Центр внимания

Внутри мешались самые разные эмоции. Рассеянное непонимание, раскалённое любопытство и злость, злость. В нём было столько злости, что никто ему не может ничего толком рассказать, что даже миссис Уизли, выскочившая из какой-то комнатки в конце коридора ему навстречу, смогла лишь ненадолго помочь ему вынырнуть из этих опаляющих яростных чувств. — Гарри, детка, как ты исхудал! — последнее, что он услышал, прежде чем его стиснули в крепких объятиях. — Мерлин милостивый, совсем нездоровый вид, совсем… Её причитания, отдающие теплой волной какой-то материнской заботы, прервались грохотом с верхнего этажа, заставшим Гарри дернуться, словно из ниоткуда в любой момент может выскочить опасность, придавив его своей тяжестью. Уже совсем замкнулся на тех дементорах. Миссис Уизли лишь недовольно покачала головой, уперев руки в бока. То есть опасности никакой нет? В этом дряхлом, полуразваленном доме ему казалось, что опасность исходит из-за каждой стены. А он и пяти минут здесь ещё не провел. — Опять полдома разнесут… и, спрашивается, зачем мы столько убираемся и чиним, если столько же и ломается! Дурдом. Ей-богу, дурдом. — Близнецы?.. — рассеянно моргая, уточняет Гарри, хотя ответ ему кажется очевидным. Он был в глобальной растерянности, сковывающей мозг, но тот всё ещё работал исправно, с усердием крутя умственные шестеренки. Если здесь миссис Уизли, здесь, должно быть, и вся семья Уизли. Соответственно, близнецы тоже. — Ах, если бы! Блэки, милый. И даже и не скажешь, что хуже. Жизнь, видимо, решила пошутить. Только он подумал, что хоть о чем-то способен догадаться, как у него это отняли, и обрушили на голову, как снег в августе, другую информацию, никак не сочетающейся с его собственными установками. Непонимание не могло даже сформироваться в определенные слова, в какое-нибудь хотя бы подобие вопроса, чтобы задать его и всё узнать. Просто какое-то рассеянное, расплывчатое непонимание, раздражающее с каждой секундой всё ощутимее. И это позволяло миссис Уизли беспрепятственно продолжить ругаться. — Устраивают свои «шуточные дуэли» уже целый месяц. И ведь не скажешь ничего, их же дом!.. И магия руками несовершеннолетней никого, видите ли, не смущает, — снова в гневе качает головой, тряхнув рыжими вьющимися волосами. Переводит карий взгляд на Гарри и словно вспоминает о его присутствии. Улыбка снова появляется на её добродушном лице. — Что это я… совсем тебя уболтала. Мне надо бы возвратиться на кухню, откормлю тебя наконец, кожа да кости! А тебя не затруднит позвать Сириуса? Он, судя по всему, в гостиной: второй этаж — напротив лестницы. Скажи ему, собрание вот-вот начнется. А Веста тебе всё объяснит. Хорошо, милый? Не успевает он ничего толком ответить, рука миссис Уизли уже ложится ему на спину, властно подталкивая к затхлой лестнице, почти полностью утонувшей в темноте, и сама она исчезает за одной из дверей длинного коридора. Теперь, когда непрекращающийся поток слов прекратился, оставляя Гарри и его мозг в тишине, тот заработал в прежнем режиме, усиленно переваривая полученную информацию. Блэки. Здесь. Это их дом. Устраивают шуточные дуэли… злость оглушает новой волной. Ледяной, удушающей. Заставившей челюсть и кулаки от негодования сжать, пока он поднимался по скрипучим ступеням. Пока его собираются судить в министерстве за одно единственное заклинание, использованное в момент опасности, Веста тут развлекается целый месяц шуточными дуэлями. С отцом. Она всё это лето была с отцом? Говорила же — с Андромедой. С тетей своей или кем она там ей приходится. В июне, в поезде, отчетливо говорила: Андромеда. Не Сириус. Это несправедливо. Ни слова она ему об этом не сказала. За пол-лета, ни слова. Разве это честно? Разве то, что она спокойно пользуется магией, пока его грозятся вовсе отчислить из Хогвартса, — честно? Здесь ещё и Рон, получается… ещё один отличный «друг». Говорил всё лето, что чем-то занят, что ничего интересного не происходит. И как давно он здесь? Тоже месяц? Больше, меньше? В любом случае — замечательно! Блестяще! Куда ему там нужно было идти? Второй этаж. Прогнившую, жуткую лестницу миновал. Значит — прямо. В эти большие двери, из которых льется на площадку неясный свет. И за которыми льется чей-то смех. Чей-то узнаваемый, заливистый смех. Как вообще кто-то может веселиться, пока ему так паршиво? Гарри приоткрывает дверь. И слышит: — Осторожно! Рефлекторно пригибается, и над его головой, взъерошив черные волосы, о дубовую поверхность двери разбивается заклинание. Вернувшись в прежнее положение, он ошарашенно пытается вникнуть в происходящее, всматриваясь: большая продолговатая комната с высокими потолками, пыльная до жути, в серо-зеленых тонах и закрыта от окружающего мира толстыми потрепанными шторами на окнах. Посреди комнаты двое. У обоих палочки подняты, направлены друг на друга в непривычной и странной, пусть и шуточной, картине. Веста заметила его появление первая, она же его и предупредила. Если выстроить перед глазами произошедшее поэтапно: она кинула в отца какое-то простое заклинание, но оно оказалось отбито прямиком в его сторону. Её вытянутая рука опускается по мере того, как на лице появляется улыбка. Глаза у неё и без того сияли. И от этого радостного, счастливого блеска в серых глазах у него в животе завязывается какой-то узел, выводящий из крови все раздражение. — Гарри Поттер, — медлительно, раскатывая по языку слоги, констатирует с легкой улыбкой крестный. Он не успевает поздороваться с ним, потому что тут же в него, едва не снося с ног, впечатывается хрупкое тело. Рефлекторно он сцепляет руки за её спиной, вдыхая уже знакомый запах её шампуня и ненавязчивых духов. Удивленный, непонимающий, растерянный — все эти слова, даже если перемешать их в одну кучу, не опишут его состояние от того, что она при встрече обняла его. Вот так, крепко, не как при прощании, с той скомканной неловкостью. На какую-то безумную секунду, когда она отстраняется, он ловит себя на мысли, что не хочется отстраняться. Это странное, непривычное объятие в сотрудничестве с тем блеском в глазах оказывало ещё более успокаивающий эффект, разнося остатки злости в прах. — Какой же ты бледный, Поттер, — рассматривая его цепким, внимательным взглядом, судит она и цокает языком. — Ещё немного, и будешь похож на мальчишескую версию Плаксы Миртл. Посмотрел бы он на неё после встречи с дементорами. Сама она выглядела более, чем хорошо: на лице лишь тень той бледности, что преследовала её раньше, хотя ему казалось, что мертвенная готическая бледнота — её естественный цвет кожи чуть ли не с рождения; на щеках даже видна тень румянца. Про блеск в глазах уже сказал. Подумал. Блеск — затмевает всё остальное, притягивает к себе взгляд, заставляя игнорировать всё вокруг. Даже если сейчас в комнате появится новый дементор, ему потребуются все силы, чтобы отвести взгляд от её пылкой жизнерадостности. — Ну, спасибо, — выдыхает он и сам удивляется, что этот выдох становится скорее усмешкой, нежели олицетворением раздражения. — Веста, малышка, дай ему хоть в себя прийти, — подходя ближе, по-доброму упрекает Сириус, и когда Гарри переводит на него внимание, расплываясь в искренней улыбке, крестный раскидывает руки в стороны. Это объятие, как и с Вестой, дарит спокойствие. В кои-то веки — умиротворение. Ему так хотелось выплеснуть на всех свое возмущение, высказаться, что он все лето сидел