Центр внимания

Писать это письмо было мучительно. Она была достаточно счастлива, чтобы желать вылить все свои эмоции на пергамент. Но она была в достаточно трезвом уме, несмотря на это пьянящее счастье, чтобы понимать: Поттеру сейчас и так паршиво, чужие положительные эмоции ситуацию не спасут, а ещё больше ударят по лицу. Мол, погляди-ка, у меня-то всё хорошо. Чего разнылся? Жизнь прекрасна, разве не видно? Особенно если учесть, что весь прошлый год она как раз и была той ходячей кучкой нытья и недовольства. Безмолвного. Никому вслух не жаловалась, но по лицу было видно: отвалите от меня все или прокляну. Или, может, разрыдаюсь. Вариантов много. Как же она хотела бы, чтобы Поттеру можно было пожить не с этими его Дурслями, а хотя бы в Норе. Ещё лучше — через недельку с ней и Сириусом. Что за глупые причины, по которым он должен жить с родственничками? Шумный вздох сталкивается с ладонями, которыми она в отчаянии закрыла лицо. Экзамены в школе и то проще писать, нежели письма человеку, которого нельзя слишком жалеть, чтобы он не почувствовал себя униженным, но и с которым нельзя попросту делать вид, словно ничего не произошло, и болтать о собственном благополучии, пока он, наверняка, вспоминает произошедший ужас каждую минуту своей мрачной жизни. На стол прямо перед ней мягко опускается записка, сложенная в форме маленькой птички. Веста уже знает, что там написано, но всё равно разворачивает и читает «Ужин готов», выведенное красивым витиеватым почерком. Андромеда никогда не надрывала голос, зазывая домочадцев, сидящих на других этажах. Зачем, если можно сделать более утонченно? Веста гасит свечу, погружая стол и лежащее на нём начатое письмо в полумрак, и покидает комнату. Спускается по длинной лестнице прямиком в гостиную, а оттуда — недалеко до небольшого зала, где разместился деревянный стол, укрытый ажурной белой скатертью. За ним уже разместился вернувшийся недавно с работы мужчина со светлыми волосами. Обложка «Ежедневного пророка» в его руках повествовала о членах делегации Международной конфедерации магов. Иными слова — скукотища. — Добрый вечер, — вежливо здоровается она, занимая своё привычное место напротив Теда Тонкса. Здоровается, потому что утром его не видела — он ушел раньше завтрака. Мужчина кивает с добродушной улыбкой, но не отрывается от газеты, проводя глазами по исписанным столбцам разворота. Светло-каштановые волосы Андромеды стянуты в элегантную прическу на затылке, чтобы не мешали, пока она порхала между залом и кухней, неторопливо расставляя палочкой тарелки и столовые приборы. В центре стола уже разместились дымящиеся, только что из духовки, блюда. Когда тетушка заняла свое место тоже, справа от мужа, с лестницы послышались торопливые шаги, а после — грохот снесенной со своего места напольной вешалки. В очередной раз. Из-за угла с виноватым видом выныривает голова Тонкс, волосы у неё сегодня — отращенные сильно ниже плеч, ярко-фиолетового цвета. Закончив бороться с отчаянно не желающей стоять ровно вешалкой и повесив обратно упавший с неё на пол дождевой плащ, она, как ни в чем не бывало, шествует к столу, чтобы занять место рядом с Вестой. — Ты же убралась в комнате? — безмятежно интересуется Андромеда, беря в руки серебряную вилку. Тонкс корчит недовольную мину. Точно не убралась. Лицо почти что покалывает от желания улыбнуться, но, наверное, неловко улыбаться, наблюдая за мелкими семейными разборками. Неделю уже живет в этом доме, а у неё всё — наверное, у неё всё — не знаю. — Мам, мне двадцать три. — Это не отменяет того, что тебе следовало бы время от времени прибираться, — привычно родительским тоном укоряет Андромеда, подняв на дочь взгляд. Изящно махнула утонченной ладонью в сторону той, что всё ещё пыталась проглотить улыбку вместе с ужином. — Загляни в комнату Весты, там идеальная чистота. — Ну так она же гостья. Я б в гостях тоже была чистюлей. Родители переглядываются, словно говоря друг другу что-то без слов, и Тед с доброй издевкой усмехается, качнув головой. Тонкс унаследовала эту её знаменитую неряшливость и неуклюжесть именно у него, поэтому кому, как не ему, знать очевидную правду: нет, не соблюдала бы. — Да и вообще, ещё я с малышни пример не брала, — беззаботно продолжает Тонкс, по-дружески взъерошив Весте волосы. Малышне? Подумаешь, восемь лет разницы. Веста моментально, уже скорее даже рефлекторно, приглаживает растрепавшиеся пряди, проиграв в битве с улыбкой, которая всё же возникла на лице. Тэд наконец сворачивает газету и откладывает на край стола, будто только вспомнив, что перед ним разложен пока ещё горячий, но уже начавший стынуть ужин. — Всё ещё никаких новостей, — говорит он, многозначительно поджав губы. Вонзает вилку в пышащую жаром лазанью. — Пророк молчит. — В министерстве тоже — ни слова, — поддерживает Тонкс, накладывая себе в тарелку салат из стеклянной миски. — Олухи. Не представляю, как Дамблдор планирует… — Дора, — довольно-таки сурово прерывает её Андромеда, заставив Тонкс почти что на месте подскочить, переведя немигающий взгляд на мать. — Я говорила: никакого Ордена за столом. И не при Весте. Тонкс выразительно закатывает глаза. Сегодня — голубовато-зеленые. — Она же уже взрослая, пусть знает. Правда, Ви? Уже взрослая? Уже не малышня? «Ви» еле удерживается, чтобы не прыснуть. Серьезно кивает, тщательно пережевывая лазанью. Тонкс торжествующе разводит руками в стороны. — К тому же, — не унимается она, видя не исчезнувший укор в темных глазах матери, — Сириус говорил, что при необходимости я вполне могу посвящать её во все эти дела. Интересно, как он ей это говорил. Они виделись? Они переписываются? Наверное, не суть, главное — отец разрешил вклиниваться во все эти взрослые темы и обсуждения, как вырвать из змеиных лап Темного лорда магический мир, который он так уверенно хочет сцапать. Губы Андромеды сжимаются в полоску, выражающую несогласие. Тед слева от неё молча пережевывал ужин, зная, как и Веста, что встревать в перепалки двух леди Тонкс — идея заблаговременно неудачная. — Я подобное не одобряю, и вы это знаете. Нет нужды портить ребенку лето. Хуже, чем прошлое лето, у неё по определению быть не может. Какие-то мрачные теории заговора явно не сравнятся с веселой и беззаботной жизнью в Малфой-мэноре. — Этот ребенок убежал от двух Пожирателей прошлым летом, — с какой-то даже едва уловимой ноткой гордости парирует Тонкс. — Именно, убежал. Не дрался. Весте не нужно знать заклинания, которым ты пытаешься научить её, думая, что я не замечаю. Веста чуть не закашлялась, подавившись. Предполагалось, что родители Тонкс не замечают, как эти двое выбираются на задний двор, когда у Тонкс между делами в Ордене, и в Министерстве появляется редкое, недолгое окно. Выбираются, и Тонкс учит её магии по мелочи. Лучше сказать — пытается учить, потому что почти все эти «уроки» сводятся к шуткам и несерьезным заклинаниям уровня первого курса, которыми они пуляют друг в друга, как маленькие дети. За неделю Веста от нее выучила — ну максимум — заклинания два, если считать именно серьезные, полезные. И, честно говоря, Весту всё устраивало. Чтобы не вставать сейчас ни на чью сторону, она не вставляет в разговор фразу, почти физически ощущающуюся на языке: Этот сбежавший ребенок подорвал землю под их ногами и кинул в них оглушающее, а потом уже да, потом уже убежал. Да и понимала, каким позерством это будет выглядеть. А сама глубоко внутри себя, молча, гордилась тем своим нелепым побегом, потому что уже забылось, какой страх и ужас холодил жилы, пока она оббегала дымящиеся палатки, пытаясь скрыться от двух взрослых темных магов. — Более того, ничего сверхординарного я не даю… просто база, — неопределенно пожимает плечами Тонкс и закидывает в рот кусочек помидора из салата. — А запрет на пользование волшебством несовершеннолетними никого не волнует? Подумаешь. Кто вообще соблюдает эти запреты в колдовских семьях? Ах да. Уизли. Нора ей нравилась, но мистер и миссис Уизли в этом плане очень строги, а всё лето не наколдовать ни одного заклинания — тоска смертная. По другим параметрам этот дом тоже выигрывал Нору. Уютно в обоих жилищах, но здесь не тесно, не шумно и очень-очень спокойно. По крайней мере, когда дома нет Тонкс, но и её нежелание сидеть на месте не напрягало, а скорее воодушевляло. Не в четырех стенах же лето просиживать. По крайней мере, это лето. — Министерство все равно не поймет, кто именно колдует. А Сириус разрешил. — Сириус — лишь… — начинает Андромеда с едва скрываемым раздражением, но вовремя душит это предложение вовремя вернувшейся сдержанностью. Вздыхает. Успокаивается. — Просто не забывайте, что я это не одобряю. Разговор на этом звенящем неодобрении и заканчивается, словно не было никакого начала весьма интригующего предложения. Веста едва ли не восклицает что-нибудь в негодовании от настолько обрывочного окончания и всё-таки заставляет