, а на озеро вдалеке, и сжимает челюсть до желваков. Почему он так взбешен? Давай, Гарри, спокойнее. Вдох-выдох. А меж ребер копошится разжигающаяся злоба. — Флиртовать? Это банальная вежливость. Ну конечно. Он фыркает, даже не смотря себе под ноги. Качает головой, не веря. Просто вежливость! — Даже если и не так, — снова останавливается, встав перед Гарри. Скрещивает руки на груди. — Я не могу получить хоть немного внимания? Тебе-то, наверное, не понять. Четвертый чемпион Хогвартса, местная знаменитость. Автографы раздаешь уже, мне в очередь вставать? И она туда же? Сначала Рон, теперь ещё и она. Потрясающе. А злость всё накатывает, накатывает… душит, накрывает волной. — Если ты вдруг не заметила, на меня ополчилось полшколы. Ты уверена, что хочешь такого внимания? В прошлом году не хватило? При упоминании прошлого года её губы сжимаются в тонкую полоску. Она отводит взгляд, пока поднявшийся ветер колышет её и без того непослушные волосы, заезжая на лицо. Раздраженно убирает волнистые пряди с глаз. — Но зато мой отец притащился сюда и шляется где-то неподалеку, — нервно усмехнувшись, напоминает она. — Из-за тебя. Ему буквально смертельно опасно здесь находиться, но что он делает? — повышает тон, раскинув руки в стороны. — Именно: гуляет где-то по английским деревушкам неподалеку, где его поймать раз плюнуть. И по каминам разгуливает, чтобы с тобой поболтать. Не со своей дочерью, которую не видел Мерлин знает сколько, а с… Да сколько можно-то? Они уже затрагивали эту тему. И, как ему показалось, тема была закрыта. Чего ей неймется? Встретились, черт возьми, два сгустка злости. Кто взорвется первым? С чего ей-то злиться? — Я тебе уже объяснял. Часто пользоваться камином опасно. А ему надо было поговорить со мной из-за турнира. В конце концов, это же была не его идея. Сириус сам предложил. Почему Гарри должен оправдываться? Почему всё всегда сваливается на него? — Вот опять, — вздыхает она. — Все сводится к турниру. Лучше бы я тоже подала заявку на участие тогда уж и участвовала в этих чертовых испытаниях вместо тебя, если это помогло бы взглянуть ещё хоть раз на отца. Ей нормально вообще? В голову вообще не приходит, что за испытания могут ждать на этом чертовом турнире? Или беспричинная зависть глаза слепит? Он бы с радостью поменялся с ней местами, да только она-то выдержала бы? Неожиданно до мозга доходит отдельный отрывок её слов, оглушая. Замирает, осознав. Всматривается в её лицо. — Ты сказала «подала заявку»? Ты веришь, что я правда в тайне от всех пошел и бросил свое имя? — Да Мерлин его знает, бросал ты или нет. Я бы не удивилась. Слова бьют неприятно. Бьют несправедливостью. Она ему не верит. Почему она ему не верит? В прошлом году он ей верил, хотя весомых причин на это не было. Попросту доверился, оправдывал потом ещё и перед друзьями, зовя её к Хагриду с ними, давал мантию, хотя зарекся ни одному слизеринцу её не давать. А сейчас что? Сейчас, когда ему самому нужна вера, нужна поддержка, она отворачивается от него. Считает, что он способен кинуть свое имя в кубок, никому не сказав, и потом нагло всем лгать, мол, это не его вина. Хотя ложь — это по её части, разве нет? — Не будь такой эгоисткой. Почему их дружба — если её вообще можно назвать таковой — складывается односторонней? Он устал вывозить всё на себе. Звать её с собой, когда они собираются куда-нибудь втроем, и не встречать её попыток втиснуться в компанию самой. Пытаться наладить её отношения с Роном и Гермионой, пытаться оправдывать её всячески перед ними и оправдываться самому за, казалось бы, беспричинное доверие. А что делает она? Главный вопрос звенит в голове. Зачем ему это всё? Почему бы просто не плюнуть? Надоело. — А если я всегда была эгоисткой? С чего ты взял, что я ей не являюсь? Боже, да ты же сам придумал себе какой-то образ. Все вы придумываете какие-то образы, а потом удивляетесь, что я им не соответствую. Разочаровываю тебя, да? Я всех разочаровываю, ты точно не исключение. Её голос теперь сочится даже не злобой и раздражением, а усталостью. Выглядит, будто ей всё равно, озвучивает лишь сухие очевидные факты, словно лекцию по истории зачитывает. Действительно. С чего он вообще когда-то думал, что она не эгоистична? Не такая, как другие слизеринцы? Хоть раз за всё то время, что без устали работал в его голове механизм, меняющий отношение к Блэк, она делала что-то не для себя? Из глобального — только помощь Хагриду с Клювокрылом, но Гарри всё ещё не знал, в чем была причина