взаперти, без новостей и информации, хотелось утопить всех в собственной текущей по жилам желчи, но теперь, рядом с семьей Блэк, ему было удивительно спокойно. *** До поры до времени. Ничто не вечно, и спокойствие, как выяснилось, — тоже. Когда первые впечатления от первой встречи прошли, когда он уже обнялся с Роном и Гермионой, которая — вот сюрприз — тоже оказалась в этом доме, на него хлынула новая волна ярости. И эта злость его самого пугала. С одной стороны — она оправдана. С другой — а не слишком ли остро он реагирует? Почему его переполняет такая злость? Заполняет каждую клеточку тела, отравляет, заставляет кровь кипеть изнутри. — Гарри, мы понимаем, как ты рассержен, просто… — начинает Гермиона; мягко, осторожно, будто говорила с пациентом, сбежавшим их психбольницы. И это бесило ещё больше. — Серьезно? Понимаете? — обрывает он слишком резко, за что тут же мысленно себя корит, но далее успешно игнорирует этот внутренний укор. Испепеляет взглядом выпрямившуюся в напряжении подругу, стоящую неподалеку от него. Рон, тоже рядом, даже не пытался вклиниться в этот раскаленный обвинениями разговор, просто стоял с чрезвычайно виноватой миной, словно убил человека. Гарри вроде и стыдно, а вроде — разве они не заслужили? — Хоть кто-то из вас сидел столько времени в неведении? Без единой новости? Один? Вопрос явно риторический, тон почти что соскальзывает на иронию, но неожиданно — для них троих — рука Весты расслабленно взметнулась вверх. Она не стояла посреди комнаты, как троица, а флегматично устроилась в колючем потрепанном кресле, словно разговор её не касался. Словно она не была одной из тех, кто попросту игнорировал его существование и обманывал целое лето. Она-то наверняка чувствовала себя в своей тарелке, так ведь? Выкручиваться и скрывать правду — уже почти хобби, привычная слизеринская сущность. Гарри шумно вздыхает. — Это другое. То, что прошлым летом она ничего не знала, будучи в одиночестве в Малфой-мэноре — другое. Ситуация тоже паршивая до крайности, но другая. Он же пытался. Писал ей. Это Люциус перехватывал письма по пути к адресату. — Ах, правда? — с иронией спрашивает Блэк, усмехнувшись, и поднимается наконец на ноги, подходит ближе, ступая по истоптанному круглому ковру. — Ты особо не пытался до меня достучаться. Сколько попыток написать ты делал? Одну, две? Не то чтобы ты бил тревогу, не так ли? — Я же не знал. Что мне нужно было думать? Я считал, ты просто не хочешь отвечать. — Да-а, после тех трогательных моментов в июне с моим родным отцом, которые вам всем довелось лицезреть, я вдруг решила на всё наплевать и вернуться к прежней счастливой жизни, — продолжает она с сарказмом, разведя руками в сторону. Тут же лицо её каменеет, и она невозмутимо констатирует: — Теперь понятно, почему ты не на Когтевране, умник. Да как он мог знать? Гарри даже сейчас её не всегда может понять, а тогда? Год назад? Когда она только как полгода в его глазах постепенно перевоплощалась из кладезя снобизма и эгоистичности в обычного, живого подростка? Они даже не друзьями на тот момент были. Не приятелями. Какие-то странные незнакомцы, пару раз открывшиеся друг другу по непонятным причинам. Никогда не поймешь, что у неё в голове. Что ему нужно было думать? — Если тебя это задевало, почему ты говоришь это только сейчас? Год прошел, Блэк. Год! Гермиона и Рон даже как-то уже исчезли из поля зрения. Были ли они в комнате вообще? Да, были. Стоят чуть подальше, смотрят. Нравится представление? Весело? — Потому что понимала, что это не твоя вина, — удивительно спокойно и хладнокровно объясняет Веста, словно беседовала о погоде, а не участвовала в ссоре. — И я всё ещё тебя ни в чем не виню, разумеется. Но и ты нас не вини. Будь это моей волей, я бы хоть целое эссе тебе расписала, что здесь да как. Однако нам запретили, и как бы сильно это ни бесило, мы были вынуждены послушаться. — Хочешь сказать, тебя это бесило? Хочешь сказать, ты не наслаждалась беззаботными деньками здесь, веселясь с Сириусом? Блэк же была здесь пол-лета. Была с отцом, знала обо всем, развлекалась. Даже сейчас под ними проходит какое-то там собрание, а он едва ли понимает, что это вообще такое и зачем. Ощущение того, что на фоне остальных он выходит каким-то наивным ничего не смыслящим дураком, злило до дрожи. Всё злило. Каждая чертова мелочь. — Представь себе — да, бесило. Почему ты так цепляешься за то, что я была тут с отцом? — кривится она в раздражении. Сжала губы, думая о чем-то, и ему бы хотелось вставить что-то в эту паузу, но она опережает: — Вечно все твердят об эгоизме слизеринцев, но ты себя послушай! Ты винишь меня за то, что я радовалась жизни? Тому, что проводила время с человеком, которого не видела всю свою осознанную жизнь? Ты сейчас серьезно? Из её уст это звучит кошмарно. До этих слов ему казалось, что его негодование обосновано, и где-то в закромах подсознания он всё ещё этого мнения придерживался, но сейчас, сейчас ярость словно лопнула, заставив напряженное в гневе тело расслабиться и отвести взгляд куда-то в стену, лишь бы не смотреть на неё, на друзей, на которых вылил столько желчи. А Веста определенно умеет читать мысли. Иначе никак не объяснишь, почему после недолгой паузы затишья она произносит, тихо, спокойно: — Твоя злость не беспочвенна, но выливай её, будь добр, не на нас. Расщепляя остатки злости в какие-то бессвязные крошки. Ладно. Ладно, может действительно стоит взглянуть на ситуацию иначе. Прокрутить её заново перед глазами, смотря не затуманенными эмоциями взором. *** — D-шесть на… пусть будет на F-семь. Всё ещё сонный, так как проснулся многим позже остальных, он не сразу понял смысл фразы, прозвучавшей из столовой. Вчера, в первый полный его день пребывания здесь, их с Роном разбудили рано, чтобы отдраивать грязную гостиную и очищать пыльные портьеры от каких-то мелких волшебных вредителей, но сегодня всем позволили поспать подольше, что, судя по всему, здесь редкость. Миссис Уизли вчера сказала поднабраться сил, ведь сегодня их ждет перестановка мебели и выкидывание довольно крупного хлама. Только когда Гарри вошел в столовую и увидел источник голоса — Весту, что сидела за столом и озадаченно смотрела на шахматную доску, — понял, что происходит. И подумал, что всё ещё спит. — Ты хоть когда-нибудь мозг включать собираешься? — ворчит Рон, сидящий напротив неё. — С-четыре на F-семь, — произносит он, и серебряный слон, сделанный в виде плотной извивающейся вокруг столба змеи, со скрежетом перемещается к жуткому черному коню. Мгновение — и конь драматично валится на спину, а его место занимает фигура Рона. — Да я не заметила, — убирая поверженного коня с поля, оправдывается Веста. Гарри садится за стол рядом с ними, слева от Рона, но его никто даже не замечает, погрузившись в очередные пререкания. — Не заметила… ещё пару раз так не заметишь, и я выиграю тебя уже — в какой раз? Девяностый? Блэк показательно медленно закатывает глаза, демонстрируя этим всё своё пренебрежение. — Можно подумать, это что-то определяет. У меня мозг выключается только в шахматах. А у тебя? Если не считать партий — круглосуточно? Началось. Гарри уже было подумал, что что-то изменилось. Нет, всё те же Рон и Веста. Всё также пытаются задеть друг друга всевозможными способами. — А что вообще происходит? — вклинивается он, чтобы хоть как-то обратить на себя внимание и заодно оборвать на корню зарождающуюся