себя уткнуться в тарелку, задумчиво ковыряя ужин. И всё-таки. «Лишь» — что? *** После ужина она вышла проветрить мозг, чтобы выселить из него все эти ненужные размышления, которые она не собирается подпитывать расспросами. Если Андромеда не стала продолжать тему, на то были причины, и навязываться она не хотела. Села в специально вытащенное уже как неделю на улицу кресло и развела костер магловским способом, чтобы лишний раз не трепать нервы тетушке пользованием магией. Ей нравилось так сидеть вечерами. В компании Тонкс — что редкость, она все время либо на работе, либо выполняет поручения Ордена, хотя тот, казалось бы, возобновил свою функциональность совсем недавно, — или одна, но обязательно каждый день. Уже как обычай. Посидеть на воздухе перед тем, как вернуться в комнату. Сидела, думала о своем с приятным томлением в груди, и смотрела на звездное небо. Звезды были ещё бледноваты, и многие прятались за облаками, обычно небо более звездное в августе, но уже сейчас можно было разглядеть некоторые блеклые тени далеких созвездий. — Иногда я поражаюсь креативности твоего отца, — прорезает вечернюю тишину женский голос. Веста обернулась: Андромеда вышла из дома, в окнах которого ещё, разумеется, горел свет, добавляя к заднему дворику освещения в купе со светом от костра, и теперь куталась в темный кардиган, потому что даже в июле вечера могут быть морозными и щипать холодным воздухом кожу. — Он не выносил традиции Блэков и традицию называть детей в честь созвездий в том числе. Однако, несмотря на эту его бунтарскую натуру, я знала: ему по душе астрономия. Астрономия? Не то чтобы у неё это прямо-таки любимый предмет, у неё любимчиков среди школьных программ не было, всё одинаково утомляет, но рассматривать небо, зарисовывать карты, видеть знакомые названия — Орион, Андромеда, Беллатрикс, Регул, Сириус — от этого в груди теплилось непонятное что-то. И это что-то было странным, необъяснимым. Потому что одних обладателей этих имен она не знала вовсе, только видела на старых гобеленах изящными буквами, других презирала, и только парочка человек входила в круг тех, на кого ей не наплевать. Это, во всяком случае, интереснее, чем зубрить сухую Историю магии. — Он это всячески отрицал, разумеется, — со сдержанной улыбкой продолжала Андромеда, спустившись с крыльца на влажную от росы траву. Продолжила стоять в стороне, отчего Весте приходилось либо держать голову повернутой к тетушке, либо разглядывать далекие пейзажи. Выбрала второе. — Но я видела, что с уроков астрономии он всегда возвращался с горящими глазами. И представляешь, как он выкрутился? Назвал тебя не в честь созвездия, как заведено, а в честь астероида. Самого яркого, что видно с Земли. И правда — может, креативно. Она даже не задумывалась, почему её так назвали. Думала, просто красивое имя. По крайней мере, ей оно казалось красивым. Связывало ведь с родными родителями. И она так никогда и не услышала этого имени, произнесенного устами родной матери. — Твое имя тебе очень подходит. Андромеда безмятежно взмахивает палочкой, и кресло, словно ничего не весило, как перышко, переносится с края веранды к костру, поближе к Весте. Запахнув кардиган, она садится. — Мягкое и в то же время твердое. Достойно тебя характеризует. Да они же знакомы неделю. Как бы она успела понять, какой у неё характер? Веста сама его не знала. Не имела ни малейшего понятия, какой у неё характер, потому что за последние несколько лет он слишком уж часто подвергался поломке, коверканью и склеивания по швам жалких осколков. Как могла понять она? С Тедом она говорила куда больше — мистер Тонкс более общительный и раскрепощенный, чем сдержанная и рассудительная, может быть иногда даже чуть холодная Андромеда. Однако сходств Веста больше находила скорее с ней, чем с её мужем. И Андромедой она практически восхищалась. Это странное, детское восхищение, когда смотришь на взрослого с блеском в глазах, и кажется, что он во всем прав. Такое у неё с Сириусом — разумеется. И вот, неожиданно, с Андромедой. Высокая, до безумия красивая, сдержанная, но способная улыбаться, и держащая вечную доброту в больших выразительных глазах. Не забывает о манерах даже в доме с Тедом и Тонкс, которые неряшливы каждую секунду их жизни. Иногда она не понимала, как так получилось, что Андромеда вышла замуж за Теда. Они друг друга любят, это очевидно, но почему они друг друга любят? Это была такая сложная для неё тема. И не только для неё, для многих она бывает такой. Запутанной, извилистой, туманной. Но для неё — в особенности, почти до крайности, потому что когда живешь двенадцать лет в семье, где любовь выражается так мертвенно скудно, вообще не понимаешь, что это за штука такая, любовь, и почему все так о ней пекутся. Однажды в детстве она искренне удивилась, узнав, что, оказывается, есть люди, которым не нужно разрешение родителей на то, чтобы выйти замуж. Что они сами выбирают, сами решаются. Прямо-таки мистика. А за что люди вообще любят? Когда смотришь на такую статную фигуру, как Андромеда, вряд ли представляешь рядом с ней маглорожденного, слегка неряшливого мужчину, который не думает о манерах, а может со всей непосредственностью говорить, что в голову взбредет, разряжая этим обстановку. Как так вышло, что в юношестве они влюбились друг в друга? — Как поживает моя дорогая сестрица? — тема меняется на слишком крутом повороте. Нарцисса. Мать — и в тоже время двоюродная тетушка. Ситуация, дикая до абсурда. Ей так не хотелось о ней вспоминать. Имя кололо память, что уже покрылась тонким полотном пыли. — Кажется, вполне неплохо… — отвечает Веста и прокашливается, чувствуя, как печет в горле от этих слов. Облизывает пересохшие губы и с неуверенностью признается: — Но мой брат мне сказал, что я разбила ей сердце своим побегом. Не уверена, что стоит принимать его слова за правду. Он способен сказать, что угодно. Точнее — она надеется, что не стоит. Но если более усердно покопаться в мыслях, в воспоминаниях, вспомнить вечер, когда он это сказал — с чего она решила, что он соврал? Для чего? Чтобы остановить её и не позволить закончить разговор на нужной ей ноте? Мог придумать и другое, не затрагивая то редкое сокровенное для него, что у него есть. — Я думаю, в данном случае — стоит. Какой бы Цисси… — неожиданно запнулась Андромеда, словно воздуха после этого слова не хватило, и легонько мотнула головой. — Какой бы Нарцисса ни казалась снаружи, она тоже способна чувствовать. Это делает ситуацию только кошмарнее. Она не хотела никому причинять боль. Андромеда, кажется, читает это в её взгляде, в котором отражалось вперемешку с этим пляшущее пламя костра. — Не кори себя. В этом нет твоей вины. Поверь, я знаю, о чем говорю. Да, она знает. Ей ещё хуже, чем Весте. У Весты хотя бы был выбор. Она могла не уходить из дома, не вычеркивать себя из семьи одной четкой, жирной линией, намертво закрывающей её имя в списке Малфоев. Или, может, это напротив отравляет произошедшее? Было бы проще, если бы за неё всё решили. Чтобы тот выбор не мучил её на протяжении всего лета, подпитываемый жестокостью Люциуса и уничтожаемый сочувствием Драко, которое он ей иногда неумело, по-своему, но оказывал. — Что Вы хотели сказать на ужине? — переводит она тему, неожиданно для самой же себя, словно не её губы, не её язык сформировали эти слова. Кто-то другой. — О моем отце. — Прошу тебя, не бери в голову. — Андромеда натягивает на себя улыбку, и нельзя не подметить, что ключевое здесь — натягивает. Искусственно, неестественно. У них правда много общего. — Это просто дурные мысли. Дурные мысли? После такого высказывания интерес только подогревается, словно подбросили поленьев в полыхающий огонь. Будто только сейчас вспомнив о костре, Веста взяла длинную палку, лежащую около разведенного костра, и медлительно перемешала поленья, которые начинали угасать. Убедившись, что огонь продолжил свое важное дело, пожирая ветви, она откинулась обратно на спинку кресла, слегка съежилась, утонув в свитере, что был чуточку больше её размера, и повернула голову к тетушке. — Нет, правда… мне интересно. Пожалуйста. Ей интересно. Пожалуйста. Жестоко — начинать и обрывать свою мысль. — Не знаю, должна ли я говорить тебе это, — произносит она и качает головой. Медлит. Тяжелый вздох наполняет легкие, и она признается с явной неохотой: — Сириус всё ещё кажется мне юношей. Таким, каким я его запомнила до Азкабана. Парень, только-только ставший отцом… И в этом заключаются дурные мысли? Ей думалось о том же. Приблизительно. В тот вечер, в тоннеле. Смотрела на Сириуса и внутри щипало от того, как несправедливо отняли у него двенадцать лет его жизни. — Наверное, это все же неправильно, говорить тебе всё это, ведь он твой отец и тебе стоит полагаться на него во всем. Но ты рассудительна не по годам, — на этих словах Андромеда поворачивает голову, встретившись с племянницей