Центр внимания

Стоило ему рассказать о поцелуе друзьям и выслушать мнение Гермионы по поводу того, почему Чжоу все-таки плакала, на него обрушилось ещё одно её мнение. Как снег — на голову. — Но, Гарри, что насчет Весты?.. — осторожно осведомилась она. Застыл, словно органы внутри разом покрылись ледяной корочкой, словно повеяло холодком, несмотря на полыхающий рядом в камине огонь. Гарри поднял на нее растерянный взгляд. А что насчет Весты? — Ты о чем? — голос показался ему не его собственным. Кто-то другой внутри проснулся и спросил этот жизненно необходимый вопрос. Не он. Не его голос. Сдавленный и неуверенный. — Мне казалось, она тебе нравится. Ей казалось, Веста ему нравится. Да, мысленно он будет повторять каждую фразу, произносить в голове сам, пытаться прочувствовать каждое слово и понять, какой смысл вообще был облачен в эти странные, в чуждом порядке выстроенные буквы. Просто потому что — какого черта. Чего все заладили с этой Вестой? Сначала Сириус, теперь Гермиона. Он тут делится впечатлением о поцелуе с Чжоу. Чжоу! На которую он заглядывается с третьего курса, от разговора с которой каждый раз меж ребер что-то екает, которую попросту мечтал пригласить на бал в прошлом году. Каким боком тут вообще Веста? Прекратите заполнять каждую секунду его жизни Вестой. Каждую. Нет, она хороший друг и человек, но он так сам уже скоро поверит, что она ему не безразлична как девушка, если люди вокруг него не перестанут ему это втолковывать. — С чего бы это вдруг? — наконец реагирует он, до этого только непонимающе смотрящий подруге прямо в глаза. — Мне всегда нравилась Чжоу, вы оба это знаете. — Ты сам говорил, тебе всегда рядом с Чжоу несколько… — запнулась, подбирая слово, и в эту секунду запинки Гарри проклинал себя за все слова, которые он когда-либо говорил Гермионе по этому поводу. — Неловко. А с Вестой? Гарри раздраженно вздыхает и прикрывает глаза, будто надеясь, что это поможет привести неугомонные мысли, копошащиеся роем, затихнуть и приобрести более отчетливый их образ. Тут даже и думать-то нечего. Какие вообще могут быть расплывчатые мысли, если тут все ясно? — Нет, но это ведь как раз-таки потому, что к ней я отношусь как к другу, — спокойно объясняет он, даже не посмотрев на подругу после того, как открыл глаза. Отвел взгляд — к языкам пламени в камине, танцующих в своеобразном ритме. — А к Чжоу, как к девушке. Это же нормально, да? Чувствовать неуверенность рядом с тем, кто нравится. — Гарри… Да что — Гарри? Ноги как-то сами выпрямились, поднимая его с дивана, как напружиненные. Вместо пружины внутри — тонкая проволока злости, неприятно вильнувшая под кожей. Он только что поцеловал девушку, в которую был влюблен с третьего курса, приходит в свою гостиную, а тут — получи и распишись. А ты уверен, что она тебе нравится, Гарри? А ты уверен, что не чувствуешь что-то к своей подруге, Гарри? А ты уверен, что вообще способен разобраться в своих чувствах, Гарри? Какая нелепость. Естественно, он способен. Ему не одиннадцать лет. — Прекрати это, Гермиона, — твердо отвечает он и благодарит вселенную за то, что в гостиной никого больше нет, пуста и безлюдна, поскольку время уже позднее. Устраивать представление при других — не лучшая перспектива. — Мне нравится Чжоу. Она красива, умна, потрясающе играет в квиддич… да, она же играет в квиддич. А Весте он не сдался. У пары же должны быть общие интересы? Осталось только понять, с каких пор он ищет себе же оправдания. Почему он вообще должен оправдываться, за что ему кто-то нравится или не нравится? Это же так не работает. Гермиона посмотрела на него своим сочувствующе-понимающим взглядом. С чего она ему сочувствует? Что она вообще понимает? У него все прекрасно. Блестяще. Лучше не бывает. — Рон, ну ты хоть скажи, — поворачивается он к другу, устало проведя рукой по лицу. — Или ты тоже вдруг с чего-то уверился, что мне нравится Блэк? Друг слегка замялся. До этого наблюдал за ситуацией со стороны, ведь что можно сказать, если чуть ранее тебе сказали, что твой эмоциональный диапазон, как у зубочистки? — Я никогда об этом особо не думал, честно говоря, — растерянно отвечает он, поведя плечами. Поджал губы, слегка задумавшись. — Но если так подумать… ты вспомни третий-четвертый курс. Ты так бесился, когда я не доверял ей и не хотел с ней разговаривать. — Потому что я хотел, чтобы она была нашим другом. Смущение отчетливо проступило на его веснушчатом лице. Не знал, на чью сторону вообще нужно вставать, когда мнениями сталкиваются два лучших друга. Тем более — на такую тему. Гермиона — ничуть. Ничуть не смутилась. Всё ещё смотрела на него, уверенная в своей правоте. С чего она решила, что знает Гарри лучше него самого? Только он один знает, что он может или не может чувствовать. Не ври хотя бы себе, — неприятно запричитал внутренний голос, — ты ни черта не знаешь, что чувствуешь. Хотелось бы заткнуть этот голос, эти мысли, послать куда подальше, но он понимал: да. Да, он не знает. Хотел, чтобы Веста была их другом? А с чего? Почему он так резко начал ей доверять? Как оказалось — не зря, конечно, но на третьем курсе он этого знать не мог, просто доверился чутью, бросился в омут с головой. Как русская рулетка — можешь выиграть, а можешь размазать мозги по стене. Зачем-то рискнул. Сам не понимал, откуда взялось это доверие, не понимает до сих пор. Но это же не влюбленность и прочая ерунда. Точно не влюбленность. Если бы он был влюбленным во всех, к кому испытывал доверие, это был бы длиннющий список, и он сам бы тогда оказался каким-нибудь полиамором, влюбленным даже в тех, кто годится ему в родителей. Это нелепо. — Я буду встречаться с Чжоу, — тихо, будто самому себе, выдыхает он. — Хотите вы этого или нет. И больше я ничего слышать не хочу. Не дожидаясь реакции, он, мотнув головой, направляется к лестнице, где перепрыгивает через каждую вторую ступень, чтобы быстрее оказаться в спальне, в относительном одиночестве, где никто не будет докапываться с этими вопросами, от которых внутри что-то неприятно скребет. *** Последний день полугодия должен был быть совершенно обычным и совершенно скучным, но жизнь, видимо, решила пошутить и вбросить в будничную рутину красок. Веста, как обычно, проснулась в змеином гнезде, то есть в слизеринской комнате девочек. Как обычно, пошла в одиночестве в Большой зал, в длинных коридорах