перепалку. Рон наконец поворачивает к нему голову, но не успевает ответить. Его опережает Джинни, появившаяся в столовой и взявшая из корзинки посередине стола яблоко. — Уже как месяц пытается научить Весту играть, — отвечает она, перебрасывая яблоко из одной руки в другую. — И, честно говоря, у неё вроде бы выходит получше, чем у вас с Гермионой. — И намного лучше, чем у тебя, — напоминает Рон сестре и окунается обратно в игру, пока Джинни в ответ недовольно цокает языком и откусывает от яблока. Прожевывает и, видимо уязвленная, бросает вдогонку: — Однако это не мешает Весте вечно проигрывать. — Кто ж знал, что под этой рыжей шевелюрой спрятаны проблески стратегического гения? — недовольно бормочет Веста, уткнувшись взглядом в доску, и не замечает, как кончики ушей у Рона от этих слов, брошенных невзначай, краснеют, и губы дрогнули в секундной улыбке, тут же спрятанной за дальнейшей задумчивостью. Блэк умеет делать комплименты? Правда, что ли? А Гарри она когда последний раз что-нибудь подобное говорила? Даже не вспомнить толком. Зато Рон — гений… он, конечно, знал, что в стратегии шахмат он силен, очень силен, но почему его это так кольнуло? Это же неправильно, он тогда максимально скверный друг, если его задевает похвала не в его сторону, а в Рона. Он не хотел быть скверным другом, не после всего, что было. Да и кто хотел бы? И все же мысль, что она наверняка сказала это не с целью сделать комплимент, а с целью как-то оправдаться, почему-то ободряюще успокаивала. *** Бесконечные полдня они продолжали разгребать второй этаж. Оттирая въевшуюся в книжные стеллажи грязь, Веста не могла не возвращаться к повторяющейся мысли о том, что под руководством отца ей убираться нравилось больше, чем под руководством миссис Уизли, хотя за месяц уже стоило привыкнуть. Как минимум, Сириус при уборке не запрещал пользоваться магией. Миссис Уизли тоже не могла запретить, но разочаровывать её и наблюдать скептическое выражение лица желания не было. И так уже играется с отцом в эти нелепые дуэли, так хоть убираться своими руками будет, чтобы лишний раз не трепать никому нервы. А конечности от этого ныли круглосуточно. Просыпалась уже уставшая, засыпала ещё более уставшая, и так по кругу. Несмотря ни на что, это всё равно не могло испепелить её прекрасное настроение, стойко державшееся уже половину лета. Стычка с Поттером, конечно, ненадолго выбила из колеи, но он, вроде как, всё понял и претензий больше не предъявлял. Так что всё снова прекрасно. — Ты сжульничала, — жалуется Уизли, внимательно разглядывая шахматную доску. Обед уже дожаривался на плите, и им было позволено недолго передохнуть перед ним. Рон и Веста использовали это время для очередной партии, Поттер же сидел в одном из кресел неподалеку и увлеченно болтал о чем-то с близнецами. Младший Уизли как раз включился в их разговор, отвлекшись ненадолго от доски. И теперь — предъявлял что-то. — С чего ты взял? — тон сочится невозмутимостью. Даже моргает как-то невинно, по-детски хлопая ресницами. Уизли продолжает всматриваться в доску, скользит взглядом по каждой фигуре, высчитывает что-то. Натыкается на отложенные в сторону съеденные серебряные фигуры и вздыхает, словно что-то понял. — Я точно помню, что мой конь не был съеден. — Может, забыл, — предполагает она, пожав плечами. — Не обратил внимание. Все мы люди и можем ошибиться. Уизли морщится, начиная раздражаться. Ну и что он сделает? Ох уж этот великий и ужасный гнев Рональда Уизли. — Не пудри мне мозги. — А они у тебя есть? Где-то сбоку слышится смешок, и Веста поворачивает голову. Их игра привлекла внимание той троицы, беседующей неподалеку, и один из близнецов Уизли — она так и не научилась их толком различать — показывает рукой «так держать». Близнецы всегда любили наблюдать за перепалками младшего братца с Блэк. Если бы его задирал кто-то из учеников-парней, особенно старших, они бы, наверное, вступились, но если эта какая-то девчонка? Пускай. Ещё один повод повеселиться. — Я точно помню, что мой конь был живой, — не отступает Уизли, проигнорировав одобрение старших братьев. — Стоял на H-три. Ты столкнула его, пока я не видел. — Не понимаю, о чем ты говоришь, — устало вздохнув, тоже не отступает она и расслабленно откидывается на спинку дивана. Вот кто уж точно не был расслаблен — её соперник. — Ну конечно! Кто бы мог подумать, что слизеринка-чистокровка будет пользоваться такими магловскими способами, как схватить фигуру рукой и убрать. А что насчет магии, м, знаменитая чистокровка? Мерлин, это-то тут при чем? Как будто он не знает, что Веста давным-давно отреклась от пренебрежения ко всему магловскому. Что она уже не кичится своей чистокровностью, хоть весь её дом и кричит семейным девизом «Чистота крови навек», который Сириус с таким усердием пытается навсегда выскрести из этих стен. — Ты просто бесишься, что я съела твоего коня, и теперь твой король в незавидном положении. Её отделяло от победы всего несколько ходов, если бы не это гриффиндорское его упрямство. Устроил тут сцену. — Да, бешусь, потому что ты не съела, а убрала с поля! — Хоть одни доказательства у тебя есть кроме твоей «идеальной памяти»? Я, знаешь ли, не могу потрогать или взглянуть на чью-то память, — словно чтобы лучше втолковать эту мысль, поднимает руку и будто бы хватает что-то невидимое в воздухе. Раскрывает кулак и показывает, что в нем ничего нет с театральным удивлением. Тут же усмехается и напускает на себя прежний серьезный вид. — Где вещественные доказательства, гений? — То, что ты требуешь доказательств, уже наводит на мысль, что что-то тут не чисто, — прищурив глаза, заявляет он. — Перестаньте уже ссориться по пустякам, — строго обрывает представление миссис Уизли, появившаяся в дверях гостиной, и внимание всех подростков переключается на неё. — Идите обедать. Веста непринужденно поднимается с дивана и идет к дверям, но Уизли тут же нагоняет её, оставив братьев и Поттера позади, и ворчливо заявляет: — Потом переиграем. Её это даже веселит. Она усмехается, качая головой. — С какой стати? Конечно, как только я начала выигрывать, ты решил заподозрить что-то неладное. Не можешь поверить, что тебя кто-то обыгрывает, великий стратег? Сзади снова слышится чья-то усмешка, и Веста поворачивается, идя по коридору вперед спиной. Близнецы, что шли с Поттером позади, что-то ей сказали, как-то подкололи ещё младшего братца, но она уже не слушала, смысл слов словно размяк, став бессвязным, не доходящим до сознания. Потому что Поттер не слушал тоже. Поттер почему-то был угрюм и замкнут, находясь не здесь, не в стенах блэковского дома, а где-то в своих далеких мыслях. Беспокоится из-за вероятности отчисления? *** Весь день ему было до легкой тошноты не по себе. Убирался под чутким руководством миссис Уизли в этом жутком, чужом доме, далеко не всегда смеясь над шутками в нужные моменты и далеко не всегда участвуя в разговорах. Будто всё ещё не понимал, как здесь оказался, что вообще происходит и почему всё так, а не иначе. Убирался, разгребал хлам по инерции, не задумываясь, плыл по течению, в то же время утопая в своих же мыслях. После ужина ушел в свою комнату раньше остальных. Хотел побыть один, и пусть комнату он делил с Роном, тот все равно нескоро появится — эти двое решили всё-таки переиграть партию, к неудовольствию Блэк. — Переживаешь из-за слушания? Неожиданный вопрос заставляет дернуться, потому что он