взглядами, и у Весты меж ребер что-то ощутимо екает. — И я скажу тебе: Сириус может быть не во всем прав. Даже пожилые люди с многолетним опытом могут быть правы далеко не во всем, а Сириус… у него отняли слишком большую часть жизнь, которая могла бы быть наполнена опытом. Эти слова одновременно откликаются пониманием в её мыслях и вызывают отторжение на подсознательном уровне, потому что — как это? Отец не во всем прав? Человек, рядом с которым ей хочется быть днями и ночами, человек, который способен защитить её, укрыть своим отеческим крылом — может быть не прав? Рассудительность боролась с эмоциональностью. И беспощадно выигрывало второе, поэтому Веста снова, перебирая разные темы, как струны, чтобы закончить разговор о правоте и неправоте, спрашивает о совершенно другом. — Вы что-нибудь знаете о моей матери? Этот вопрос срывается с губ самостоятельно, она даже не успела обдумать его, покатать в голове, решить. Просто спросила. Ей так давно хотелось кого-нибудь спросить. Уже давно. Могла бы спросить Сириуса в письмах, на это был целый год, но это не то. Ей хотелось жизни. Живого общения, разговора. Видеть взгляд собеседника, когда тот рассказывает ей о матери, которую она никогда не видела. Видеть его эмоции и реакции. Андромеда улыбается, но ей не удается скрыть рассеянную печаль в этой улыбке. — Я знала о ней, но, к сожалению, не была знакома лично. Полагаю, что в школе Сириус стал ближе с ней общаться, когда я уже окончила седьмой курс, а после… Веста, — вдруг снова обрывает она свою же мысль посередине, оставляя без продолжения, и снова смотрит ей в глаза. — Я же и тебя до этого года ни разу не видела. Даже маленькой — ни разу. Хочется непонимающе нахмуриться, но мышцы лица снова окаменели от вечернего холода, хотя костер обдавал достаточным жаром. Просто замерзли, не давая выдать ни единой эмоции. Ни разу не видела? А за тот год, что она была младенцем? Это, конечно, не то, но. Но что? — Когда ты только родилась, я всё не могла найти времени, чтобы познакомиться с Марлин и тобой, хотя мою дочь Сириус знал, и было бы справедливо, если бы я при первой же возможности… — ещё одно незаконченное предложение. Словно мысли летали свободными птицами, уперто не желая облачаться в слова. — Мне очень жаль. Я даже не могу припомнить, чем именно была занята в первый год твоей жизни, какие-то небольшие хлопоты. А после, как ты понимаешь, было уже слишком поздно. Если бы я только знала, чем все обернется… Никто не знал. Если бы хоть одна душа знала, какой трагедией обернется жизнь этой только-только возникшей, молодой семьи Блэков, всё было бы иначе. На самом деле, разница не велика. Правда. Даже если бы Андромеда видела Весту в годовалом возрасте, что это дает? Она ещё даже говорить не умела, лица тетушки бы тоже не запомнила, так какой в этом прок… но что-то от мысли о том, что тетушка увидела — не просто узнала, познакомилась лично, а именно увидела, — её впервые всего неделю назад, как-то болезненно скребло. Это никак не меняло отношение к ней, да и голос Андромеды и так сочился виной, хотя виноватой её назвать нельзя. Веста сама себе не могла объяснить, что дает ей выясненная информация и что она по этому поводу чувствует или должна чувствовать. — Ты не замерзла? — непринужденно интересуется Андромеда. Веста, прочно утонувшая в свои мысли, отстраненно покачала головой. — Не засиживайся слишком долго, прошу тебя. Тебе нужен отдых и тепло. А я, если ты не возражаешь, пойду. Уже не так юна, как ты, для долгих вечерних посиделок на улице. Улыбнулась тетушке, пусть и понимала, что Андромеда решила уйти в дом явно не из-за холода, и проводила взглядом до самого крыльца. И осталась сидеть ещё на долгое время, сама не понимая, о чем думать. *** Ей было суждено провести в этом доме еще половину недели. Она была и безмерно счастлива этому, и безмерно тяготилась ожиданием. Когда же Сириус сможет её забрать? Он писал ей письма — сказал, что поручения Дамблдора уже выполнил, но тот сказал спрятаться у Люпина ещё на несколько дней. А после уже можно будет вернуться в обитель Блэков, которую Орден уже несколько раз использовал как штаб, хотя даже главный владелец этого «штаба» порог своего дома ни разу не переступал за последнее время. И главное открытие Весты за проведенные в доме Тонксов дни — книги. Магловские. Очевидно, в Малфой-мэноре любая магловская литература была под строжайшим запретом, она даже не была уверена, что маглы вообще писали книги. Она не знала об этих лишенных магии людях совершенно ничего, до знакомства с Грейнджер, Поттером и дядей Тедом. Просто пустыня, перекати-поле, не могла представить их жизни. А оказывается, сходств с магами достаточно. И произведения — стоящие. Все до одной. Когда она высказалась по этому поводу Теду, он лишь добродушно усмехнулся. Сказал: это в этом доме книги стоящие, но они такие далеко не везде, как и в магическом мире. Маглов мир ничуть не проще по структуре, чем волшебный, там у них тоже всё не делится на черное и белое, оттенков слишком много. Веста убедилась в этом утверждении, в разномастности людей и человеческих душ, когда проглотила по одной книге от таких авторов, как Джейн Остин, сестры Бронте, Эрих Мария Ремарк, Франц Кафка и Шекспир. Последний ей особо не полюбился, вот там-то ей всё показалось черно-белым. Скучно. Глотала книги одна за другой, не замечая времени, прерываемая только разговорами со всей семьей Тонкс, помощью Андромеде по дому и письмами Грейнджер, Поттеру и Сириусу. — Веста, милая, не читай хотя бы за столом, — ставя на середину стола кувшин, наполненным ярко-оранжевым апельсиновым соком, упрекает тетушка. — Оторвись ненадолго, завтрак остынет. Тед чуть нагнулся вперед, рассматривая обложку книги, зажатой в маленьких подростковых руках. — Тогда всё ясно. Нельзя её за это винить, Дромеда, — вступается он, улыбнувшись. — Уайльд пишет слишком уж занимательно. Правда же? Правда. Ещё какая правда. Все эти размышления о пороках, наглядные примеры, высказывания, монологи. Неужели маглы — настолько глубокие личности? С одной стороны, это очевидно. С другой — когда всю жизнь приучают относиться к ним, как к отвратительной грязи, что назойливо прилипает к обуви, вряд ли ждешь от них незаурядности. Веста кивает, но книгу всё же закрывает, вложив в неё закладку, и под внимательным взглядом Андромеды откладывает на край стола, подальше от посуды. Раз уж почитать нельзя, так хоть эмоции выплеснуть: — Я как раз сейчас на моменте, когда Бэзил увидел портрет, и Дориан… — Так-так, полегче, я ещё не читала, — прерывает Весту Тонкс, спрыгнувшая с последних двух ступеней лестницы и прошедшая в столовую. — Вот уйду, и обсуждайте, сколько влезет, — предлагает она и, взяв из корзинки свежую булочку, вонзила в неё зубы, откусывая небольшой кусок. Прекрасно. Ни почитать, ни высказаться. Вздохнув, Веста пододвинула к себе вазочку с медом и принялась чайной ложкой покрывать горячие оладьи тонкими полосами. — У тебя уже целая стопка книг, которые ты вот-вот прочтешь, но пока не прочла, поэтому о них при тебе категорически запрещено разговаривать, — наливая в стакан сок из кувшина, отвечает Тед. — Ты уверена, что вообще собираешься их читать? Тонкс торопливо прожевала, чтобы ответить: — Конечно! Просто нет времени, — и снова откусывает, но теперь куда больше. — А если бы было время? Закатывает глаза. Пережевывать до конца кусок было бы слишком долго, поэтому она отвечает прямо так, немного невнятно: — Да прочитаю я, прочитаю. — Дора, пожалуйста, сядь за стол и позавтракай нормально, — просит Андромеда, сама ещё не севшая за стол, потому что продолжала суетиться по кухне. Складывала использованную для готовки посуду в мойку, изящно орудуя в воздухе тонкой длинной палочкой. Как она вообще успевает столько всего делать по дому? В столовой, на кухне, в гостиной — везде идеальная чистота. Просторно, чисто, но не как в мэноре, здесь тепло и веет комфортом, пахнет домашней выпечкой и цветами, холод не отскакивает от стен. Через раскрытые окна внутрь проникает июльское солнце, наполняя помещения теплым светом. — Не, мам, не могу, в Министерстве завал. Мне бежать надо. Столько работы, голова уже взрывается, — и в подтверждение своих слов Тонкс делает сегодняшнее розовое каре огненно-красным. Веста смеется, протянув руку к кувшину с соком. Тед, держащий его, не передает его, а сам наливает ей в стакан. Она благодарно кивает и делает глоток. В этот же момент в одно из раскрытых окон влетает большая серая сова и осторожно приземляется на край стола, бросив на скатерть письмо с печатью. Это уже вторая сова за утро — другая принесла новый выпуск Пророка, получила свой заслуженный один кнат и улетела прочь. А это кому? У Поттера — Букля, её ни с кем не перепутаешь. Значит, не он. Другой вопрос: почему она вообще в первую очередь подумала, что это он? Как насчет того, что это вовсе не ей? Ближе