повторяя вызубренный к сегодняшнему дню материал про себя. Как обычно, сонно глянула на гриффиндорский стол, ожидая увидеть макушки знакомой троицы и кивнуть им в знак приветствия. И, не как обычно, увидела за столом только Грейнджер. Крайне обеспокоенную и чем-то не по-доброму взволнованную. Это даже как-то взбодрило. Непонимание ударило в голову и прокричало — просыпайся, соня, что-то паршивое грянуло. Она присмотрелась внимательнее, скользя взглядами между рядами учеников в ало-золотых галстуках. Количество учеников с рыжими шевелюрами сократилось в несколько раз, то есть Уизли исчезли тоже. Чувство голода пропало напрочь, не удалось запихнуть в себя ни вилки. Только задумчиво ковыряла вилкой омлет, прокручивая в голове худшие варианты событий, отравляя утреннее существование ещё больше. Когда она решила хотя бы смочить пересохшее горло несколькими глотками кофе, увидела, что Грейнджер не вытерпела — не дождалась полноценного окончания завтрака, и когда кто-то поднялся из-за столов Пуффендуя, тоже вскочила на ноги и направилась в сторону слизеринского стола. Ну и чего ты творишь? В этом гадюшнике она вряд ли сможет защитить маглорожденную от нападок, численность не на её стороне. И чего и следовало ожидать: — Фу, грязнокровка, свали отсюда, — театрально скривившись, произносит Паркинсон, когда Грейнджер приблизилась настолько, чтобы её заметили и остальные. — Ты портишь нам своим видом аппетит. Её дружки заходятся мерзким хохотом, от которого раздражение подступает к глотке. — Все честно, мне своим видом ты его уже испортила, — бросает Веста, перелезая через скамью. Паркинсон только закатила глаза и стала что-то говорить рядом сидящей Гринграсс. Что — неизвестно, но очевидно поливала Весту очередным ушатом отборной грязи. В лицо же этого сказать не может, всё ещё верит в виновность Блэка в тех деяниях, на счастье Весте. Взяв Грейнджер за широкий рукав мантии, она потянула её к дверям в вестибюль, подальше от любопытных глаз, которые, пусть и лицезрят общение слизеринки с гриффиндорцами уже пару лет, все равно не могут не смотреть в сторону такого дикого смешения факультетов. — С мистером Уизли что-то случилось, — взволнованно объясняет Грейнджер, когда они оказываются за пределами зала и останавливаются у лестницы. — Не знаю, что именно, но Дамблдор мне сказал, что его дети и Гарри отправились к нему в больницу, сюда уже не вернутся. Ещё же вчера все было нормально. Прошла всего ночь, когда это все успело произойти? От картинок, так живо представившихся перед глазами, её передернуло. Зажмурилась, помотала головой, попыталась успокоиться. Лишь бы с Артуром Уизли все было в порядке. Он не входит в близкий круг ее общения, но он помог ей, тем летом, год назад. И все дети Уизли будут совершенно разбиты, в случае чего. — Что сейчас с ним? — спрашивает она, скрестив руки, будто пытаясь заглушить отчаянно громко бьющееся в груди сердце. — Насколько я поняла, живой, но я так беспокоюсь… сказали, он в тяжелом состоянии. По ней было видно, что беспокоилась: побледневшая, губы от нервов искусаны, копна непослушных волос кое-как собрана в низкий хвост, обычно более опрятный, чем сейчас. — Сегодня вечером я еду к вам домой, — нервно заламывая пальцы, заявляется Грейнджер, и Веста, не до конца ещё вникнувшая в ситуацию и проснувшаяся, подняла на нее недоумевающий взгляд. — Ребята у вас пока остановились, там намного ближе к больнице, чем от Норы, — объясняет она. — Вместе тогда поедем? Во-первых, «к вам домой» прозвучало так неожиданно и непривычно, что у Весты внутри что-то тягуче шевельнулось. Сириус неоднократно говорил, что это и её теперь дом, но вот так, услышать это от третьего лица? У неё теперь есть дом. Настолько её, что об этом уже даже говорят другие. То есть он признан её домом, официально. Вау. Это даже удивительно. Во-вторых… она растеряна. Мягко сказано, растеряна, ведь была уверена, что эти каникулы проведет вдвоем с отцом: дом более-менее отдраен, Уизли уже вернулись в Нору, и Поттер собирался отмечать в ней, а не у Блэков. Нет, конечно, она не против. Вместе веселее, и Сириус будет просто счастлив, ведь эти полгода провел в сравнительном одиночестве, не считая собраний Ордена. Просто это неожиданно. И Грейнджер даже как-то сперва затерялась в этих размышлениях. — Ты же планировала с родителями на каникулах поехать куда-то, — слегка заторможенно вспоминает Веста, прищурив глаза. — Правда думаешь, что я могу беззаботно кататься на лыжах, пока в семье Рона не все в порядке? — спрашивает она, гневно уставившись на нее своим горящим явственным укором взглядом. Веста тяжело вздыхает, покачав головой. Её неслабо выбили из колеи, и все рациональные размышления над ситуацией спутались и скомкались, как листок пергамента. Да, естественно Грейнджер не собирается оставлять Уизли в беде. Неизвестно, чем она поможет, но, наверное, моральная поддержка и всё тому подобное. — Мы не можем ехать сейчас? — Нет, нужно дождаться, когда официально окончится учебный семестр. Серьезно? Тут такое, а Грейнджер печется об учебе? Только что укоряла её одним лишь взглядом за вопрос про грейнджеровский отдых с семьей. А теперь — не-ет, мы должны доучиться… — Поттер и Уизли же не дожидались. И проблем у них, как я поняла, с этим не будет. — Дамблдор насчет них договорился, — объясняет Грейнджер, на ее взгляд, очевидное. — Ты же понимаешь, это разное — у Рона папа в беде. Паззл все еще как-то не складывался. — Да, у Рона, но не у Поттера же, — пытается она вникнуть в ситуацию, говоря слова медленно, размеренно. — Он там каким боком? — А как, ты думаешь, они узнали, что мистер Уизли в опасности? На неё снисходит озарение только сейчас. Ощутимым ударом по мозгу. У Поттера снова видения? Как в прошлом году, с тем жутким кладбищем? Веселая, видимо, выдалась у него ночка. И также весело им с Грейнджер теперь будет отсиживать лекции, длиной в вечность, зная, что произошло. — Ладно, — шепчет она на выдохе, устало потерев пальцами переносицу. — Как будем добираться? *** «Ночной рыцарь» — средство транспорта, придуманное, вероятно, самим Дьяволом. Хуже метел, хотя Веста всем сердцем ненавидела метлы. На них хотя бы не кидает тебя из стороны в сторону, только если не нужно увернуться от какой-либо высотки или спрятаться в облаках от любопытных маглов. А тут — её толкало из стороны в