всё ещё какой-то дерганый. Сидя на застеленной кровати, он оборачивается — Гермиона. И так понятно, что Гермиона, но что она тут забыла? Хотел же один побыть. — Нет, — резко отрезает он, словно желая одним лишь своим тоном выпроводить нежеланных гостей, но быстро сдувается. Колеблется, слегка ссутулившись. — То есть немного. В том числе. Не знаю… Гарри ничего не знает и ничего не понимает. Мысли слишком путаны, завязаны в узел — не разберешь. Думал, это распространяется только лишь на ситуацию с Орденом. Куда уж там. Даже в себе разобраться не может. Как тошно-то. — Просто, знаешь, я никогда не думал, что могу быть рядом с вами лишним, — зачем-то заявляет он и тут же жалеет, что вообще раскрыл рот. Зачем? Что ему это даст? Что ей это даст? Не хватало только Гермионе выслушивать его нытье. Не хватало только, чтобы его жалели. У него вообще есть за что жалеть? Или он всё себе накручивает? Опять же — ни черта непонятно. — Что ты такое говоришь? — обеспокоенно спрашивает она, подходя ближе. Садится рядом с ним на край кровати. — Как ты можешь быть лишним? Его почему-то пробирает на смешок. Да. Как? Его тоже это очень интересует. Как он может быть лишним в компании своих же друзей? — А вот так, Гермиона, — раздраженно отвечает он, посмотрев ей прямо в глаза. — Когда вы с Блэк в прошлом году неплохо так поладили, я только рад был. Правда. Потому что наконец мы могли проводить время без конфликтов вчетвером. Хотел, чтобы и с Роном они хотя бы не собачились круглосуточно, но кто ж знал, что это обернется против меня? Гермиона приподнимает брови, вглядываясь в его лицо. А на её лице — глобальная обеспокоенность. Да нечего за него беспокоиться. Нечего. Он не хочет никому жизнь усложнять. — Гарри, я тебя не понимаю. Что ты имеешь в виду под «против тебя»? Шумно вздохнув, он поднимается на ноги. Проходит полкомнаты, засунув сжатые кулаки в карманы расстегнутой толстовки. Откуда опять берется эта злость? Раздражение? Они словно безлимитны, всегда есть запасы, которые выползают наружу, как скользкие змеи, в самые неподходящие моменты. — Вы, кажется, неплохо так этот месяц втроем провели. Наверное, без меня хорошо было, да? Рон с ней в шахматы играет, ты тоже наверняка с ней чудесно время проводила. Веселитесь тут втроем, об Ордене всё знаете, какие-то свои локальные шутки появились… зачем я вам теперь вообще? — раскидывает руки в стороны в кричащем непонимании. Не понимает, почему так происходит, не понимает, что именно его задевает, не понимает, откуда берутся запасы негативных эмоций, которые всё не получается разом выплеснуть и никогда к ним больше не возвращаться. — Ты думаешь, Веста тебя заменила? — Что? Нет, вовсе я не… Начатое предложение не имеет конца, потому что мысль теряется. Вовсе не что? Стоя посреди комнаты, он сделал ещё один вдох полной грудью и устало потер лоб, проводя пальцами по шраму. Может, в нем все дело? Может, связь с Волан-де-мортом как-то влияет на его характер? На его сущность? Даже от одной мысли какой-то ментальной связи с ним становится гадко и душно до липкого отвращения. — Тогда, прости, я все равно не понимаю, — качает она головой, и в карих глазах — сожаление. Почему она сожалеет? Он не хотел никого винить, не хотел никого задевать, мучить своей теперь уже отчего-то вспыльчивой сутью. — Вот и не бери в голову, — выходит у него раздраженным выдохом. Проще просто закончить разговор. Даже с собой он поговорить не может, не получается объяснить самому себе свои мучительные мысли и тягостные эмоции. Если даже в разговоре с собой у него ничего не ладится, то что уж говорить об остальных? Понятное дело, его никто не понимает. Хоть кто-нибудь его когда-нибудь понимал? Они молчат. Оба молчат, он всё ещё стоит посреди комнаты, тяжело дыша, а она всё ещё сидит на кровати. Разве это резкое окончание разговора не должно наводить на мысль, что можно уже и разойтись? Почему она просто не оставит его одного? — Может, это дружеская ревность? — невозмутимо спрашивает она, и Гарри хмурится. — Ты о чем? — Тебе не хочется видеть своего друга рядом с кем-то другим. Мне кажется, это нормально. Только я не совсем понимаю, кого и к кому ты именно ревнуешь. Весту к нам или нас к Весте? Интересный вопрос. Сложный, запутанный, извилистый вопрос. Гарри сам не знает на него ответ. Даже не знает, действительно ли это какая-то там ревность. Но раз уже они забрели в эту какую-то слишком чуждую и далекую степь — ладно. Главное, не заплутать. Если все-таки ревность — видимо, оба варианта. И то, и другое. Он ведь был с ними лучшими друзьями четыре года, ни шагу друг от друга не делали. А тут в троицу втискивает Веста — причем ответственность за это отчасти лежит на нем, он сам этого хотел, — и всё сразу для всех так просто, так легко, будто прообщались не месяц (ладно, с Гермионой — около полугода), а всю их жизнь. Тревожило и грызло также то, что эти гневные чувства возникли только сейчас. Не когда она сближалась с Гермионой, а теперь. Именно теперь. Грядущее слушание в министерстве и возможное отчисление так повлияло? Отчислят его, и они поедут втроем в Хогвартс. Она же тогда действительно попросту заменит его. Блестяще. С Вестой тоже сложно. С ней эволюция взаимоотношений была ещё более запутанная, напряженная и долгая. И теперь, когда они уже могут считать друг друга друзьями, может даже близкими друзьями, она вдруг резко находит общий язык с Роном и Гермионой, так непринужденно общаясь с ними, словно Гарри вовсе тут не нужен. А ведь изначально именно он их и связывал. Если бы не он, она бы их обоих все еще на дух не переносила. Гарри и Веста ведь даже ещё ни разу не говорили наедине, без присутствия кого-то ещё. Вторые сутки уже почти подошли к концу, а у них — ни одного разговора именно вдвоем. Не то чтобы им было прямо-таки нужно что-то обсудить, но сама суть. Как будто она просто какая-то знакомая, очередное лицо в толпе, а не его друг, который поддерживал его в июне. Она говорила вдвоем с кем угодно. С Сириусом, но это неудивительно, с Гермионой… даже с Роном, получается. А он ей кто? Так, прохожий? С которым можно поболтать в общей компании, но наедине — ну его к черту? — Гарри, они с Роном всё ещё часто ссорятся, если ты не заметил. Даже если взять те же шахматы… ни одна партия не проходит без перепалок. — И что с того? — Мне сложно взглянуть на ситуацию твоими глазами. Но мне кажется… — Гермиона потупила взгляд, уставившись на в неловкости сцепленные в замок пальцы рук. — Не знаю, мне кажется, что ты воспринимаешь это слишком остро. Да, они играют. И играют часто, но я думаю, что Веста лишь хочет восполнить пробел в своих умениях, в данном случае — в шахматах. А Рон играет лучше всех нас, ты же знаешь. Это единственное, что их связывает. А мы с ней стали ближе общаться еще с бала, если ты помнишь, и мне казалось, что ты не возражаешь… Звучит так глупо. Нелепо и неправильно. Какое право он имеет возражать? Разве у него есть на кого-то какие-либо права? Кто-то ему принадлежит? Нет. Сам понимал, насколько ситуация глупа, и всё равно злился, злился. А отвечает на удивление спокойно и равнодушно: — Не возражаю. На этих словах воцаряется ещё одна пауза. Долгая, неловкая. Гермионе явно хотелось помочь, поддержать, но она не знала, как. Просто в воздухе читалось это «просто откройся мне, и я сделаю, что смогу», а он не мог, потому что даже не понимал, что нужно открывать. Какая именно