всего к сове стояла Тонкс, поэтому письмо первая схватила она. Взглянула на отправителя, и её брови тут же взметнулись вверх. — От Дамблдора, — говорит она и протягивает письмо неподалеку стоящей матери. — Вам с папой. Тед, до этого уминающий оладьи, замер, наблюдая за женой, что торопливо разворачивала лист пергамента и теперь водила глазами по письму. Почему-то поджала губы. Тяжело вздохнула и аккуратно положила письмо обратно на стол. — Сириусу уже безопасно возвращаться домой, поэтому он будет там сегодня днем. Сам забрать Весту не может, Дамблдор не рекомендует ему появляться на людях, поэтому Доре необходимо будет отвезти её в штаб сегодня вечером. Надо же. Дамблдор, занятый делами по горло, озабочен ещё и такими мелкими проблемами, как Веста. Он словно владелец огромного механизма, но следит не просто за его общей работой, а за каждым крохотным винтиком, шестеренкой, лишь бы всё работало сообща, в унисон, без перебоев. — Но если тебе хочется остаться у нас на более долгое время, думаю, для Дамблдора неважно, когда ты… — Нет! — выпаливает Веста вместо того, чтобы хотя бы для приличия задуматься на пару секунд. С глубоким вдохом успокаивается и тут же объясняет: — Я имею в виду, что мне очень у вас нравится, но я бы хотела встретиться с папой. Мягко сказано. Она очень хотела встретиться с отцом. Очень-очень. Очень, очень, очень… и так до бесконечности. Она скучала. Говоря скучала, в расчет не берется та короткая встреча полторы недели назад. Да, она его увидела, да, они поговорили, но после целого года разлуки подобная встреча — одна крохотная песчинка в огромном пляже возможных встреч и долгих разговоров. И это если не упоминать, что в разлуке они были не просто год, а тринадцать чертовых лет, но, должно быть, это можно опустить, если учесть, что до прошлого года она особо не тяготилась отсутствием встреч с человеком, которого даже не знала. Андромеда, переглянувшись с мужем, понимающе кивает в ответ на её объяснение. Кивок значит — разумеется, ты можешь уехать и сегодня; и только после этого Весте в голову вдруг ударяет осознание, что она уедет. Сегодня. Покинет этот дом и неизвестно когда снова переступит его порог, неизвестно когда снова встретится с Андромедой, Тедом. Тоска обвила ребра скользкими щупальцами. Стало так тошно. Ей не хочется покидать это место. Всего полторы недели, такой короткий срок, но она так привыкла. Словно душа уже приросла, осела, и её теперь не отдерешь от этих комфортных комнат, от этого кресла на улице возле кострища. — А он не может просто пожить здесь?.. я могла бы спать на диване… Сама наивность. Но лучше спросить, чем не попробовать вовсе. — Мы бы с радостью, — с теплой улыбкой отвечает Тед, но по его глазам уже видно, что есть какое-то «но». — Но Сириус — член Ордена, и ему необходимо присутствовать на всех собраниях. А перемещаться отсюда до штаба каждый раз… он же всё ещё в бегах, министерство отказывается верить, что он невиновен. А штаб защищен всеми возможными способами, ему там будет безопаснее. Министерство. Казалось бы, нужно сдать кучу экзаменов, чтобы попасть на пост, даже самый низкий, в министерстве, нужно пройти кучу проверок и тестов, а на постах всё равно сидят безмозглые, слепые, недалекие… Вдох-выдох. Нельзя перекладывать вину на других. А кто виноват? Сложный вопрос, нужно копаться глубоко, лезть в самые дебри истории первой магической, и все равно не факт, что придешь к точному выводу. Виноваты в произошедшем все. Темный лорд, Петтигрю, возможно отчасти Дамблдор и возможно отчасти даже Сириус. Виноваты все. А расплачивается Сириус. Вынужден сидеть взаперти, пока всё не закончится. Но когда это «всё» закончится? Вдруг у этого всего вообще не будет конца? Разумеется, она поедет сегодня вечером к отцу. Разумеется, его безопасность ей важнее, чем уют, которым сквозил этот дом, который не хотелось покидать. Да и может, в доме Блэков тоже будет уютно? *** Тонкс выбрала самый отвратительный для Весты способ передвижения. Метлы. Лететь через пол-Англии. На метле. — Через камины и порталы в штаб пока что перемещаться не рекомендуется, — объясняла спиной Тонкс, пока голова и руки копались где-то в коморке для метел. — Трансгрессировать тебе ещё нельзя. Остается что? — выныривает в коридор с двумя метлами и набором оптимизма, словно они летят на концерт рок-группы. — Правильно: метла. Держи. На магловских способах передвижения и то было бы лучше. Вот в прошлом году они как до поезда добрались? На машине. Удобно, не так уж долго, пусть и скучно. Веста бы скорее выбрала «скучно», чем «страшно» и «некомфортно», но всё уже решили за неё, ведь магловскую машину для обычного передвижения самой обычной девочки-подростка никто предоставлять не собирается. — А мы можем полететь на одной? — неуверенно глядя на протянутое средство передвижения, спрашивает она. Не хотелось бы свалиться с метлы куда-нибудь в Темзу, откуда её потом будет вылавливать Тонкс, высушивать магией и вогружать на свою метлу, чтобы остаток дороги долететь без происшествий. Лучше перейти к уже последнему пункту этого прекрасного списка действий — лететь на одной метле вдвоем. — Можем. Но зачем? Уметь летать нужно для всяких важных профессий. Ты вот, например, хотела бы быть мракоборцем? Хочется прыснуть. Это она серьезно? — Ни за что в жизни. — Почему это? — Тонкс даже почти что оскорбилась, отведя голову слегка назад. Да. Действительно. Почему это. Может быть, потому что Веста не хочет рисковать своей шеей ради людей, которых она даже не знает? Да и бороться с темными магами? То есть против большинства знакомых и друзей её приемных родителей, получается? Получается — да. Нелепость. — Тонкс, ты видела хоть одну слизеринку, ставшую мракоборцем? — Ой, да плюнь ты на эти стереотипы, — кривится Тонкс, ногой закрывая дверь в коморку. — Ты всё взяла, в комнату заходить не надо? — Нет, не надо, — и словно в подтверждении своих слов поправляет лямки рюкзака на плечах. Собралась почти что с того же момента, как пришла весть о её сегодняшнем перемещении в дом Блэков. Собиралась медлительно, неторопливо, будто отцепляла частички своей души клочьями от дома, к которому они уже припали намертво. А прошло-то всего ничего. Как могла она так быстро привязаться? — Снейп, вон, вообще член Ордена, — продолжает Тонкс разговор, спускаясь с Вестой по лестнице. Это вовсе отдельная песня. Веста когда узнала, подумала, что тронулась умом. Или тронулся умом тот, кто об этом рассказывал. Эта ходячая занудная холодная летучая мышь, одним своим видом кричащая: «Я на стороне зла, враги мои, берегитесь» — член Ордена… — Но не мракоборец же. — Велика разница… ладно. На одной, так на одной. Маленькая зануда. И по обыкновению взъерошила Весте аккуратно уложенные волосы. Тонкс не нравилась внешняя прилежность кузины. Трепать её за волосы уже стало привычкой, но к этой привычке ещё время от времени добавлялись настойчивые попытки убедить её надеть что-нибудь попроще, посвободнее и поудобнее, вместо этих вечных брюк, юбок, блузок и летних платьев. Говорила, что даже из своего гардероба может что-нибудь дать. Один раз подобный разговор закончился тем, что Тонкс пыталась убедить её сделать татуировку. Ей. Татуировку. Весте. — У Сириуса же есть! — Они тюремные, Тонкс. — Ну и что? Миновав пустую гостиную, где тихонько трещал огонь в камине, а щетки сами собой терли полки, чтобы не было ни крупицы пыли, они выходят на крыльцо и спускаются по ступенькам вниз, на траву, колышущуюся ветром. Сегодня ещё и ветер. Прекрасно. Если бы Веста летела все-таки одна, её метлу вместе с ней самой точно унесло бы куда-нибудь в Норвегию. — Ну, а кем ты тогда собираешься быть? — Что? — погруженная в свои мысли, она не сразу улавливает суть вопроса. Заторможенно повернула голову к почему-то как всегда живой и бодрой Тонкс. Рассеянно моргнула. Такой контраст. Рядом с Тонкс иногда чувствуешь себя какой-то неживой, тусклой. — Профессия. Не мракоборец, лады. Кто тогда? — Не знаю, может, учителем… Не хотелось после окончания школы покидать эти стены. Не то чтобы у нее от школы было множество ярких, насыщенных и теплых воспоминаний, но что тогда? Порой вообще забывалось, какие профессии существуют в магическом мире. Всю её жизнь слышит два слова: Хогвартс и Министерство. Разве есть что-то другое? Есть что-то за пределами каменных стен школы и что-то кроме вечного упоминания великого и ужасного места, где что только не делается? В Министерство она точно не пойдет. Скучно и монотонно. В Хогварсте — тоже, но есть хоть какая-то примесь разнообразия. Можно на кого-нибудь поорать, можно вычесть баллы, можно наткнуться на какого-нибудь очередного избранного, который каждый учебный год превращает в изощренную полосу препятствий из каких-нибудь мрачных абсурдных событий. — Мам, пап, ну вы идете?! — кричит Тонкс в сторону дома. Вот уж кто точно не стесняется надрывать голос. Это