сторону, приходилось цепляться руками за все попало, к лицу припали бледность и зеленоватый оттенок, а и без того непослушные волнистые волосы совсем растрепались, словно она только-только проснулась. Местный контингент тоже оставлял желать лучшего, от некоторых разило перегаром, некоторые просто выглядели категорично недружелюбно. Во всяком случае, она старалась на них не смотреть, смотрела в пол, в одну точку, в наивной надежде, что так меньше укачает. Грейнджер этот вид транспорта тоже был не по душе, но она справлялась куда лучше. Может быть, привыкла к магловским автобусам, пусть они и куда спокойнее. Надо бы поговорить с ней о чем-нибудь, чтобы отвлечь мозг от отвратительных ощущений, но о мистере Уизли и Поттере все уже было обсуждено, а больше никакие темы для разговоров не просачивались в голову. По крайней мере, у неё. — Чжоу и Гарри начали встречаться, — невзначай бросает Грейнджер через какое-то время затянувшегося между ними молчания. Выбрала не самую лучшую для этого тему. Хочет, чтобы её все-таки стошнило? — Ну, всё к этому и вело, — пожимает Веста плечами, сильнее сжав ладони на прохладном поручне, потому что автобус решил залезть на обочину, чтобы объехать магловскую пробку. И практически сразу с грохотом колес по асфальту съехал обратно. Грейнджер придерживает руками кошачью переноску, в которой безмятежно разлегся Живоглот. Багаж они сдали кондуктору, но сдавать Живоглота — жестоко. Его швыряло бы из угла в угол всю поездку. — И что ты по этому поводу думаешь? Да что вообще по этому поводу можно думать? Поттеру нравится Чанг, Чанг нравится Поттер. Милота, романтика и прочая подростковая ерунда. Ей-то что? — Я просто рада за них, вот и всё, — отвечает она, так ни разу и не взглянув в глаза подруге. Если быть точнее, рада — слово довольно-таки громкое. А если говорить совсем уж честно: ей глубоко плевать, кто там с кем встречается. Тем более Поттер и его Чанг. Автобус в очередной раз слишком резко заворачивает вбок, Весту кидает право, и только поручень позволяет остаться относительно на месте. — Мерлин ты ж мой, — недовольно бормочет она, глубоко дыша через рот, потому что ещё немного, и её правда стошнит. Благо, утром ничего так и не ела. Сцепив бледные пальцы на поручне, взглядом она цепляется за не зажившую ещё надпись на тыльной стороне ладони, начавшую покрываться корочкой. — Знаешь, что меня действительно беспокоит? Я не успела купить перчатки. Грейнджер сочувственно глянула на руку подругу. Поджала губы. — Может, оно и к лучшему. Если хочешь знать мое мнение, мне кажется, Сириусу стоит знать. На кой черт? Сириус попросту убьет Снейпа, когда узнает. Зачем ему это знать тогда? Он и так переживает за неё слишком сильно. Наверное, Веста просто скажет, что это всё Амбридж. Её инициатива. Снейп тут ни при чем, и так далее, и тому подобнее. На Амбридж он может злиться сколько угодно, но сделать ей ничего не сможет. Осталось только подумать над тем, как оправдаться. За что Амбридж могла ее так наказать? Да за что угодно, в принципе. Это же Амбридж. На душе вдруг стало так гадко. Придумывать ложь собственному отцу? Человеку, которому она хотела бы открываться во всем, выплеснуть всю душу наружу, лишь бы показать, как она ему доверяет. И она действительно доверяет ему, всем своим подростковым сердцем. Но что поделать, если так она сохранит хоть какое-то его душевное спокойствие и убережет от очередных неприятностей? *** На удивление, Сириус поверил. Сперва рад был её видеть, обнял и уже привычно поцеловал в лоб, ведь они не виделись целую вечность. Веста старалась максимально прятать по началу порез, кутая руки в длинные рукава свитера под предлогом того, что ей холодно, но когда миссис Уизли предложила пообедать, пусть для обеда и было поздновато, уже пятый час, она не могла отказаться и не заполнить пустой с самого утра желудок. И когда за столом потянулась за солонкой — рукав с левой руки слегка стянулся, показывая лишь окончание вырезанной фразы, но этого уже было достаточно. Веста молилась Мерлину, чтобы Сириус не увидел, но увидел он один из первых. Страшно злился. Миссис Уизли не могла бы его успокоить, поскольку злилась тоже, сетуя на то, что Амбридж — ужасная, просто ужасная женщина. В конечном счете он успокоился, ведь, действительно, что мог он сделать Амбридж? В штаб она не заявится, а из штаба Сириусу выходить нельзя ни ногой. Безвыходная ситуация, и Веста этому была несказанно рада. Пусть Сириус и перестал злиться вслух, его глаза всё ещё казались потемневшими от злобы и ненависти к тем, кто причинил Весте боль. И смотреть на это было невыносимо, поэтому после обеда она, сославшись на то, что плохо себя чувствует — притом не соврала, ведь ей правда было не по себе после автобуса — отправилась в свою комнату, в свою мрачную слизеринскую обитель. Не раздеваясь и не включая свет, она легла поверх серовато-пурпурного покрывала и, сложив ладони на животе, уставилась в потолок. Тело ныло усталостью от потрясающей поездки, и тошнота никуда не пропала. Хотя, от поездки ли была тошнота? Странный денек. Должна была, по идее, ехать сюда завтра, в тишине и спокойствии, провести рождественские каникулы с отцом, который ничего бы не узнал о наказании. Без всяких угроз жизни и здоровью члену Ордена, без целой толпы гостей в доме, без пустой болтовни и переживаний. А получилось то, что получилось. Дверь скрипнула, и Веста уже хотела бы раздражиться, что ее сегодня в покое точно не оставят, но, повернув голову лежа на кровати, никого не увидела. Сквозняк? Да, как выяснилось — сквозняк. Рыжий пушистый сквозняк, что незаметно протопал по полу и запрыгнул на высокую кровать, от неожиданности заставив Весту дернуться. — Мерлин, — шепчет она, понимая, что это всего лишь кот. Давний кошачий знакомый. Когда она откинулась спиной обратно на пышные подушки, он слегка потоптался рядом и улегся ей под бок, вызывая этим у неё усталую улыбку. Рыжая шерсть, вероятно, останется на свитере, и вряд ли она его потом отчистит, но это негромкое, приглушенное урчание и безмятежность на приплюснутой морде как-то грели душу, так же, как и его большое мягкое тельце грело ей бок. — Уже слышал последние новости? — тихо, почти шепотом спрашивает она у него, словно он был полноценным собеседником. — Наверняка слышал, ты же в их гостиной обитаешь. Поттер теперь в