ячейка в грудной клетке саднит. В задумчивости он запускает пальцы в черные взъерошенные волосы и сжимает, пытаясь понять. Хоть что-то. Гермиона тем временем поднимается с кровати и подходит ближе, заставив заглянуть ей в глаза. В которых всё ещё варилась какая-то странная смесь из сожаления и жалости. Это разное. Корень — один, а смысл разный. И от второго его тошнило. — Гарри, ты не лишний. Мне жаль, если мы заставили тебя так себя чувствовать. Мы ничего такого не имели в виду. Если так вышло, это произошло неосознанно. Прости нас. Это звучало так неубедительно. Точнее, из её уст — убедительно, но почему она извиняется за них троих? Пока она тут сожалеет, другие двое беззаботно сидят этажом ниже и развлекаются в шахматах, даже не думая о том, куда пропал их друг и почему он толком с ними сегодня не разговаривал. А они ему что-то должны разве? Дружба — дело добровольное. Никто никого ничем не обязывает. Вопрос тогда в другом. А нужна ли им его дружба тогда? Гермиона, не найдя ответа своим словам, устало покачала головой и продолжила: — Веста точно не заменяет тебя, тебя невозможно заменить. Просто… почему мы должны оставаться троицей с каким-то «плюс один»? Почему не можем просто стать четверкой? И чтобы никто никого не задевал. Она права. Разумеется, Гермиона права, она смотрит на ситуацию без горячности, что бурлила в жилах Гарри; с холодной, не забитой тревогами головой. Гарри же этого и хотел изначально. Чтобы Веста втиснулась в их компанию, и они стали проводить время вчетвером, без каких-либо ссор и недопониманий. Чего он так сейчас взбесился из-за этих дурацких, глупых шахмат? Нелепость. Просто его беспокоит слишком многое. Слишком сильно. И этот ком из грядущих проблем навалился разом, втянув в себя довольно простую ситуацию и сделав её критической под стать всему остальному. Ничего ответить Гермионе у него не выходит, рот как-то не хочет открываться, будто зашит нитками эмоций, а легкие отказываются выдыхать слова. Нужные, правильные. Выдыхать такие нужные извинения за свою горячность. Поэтому он только кивает, и она поджимает губы. — Спокойной ночи, Гарри, — говорит она напоследок, ободряюще коснувшись его плеча, и покидает его комнату. *** После слушания у него словно развязался в груди тугой, воспаленный узел. И жизнь в этом жутком доме больше не казалась такой жуткой, и отношения с друзьями как-то наладились и стали проще, и злость больше не захлестывала его кипучей волной при каждом удобном случае. Единственный минус — Сириус становился всё унылее с каждым днем. Не хотел, должно быть, чтобы уезжали Гарри с Вестой. Но каждый раз, когда его настрой заметно ухудшался, когда взгляд серых глаз тускнел, а улыбка пропадала с лица или мрачнела, становясь искусственной, Гарри искал взгляд Весты среди остальных. Будто читая его мысли, она каждый раз кивала ему с легкой улыбкой и окружала отца особым вниманием, которое до этого нередко распылялось на семью Уизли, Гермиону и Гарри. Больше шутила, больше смеялась, расшатывала таким способом его мрачность, и у него на лице снова появлялась улыбка. И черт знает, работало это в масштабном плане или нет. Гарри беспокоился, что это могло производить обратный эффект: чем счастливее Сириусу сейчас с ним и Вестой, тем паршивее ему будет переносить их учебный год, вдали от тех, кто стал ему ближе всего. Гермиона не уставала говорить, что это крайне эгоистично со стороны Сириуса. Но даже если и так — что с того? Кто угодно мог бы свихнуться в этом доме, запертый с уже полусумасшедшим домовиком. Естественно, Сириус бы предпочел скорее проводить больше времени с немногочисленными близкими ему людьми. Его расплывчатое, несерьезное и даже не озвученное желание, чтобы Гарри просто не оправдали, и они оба стали двумя отвергнутыми, не сильно-то беспокоило. Да, лично Гарри бы этого крайне не хотелось. Но если посмотреть на ситуацию глазами крестного — как его можно за это винить? Но в один день определенный день посреди августа Сириус попросту не мог быть унылым, не смел омрачать обстановку. Практически запрещено. Табу. Нельзя. Через примерно неделю после слушания Гарри в министерстве у Весты был день рождения. Семнадцатого августа. Гарри стыдно, но он об этом даже не знал практически до самого праздника. Откуда? Сама Веста ему не говорила, в доме тоже это как-то не упоминалось, а прошлые её дни рождения он с ней, очевидно, не отмечал. И при мысли о том, что свой предыдущий день она, получается, «праздновала» запертой в Малфой-мэноре, а он даже письмом не смог бы её поздравить, внутри что-то холодело, словно кто-то пустил скользкий сквозняк в жилы. Сложно представить, каково было Весте год назад, она толком ничего не рассказывала, но, можно поспорить, сегодняшний день её рождения был полной противоположностью предыдущему. Веста сияла. Она сияет этим летом ежедневно, что так странно видеть в этом мрачном скрипучем доме, но она здесь — как лучик солнца, некогда такой холодный, равнодушный и отстраненный. Словно не она вовсе. Два разных человека, две разных личности. Нет, она по-прежнему могла пререкаться с Роном и очень даже неслабо, едва ли не переходя на громкие ссоры, по-прежнему язвила в ответ на шуточки близнецов, по-прежнему подкалывала Гарри по поводу и без, но что-то кардинально изменилось, сама суть, какие-то старые заржавевшие механизмы заменились на новое. Блэк будто перестала чувствовать себя чужой, лишней, вся скованность спала, как тугие цепи. Это же её дом, насколько мрачным он ни был, рядом был её отец, и рядом были друзья. Сегодня она сияла пуще прежнего. Много улыбалась, смеялась, практически порхала невесомой бабочкой по дому в легком, фиолетовом платье, и на шее уже привычная подвеска. — Вот если бы сказали хоть немного заранее… — жаловалась миссис Уизли, хлопоча на кухне. — Я бы больше наготовила, а так… пустяки… Гарри вылавливает взгляд Весты среди других, и они оба усмехаются. Стол и так был почти целиком забит разными пышущими жаром блюдами, хватит на целую орду. Куда уж больше? Уизли тоже узнали об её дне совсем недавно. Так что Гарри, к счастью, не один, кому приходилось подготавливать подарки в кратчайшие сроки. Веста лично никому не говорила и Сириуса просила не говорить, но он без зазрения совести раскрыл всем эту тайну, потому что искренне хотел все-таки устроить ей праздник, несмотря на все ее возражения. Если бы она просто не хотела отмечать по каким-нибудь своим причинам — еще ладно, но она же по другим причинам не говорила. Не хотела отвлекать орденовцев от их проблем и обязанностей, не хотела занимать ничьего времени, не хотела тратить деньги других ей на подарки. Ну и как тогда можно просто не отмечать? Когда она так явно выказывает несвойственное ей ранее самопожертвование. Праздника-то ей глубоко в душе хочется, но других беспокоить — нет. Поэтому все «другие», о времени и средствах которых она так пеклась, и посчитали, что надо бы устроить всё как подобает. Люпин смог наскрести себе время, чтобы приехать, хотя был загружен делами, Грюм заскочил хотя бы на пару часов, Тонкс тоже не могла не приехать, несмотря на завал в министерстве. По словам последней, Андромеда и её муж тоже бы приехали, но беспокоились за безопасность штаба. Предположили, что чем меньше не-орденовцев знают о его местоположении, тем лучше, поэтому отправили ей подарок и поздравления по совиной почте. И несмотря на это всё, несмотря