же не Андромеда. Зачем извращаться с какими-то там записками, если можно просто крикнуть? — Идем! — донесся голос Теда откуда-то из окон столовой. И Тонкс, кивнув, снова повернулась к Весте, продолжив с того момента, с которого остановились: — Учителем? Чего это тебя в эту степь понесло? Все нервы себе вытреплешь, эти дети бывают такими несносными, — и она выразительно округляет глаза на долю секунды, чтобы показать степень несносности. — Вот уж спасибо, учитывая, что я сама ребенок. — Да ну я же не о тебе. Веста усмехнулась. Ветер снова усилил свой порыв, и она поежилась, кутаясь в свитер, натянутый поверх водолазки. Да уж — июль. — Это, конечно, энергозатратно, — продолжает она, натягивая рукава свитера на ладони, чтобы хоть пальцы спрятать от жалящей прохлады, — но представь, каково будет болтать с нынешними профессорами на равных. Классно же, нет? — Блин, а ведь и правда круто, — соглашается Тонкс, кивнув. Тряхнула волосами, превращая их из розового в темный, практически черный цвет, а радужку глаз — в серый, напоминая теперь старшую сестру Весты, и напустила на себя серьезный вид: — «Минерва, Северус, не хотели бы вы за чашечкой чаю обсудить новые методы педагогики…». Хотела бы я на это глянуть! — и под смех Весты проводит ладонью по волосам, возвращая прежнюю, более яркую внешность. — А какой предмет, кстати говоря? Зельеварение? — Упаси Мерлин! — практически ужасается. Представляет на секунду, что вынуждена будет готовиться по Зельям в миллион раз больше, чтобы стать преподавателем этого предмета, вынуждена будет сдавать экзамен обязательно на Превосходно, даже прикрывает глаза для более яркой картинки в воображении, и после этого мотает головой. — Скорее уж Заклинания какие-нибудь. Или Трансфигурация. Ну, или в таком уж случае Астрономия. Хотя не колдовать на собственных уроках было бы до одурения нудно, а на Астрономии не колдуют. — О-о, боюсь, Макгонагалл нескоро позволит себя потеснить. Готовься к ожесточенной схватке за этот пост. Можешь попробовать анимагом стать. Ну, чтобы по-честному схватка была. Эти слова сказаны так серьезно, но уже через секунду в головах обеих довольно живо плывет образ, как Веста дерется в каком-нибудь анимагическом образе с кошкой, которая, как бы, профессор Макгонагалл, за пост учителя Трансфигурации, и они почти одновременно разражаются смехом. В тот же момент во дворе дома появляются Андромеда с Тедом, и у второго в руках какая-то стеклянная посуда с явно съестным содержанием внутри. — Это вам с Сириусом на ужин, — невозмутимо отвечает тетушка на бессловесный вопрос в глазах Весты, сцепив тонкие пальцы в замок перед собой. — Предполагаю, что в штабе не так уж много еды, если учесть, что домовой эльф там, судя по рассказам, принципиально не желает готовить что-нибудь съедобное. — Домовой эльф? Там есть домовик? Вопрос глупый. В Малфой-мэноре же есть. А чем древний и благородный дом Блэков хуже? Просто после дома Уизли непривычно. После дома Тонксов — тоже. — Тебе не рассказывали? — удивляется Тонкс, а потом легонько шлепает себя по лбу, рассудив, видимо, что Сириусу было не до этого, а кроме семьи Тонкс кузине это рассказать больше некому. — До жути ворчливый. Готовься к тому, что тебя с порога назовут предательницей крови. Уже не привыкать. Правда, она думала, что хоть летом от этого отдохнет. Видно, не судьба. Возвращается вниманием с домовика, которого еще даже не видела, на посуду в руках Теда. — Мне как-то неловко… Словно до этого полторы недели не жила с ними под одной крышей и не ела их еду. Просто брать ещё и с собой? А не слишком ли прочно она засела у чужих людей на шее? — Веста, милая, вы же наша семья. Это слово бьет прямо по лицу. Не болезненно бьет, а отрезвляюще, как бьют пощечину тому, кто падает в беспамятство. Семья. Веста и Сириус — их семья. Она чья-то семья. Боже мой. — И нас сейчас трое, а ты одна, нас больше, — наклонившись поближе, угрожающе шепчет Тонкс. — Откажешься — нападем, отберем рюкзак и засунем еду силой. — Дора! — упрекает дочь Андромеда, хотя на её лице появляется сдержанная улыбка. Да и её муж с Вестой просто посмеялись, переглядываясь. — Мам, ну я же шучу. Всё ещё усмехаясь, Веста стягивает с плеч всё ещё зачарованный рюкзак и, приняв из рук мистера Тонкса наполненную едой посуду, аккуратно заворачивает её в несколько слоев одежды, чтобы во время полета стекло не разбилось о тонну учебников и других школьных принадлежностей. — Спасибо вам большое, — благодарит она и чувствует дежавю. Год назад, с такой же благодарностью. Только не Андромеде — миссис Уизли. Уже дважды она сидела у кого-то на шее, способная возместить траты на неё лишь одним: мелкой помощью по дому, хотя это, сами посудите, ничто. Пустяк. Здесь ситуация, наверное, другая. Тонксы — её семья. Не близкая, да и узнавшая её только полторы недели назад, но семья, пусть это слово было таким чуждым, далеким и непривычным. Это должно как-либо умалять вину, которую испытывала? — Вовсе не за что, — отвечает Андромеда со всей той же улыбкой. — Если устанешь от грязи и пыли и соскучишься по чистоте, мы всегда будем рады видеть тебя у нас. Тонкс, стоящая рядом, фыркнула: дом Тонксов чист только благодаря огромному ассортименту бытовых заклинаний Андромеды, и без неё дом был бы, вероятно, таким же пыльным и грязным, как штаб, который больше десятка лет стоял в запустении. Прощание в конечном итоге подходит к концу, потому что неумолимо подходят к концу любые радостные эпизоды. Веста смотрит напоследок на этот дом, аккуратный, просторный и приветливый, как на свой дом, который не хотелось отпускать спустя сотни лет проживания в нем, хотя не прошло и половины месяца. — Всем пристегнуть ремни, полет будет долгим, — торжественным тоном произносит Тонкс в шутку, а Веста мысленно жалеет, что на метлах действительно не придумали хоть какие-нибудь средства безопасности, и крепко обхватывает сидящую впереди Тонкс за талию. *** — Пойдем-пойдем, — тихо поторопила Весту Тонкс, потянув её за рукав кофты и оглядываясь. А Веста еле передвигала ногами, разглядывая совершенно обычный, на первый взгляд, дом. Волосы сильно растрепались из-за беспощадного ветра от скорости на высоте, лицо покраснело по той же причине, и в целом координация как-то нарушена. Нет, ну правда, кому-то со всей серьезностью нравится летать на метлах? Они взобрались по потрепанным ступеням, и Тонкс своей светло-коричневой палочкой постучала по деревянной двери, в которой не было видно ни одной замочной скважины. Послышался звук множества заработавших механизмов, словно в тонком дереве был спрятана целая огромная коробка с шестеренками. И вот — дверь открылась, и Тонкс снова подтолкнула Весту в спину, заставляя сделать внутрь несколько торопливых шагов. Не привыкшая к большому содержанию пыли, она тут же негромко откашливается из-за отвратительного першения в горле. Тонкс, судя по всему, привыкла. Только чуть не уронила подставку для зонтов, но Веста, стоящая близко, рефлекторно её поймала, давясь от кашля, от которого даже слегка слезы на глазах выступили. Пахло сыростью и грязью. Звуков никаких. На зрение рассчитывать не приходилось: темно, как в пещере. — Я вас уже заждался, — знакомый шепот откуда-то из темноты. Веста оборачивается на звук и, прищурившись, видит силуэт отца в полумраке. На секунду её выбрасывает в омут далеких, покрытых легкой дымкой тумана воспоминаний. Хижина, силуэт мужчины, ещё тогда незнакомого, устрашающего, от которого хочется выкричать себе легкие, лишь бы кто услышал и спас. — Папа, — вырывается у неё громче, чем следовало, и Сириус делает стремительный шаг вперед, накрыв её рот ладонью, прежде чем в голове возникнет хоть какая-нибудь мысль. — Тише. Разбудишь портрет, — почти беззвучно объясняет он, встретившись с её удивленным, непонимающим взглядом. Непонимание в её глазах после этого объяснения не выводится. — Я скучал, малышка, — ласково говорит он и, переместив ладонь чуть правее, заключая таким образом её лицо в свои руки, торопливо целует её в лоб, кольнув нежную кожу щетиной. Малышка. Он так назвал её впервые в письмах, где-то через полгода после регулярной переписки. Веста делилась ему впечатлениями о Святочном балу, о танцах и платье, в котором чувствовала себя практически принцессой благодаря его подарку на Рождество, и после, читая ответное письмо, наткнулась на предложение: «Я рад, что ты побыла счастливой хоть один вечер, малышка». Улыбалась практически до конца вечера, пусть её улыбку никто толком и не увидел, потому что было уже поздно. После этого, в письмах, отец писал так регулярно. Она боялась, что это слово, сказанное вживую, а не на пергаменте, будет резать слух своей непривычностью, но в тот вечер, в день Третьего испытания, это мягкое, теплое, нежное малышка было самым правильным, что только могло быть произнесено. — Как-то вы долго. — Да сегодня было не очень-то