того порыва, эта тема как-то успешно избегалась и забывалась. Увидеть её несколько раз разбитой — не повод до конца жизни бегать за ней и утешать, если она сама не пытается сделать шаг навстречу, а вместо этого только неуверенно топчется на месте, время от времени пятясь назад от него и отдаляясь. Какие у него вообще доказательства, что то, какой он её не единожды видел, не является очередной маской, под которой — просто пустышка? Может, и было несколько, но они безвозвратно терялись в той злости, что растекалась в данный момент по жилам. В то время как причины, по которым стоило бы считать, что она не лучше других слизеринцев, можно перечислять часами. Ему вдруг стало так мерзко. До тошноты, до отвращения. — Что ж, если ты это даже не отрицаешь, предлагаю тебе в следующий раз выговариваться такому же эгоисту, как ты, а не плакаться мне, — сам удивляется, сколько яда может быть в его голосе. Его это пугает, но он продолжает, прожигая её потемневшим от ярости взглядом: — Бегай за своим братцем дальше, унижайся, мне плевать. Только я почему-то думал, что мы друзья. Если нет, если это просто, как ты сказала, «образ», тогда без проблем. Тогда уж извини, — делает шаг назад спиной. — Больше не буду тратить твое драгоценное время. Разворачивается и идет к замку, оставляя Блэк стоять одну у озера. Его трясет, и ладони сжаты в кулаки. Блестяще. Лучше и быть не может, — думал он, взбираясь обратно по некрутому склону. Рассорился уже с двумя людьми из первого круга своего общения. И оба раза — не по своей же вине. Оба раза — из-за нежелания поверить ему, из-за какой-то глупой, жалкой зависти. Почему у него должны быть бесконечные резервы терпения, пока всем вокруг плевать, пока все вокруг преспокойно злятся, обижаются и выливают на него всю грязь? А главное — всё это накануне первого испытания. Впереди драконы, а на его стороне одна лишь Гермиона, пока Блэк и Рон, и вся школа, повернулись спиной, демонстрируя свое безразличие к его судьбе. Лучше и быть не может. К замку она шла уже многим после разговора. Шла со спутанным клубком мыслей в голове, которые, как бы ни пыталась, распутать не получалось. И дернуло её ляпнуть такую глупость… она это всё из-за Драко, если бы он не скривился так… но кто ее заставлял к нему подходить? Знала же исход… а как можно было не подойти? Его буквально превратили в животное против его воли… а этот Поттер… вот надо было ему попадаться под руку… Верит она ему, не верит, какая разница? Ну, просто вот кто стал бы кидать его имя? Кому это к черту надо? Ведь если выяснится, кто это сделал — проблем не оберешься. Стал бы кто-то так рисковать… да и, собственно, для чего? — Эй, Эстер, — окликнул её знакомый женский голос уже в подземельях. Рассеянная, Веста оборачивается и видит Гринграсс. Вопросительно поднимает брови. — Просто решила предупредить. Пароль снова сменился. Новый — кровь и серебро. Пароли в гостиной в этом и прошлом годах сменяется чаще, чем в первые два курса. В прошлом году — из-за Блэка. В этом — из-за большого количества гостей. Вряд ли в этом есть острая нужда, но многие факультеты перестраховываются. — Поняла, — отвечает Веста, кивнув. Гринграсс была к ней терпимее, чем остальные слизеринцы. До подруг далеко, но не враги — уже хорошо. Задираться первая Дафна никогда не начинала. Только когда была в компании Пэнси, могла изредка усмехаться происходящему. Некоторым слизеринцам и без того было дико цепляться друг к другу. К другим факультетам — да, но огонь по своим же? Если кто Весту и презирал, то не в открытую. За исключением, опять же, Паркинсон и остальной Малфоевой свиты, которая составляла немалое количество. Впрочем, в этом году отсеялись и они после знаменитого среди слизеринцев выступления Весты первого сентября. — Всё нормально? — спрашивает Дафна, подмечая остекленевший взгляд. — Прекрасно, — натягивает непринужденную, но слегка усталую улыбку. Гринграсс кивает напоследок и идет куда-то. Когда слизеринцы спрашивают, все ли в порядке, вряд ли они ждут честного ответа. Поттер обычно спрашивал вроде как искренне. Вроде как беспокоился. Переспрашивал. Не верил её привычному «прекрасно». Предлагаю тебе в следующий раз выговариваться такому же эгоисту, как ты, а не плакаться мне. Почему слова так больно колют под ребрами? Вспарывают внутренности невидимой иглой? Она вступала в достаточное количество перепалок и выслушивала достаточное количество более ядовитых слов, но почему задевают именно эти? И почему? Она? Опять? Всё