отношениях. Удивительно, да? Мальчик теперь вырос. Вспоминается третий курс, на котором он был просто худощавым, невысоким мальчишкой. Четвертый курс, на котором он стал приобретать больше женского внимания из-за турнира, но все еще такой до смешного неловкий и не знающий, как вести себя с девушками. А тут — отношения. У него. Как? Весту с детства учат, как вести себя в обществе, и у неё все ещё нет парня. Не было первого поцелуя. Не то чтобы её это сильно беспокоило, жизнь на этом не заканчивается, но уже даже Грейнджер… Ладно. Без «даже». Грейнджер вполне заслуживает быть возлюбленной квиддичной звезды, пусть у них там сейчас вроде и не отношения, а что-то странное. — Мне кажется, так только мы с тобой без пары и останемся, — шутит она, запустив пальцы в мягкую рыжую шерсть. — Ну, и еще возможно Рон. Живоглот прекращает ненадолго урчать и поднимает голову. Ей показалось, или она увидела в кошачьих глазах укор? — Не будь таким двуличным, ты же сам его года два назад не выносил. Конечно, дело там было скорее в его крысе, но в целом Живоглот относился к нему с явным скептицизмом, насколько вообще это может выказать кот. Да уж, третий курс… прошло два года, а кажется — другая жизнь. Гиппогриф, хижина лесника, все эти переживания и копания в самой себе. В тот год её личность стала ломаться по кускам и собираться заново, возрождаться из пепла, как феникс, только более несуразно и нелепо. — Боже, я сейчас опять разговариваю с котом, — усмехается она комичности этой ситуации. Со стороны, должно быть, то еще представление. — Прямо как той злополучной зимой. Помнишь? Ей-то уж точно это вряд ли когда-нибудь придется забыть. Тот самый день, когда впервые увидела своего отца. Благодаря какому-то коту, который притащил ей на шее записку. Живоглот громче заурчал, боднув мордочкой её в плечо. Видимо, это значит «помню». — Умный кот, — улыбается она, поглаживая ему макушку. Дверь скрипнула во второй раз. — Прости, что прерываю такой занимательный диалог, — ухмыляется Сириус, возникший на пороге. — Но могу я войти? Веста с усмешкой кивает и приподнимается из лежачего положения в полусидячее, подперев подушками спину. Живоглот, которого этими движениями побеспокоили, прошествовал по кровати чуть подальше и свернулся в клубок, больше походя в таком виде на пушистую подушку. Прямо-таки чудеса. Если бы Сириус зашел еще минут десять назад, ей бы не особо хотелось о чем-либо говорить, но сейчас, после занимательного диалога с котом, её тревоги будто потеряли вес и развеялись по сырому воздуху. Сириус проходит в комнату и садится на край её постели. Снова смотрит на её изрезанную буквами ладонь в неодобрении, но ничего по этому поводу не говорит, ведь все уже было сказано. И не один раз за тот миг, когда в нем кипела обжигающая злость. Чтобы не мозолить ему глаза, она аккуратно накрывает правой ладонью руку, пряча надпись. Если б только купила она дурацкие перчатки, все было бы спокойнее. Сейчас тоже, конечно, не катастрофа, но встреча отца и дочери могла бы происходить куда приятнее. Увидев это, отец прикрыл глаза на секунду, а после взял её за левую руку, освобождая её от покрова правой, и аккуратно сжал в своих руках. Большим пальцем нежно провел по бледноватой коже вокруг незаживших ещё ран. Мазохист. Она же специально спрятала, не хотела, чтобы лишний раз видел. — Это ничего, пап, — успокаивает она и сама нервно сглатывает. — Скоро заживет. — То Петтигрю, то Амбридж. Твои руки когда-нибудь оставят в покое? Обе фамилии пропитаны большой концентрацией жгучей ненависти из его уст, но на вопросе у него на губах появляется горькая улыбка. Действительно. Она вспомнила сегодня о первой встрече с Живоглотом, вспомнила о крысе, но совсем забыла, что эта крыса когда-то в отчаянно трусливом желании сбежать сделала с ее руками, превратив их в кровавое месиво. — В любом случае, я зашел не за этим… — меняет он тему, слегка нахмурившись каким-то своим мыслям и еще раз невесомо проведя пальцами по ее нежной коже. — Ты говорила уже с Гарри? Только сейчас, после этого вопроса, Веста осознает, что с момента её прибытия она ни разу не видела главного виновника благополучия мистера Уизли. Где-то прячется от излишних благодарностей, скромник? Веста вопросительно подняла брови. Не понимает, почему он спрашивает. — Он сам не свой. Переживает из-за того, что видел все… — Сириус слегка замялся, сомкнув губы. Попытался подобрать нужные, нейтральные слова: — Не со стороны. Думает, в него вселились. Я говорил с ним днем, пытался разубедить, но, конечно, он меня не слушает. Даже Сириуса не слушает? Поттер же его обожает. Сириуса в принципе сложно не обожать. Разве что миссис Уизли и Грейнджер в некоторых моментах относятся к нему скептично. Но они, если уж говорить грубо, в целом бывают довольно занудны. Веста тоже, но куда реже. — Ты предлагаешь мне с ним поговорить? — Почему бы не попробовать? Конечно. Почему бы и нет. Веста же знаток в человеческих душах и сочувствии. Веста же говорила отцу. С сочувствием у нее все очень и очень натянуто. Тот не верит, конечно, потому что поступками она доказывала ему обратное, помогая ему прийти в себя после тех кошмаров, но это другое. Это — отец. Ему сложно не сопереживать и не пытаться помочь вылезти ему из этого болотистого состояния. — Вот уж не думаю, что он послушает меня, если даже тебя не послушал. Ты же для него авторитет. — А ты для него — друг. И понимаешь его лучше. По крайней мере, в некоторых вещах точно, — и слегка приподнимает её изрезанную буквами ладонь, намекая, что даже пережили некоторые вещи они одинаково. Так не хочется, честно говоря. Друг из неё паршивый, да, но она честно про себя признавала: меньше всего ей сейчас хотелось бы копаться в чужом болоте мыслей, учитывая, что она ещё со своим не разобралась. Живоглот, до этого мирно лежащий клубком с приоткрытыми глазами, поднялся на ноги, потянулся, и несколько раз демонстративно прошелся по ней своими увесистыми лапами. — И ты туда же, чудовище? — усмехается она, проведя свободной рукой по его смышленой голове. Сговорились все. Это нечестно. — Ладно, — со вздохом соглашается она. В конце концов, для чего ещё нужны друзья? Даже сперва забыла, где находится его комната. Её же дом, а распределение всех гостей по гостевым запомнить так и не выходит. Здесь миллион комнат, настоящий лабиринт. Жуткий, скрипучий, древний