облачно, несмотря на прогнозы, — тоже шепотом отвечает Тонкс, привалившаяся плечом к ободранным на стене обоям. — А маглы больно уж любопытные. Ты ж знаешь, надо в облаках прятаться, а их сегодня — кот наплакал. Вот и сбивались с курса. Сириус кивает, одной рукой приобняв дочь, всё ещё плохо видящую в полумраке, за плечи. — Понятно. Останешься или?.. — Не, полечу обратно. Поздно уже. — Спасибо тебе. И родителям своим тоже спасибо ещё раз передай. — Принято, — бодро усмехается Тонкс и, кивнув напоследок в качестве прощания своему недавнему пассажиру, который все еще толком ничего сказать не мог из-за обволакивающей путаницы в мыслях, выходит из жутковатой прихожей обратно на улицу. Видимо, снова касается двери палочкой, потому что внутренние механизмы снова щелкают, отделяя Блэков от всего остального мира. Не верится. Просто не верится. Она привыкла сравнивать и представлять. И представляет сейчас: а если бы ещё год назад сказали ей, разбитой из-за возвращения к Малфоям, практически уничтоженной фактом разделенности с только-только обретенным отцом, что будет всё-таки жить с ним, с отцом, она бы поверила? Наверное, посчитала бы глупой, наивной надеждой, на которую даже рассчитывать нельзя, потому что потом будет слишком больно сталкиваться с реальностью. А сейчас реальность заключается в том, что Сириус рядом, они дома, только они вдвоем, и впереди ещё целое лето, целая вечность. — Ты извини за беспорядок, — всё ещё шепотом говорит отец, по пути из прихожей в какую-то комнату в конце коридора. По сравнению с прихожей, в коридоре было уже больше света, пусть и мертвенного, тусклого. — Здесь миллион лет никто не жил. Беспорядок — не совсем подходящее слово. Здесь мрачно. Жутковато. Словно украшали дом под Хэллоуин. Паутина спряталась в углах белыми полотнами, на мебели сантиметровая пыль, шторы и портьеры изъела моль, обои изодраны и висят клочьями. Люстры и подсвечники имеют форму потрескавшейся серебряной извивающейся змеи. Ей нравилась символика её факультета. Но сейчас, в этом пугающем полумраке, от змеиных форм холодело в легких. — Другим членам Ордена, сама понимаешь, не до уборки, поэтому эта участь падает на наши плечи, — продолжает объясняться Сириус, открывая дверь в дальнюю комнату. Говорил уже громче: видимо, миновали опасный чем-то портрет. — А через, максимум, неделю к нам подтянутся Артур и Молли с их детьми, и убираться уже будет попроще. — Уизли будут жить здесь? — изумляется Веста, приподняв брови и замерев на пороге. Потому что, в общем-то, когда отправляешься жить непонятно куда, в место, которое видишь впервые, не ожидаешь встретить или хотя бы просто услышать знакомые имена, за исключением имени того, ради которого ты сюда и притащился. — Именно. Во-первых, эти двое — тоже фениксовцы, и они не могут вечно бегать туда-сюда, а во-вторых, они любезно согласились помочь отдраить это отвратительное место. Отвратительное место. Оно далеко от симпатичного и приятного, этого не отнять, но… отвратительное. Мерзкое. Отторгающее. Всё настолько плохо? Даже если навести порядок? — Тебе здесь не нравится? Сириус усмехается этой наивности и оглядывается, будто видит это место впервые, хотя оно уже читается в его глазах, выцарапано в памяти, и уже — не отодрать. — А тебе? Только честно. Веста замялась. Осмотрелась: они же зашли в новую локацию, в какую-то комнату. Столовая. Длинный расшатанный стол из черного дуба, с глубокими царапинами по всей поверхности. Заваленный хламом буфет, мутные окна, почти полностью скрытые за бархатными, но тоже изъеденными молью шторами. В Малфой-мэноре тоже жутко, но здесь всё было на уровень кошмарнее. Как минимум, висящие отрубленные головы домовиков, которые она мельком заметила, проходя сюда мимо лестницы, не придавали обстановке уюта. — Просто это же твой дом, поэтому я подумала… — фраза остается без продолжения, потому что Веста сама не знает, что думала. — Это как раз главная причина, по которой я бы спалил это место дотла. Эти слова действуют отрезвляюще. Веста же даже никогда всерьез не задумывалась, какие отношения у него были с родителями. Можно догадаться, учитывая его побег в шестнадцать лет, но она не знала подробностей. Весь год в письмах он в основном был спрашивающим, нежели рассказывающим. Но и он толком не знает, что было в Малфой-мэноре. Она зачем-то утаила. Можно считать — квиты. А ей так хотелось узнать о нем больше. Задать миллион вопросов. Всему свое время. Не станет же она расспрашивать его с порога. Впрочем, очень хотелось. — Но теперь это и твой дом, — напоминает Сириус. — И я постараюсь сделать всё, чтобы ты здесь чувствовала себя комфортно. Насколько это вообще возможно в этом гадюшнике. Теперь это её дом. Почему так трудно до конца это осознать? В мыслях — ещё куда ни шло. На словах — более дико. У неё теперь есть свой дом, в который она всегда может вернуться. Не гостить временами, навязывая свое скромное общество, не мечтать о том, чтобы уже уехать в школу. Полноценный дом со всеми правами на него. — Ещё один, ещё один незваный гость, — глухое бормотание откуда-то из угла. Неожиданное, потому что она не знала, что здесь есть кто-то ещё. Точнее — знала. Забыла. Всё вокруг вылетает из головы, когда встречаешься с родным отцом после года разлуки. В стороне стояло маленькое тельце с одной лишь набедренной, ужасно грязной повязкой. У него было катастрофически мало сходств с теми ухоженными и выглядящими, в общем-то, безобидно эльфами в Хогвартсе или Малфой-мэноре. — Не бойся, — мягко успокаивает Сириус, заметив, как она едва заметно попятилась на один шаг назад. Рефлекторно. Не хотела. — Это Кикимер, наш домовик. А это, — он подтянул дочь поближе к себе, — не гость, а новая владелица дома и твоя хозяйка. Так что уж потрудись относиться к ней с должным уважением. Его серые глаза сквозят такой неприязнью, которую она последний раз видела, наверное, лишь в Хижине. Сириус также смотрел на Петтигрю, только тогда во взгляде мешалась и жгучая ненависть, а теперь только чистое, без примесей, непомерное отвращение. — Буду, господин, конечно же, буду… — и до нелепого низко кланяется сперва Сириусу, а после — Весте. — Ах, если бы моя дорогая госпожа знала, кто бродит по её дому… очередная поганая осквернительница рода… отвратительная, непозволительная мерзость… Это жутко. До пробежавшегося по коже холодка жутко, потому что контраст в его тоне слишком отчетлив. Сперва — лебезящий, пресмыкающийся, затем — пониженный, отстраненный. Говорил сам с собой. А ведь не проходило ни секунды, он не мог не замечать хозяев, стоящих совсем рядом. Когда Тонкс называла его ворчливым, Веста не совсем это ждала увидеть. — Кикимер! — сквозь зубы цедит Сириус. — Иди в свой чулан и не мозоль глаза. Живо. Эльф снова слишком низко кланяется, почти касаясь своим длинным носом пола, и, сгорбившись, удаляется в темноте коридора. Отец, которого так непривычно было видеть, отдающим приказы, что так и сочились льдом и неприязнью, повернулся с ней, меняясь в лице мгновенно, словно менял маски или был метаморфомагом. Добродушно улыбнулся, нежно глядя на дочь. — Не обращай внимания, — качает он головой. — Я бы избавился от него, дал бы ему свободу и прочее, но Дамблдор против. Но не об этом… как ты добралась? Всё в порядке, надеюсь? *** Андромеда, видимо, наложила на посуду заклинание, потому что, когда Блэки принялись за ужин в самой более или менее обжитой части дома — столовой, где пару раз уже проводились собрания Ордена, — еда всё ещё была горячая, словно только-только приготовленная и снятая с плиты. Сириус даже откопал в старом отчаянно требующем уборки и рассортировки баре древнюю бутылку вина и налил Весте один кубок, сказав, что от такого маленького количества молодому организму точно ничего не будет, а эту встречу стоит хоть как-то отметить. За столом он не мог отвести от неё горящих светлых глаз. Всё время поглядывал на неё, словно боялся, что вот-вот она испарится, превратится в прозрачную дымку, жестокий мираж. Веста тоже. Можно поспорить, кто боялся этого больше, и не выиграет никто, потому что неизвестно. Непонятно. Оба — в равной степени, наверное. Веста не могла поверить, что действительно напротив неё сидит её отец, тот, кого она боялась два года назад, тот, кого она даже не знала три года назад, и тот, кого она так мечтала снова увидеть на протяжении всего этого года. Боялась, что, когда в очередной раз моргнет, этот дом и он исчезнут, а она проснется в своей постели в Малфой-мэноре, выплыв из этого безумного сна. Боялась больше всего на свете и чувствовала величайшее облегчение, когда это всё не происходило и не происходило. Сириус рассказал, что собрания будут проходиться часто и, в основном, по вечерам. На них присутствовать ей будет не разрешено — орденовцы против присутствия несовершеннолетних, но, если она захочет, он может пересказывать всю важную информацию. Может