испортила? Какой-то непрекращающийся кошмар. В кои-то веки всё налаживалось, и ей взбрело в голову перечеркнуть всё. Несколькими фразами. Глупая, глупая… Влетев в гостиную, она едва ли касается ногами каменных ступеней, спускаясь. Проходит к коридорам спален. Заходит в свою, захлопывая за собой дверь. Намного сильнее и громче, чем следовало бы. Кидает рюкзак на пол и запускает пальцы в распущенные волосы, крепко сжав. Ну не дура ли? Портить отношения с единственным человеком во всем Хогвартсе, который доброжелателен к ней по собственной воле. Умно, что тут сказать. В груди что-то лопается, и она, подорвавшись к письменному столу, скидывает руками все пергаменты на пол. Они разлетаются по воздуху, прежде чем плавно опуститься на пол, и несколько секунд Веста завороженно смотрит над полетом бумаг. Когда они касаются пола, она понимает, что ей мало. Хочется ещё. Ещё выплеснуть, вылить все эмоции на ни в чем не повинные предметы. Выскрести из-под кожи все остатки злости на Драко, на Поттера, на саму себя в особенности. Достает палочку, направляет на теперь уже пустой стол. Заклинанием поднимает его в воздух. И с громким, почти оглушающим грохотом кидает обратно на пол, разламывая на несколько крупных деревяшек. Помогает? Вроде. А может и не помогает. Она не понимает. Ничего уже не понимает. Внутри всё ещё всё кипит, бурлит, выжигает. Сжав кулаки, с силой пинает эту кучу из разломанного стола и раскиданных листов пергамента. Ещё раз. Глупая, — звучит в её голове со звенящим укором внутренний голос. Внутренний голос, в кои-то веки, заткнись. Глупая, глупая, глупая… Эгоистка. Последний раз пинает носком ботинка обломок и, вроде, успокаивается, хотя в груди все скреблось и верещало. Опускается на край чьей-то кровати, осматривая хаос, что натворила. Тяжело дышит, пытаясь перевести дыхание. Поднимает палочку и произносит тихое «Репаро». Не дай Мерлин хоть кто-то увидит этот беспорядок. Не дай Мерлин хоть кто-то увидит её эмоции.***
— Вот только на меня срываться не надо, ладно? — спокойно, но с ощутимым укором говорит Гермиона, когда тон Гарри в ответ на её рассказы о группе защиты домовых эльфов невольно поднялся до недопустимого. — Ты же помирился с Роном. Первое испытание позади, до второго ещё есть время. Что с тобой? Да. Что с ним? Сам не знает. В подсознании ответ, конечно, неуверенно копошился, но он мысленно велел подсознанию заткнуться, потому что признаваться в том, что его выбила из колеи эта мини-ссора со слизеринкой — унизительно. Они и так особо не общались. Ноябрь уже близится к концу, а дней, когда они хоть как-то проводили время вчетвером за этот учебный год, не наберется и дюжины. Поэтому, по идее, ничего особо и не изменилось. Всё также в большинстве времени видит её лицо лишь в толпе других учеников, просто раньше она хоть изредка удосуживалась почтить его и Гермиону с Роном своим вниманием. Но это только по идее. Потому что в то же время изменения были ощутимые. Не обоснованные логикой, но чувствуемые на подсознательном уровне. Она даже больше не здоровалась. Он тоже. Просто как-то резко обрубили общение с концами, и ему было не по себе, хотя ещё год назад он бы и не подумал париться из-за какой-то там слизеринки, с которой даже особо и не общаешься. Всё силился её понять, но не выходило. Думал, что знает её. Понимает. Черта с два. Почему она так злится, что он говорил с Сириусом по камину? Неужели она не понимает, что дело только в возможной опасности, грозящей Гарри? А от того, что Сириус где-то поблизости из-за него, рискуя быть пойманным, Гарри и сам не в восторге. Далеко не в восторге. Ещё этот её эгоизм… А если я всегда была эгоисткой? С чего ты взял, что я ей не являюсь? В голове всё противилось осознанию, что она не лучше всех этих змей. Но с чего? С чего такая уверенность, откуда? С чего он взял, что он знает её? Может быть, действительно просто напридумывал себе что-то. Тогда другой вопрос — зачем? Зачем придумывать кому-то образ, тем более ей? Делать ему больше нечего. Будто и так проблем мало. Столько вопросов и — ни одного ответа. Как бы ни пытался разгрести все эти загадки, как огромную кипу бумаг, у него не выходило. Дни летели незаметно и в то же время бесконечно, а на уроках он не мог перестать ловить себя на мысли, что хочет снова увидеть её в толпе других учеников. Проверить — всё ещё также холодна? Или уже потеплела? А потеплел ли он? Чжоу взглядом он стал искать реже. Каждый раз, когда засматривался на неё, зачаровывающую и сияющую, слова Блэк звоном гремели в голове — перестань мучить окружающих этим своим щенячьим взглядом. И он пристыженно отворачивался. Ну вот что она за человек? Одной необдуманной — хотя, может, и обдуманной, кто уж её теперь знает — фразой заставляет теперь и её вспоминать каждый раз, и шарахаться собственных взглядов. Но, справедливости ради, Гарри стал нередко замечать — с каким-то непонятным удовлетворением — что с дурмстранговцами за слизеринским столом она стала говорить гораздо, гораздо реже.***