лабиринт, наполненный ворчливыми портретами и пугающими артефактами. Кажется, его спальня, которую он делит с Уизли, на третьем этаже. Слева и до конца — это спальня Грейнджер и Джинни, она это точно помнила, нередко проводила там время этим летом. Значит, комната с приоткрытой дверью справа, откуда сочился в темный коридор свет через узкую щелочку, — спальня мальчиков. Дойдя до нужной двери, она приостановилась, на всякий случай заглянула сперва через приоткрытую щель. Поттер сидел за круглым обшарпанным столиком около окна, на болотно-зеленом кресле. Смотрел куда-то в мутное окно, обрамленное отодвинутыми в стороны потрепанными шторами. Думал о чем-то своем. Прямо-таки картину пиши, трагическую и унылую. Ей в какой-то степени даже страшно заходить, нарушать этот покой. Сердце даже несколько ускорило свой темп. Глупости. Будто никогда не говорила с Поттером. Будто никогда не пыталась его поддержать, приободрить. Просто — вдруг он не захочет говорить вовсе? В чем-то они категоричные противоположности, а в чем-то — как две капли воды. Например, в нежелании нагружать остальных своими проблемами. Но не позволять же ему сейчас утопать в своих зыбучих мыслях. — Ты как? Поттер аж вздрогнул. Повернул голову. Нахмурился, будто не сразу её узнал. — Ты-то когда успела приехать? Она приехала больше часа назад. Это он серьезно? И награда за удивительную внимательность по отношению к другим достается… — Звучало не очень гостеприимно, — шутит она, проходя глубже в комнату и усаживаясь на противоположное от Поттера кресло, за тот же столик. Кресло неудобное и колючее, но перспектив тут особо не остается, только две кровати у дальней стены, но это будет слишком далеко от собеседника. — Для человека, который, знаешь, сам гость в моем доме. Пыталась развеселить его в своей привычной подкалывающей манере, но он только дернул уголком губ в подобие улыбки. Нервной и явно невеселой. Дело плохо. А она, возможно, сейчас только хуже ему сделает, это же одно из ее завидных умений — всё портить. Не умеет иначе. Какая из нее моральная поддержка? — Ну, давай выкладывай. — Веста складывает перед собой руки на столе. — Что случилось? — Хочешь сказать, тебе еще обо всем не доложили? Доложили. Да что с ним такое? Ему, конечно, паршиво, но и у Весты не лучшее настроение, чтобы относиться со снисхождением, если он даже не пытается сделать шаг наружу из этого состояния, а только, напротив, всё перекручивает, демонстрируя в нелицеприятном виде. Веста может и вспылить. Сильно вспылить. А пока — делает глубокий вздох и натягивает на лицо улыбку в попытке ободрить. — Упомянули, конечно, но я бы хотела посмотреть на ситуацию твоими глазами. — Хотела бы посмотреть глазами змеи? Сейчас точно вспылит. Поттер вцепился в одну позицию, в одно состояние, как за какую-то неправильно спасительную соломинку, не видит ничего дальше, выше. Только это его видение, в котором он был змеей. Ничего больше. Чувствуя, что она не имеет достаточных запасов терпения на этот разговор, она откидывается на спинку, всматриваясь в его лицо. Просто уйти, так и не постаравшись помочь — глупо, нелепо и не по-дружески. Сидеть и пытаться приободрить того, кто не хочет даже выговориться — заведомо проигрышный вариант. Вот и сиди после такого, думай, как быть. Откуда ей знать, какие слова ему могут помочь? Если он даже не говорит, что именно его беспокоит? Проще просто уйти. — Они боятся меня, — говорит он через какое-то время, даже не поднимая на нее глаз. Устремил поникший взгляд куда-то на свои руки в задумчивости. И плечи слегка опущены, словно под грузом неподъемных мыслей. — Я видел их взгляды там, в больнице. Мы подслушали разговор Грюма и Тонкс и… — нервно сглатывает, делая глубокий вздох. — Грюм считает, что Волан-де-морт завладел мной. Ты бы видела в этот момент глаза близнецов, и Рона, и Джинни… В его словах сквозила боль. На последнем предложении — прямо-таки чувствуется, ощущается, всверливается в голову. Вязкая, протяжная, неописуемая. Ему больно было видеть страх в глазах друзей. И теперь не сочувствовать, не испытать эти эмоции на себе, не понимать его — невозможно. Неправильно. Мурашки волной поползли по коже. И какие тут найти слова? Понятнее, как действовать, не стало. Ни на йоту. — Так, Поттер, — наполнив легкие воздухом, начинает она, сама еще не уверенная в том, что скажет и скажет ли. Слова срываются неосознанно: — Ты живешь в окружении гриффиндорцев. Если кто-то чего и боится, то не тебя, а за тебя. Вот уж вряд ли люди, которые влезали в неприятности уже как пару лет ради него, теперь ужаснутся какого-то сна глазами змеи. Да они до смерти ему благодарны наверняка за спасение отца. Он накручивает. Попросту себя накручивает. — Послушай же, — теряет она терпение, когда он никак на ее слова не реагирует. — Твои лучшие друзья видели дьявольские силки, трехголовую псину и огромного говорящего паука, — после каждого пункта загибает палец. — Джинни чуть не угробило воспоминание Сам-знаешь-кого, — еще один палец. — Близнецы прямо под носом у Амбридж проводят свои опыты, а это, я бы сказала, будет даже опаснее всего перечисленного, — со смешком загибает последний, и в итоге ладонь образует сжатый кулак. Пронзительно смотрит ему в неуверенные глаза и — добивающее: — Ты правда думаешь, что после этого всего кто-то будет бояться худого очкарика? Может, переборщила, а может — ему наоборот нужна встряска. Не топить себя же в унынии. Только бы не сделать хуже, только бы не сделать. На его лице наконец появляется улыбка, и вроде даже не натянутая. — Ты невыносима, — смеется он, качая головой. — Но ты же как-то выносишь, — парирует с улыбкой она и ободряюще кладет ладонь поверх его левой руки, лежащей на столе. — Что произошло, то произошло. Этого не исправить, да и исправлять не нужно. Ты же спас мистеру Уизли жизнь. Тебе гордиться нужно, а не заниматься самобичеванием. Поттер понимающе кивает, и пусть на его лице не исчезла тень беспокойства, оно все равно прояснилось, перестало быть глубоко мрачным. Его задумчивый взгляд переместился на ее руку, лежащую поверх его собственной. Порезы в виде надписей на ладонях обоих, совсем рядом друг с другом, необычно сочетались друг с другом, будто связывая этих двоих какими-то прочными нитками. Нитями далекого, размытого понимания, запечатанного буквально кровью. Сам факт