пересказывать, и ей от этих слов становится не по себе. Она улыбнулась уголками губ и уткнулась в тарелку, свободной рукой под столом сжимая в кулаке низ тонкой кофты. — Что-то не так? Наверное, что-то не так. Наверное, ей не стоит говорить, что не так. Нет, точно не стоит. Андромеда поделилась своими мыслями не для того, чтобы она потом растрепала всё, пустила по ветру. Чтобы этот самый ветер взвился змеей в голову тому, кому это вовсе не нужно слышать. Но ей так хочется. Хочется поделиться, спросить, сказать. Это доверие накатывало плотной, душащей волной, говоря манящим шепотом: она может рассказать ему всё на свете. — Тётушка не хочет, чтобы я всё это знала. Его усмешка, говорящая о несерьезности, заставляет чуть расслабиться натянутые до предела нервы. — Глупости. Тебе не повредит. — Да, но… она просто считает, что… — мысли стали вязкими, как густая карамель, и копаться в них стало почти невыполнимо. Как теперь слепить из этой вязкой кучи слова? — Она боится, что ты смотришь на ситуацию не как ответственный взрослый, а как юноша, из-за того, что с тобой случилось, — на одном дыхании. Чтобы не передумать. Воздух в легких закончился, и она делает вдох, пока Сириус задумчиво кивает, делая глоток вина. — Возможно, в этом есть доля правды, — отвечает он. — Но и мою дорогую кузину во всем слушаться не стоит. Почему? Задать этот вопрос не выходит, во рту пересохло, и она отпивает немного из кубка, чувствуя горький привкус на кончике языка. От вина или от сказанного? — Андромеда может быть слишком заботлива по отношению к тебе. Это, разумеется, не плохо, нет… — он качает головой. Держа правую руку на столе, он слабо сжимает её в кулак, задумавшись о чем-то своем, отчего ненадолго остекленел взгляд. И через несколько секунд — ожил: — Просто, понимаешь ли, она, на мой взгляд, винит себя слишком во многом. В том числе в том, что ей не удалось добиться опеки над тобой. И поэтому ей, смею предположить, хочется огородить тебя от всех проблем теперь, спустя столько времени. Я тоже хочу, — пронзительно смотря ей прямо в глаза, отчего ей не хочется моргать вовсе, словно попала в какой-то странный гипноз отцовского взгляда. — Больше всего на свете. Но прятать тебя от них вечно не выйдет, и лучше уж ты будешь знать всё сама. Несколько секунд уходит на обдумывание. И она понимающе кивает, но действительно ли она всё поняла? Нет, ну конечно нет. Она не понимала, кто прав. Сириус звучал убедительно. Но, вот сюрприз, Андромеда — тоже. Это же два человека, слова которых она готова внимать со всей чуткостью и детским желанием впитать. А теперь они в одной, пусть и мелкой, но ситуации — по разные стороны баррикад. Тетушка, отчасти, права. У подростка должно быть спокойное, беззаботное лето. Особенно после прошлого. Нужно ли ей это всё вообще? Все эти планы, теории, стратегии, новости? Зачем? Не нужно, разумеется, но Сириус прав. Спрятаться от этого нельзя, а в таком случае — лучше всё знать из первых уст. В прятки с войной не играют. Она всё равно застигнет рано или поздно, и нужно быть готовой, даже если тебе через месяц всего пятнадцать. — А теперь расскажи мне о том, что стряслось у тебя прошлым летом, — невозмутимо говорит он через время, отложив вилку, когда ужин ими был уничтожен. — Я не хотел обсуждать это по переписке, но мне важно знать. Что заставило тебя сбежать? Эти слова бьют довольно-таки болезненно. Режут, впиваются, кричат: думала, сможешь отмалчиваться? А зачем, зачем ей отмалчиваться? Одна из свечей в подсвечнике, оформленном в виде змеи, дрогнула пламенем, словно отражая её внутреннее состояние. Она не хотела вспоминать. Не хотела произносить, наполняя воздух своими переживаниями, от которых веет мерзкой на вкус горечью. Зачем, если сейчас уже всё хорошо? Сейчас она счастлива. Уже похоронила те чувства. Забетонировала воспоминания глубоко в себе, тщательно зашпаклевала все трещины, чтобы не оставить ни одной прорехи. Год прошел. Те события — далекие, смазанные и даже какие-то нереалистичные. Словно дурной, абсурдный сон. Люциус больше не напоминал о своем существовании, только звучал громовым эхом в речи Драко, и сам он, братец, был ходячим напоминанием о том, что она когда-то была Эстери Малфой, когда-то жила с ним в одном доме. Имя Веста Блэк уже намертво приросло к лицу, впустив внутрь длинные вездесущие корни новой личности. — Расходились во взглядах. — Удивляется сама, какой безэмоциональностью и спокойствием звенит её голос. Боялась, сдаст себя со всеми потрохами. — Ты же тоже не любил все эти предрассудки о чистоте крови, верно? Сириус утвердительно кивает, на секунду отведя взгляд, но затем. Затем снова смотрит ей в глаза, недоверчиво, прожигая насквозь, оставляя внутри трепыхаться пепел её некогда спокойствия. Ну да, Веста, о чем ты думала, полагая, что можешь утаить что-то от своей же крови и плоти. — Ты можешь поговорить со мной. Ты можешь поговорить со мной, — говорил ей когда-то Люпин с таким же пониманием и желанием помочь. Они же лучшими друзьями были. Эти двое. Лунатик и Бродяга, если память её не подводит. В тот роковой день она Люпину не сказала ни слова. Бросила, что это не его дело, хотя можно было мягче. Прокручивая перед глазами всю свою жизнь, она понимает, что столько случаев было, когда можно сказать мягче, спокойнее, теплее. Сейчас — не об этом. Сейчас о сокровенном. Люпин ведь — учитель. А Сириус — родной отец, которому она доверяет целиком и полностью, готова всю душу ему вытрясти до последних крошек. Почему бы не рассказать? Почему бы не высказаться? А зачем? Да черт возьми, зачем? Что это даст? Весь год она не говорила это Поттеру, маячащему вечно где-то рядом, не говорила Грейнджер, что стала ей вроде как подругой. Никому не говорила, было незачем. Отцу она доверяет больше тех двоих вместе взятых, но произносить, отравлять воздух тем ядом, что тёк в закромах её памяти, ей не хотелось. Это ничего не изменит. — Пап, всё в порядке. Правда. Сбежала, потому что в очередной раз поссорилась из-за их взглядов, вспылила. Всё в порядке. А вот «всё в порядке» дважды повторять не стоило — нереалистично. Лицо безмятежное, но слова не продуманы, и очевидно, что отец не поверил. Виду не подал. Пожал плечами, словно поверил, допил остаток вина на дне серебряного кубка, протолкнув вниз через глотку с этим глотком все вопросы, которые наверняка хотел задать, но не задавал. Понимал её. Понимал — если захочет, она расскажет. Всему свое время. *** Все спальни были в ужасающем состоянии. Без преувеличения. Каждая — как обитель дементоров и боггартов вместе взятых. Кроме комнаты Сириуса, которую он за то время, что ждал Весту и Тонкс, парочкой бытовых заклинаний привел в хоть какое-то подобие спальни, а не свалки. Предложил в первый день переночевать у него в спальне, а завтра они бы уже разгребли какую-нибудь гостевую и сделали бы её Вестиной, личной. Для этого пришлось перетащить небольшую по ширине кровать из соседней комнаты и втиснуть её между намного более объёмной кроватью посередине спальни и стеной у двери. Несмотря на её попытки отказаться, Сириус решил, что на большой, более мягкой кровати будет спать Веста, что, по ее мнению, было нелогично: отцу, взрослому мужчине, нужно больше пространства. Но они оба упертые донельзя, а отец — вовсе гриффиндорец, отличающийся завидным упрямством, поэтому Веста, понимая, что это безвыигрышная ситуация, просто сдалась. Застелила обе постели найденным в шкафу на первом этаже постельным бельем, порванным в некоторых местах, но в целом выглядящим вполне сносно. И теперь рассматривала спальню, в которой вырос её отец. — Это жутко бесило мою мать, — объясняет он, увидев, что она, наклонив голову в бок, смотрит на стену, обвешанную плакатами мотоциклов и девушек в довольно-таки откровенном бикини. — Зачаровал их заклятьем вечного приклеивания, поэтому снять уже не выйдет. Но, если хочешь, могу пока чем-нибудь завесить. В воображении представляется, как он, примерно её ровесник, вешает эти глупые плакаты на стену под крики матери, с которой она уже косвенно успела познакомиться: случайно позволила себе такую неосторожность, как сказать что-то с обычным уровнем громкости в коридоре на первом этаже, и от этого портрет Вальбурги Блэк, проснувшись, разразился целой тирадой. Она улыбается, покачав головой. — Думаешь, что меня смущают какие-то девушки в купальниках? Да уж, прямо-таки извращение, кровь из глаз, теперь не засну до утра, буду над этим усиленно думать. Сириус смеется и приобнимает её за плечо, рассматривая плоды своих трудов двадцатилетней давности. — И часто у тебя включается этот саркастический режим? — Круглосуточно. — Моя дочь, — с ноткой шутливой гордости констатирует он и целует её в макушку. За этот вечер он будто бы пытался возместить все те утраченные часы, дни, года, когда он мог её обнять, прикоснуться к ней, по-отечески поцеловать в лоб, в макушку. Будто