на категоричное изначально желание никого не беспокоить, сегодня она казалась совершенно счастливой, чего многие и добивались. Не было и минуты, когда бы её оставили одну, шутки и подкалывания друг друга сегодня метались по дому с большей скоростью, чем заклинания в дуэлях. Древний и благородный дом Блэков был заполнен едва ли прекращающимся искренним хохотом, поздравлениями и тостами. И кто бы мог подумать, что та девочка, которую большинство присутствующих еще пару лет назад сторонились из-за её ледяной и отталкивающей своей безжизненностью ауры, будет настолько живой и лучезарной, находясь в центре их внимания? Этот день был одним из самых ярких за последнее время, наверное. Все как-то забыли о проблемах, о нависшей над волшебным миром угрозе. Просто день рождения одного из подростков. Когда он клонился к завершению, Весте до зуда в ладонях захотелось сыграть на рояле, что бездейственно стоял в гостиной с самого образования штаба. Его пару дней назад наконец оттерли от намертво прилипших пятен грязи и налипшей сверху пыли, поэтому выглядел он очень даже сносно. Но это не колдофортепиано, поэтому я вряд ли смогу сыграть что-либо сложное, — предупредила Блэк, изящно усаживаясь на банкетку из черного дуба. И вопреки этим словам — мелодия, полившаяся от музыкального инструмента, завораживала. Может, это Гарри не знал в этом толк и не понимал, что сложно, а что нет, но это он вряд ли смог бы сыграть даже за несколько месяцев каких-нибудь регулярных уроков музыки. Она была полностью поглощена процессом. Тонкие пальцы порхали по клавишам, с которых она не сводила внимательного, сосредоточенного взгляда, осанка идеально прямая, как и всегда. На лице — легкая, безмятежная улыбка. — Есть хоть что-нибудь, что она не умеет? — негромко ворчит Рон, стоящий рядом с Гарри. Словно забыл, что она хуже него играет в шахматы и не переносит квиддич. Его сложно винить — сейчас она казалась приторно идеальной. Но Рон не знал, что это умение — результат долгих уроков музыки вместо беззаботных детских игр, не знал о годах её жизни в Малфой-мэноре, и Гарри сам удивлялся, как может он знать что-то больше о Весте, чем другие. Если так подумать — в разы больше. Или, может, она уже успела им все рассказать за этот месяц? — Гарри, — зовет его тихий голос Сириуса откуда-то сбоку. Он с величайшим трудом отрывает взгляд от рояля и сидящей за ним Весты и переводит на крестного. — Не против отойти поговорить? Очевидный вопрос «о чем?» застревает где-то в горле, и он лишь заторможенно кивает. Обходит Тонкс и Билла и выходит в полумрак коридора вслед за Сириусом. По-отечески положив руку ему на плечо, тот уводит Гарри подальше от ласкающих слух мелодий, а он тем временем с усердием копается в мыслях и предположениях, о чем Сириус мог хотеть поговорить наедине. Где-то около дальней большой ванной комнаты, куда едва ли дотягиваются приятные звуки, они останавливаются, и Сириус поворачивается к крестнику, чтобы одним-единственным вопросом разбить все его предположения на осколочные куски. — Тебе нравится Веста? В первую секунду он подумал, что ослышался. Во вторую — покатал этот вопрос в голове, пытаясь вникнуть в смысл сказанного. В третью посчитал, что уже просто свихнулся. Он слишком засмотрелся на неё сейчас? Или что? Этот вопрос слишком… слишком. Странный, неправильный, неуместный, неподходящий. И главное — спрашивает даже не просто ровесник какой-нибудь, друг или просто знакомый, а взрослый. Её отец. — Что? — переспрашивает он, словно действительно не услышал. И губы от волнения пересохли, когда он тут же выстреливает однозначным: — Нет! Конечно, нет. Сириус недоверчиво прищуривает глаза, и Гарри в этот момент больше всего на свете желал спрятать свой взгляд где-нибудь ещё, но это будет неправильно. Неприлично, наверное. Да и неубедительно. Поэтому смотрел, смотрел в глаза, напуская на себя совершенно-уверенный-в-своих-словах вид. — Точно? Это точно в пух и прах разбивает эту его уверенность. Он же никогда даже не задумывался об этом. Что, если действительно… Пришлось дать себе мысленную пощечину, чтобы оборвать эту нелепую мысль. Ему нравится Чжоу. С третьего курса нравится, даже раньше, чем он хотя бы просто нормально познакомился с Вестой, тогда ещё — Эстер Малфой. В конце прошлого года Чжоу даже улыбнулась ему, и у него от этого в животе ёкнуло, поднялось настроение после всех тех скверных событий. Что ему ещё надо? Эти мысли отрезвляют. Успокаивают. Когда разговариваешь с отцом какой-то девушки и этот отец довольно-таки строго спрашивает, не нравится ли она тебе, как-то спокойнее думать о том, что тебе нравится совершенно другой человек. — Ну конечно. Откуда такой вопрос? Сириус усмехается каким-то своим мыслям и отводит взгляд, отчего обстановка, до этого кажущаяся накаленной до искр, тут же разряжается, оставив в пыльном воздухе лишь недоумение. — Ладно тогда… — выдыхает он. — Не заморачивайся сильно. Просто на днях почему-то вспомнил… — его глаза тут же стекленеют: даже сейчас он — вспоминает. — Вспомнил, как с Джеймсом в первый год вашей жизни шутили, представляли, что было бы, если бы кто-то из вас влюбился. Я тогда пошутил, что ноги поотрываю чаду Джеймса, если тот, то есть ты, попробует протянуть свои клешни к моей девочке. То есть, он выдал правильный ответ. Сам не понимал, в чем участвует, что за безумная тут викторина, но «нет» — было определенно верным ответом. Какие-то выигрышные баллы ему причитаются? Или наличие не оторванных ног — уже выигрыш? — Но сейчас… — к удивлению Гарри, продолжает Сириус. — Просто меня преследуют мысли, что, может, это было бы не так уж плохо. Ты и Веста. Но нет так нет. Нет так нет. Почему эти слова так сильно ударяют разочарованием, будто он что-то планировал? Только что же и вслух сказал, и сам себе себе — нет. Ничего такого. Ничего не планировал, и в мыслях не было. Это замешательство даже не дает в полной мере удивиться тому, что Сириус в целом представил их двоих вместе. Эта картина же такая странная. Противоестественная. — Но ты тогда хотя бы как друг о ней позаботься, — направляясь после этого короткого разговора обратно к дверям гостиной, просит он, а Гарри, немного заторможенно, идет следом. — Там, в Хогвартсе, когда меня не будет рядом. Ладно? Хотя бы как друг. Мозг всё ещё пытался переварить информацию и представить хоть на секунду, чтобы он был не как друг. — Конечно. Я и так стараюсь, на самом деле… — Я знаю, Гарри. И я тебе очень за это благодарен. *** Последние деньки на площади Гриммо, 12, заполненные вечной уборкой, разнообразились появлением на собраниях человека, которого видеть не хотелось бы до самого учебного года. А лучше — никогда. Снейп приходил. Удовольствие не из приятных. Видеть его здесь, в стенах их временного убежища, было дико, но что ещё более дико — видеть их безустанные перепалки с Сириусом. Словно наблюдал за двумя подростками, которым, с добрым утром, уже до сорока ближе, чем к тридцати. Их неприязнь можно было видеть и раньше, в Хижине, например, но теперь всё доходило до опасной крайности. Зачем вообще существуют магические дуэли, если можно просто наблюдать за брошенными этими двоими в друг друга колкими фразами, что жалили их сильнее и ощутимее? В первую подобную встречу они практически сцепились из-за пущего, по мнению Гарри, пустяка. Будто просто для галочки, день без ссоры был бы пустой тратой времени, рутинной скукотищей. А