того, что из-за неё их руки сейчас, пусть и по-дружески, но соприкасались, был каким-то диким и неправильным. Это далеко не первое соприкосновение. Уже как полгода она могла беззаботно взъерошить ему волосы, пихнуть локтем, потянуть за руку, поторапливая куда-нибудь, или приводить его в более опрятный вид, поправляя вечно слишком расслабленный галстук. Другими словами — все дружеские мимолетные прикосновения, значения которым никогда не придешь. Теперь это казалось чем-то другим. Чем-то, имеющим значением. Всё изменилось одним единственным днем. Одно «Чжоу и Гарри начали встречаться», и их маленький дружеский мирок перевернулся с ног на голову, раскалываясь на неровные куски. Потому что она не знает, как реагировать. Не знает, как теперь себя вести. И от этого стало так тошно, что её настроение упало ещё ниже, чем было, ещё глубже в пропасть. — Точно, — вздыхает она, торопливо убирая руку, — совсем забыла, что у тебя теперь есть девушка. Прости. Улыбнувшись напоследок как-то устало, она поднимается на ноги, оправляет слегка помявшуюся за сегодня юбку, и идет к двери мимо камина, который идентичен любому другому в большинстве комнат. Здесь что не комната — так везде по камину. Причем не простенькому, а везде — вычурные, с изящной резьбой. Но самый роскошный, конечно, в гостиной на втором этаже. Поттер нагнал её сразу же, прерывая её размышления о каминах. — Это-то тут при чем? То есть тебе ко мне теперь вообще прикасаться нельзя? Надо же, как сразу переменился. Может, с этого и стоило начинать попытку взбодрить его. Нежелательно. Что-то Весте подсказывает, что ответ на его вопросы — нежелательно. Она никогда не была в отношениях и никогда не наблюдала за чужим их развитием так близко, практически в первых рядах, поэтому, честно говоря, она не имела ни малейшего понятия. Все ее знания — из магловской классики, в том числе разных магловских романов наподобие книг сестер Бронте. Но применима ли она к настоящему времени? Неизвестно. Как и неизвестно, как вести теперь ей себя с близким другом, раз уж теперь в его сердце внушительное место занимает кто-то совершенно чужой. Она не знала мыслей и чувств Чанг. Может, она станет ревновать, что довольно-таки похоже на правду. Может, понимает, что они с Гарри просто друзья. Никто не знает. Никто не способен залезть в голову к другому. — Не думаю, что ей будет приятно, если она узнает, что ты со своей подругой чуть ли не за ручки держишься, — усмехается она, спускаясь по лестнице. Поттер — следом, и дощатые ступени под их ногами безбожно скрипят. — Поэтому просто предлагаю не играть с огнем. Другой вопрос — почему её вообще беспокоит, что там будет приятно или неприятно Чанг. Если говорить честно, она Весте даже и не особо-то нравится. Как человека она ее близко не знала, но что-то отталкивало. Что — непонятно, но этого достаточно, чтобы не переживать о её задетых чувствах. Тогда какого черта? Поттер, кажется, был не согласен и уже было открыл рот, чтобы что-то сказать, но они как раз уже миновали лестницу и площадку второго этажа, проходя в наполненную людьми гостиную, поэтому его тут же прерывает голос младшего Уизли: — Ну слава Мерлину. Я думал, ты там так и просидишь до ночи. Слава Мерлину, да. Не Весте, которая невообразимым образом его вытащила. Сама даже не поняла, как, но вытащила. Будто выпила жидкую удачу, и слова сами как-то подобрались и сорвались с языка, пусть и не с первой попытки. Близнецы и их младший братец тут же заговорили с Поттером, окончательно обрубая их с Вестой незаконченный разговор — впрочем, по ее мнению, он был закончен, и главная мысль высказана. Поэтому Весте ничего не оставалось, кроме как отойти в сторону, к Грейнджер, что сидела на одном из диванов в отдалении и заговорить с ней о каких-то пустяках, в которые она сама не вникала, проходясь лишь по поверхности. Потому что взглядом продолжала возвращаться к Поттеру. Который влился в беседу так, словно не сидел драматичной депрессивной фигурой полвечера. И никто даже спасибо не сказал! Помощь другу — дело, конечно, бескорыстное, но всё-таки… В безмолвном, тихом возмущении она окинула взглядом комнату и встретилась им с отцом, что стоял у дверей. Чуть ли не единственный во всем помещении знающий, кому принадлежит заслуга вытащенного из своей норы Поттера, он улыбается краешком губ и заговорщически подмигивает ей. А на её лицо появляется улыбка, свидетельствующая, что вся та дымка возмущения растворилась в ту же секунду без следа. *** Комната утонула в сумеречной предрассветной серости, и только огонек свеч в канделябре позволяет увидеть буквы на слегка желтоватой бумаге очередной магловской книги. Глаза уже слипаются, но ей не хочется уходить. Чтение книг все еще остается её любимым занятием, но днем она этого делать не успевает, поскольку проводит время с гостями, то есть с Уизли и своей четверкой, поэтому приходится наслаждаться погружением в вымышленные миры по ночам. Близнецы её не понимают, шутят на этот счет. Говорят, что её жизнь — и так сплошная фэнтези-книга, и какой прок тогда в магловских выдумках? А её затянуло. Так затянуло, что не выбраться. Обычно она не засиживалась прямо-таки до утра, но в этот раз её клонило в сон не настолько сильно, события на листах книги слишком уволокли её в пучину приключений, поэтому она просидела до самого утра, и совсем скоро уже появятся первые жаворонки, которые спустятся вниз за завтраком. А она все сидит. Шаги. Первый жаворонок? Кому не спится в… она устало взглянула на часы в изящной черной рамке на стене — практически семь утра. Кому не спится в семь утра? — Чего не спишь, малышка? Ну конечно. Веста улыбнулась, сонно потягиваясь, чтобы размять уже окаменевшие в одном положении мышцы. — Доброе утро, пап, — тихонько, чтобы никого не разбудить, пусть спальни и находятся на других этажах, говорит она, когда Сириус садится на диван рядом с ней и закидывает руку на спинку. — Зачиталась. А он-то чего не спит? Хотел незаметно выкурить сигарету, пока не проснулся никто из детей или миссис Уизли? Не судьба. Сириус наклоняет голову вбок, отчего его длинные черные волосы невесомо касаются ее плеча, и рассматривает книгу в её руках. — «Принц Каспиан», — читает он название вслух. — Клайв Льюис. Не читал. — Да, ты бы вряд ли это читал. Это магловское. Тонкс одолжила почитать, говорит, это почти что книга ее