бы считал, что видеть её — недостаточно, и только прикосновения убеждали, что она рядом, здесь, настоящая, живая, это не галлюцинации. Все свечи потушены, а окно застилают плотные бархатные шторы, поэтому в комнате царит тьма, настолько густая, что руку протянешь — не увидишь собственных пальцев, даже если бы они были бледны, как снег. Постель удобная, мягкая, пусть и пахнет старостью и пылью. Они вдвоем проболтали в своих кроватях, как два подростка, целые часы, но завтра было много дел по реанимированию этого разваливающегося дома, поэтому решили в конечном итоге пожелать друг другу доброй ночи и погрузиться каждый в свои мысли до тех пор, пока не уснут. Сириус был первый, быстрее провалился в сон, а у Весты в голове роятся мысли слишком усиленно, чтобы так милосердно позволить заснуть. Но мысли приятные, теплые. Это первая её ночь в собственном доме, и это было так странно. Не переживать ни о чем. Никаких забот. В первую ночь в доме Тонксов переживания всё равно застигли её. Нестрашные, но колющие неизвестностью. Переживала, когда она всё же увидит отца и не изменится ли срок пребывания её в чужом доме, переживала, как там Поттер, на которого обрушилось слишком многое, переживала, удастся ли ей почувствовать себя своей у Тонксов. Сейчас переживаний не было никаких. Как по щелчку — на душе удивительно безмятежно. Она в старом мрачном доме, где домовик и потрет Вальбурги кличут её осквернительницей крови, где в каждом затхлом ящике какие-то темные артефакты и головы эльфов висят над лестницей, но здесь отец, и всё наконец наладится окончательно. Даже особо не поняла, когда ей всё же удалось заснуть. Но заснуть ненадолго. Открыла глаза, проснувшись сперва даже не осознавая, от чего. Выспалась? Шторы закрыты, не поймешь, утро ли. Всё ещё темно. И вдруг — бормотание. Сначала подумала, Кикимер шастает, ищет блэковские реликвии, как Сириус и предупреждал, но нет, голос был более приятным, бархатным, не ворчащим. Исходил с рядом стоящей кровати. Веста приподнялась в постели, схватила с тумбочки палочку и махнула ей в сторону штор: те с тихим звуком раздвинулись, заливая комнату серым, сумеречным светом. Не сильно помогающим, но уже лучше, чем глубокая, неясная тьма. — Нет. Нет, не трогайте. Не трогайте… — шепотом, едва ли внятным. Она окаменела, неподвижно вглядываясь в обеспокоенное, мрачное лицо отца. На нем выступила испарина, длинные черные пряди прилипали к коже. Дернулся от чего-то. И продолжил:  — Нет, нет, нет… не надо… Нет. От последнего «нет» — сердце болезненно сжалось, на секунду, и забилось вдруг быстрее. Настолько это слово было пропитано насквозь чем-то болезненным, отчаянным, мучительным. Откинув пышное одеяло, Веста слезла с кровати босыми ногами на пол. Нерешительно подошла к кровати отца, наклонилась. — Пап? — тихо позвала она, сама едва различив этот свой тихий и жалкий писк растерянного ребенка. Никакой реакции. Бесконечное «нет…» продолжило свой неровный ритм из его уст. Что ему снится? — Пап, проснись, — снова зовет она, боясь сказать слишком громко. Словно боялась разбудить, хотя ей следовало его разбудить. Она не понимала, что ей делать. Есть какие-то заклинания, чтобы будить человека? Определенно есть. Она их не знала. Что ей делать? Боялась прикоснуться к нему, боялась, что перепугает ещё больше, хотя, казалось, больше уже некуда. А сердце всё стучит, стучит, будто отец через воздух передал ей свой ужас, влил ей в жилы. Коснулась его вздымающейся в рваном дыхании груди, но он не проснулся, только вздрогнул. Почему в этом доме нет никого из взрослых? Кого она могла бы позвать? Единственный взрослый сам нуждается в помощи, а она удивительно беспомощна. — Пап, проснись, — продолжает звать, переместив ладонь ему на плечо. Слегка встряхнула руками его плечи. Не просыпается. Бормочет, теперь уже невнятно, не разберешь. — Пап. Ну пап… Снова легонько потрясла за плечи. Ей никогда не доводилось будить человека, застрявшего в ужасной клетке ночного кошмара. — Да пап! — голос срывается на крик безысходности, и это помогает: он распахивает глаза, сочащиеся ужасом и темной дымкой безумства. Даже захотелось отшатнуться. Вскочить с кровати и отойти. А она сидела рядом с ним, всё ещё держа руки на его вздымающихся плечах. Он дышал тяжело, вглядываясь в темноте в лицо дочери. Скользнул взглядом по рукам, что касались его плеч, словно пытался удостовериться: его касается дочь. Не кто-то ещё. Сириус устало выдохнул, выводя из крови все остатки ужаса и безумия, провел едва заметной дрожащей ладонью по влажному лицу. — Прости, малышка. Не хотел тебя напугать. Хотелось ответить «Не переживай, не напугал», но не могла. Это ложь, а возвращаться ко лжи ей уже не хотелось. — Что тебе снилось? Он качает головой, убирая с лица слегка растрепанные черные пряди. Она убирает руки, неловко разместив их на своих коленях. Следует ли ей слезть с его кровати? Может, стоит вовсе оставить его одного, чтобы он пришел в себя? — Не бери в голову. Всё в порядке. Глупый дурной сон. Ты ложись обратно спать, а я… я пойду выпью кофейку… или, может, чего-нибудь покрепче… да, чего-нибудь покрепче. Ты не возражаешь? Не дожидаясь её ответа, он попытался стянуть с себя одеяло, как-то нервно, но ноги из-за этой нервности путаются где-то в порванной белой простыни. — Пап?.. — Ну чего? — выходит раздраженным выдохом. Замер, виновато взглянув на неё. Явно не хотел раздражаться на дочь, что и так напугана. Веста садится поближе и обвивает руками его шею в не самом удобном объятии, потому что на кровати, сидя, обнимать всегда неудобно. Чувствует его судорожный выдох на своей шее. Его руки крепко её обнимают в ответ, привлекая к себе. Даже, наверное, слишком крепко. Да, слишком крепко. Сразу вспоминается Поттер и то кошмарное третье испытание. Только сейчас — сильнее. Казалось бы, куда сильнее? Он прижимал её к себе, уткнувшись лицом куда-то в волосы, сдавливая почти до боли, будто пытался сохранить её в себе, не отпускать, влить её себе в истерзанные тревогой вены. Она чувствует себя куклой. Безвольной куклой для успокоения. Уже дважды её сжимают, как неживую, в попытке успокоиться. Но если это поможет. Если поможет успокоиться — ладно. Пускай хоть ребра сломают… да, пусть даже сломают ей ребра в объятии, в попытке заглушить боль, но если это поможет отцу прийти в себя, она не против. *** Он всё же уговорил её лечь спать обратно, но получилось проспать не более двух часов, причем очень беспокойных. Ворочалась в постели, вспоминала лицо отца, раздраженно вздыхала, не понимая, почему не получается вытолкнуть эту картину из головы. Произошедшее мучило её. Неслабо. Что могло так перепугать взрослого мужчину? В семь утра — как выяснилось, они проснулись от того кошмара в пять — она спустилась вниз по скрипучей, грязной лестнице в гостиную, находящуюся на втором этаже, и увидела отца с сигаретой в руке. Смотрел в окно и неторопливо делал затяжку за затяжкой, не замечая пришедшей дочери, что неловко, нерешительно стояла на пороге босиком в пижаме. Хотела увидеть, как там Сириус. А Сириус курил магловские сигареты, наполняя и без того пыльный воздух дымом, потому что крохотная форточка мутных окон не проветривала помещение основательно. — Пап? Он дернулся и обернулся. Поспешно сделал последнюю затяжку и потушил об подоконник, словно пойманный за вредной привычкой школьник. — Почему ты так рано встала? — Зачем ты куришь? Откуда они у тебя вообще? Звучало действительно, будто мать отчитывает непутевого сына, а не дочь — отца. Его губы растягиваются в улыбке. Он был в домашних штанах и черной расстегнутой рубашке, открывающей худое тело, усеянное татуировками в виде рун. — Когда был подростком, баловался назло моей дорогой матушке. Вернулся к этой гадости недавно. Эти, — он приподнял окурок, зажатый в двух пальцах, — купил незадолго до приезда в этот отвратный дом. Она, кажется, никогда раньше не видела волшебников, курящих магловские сигареты. Люциус мог иногда позволить себе какую-нибудь дорогую сигару, но купленную, разумеется, в волшебных магазинах, не у маглов. Всё должно было быть традиционно и аристократично. Сириуса наверняка уже тошнило от слова «аристократично». Делал по максимуму всё, обратное этому слову. — Может, завяжешь, пока не поздно? Его улыбка становится шире. — Ради тебя, малышка, постараюсь, — отвечает он, выкидывая окурок в изящную мусорную урну, купленную когда-то явно без мысли, что однажды потомок Блэков будет кидать в неё магловскую сигарету. Пройдя по большому зеленому, ужасно истертому ковру к ней, переводит тему: — Пойдем завтракать? Сомневаюсь, что найду в холодильнике что-нибудь сытное, но хлеб и джем точно были. И обуйся, заболеешь ещё. Веста кивает, не найдя, что можно ответить. Он уже привычно целует её в макушку, отчего на секунду повеяло запахом табака, и выходит в коридор. А она так и остается стоять в смятении.