началось все лишь с того, что, в ожидании окончания собрания, Веста заговорилась с Гарри в коридоре о каких-то мелочах, обсуждала что-то не особо важное, но занимательное, и стояла она спиной к столовой. В тот момент за её спиной возникла темная фигура. Как в фильмах ужасов, или в какой-нибудь хоррор-игре. Экран словно осветился красной надписью: Опасность, опасность, опасность… Предупредить её он не успел, потому что ледяной голос пронзил спертый воздух раньше: — За месяц твоего присутствия в штабе ты ещё не усвоила, что в твоем положении неразумно ошиваться поблизости, мешая членам Ордена? Мешая. Постоять в коридоре неподалеку от двери — прямо-таки преступление. Разрушает всю деятельность Ордена Феникса. — Вы могли бы просто обойти, — заявляет Гарри, прежде чем Веста, от неожиданности дернувшаяся и рефлекторно сделавшая шаг к стене, успевает хоть что-то ответить. — Коридор не настолько узкий. Снейп будто и не слышал. Продолжал смотреть на стоящую у стены, теперь уже совершенно не мешающую пройти, Весту. Она встречала его взгляд уверенно, с презрением и горящей в серых глазах ненавистью. Даже неизвестно, кто Снейпа ненавидит больше, Сириус или Веста. Сириуса Снейп хотя бы не принижал по своему предмету четыре года подряд, пользуясь своим положением профессора. С Сириусом они хотя бы на равных. — Я полагаю, что, лицезрея круглосуточно такой яркий пример пустой бесполезности, как твой блаженный отец, невозможно не перенять его черты, но я бы настойчиво посоветовал в следующий раз зарыться в какой-нибудь угол и не показываться до конца собрания, чтобы не мешать людям, которые действительно заняты делом, Малфой. Фамилия Малфой резанула Гарри слух, заставив стиснуть челюсть. Веста и бровью не повела. Уже привыкла, должно быть. До переезда сюда Гарри Снейп уже здесь появлялся. Уже, видимо, называл её этой злополучной фамилией. И весь прошлый учебный год — тоже. Малфой, только Малфой, никак иначе. Почему он не может просто свыкнуться с фамилией Блэк? Весте назло? Какое-то глупое детское упрямство? — Ещё хоть раз назовешь её по этой премерзкой фамилии, Нюниус… — предупреждает Сириус, появившийся на пороге столовой и расслабленно прислонившийся рукой к дверному косяку. Специально не продолжает свою угрозу, даря свободу фантазии. И без того понятно, что следовало бы дальше. Должно быть, первую часть снейповского монолога он не услышал, иначе тон был бы совершенно другим. Бесполезность — слишком болезненная, воспаленная тема, которой Снейп без зазрения совести пользуется со сладким упоением. Одним лишь взглядом черных глаз он окидывает Сириуса леденящей волной отвращения. У Сириуса не так. В этом одна из их противоположных черт. Если у Снейпа в глазах — лед, то у Сириуса презрение не леденеет, не стынет, а кипит с едва ли выносимым пылким жаром. — Очень по-взрослому, Блэк. Но откуда тебе знать, как ведут себя взрослые люди, не так ли? — равнодушно бросает он, а у Сириуса рука, прислоненная к косяку, сжимается в крепкий кулак. Плохо дело. Это первая их стычка на глазах Гарри, но что-то ему подсказывало: это может скверно кончиться. Неужели Снейпу нужно устраивать такой цирк? — Если у тебя настолько кратковременна память, я напомню, как напоминал уже не раз: по документам твоя дочь числится Эстери Малфой, — продолжает он, не унимаясь. При упоминании этого имени Гарри непроизвольно переводит взгляд на так и не сказавшую ни слова Весту. Свой взгляд она прятала в дощатом полу, плотно сжав губы. О чем она сейчас думала? Что чувствовала? Ему даже просто представить — трудно. Непонятно. — Ты не имеешь никаких оснований именовать её другим именем и навязывать свою позицию окружающим. Родительские права у тебя отняли четырнадцать лет назад. Следовательно, ты вовсе не имеешь на неё никаких прав, Блэк, — эта фамилия из его уст звучит с густой, вязкой концентрацией яда. Сириус не выдерживает и угрожающе делает шаг в сторону Снейпа, и у Гарри шестеренки в голове заработали со скоростью света, лишь бы понять, что вообще в таких случаях делать. У Весты они в этот момент работали быстрее, скорее даже рефлекторно, поэтому она в ту же секунду юркает между стеной и Снейпом в сторону отца и останавливает его, уперев ладонь ему в грудь. — Пап, не надо, — обеспокоенно шепчет она, пытаясь выловить его взгляд и остудить его раскаленные нервы, но он не смотрит на неё. Смотрит прямо перед собой, сверлит взглядом дыру в Снейпе, который даже не шелохнулся, так и стоял бездвижной статуей. Тот смотрит на эту картину с жалящей брезгливостью, отчего у Гарри самого кулаки сжимаются в слепом гневе. — Я бы на твоем месте задумался, Блэк, — все также равнодушно бросает Снейп. — Когда собственная дочь отличается пусть и всё ещё довольно малой, но большей степенью адекватности, чем отец… — Вы, кажется, говорили, что заняты множеством дел, — напоминает Гарри, опаляя зельевара гневным взглядом. Снейп переводит ледяной взгляд и на него, будто только сейчас вспомнив о присутствии кого-то кроме Блэков. Хмыкает и, взглянув напоследок на кипящего злостью Сириуса, неторопливо разворачивается и скрывается наконец в темноте коридора. Слышится облегченный выдох Весты. Она наконец убирает ладонь, делая крохотный шаг назад. — Пап, ты же знаешь, он просто пытается тебя задеть. Он не стоит твоих нервов. Сириус, всё ещё распаленный, смотрящий в коридор, где уже не было Снейпа, кивает. Шумно втягивает носом воздух, словно пытаясь вдохнуть в легкие завидное спокойствие дочери. — Знаю. Прости, малышка, — с подкупающим искренним раскаянием в тихом голосе говорит он и нежно целует Весту в лоб. — Постараюсь исправиться. Это «постараюсь исправиться» звучало крайне убедительно. Но как уже известно — до конца лета была ещё не одна стычка двух бывших однокурсников. До драки или дуэли никогда не доходило, но один лишь Мерлин знает, что было бы, не окажись Весты каждый раз рядом с отцом, чтобы унять его вспыльчивую, разгоряченную суть. *** Уизли и Грейнджер — старосты. Вау. Это действительно здорово. Только почему-то у неё в груди не теплилась радость за друзей, а скреблась тревога из-за грядущего учебного года. Придется оставить отца, придется снова окунуться в ненавистный змеиный клубок. Пусть её там особо и не задирают, но увидеть брезгливые, неприязненные и ненавидящие взгляды после того, как все лето видела дружелюбные и приветливые — паршиво. Мягко говоря. Целый год без Сириуса, без Тонкс. Зато хоть с троицей, с которой она в кои-то веки поладила. Уже хорошо. Отец тоже еще больше помрачнел в последние дни. Когда она смотрела на него, он либо улыбался, либо ободряюще подмигивал, но ни одна маска не могла спрятать взгляд. А взгляд посерел ещё больше. На то, чтобы взбодрить его и поднять настроение, у неё самой сил уже не хватало. Безвыходная ситуация. Никто никого поддержать не может, все сами утопают в своих болотистых тревогах. А спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Поэтому Веста незаметно прошмыгнула между Тонкс и близнецами, что обсуждали все преимущества не быть старостами в школе, и удалилась в сторону лестницы. Разумнее было бы, напротив, больше времени сейчас проводить с теми, по кому будешь тосковать, но она никому не сделает лучше, омрачая своим угрюмым видом празднество. В комнату уходить не хотелось тоже. На слизеринскую символику она насмотрится за девять месяцев сполна. Так она и сидела около двадцати минут