детства. И Тэд добавил, что это чуть ли не единственная серия, которую Тонкс прочла целиком, а не отложила на потом. А некоторые книги цикла вовсе перечитывала не один раз — полюбилось. — Думаешь, я не читал книжки маглов? Веста удивленно приподняла брови. Потянулась за наполовину наполненной кружкой, что стояла на краю кофейного столика из черного дуба. Конечно, чтение магловской литературы наперекор убеждению матушки, что маглы — это грязь, — вполне в духе Сириуса, но эта картина представлялась все равно смутно. — И что читал? — спрашивает она, делая глоток. — Будешь? — протягивая кружку. Он заглядывает, пытаясь разглядеть в тусклом освещении содержание, и, пожав плечами, делает пару глотков. — Горячий шоколад? — уточняет он, прокручивая в руках кружку и наблюдая за тем, как переливается густая темная жидкость. — Хм, вкусно. В общем, я не уверен в верности фамилии, — вспомнив, что не ответил на вопрос, оживает он. — Но какой-то там Лондон, что-то там про предков в названии. Если это Джек Лондон, то, возможно, «Зов предков». Знакомое название. Откинувшись на спинку, Веста усиленно покопалась в памяти. И когда сюжет книги с этим знакомым названием приобрел очертания, она не сдержала смешка. Как он вообще ее выбрал? — Тебе ее кто-то посоветовал? — Ага. Рем. Чего ты смеешься? — сам улыбнувшись, спрашивает он, наблюдая за заливистым смехом дочери, который она все же не смогла сдержать. — Если ты думаешь, что мы не подкалывали все друг друга по нашим анимагическим формам, ты глубоко заблуждаешься. Регулярно друг друга стебали, я серьезно. После этих слов он словно провалился в какие-то свои воспоминания, исчез из этой сумрачной, мрачноватой гостиной, переместившись мыслями в более приятное место. И Веста это любила. Ей искренне нравилось, до растекающейся теплоты в груди, наблюдать за тем, как отец окунается в ностальгию, за тем, как вокруг его глаз появляется добродушная сеточка морщин от теплящейся на лице улыбки. Конечно, когда эта ностальгия приятна. Не когда навевает мрачные мысли о том, чем все эти события в итоге закончились. — А эта о чем? — вынырнув из своих недолгих размышлений, интересуется он, кивнув в сторону предмета ее сегодняшнего чтения. Делает ещё глоток, и, кажется, свою кружку с горячим шоколадом она себе уже не вернет, но и пусть. Все равно это уже вторая за ночь — скоро же Рождество, нужна правильная, укутывающая атмосфера праздника. Вот и откопала старый рецепт рождественского согревающего напитка, чтобы не читать полночи книгу просто так, без всего. — Так сразу и не скажешь, — сжав слегка потрепанную книгу в руках и взглянув на обложку, отвечает она. — Там разное. Приключения, волшебная страна, семья. Семья. Эта тема тревожит её на протяжении всей книги. Перелистывая старые страницы, видя слова «братья», «сестры», она чувствовала, как эти слова, эти простые напечатанные на страницах буквы, откликаются неприятным, глубоким уколом где-то в легких. Видит их сплоченность, их связь. И вспоминает Драко. Вспоминает его глаза, сквозящие неприязнью, вспоминает жестокие слова, режущие глубоко и оставляющие гноящиеся рубцы на душе, вспоминает себя, прижатую к стене, пока он практически кричит на неё, выжигая диким, едва не обезумевшим взглядом в ней дыру своей пылающей ненавистью. — Ты любил Регулуса? — срывается с ее губ тихий вопрос, когда она рассматривает потрепанную мягкую обложку. Вопрос, видимо, внезапный. Для Сириуса, для самой Весты. Конечно, внезапно. Восемь утра, не ждешь никого встретить в гостиной, возможно планируешь успокоить нервы сигаретой, а здесь дочь, не спит, почти с порога — любил ли ты своего брата? Давайте пофилософствуем? — Я же говорил, он был тем еще придурком. — Но это же не ответ. Сириус тяжело вздыхает и делает ещё глоток, последний, из ее кружки. И что-то наводило на явную мысль, что Сириус больше хотел бы, чтобы в этой кружке оказался в данный момент не какой-то там детский горячий шоколад, а виски или еще что-нибудь покрепче. Не нужно было трогать эту тему. Нужно было запихнуть её подальше, отложить в самый-самый дальний угол, запереть на замок и пометить особо опасной. Потому что для Весты это просто болезненная тема. Для Сириуса — кровоточащая. Драко жив. Регулус — нет. Поэтому это уже разное. Разные случаи, разные истории, разные степени отвратительной горечи в сердце. Что её дернуло задать этот глупый вопрос? — Конечно, любил, — отвечает он и немного медлит. Его глаза стекленеют, покрываясь дымкой задумчивости. — В своей манере, конечно… но, наверное, да. Откуда такие вопросы? Когда задаешь вопрос, будь готов ответить, к чему он был задан. Она не знала, что на это отвечать. Потупила взгляд, рассматривая сложенные на коленях руки, словно это что-то невероятно интересное. Могла бы придумать очередное оправдание, которое никак не затронуло бы ее собственные душевные пыльные механизмы, но сонный мозг работал заторможенно. Поэтому, если уж нет надуманных вещей, которые можно выставить перед собой барьером в качестве препятствия к собственным внутренним терзаниям — готовься окунуться в собственную горечь с головой. Веста не готова. — У тебя же тоже есть брат, — на выдохе вспоминает Сириус, говоря скорее себе, чем ей. — Иногда об этом даже забываю. Ты ведь мне о нем почти ничего не рассказываешь. — Да просто нечего особо рассказывать, — пожимает она плечами, выливая этими словами в утренний воздух галлон откровенной лжи. Ей нечего рассказывать? О Драко? Ей? Сириус мог бы рассмеяться или укорить её за явный обман, но не стал. Просто всмотрелся в ее лицо. И совершенно спокойно напоминает: — Вы же прожили вместе двенадцать лет. Словно она могла об этом забыть. Эти слова, «двенадцать лет», отдают звенящей тоской. Эти годы он мог провести с ней, рядом, а провел в каменных стенах тюрьмы, задушенный тягой к мести и расправе. — Какой он вообще? — продолжает он спрашивать, потому что ему интересно. Веста за лето задавала ему миллион вопросов; о своей жизни, конечно, говорила тоже, но реже, с меньшим энтузиазмом, нежели слушала. Пора наверстать. — Судя по тому, что он отпрыск Люциуса… Веста глянула на него укором, сжав губы в полосу. Отрицать бессмысленно, у Драко действительно много сходств с Люциусом. Но он — не Люциус. Пока ещё нет. Она корила скорее за другое — упоминание Люциуса вовсе. Это территория, заложенная минами. Ходить