Снейп, похожий чем-то на летучую мышь в своем привычном черном облачении, расхаживался вдоль рядов, проверяя результат практической работы, ведь до конца урока оставалось минут десять-пятнадцать. У Гарри выступила испарина на лбу, а палец саднил от крохотного пореза, который он получил, нарезая ножом ягоды, все время выскальзывающие из-под пальцев. И вот какой прок быть одним из чемпионов Турнира, если всё равно приходится учиться наравне с другими? Дракона победил, а никчемные Зелья победить не может. — Итак, посмотрим, что у Вас здесь, Поттер, — в своей привычной надменной манере говорит Снейп, подойдя к его столу. Ему, как опытному зельевару, понадобилось не больше полминуты, чтобы определить, что с зельем Гарри откровенно накосячил. Но как можно не накосячить, когда мысли заняты этим непонятным золотым яйцом и вторым испытанием? — Это варево даже близко не походит на то, что должно было у Вас получиться. — Я ещё не закончил, профессор, — устало оправдывается он, сверля взглядом свой кипящий котел. Уголок губ Снейпа на крохотный миллиметр приподнимается в едва заметной саркастичной усмешке. Давайте только без усмешек, и так тошно. Хотелось опрокинуть весь этот стол с ингредиентами и покинуть класс, ища прибежище в тишине и спокойствии, но проблем потом не оберешься с Макгонагалл, которой тут же всё доложат о его непозволительном поведении. — Осталось десять минут до окончания урока. Я не думаю, что за это время вы успеете продемонстрировать какие-либо незаурядные способности, которые хоть как-либо Вам помогут. Но если Вам проще тешить себя глупыми надеждами — прошу. И он отходит в сторону, повернувшись к нему спиной, чтобы продолжить пугать четверокурсников одним только своим приближением к столам. Хоть котел не опустошил, уже хорошо. Но что ему это даст? Да, он не закончил, но вряд ли он исправит положение. Последнее, о чем он думает в этом учебном году — это как раз-таки уроки, так что уровень внимательности и знаний этого предмета у него сейчас где-то опасно колышется у нуля. Не зная, что ещё может помочь, он возвращается к ягодам, нарезая их на маленькие кусочки. Нож снова соскальзывает, но на этот раз он успевает рефлекторно отдернуть палец, не порезавшись во второй раз. Куда-то в лоб мягко ударяется бумажный самолетик, прилетевший непонятно откуда. Гарри раздраженно сминает эту бумажку в руке, даже не взглянув. Наверняка очередная забава слизеринских гиен. Когда он откладывает смятую бумажку на стол, возвращаясь к ягодам, краем глаза подмечает, что через тонкую ткань самолетика просвечивают чернила. Заняться ему сейчас больше нечем, кроме как послания читать. Но любопытство перебарывает — а зелье он уже вряд ли спасет — поэтому Гарри все же берет в руки и разворачивает мятую бумажку. «Ягод ты и так уже достаточно добавил, хватит. Добавь два листка от ветки омелы, уменьши огонь до среднего и мешай по часовой стрелке, пока зелье не станет голубым. После этого снова увеличь огонь и добавь змеиный клык, это исправит дефицит густоты. Продолжай мешать, пока зелье не станет цвета морской волны, после этого выключай огонь». Почерк немного кривоватый, видно, что рука, пишущая послание, в тревоге спешила, но он всё равно без проблем узнает автора. Видел, как эта же рука при нем писала письмо Сириусу. Намного аккуратнее, но почерк тот же, он уверен. Подняв растерянный взгляд, находит глазами Весту, зелье которой уже было готово, причем выглядело вроде как правильно приготовленным и теперь только отстаивалось. Сейчас она медлительно прибирала на столе после практики и собирала вещи. Подняла на него взгляд, встретившись с его глазами. Поднимает брови вопросительно, без слов спрашивая — чего смотришь? Делает вид, что не она записку отправила? И зачем? Почерк точно её, он уверен. Гарри только усмехается и с каким-то дымчатым облегчением в легких принимается за реабилитацию своего зелья, следуя указаниям в записке. Нет, ну правда. Он когда-нибудь поймет, что творится в ее голове?