одна на обшарпанной ступени, уперев локти в колени и подперев ладонями лицо, словно голова безумно отяжелела под натиском мыслей. А издалека — гам обсуждений и звуки празднования. Это, наверное, первый раз за это лето, когда она снова почувствовала себя лишней. Все веселятся, а она? Всё то же тёмное угрюмое пятно. Веста почти что вздрогнула, когда из-за угла неожиданно, крадучись, стал подниматься по лестнице Поттер. Он-то чего не празднует? — Для будущего мракоборца, Поттер, ты слабоват в скрытности, — заявляет она, и он дергается, потому что сперва не заметил её в полумраке. Поняв, что его раскрыли, он шумно выдыхает, расслабленно распрямившись. — А тебе, для будущего учителя, не хватает тактичности. К её собственному удивлению, на её унылом лице появляется усмешка. Как будто бы это главное. Снейп, вон, травит учеников с момента получения должности, и ничего, живет, радуется жизни. Так что профессором можно и без совести стать. Только она открывает рот, чтобы сказать об этом Поттеру и заодно спросить, чего это он здесь, а не с друзьями, как он говорит раньше: — Ты это слышала? Слышала — что? Хмурится, не понимая. А Поттер приложил палец к своим губам, без слов говоря: тихо. Дай прислушаться. И она невольно прислушивается тоже; слышит — чей-то всхлип. Ещё один. И ещё. Там, за одной из дверей на площадке второго этажа кто-то без устали всхлипывал. Веста тут же поднимается на ноги, как напружиненная, и перескакивает несколько ступеней, отделяющих её от площадки. Поттер — следом. Распахивают дверь и видят ссутуленную в темноте фигуру женщины, прислонявшейся спиной к стене и сжимающей дрожащей рукой палочку. А на полу, в центре комнаты, тело младшего Уизли. Веста слышит судорожный вдох Поттера рядом, и эта картина навевает ей самой волну мурашек по коже. Остатками рассудительности где-то в закромах мозга она понимает: это боггарт. Просто боггарт. Миссис Уизли минут двадцать назад как раз шла разобраться с боггартом, что спрятался в покрытых паутиной уголках одной из комнат. Видимо, не вышло. — Рид-дикулус… — неуверенно бормочет она дрожащим, надломанным голосом, но картина становится одна хуже другой. Тело одного рыжего Уизли заменялось другим. Всё новый и новый ребенок оказывался распластан по полу со стеклянными глазами и мертвенной бледностью на застывшем лице. От этой картины хотелось бежать. Кричать, бежать, плакать — что угодно. Умом понимаешь, что это лишь боггарт, а глаза видят совсем иное. Хлопок — и существо обращается в совсем уж жуткий вид. На полу распластался Поттер. Безжизненный, холодный. Умерший. Зеленые глаза ничего не видят, пусты. Веста с трудом поборола желание схватить его, стоящего рядом, за руку. Чтобы удостовериться, что он жив, дышит, чувствует. Сдержала себя. Вместо этого — достает из кармана брюк палочку и выходит вперед, точно ожила от кошмара, парализующего своей реалистичностью. В те два раза на третьем курсе ей ни разу не удалось справиться со своими страхами. С чего бы удастся сейчас? Теперь она, должно быть, готова снова взглянуть на воплощение своих уже не таких уж тайных страхов. Которое она видела на экзамене по Защите от Темных искусств и которое точно сможет побороть сейчас, ведь теперь она знала: там, внизу, есть некто, способный защитить её от реально существующего прототипа. Давно пора превратить его в посмешище. На звуки сбежались и другие. Сперва Люпин, за ним — Сириус и Грюм. Застыли в дверном проеме, не сразу разобравшись, в чем дело. Смотрят на бездыханного Поттера на полу неподалеку от живого, стоящего у стены, завешанной портретами. Миссис Уизли, до этого никого не замечавшая и не ожидавшая никого увидеть, вздрагивает. Однако, рыдая, никак не мешает Весте встать перед ней. Боггарт, учуяв новую жертву с новыми страхами, с хлопком сжался в воздухе, превратившись в бессвязную кучу, пока подбирал нужный образ. Веста направляет палочку прямо перед собой, уже представляя перед глазами высокую фигуру с длинными платиновыми волосами. Но палочку придется опустить ниже. Действительное воплощение её страхов не стоит, не нависает над ней, а находится там же, где находились все прежние ужасы, навеянные страхами миссис Уизли. На полу, заменив Поттера, лежало более взрослое тело. Со стеклянным серым взглядом и такой же серой кожей. Дыхание тут же спирает, дышать тяжело, и дрожь прокатывается по телу. Будто лед пустили по венам растекаться отвратительной волной, от которой каменели все мышцы. — Веста, — срывается судорожным выдохом с губ прототипа, так и застывшего в дверях. Как пощечина — ей. Веста мотает головой зачем-то. Ослабевшая рука еле держит палочку, так и норовившую выпасть. Люпин спешит заменить её, произнести наконец нужное, злополучное заклинание. А она уходит, сперва делает нетвердые шаги в сторону, почти не чувствуя пола, а затем — стремительно идет к двери. Как дежавю. Который уже раз Люпин спасает её от боггарта? Который раз она со стыдом покидает поле боя против этого почти безобидного существа? Который раз видят её страхи те, кто не должен был видеть? Она и сама не подозревала об этом своем потаенном страхе. Как и в предыдущие разы. Каждый раз какой-то новый, черт возьми, безумный сюрприз! Её колотило, пока она проходила мимо отца. Живого, существующего. С чего она вообще решила, что справится в этот раз? Она же слабая. Ни разу ещё ей не удавалось победить свои страхи, победить саму себя, откуда была такая уверенность теперь? Лучше бы даже не пробовала. Сириус догоняет её уже в коридоре, пока она чуть ли не летит к лестнице, чувствуя в груди бешеный ритм сердцебиения. — Веста, — снова зовет он, громче, и она наконец оборачивается, потому что — глупо. Жалко. Не игнорировать же его зов. Уже стоя на нижних ступенях, оборачивается. — Не хочешь это обсудить? Обсудить? Серьезно? Что именно? Его труп, лежащий на полу? Очень занимательный выйдет разговор. — Пап, это всего лишь боггарт, — усмехается она, но усмешка выходит нервной, искусственной, почти истеричной. Прикусывает нижнюю губу, чтобы унять в ней плаксивую дрожь. — Я в порядке. Просто устала и хочу спать, поздно уже. Сириус не верит. Свою кровь и плоть насквозь видит, считывает её эмоции. Смотрит обеспокоенно, серые глаза, живые, не стеклянные, выражают обеспокоенность и смятение. Разумеется, он в смятении. Кто не был бы? — Ты можешь поговорить со мной. Какая заезженная уже фраза. Придумайте что-нибудь новенькое. Ей сейчас не до разговоров. — Всё в порядке, не переживай, — бросает она напоследок, не более убедительно, чем до этого, но теперь уже реакции никакой не ждет. Разворачивается и минует оставшиеся ступени. Словно под каким-то прочным болезненным куполом, она даже на секунду забывает, в какой стороне её комната, в которой она живет уже не первый месяц. Найдя нужную дверь в темноте площадки, скрывается за ней и запирает. На случай, если Сириус захочет пойти следом. Оказавшись наконец в одиночестве, спиной она прислоняется к поверхности стены и прижимает руку ко рту, будто давя рвущийся наружу из легких крик. Крика нет, он заменяется лишь каким-то негромким, задушенным всхлипом. Потому что перед глазами, в воображении, мечутся картины, будто бы это реальность. Не какой-то нелепый боггарт, прячущийся в углах, а жестокая, беспощадная действительность. И в этот момент, в эту ночь, она отчетливо осознала, что именно является её самым главным страхом во всем этом чертовом мире.