по ней опасно, никогда не знаешь, что произойдет: либо Веста опять разрыдается, либо Сириус опять рассвирепеет в крайность. Могло быть одно из двух, могло быть — оба. Или не быть ничего. Рисковать лучше все же не стоит. — Ладно-ладно, Люциуса не трогаем, — успокаивающе поднимает он ладони, капитулируя. Тепло улыбнувшись, возвращается в удобное положение, закинув одну руку на спинку. — Какие у вас были взаимоотношения? Ладили? Как у меня с Регом или как у ребят Уизли? Не похожие ни на то, ни на другое. Что-то свое, отдельное, не похожее вообще ни на что. Будучи маленькой, неконфликтной девочкой, она восхищалась им. Уподоблялась ему. Он был её опорой, стеной, за которой она пряталась, за которой обрастала такими чертами, как неспособность за себя постоять, кротость, молчаливость. Она боялась его осуждения и была счастлива каждому комплименту, а они звучали из его уст удивительно часто. Он не позволял её никому обижать, сам старался не обижать тоже, ведь какой в этом смысл, если она и так всему слушается? Теперь уже звучит неправдоподобно, но с ним бывало весело. Вспоминались моменты, когда родители уезжали по делам, оставляя детей на прислугу, и они играли в этом огромном холодном особняке в догонялки, хотя это было запрещено: Драко — потому что можно было ненароком что-нибудь разбить, Весте — потому что она же будущая леди. Отвратительно. Такие моменты случались редко, когда она могла просто отдаться детской непосредственности, но они случались. А теперь. Теперь даже не подобрать достойных слов, чтобы описать, что между ними. Какая-то сплошная яма грязи, в которую он с таким упорством ее все сталкивает и сталкивает, а она каждый раз чудом выбирается, вся облепленная этой грязью, что на нее вылили, и пытается сохранить ещё хоть какую-то гордость. У неё ничего не выходит. Она просто ломается раз за разом и собирает себя по крупицам, находя утешение в близком кругу людей. Что звучит смешно. Когда-то он сам был всем её близким кругом. Всем её маленьким мирком. — Сейчас мы довольно далеки друг от друга, — спокойно говорит она, пока в груди бушует что-то колючее, острое, беспокойное. — Просто не общаетесь? — Просто… он иногда старается меня задеть. Разными способами. Не переходит черту, конечно, просто… Мерлин, это сложно, — сдается она, не в силах подобрать правильные слова, и прикрывает глаза с тяжелым взглядом. Устало касается лица, будто это поможет растворить всю измученность. Конечно. Драко не переходит черту. А впрочем — если не обозначать никак эту черту, он ее и не переступит, верно? Не будет никаких черт, не будет претензий. Зачем эти рамки? Не говорить же отцу всю правду. — В какой-то степени его можно понять, наверное, — тихо признается он, и у Весты от этих слов в груди щемит. Она знает, что его можно понять и она понимает. Однако это не делает ситуацию менее чудовищной, наоборот: ожесточает в миллион раз. — Не знаю, что у Малфоев в голове, но вы столько времени прожили вместе. Уверен, он любит тебя. Опять же, по-своему. Даже неизвестно, как на это реагировать. Отрицать — глупо. Принять — больно. Было бы куда менее мучительно, если бы она знала, что человек, способный на жестокость по отношению к ней, никогда не любил её вовсе. — И как раз-таки, если бы он никак не отреагировал на твой побег, тогда уже можно было бы опасаться. Тогда это бы показывало явное равнодушие. Мгновенно вспоминается начало года. Живо, в ярких красках. Словно нырнула в прошлое. Он даже не смотрел в ее сторону. Не произносил ее имени. Игнорировал её существование. Её для него попросту не было. Никогда не существовало. А потом дурацкое задание от Стебль. И он… что? Он сорвался? Не смог не заговорить? Почему его бросает из одного состояния в другое? Как вообще его можно понять? — Наверное, ты прав, — говорит она и натягивает на лицо усталую улыбку. А улыбаться больно. Всё больно. Дышать, существовать, чувствовать. Зная — человек, который был всей твоей жизнью, был частью тебя, вырван клещами из твоего существования. По твоей же вине. Зная, что ему тоже, видимо, нестерпимо больно. И она не может с этим ничего сделать. Ведь стороны выбраны. — Будешь читать ещё? — интересуется он, смотря на книгу рядом с ней, и она испытывает дымку облегчения, понимая, что беспощадная тема закрыта. Больше никаких мучительный мыслей. Это каникулы. Стоит выбросить из головы все, что захламляет мозг, все, что жестоко режет нервы. Хотя бы на время. — Хотелось бы, но глаза уже ноют. Я долго читала при таком освещении. — Я могу почитать тебе, если хочешь. Веста поднимает на него удивленный взгляд, рассеянно моргая. Он? Почитать ей? Непривычно, странно, но — почему нет? Кивнув с улыбкой, она раскрывает книгу на нужной главе, одной из уже последних, протягивает отцу и осторожно ложится головой ему на плечо. Одной рукой он берет книгу, а другой приобнимает дочь за плечи поверх плотной ткани её пижамы. Чуть прокашлявшись, он начинает читать. Как молодой отец читает малышу на ночь, так и он сейчас читал размеренно, выразительно своей дочери-подростку. Его бархатный голос успокаивал, баюкал, практически как колыбельная, и окунал в магическую вселенную, придуманную писателем-маглом. И слушая об этих приключениях четырех отважных детей, ставшими правителями целого королевства; лежа в отцовских уютных объятиях, Веста сама не замечает, как веки тяжелеют, словно наливаясь свинцом, и она проваливается в глубокий, безмятежный сон. *** Как Гарри мог хоть на секунду подумать о том, чтобы вернуться на Тисовую? Да, его мучило то, что все его боятся, хотел обезопасить других, но хорошо, что ему попросту не позволили. Атмосфера в доме царила непринужденная. Близнецы снова занимались своими изобретениями, Сириус прямо-таки сиял от количества гостей в этом доме, некогда звенящим гулким одиночеством. Гарри должен быть рад тоже. Должен быть. Однако что-то не дает полностью открыться этой радости. То ли остатки тревог не до конца выскреблены, то ли в беспокойной голове притаилось что-то ещё, даже не озвученное, но царапающее нервную систему. На следующее утро он проснулся раньше Рона. Сам удивился, но часов в восемь он уже был на ногах, натянул на себя серую толстовку, потому что в доме прохладно, неторопливо умылся в большой ванной на втором этаже и пошел в ближайшую комнату, пусть и не наполненную звуками — гостиную. В кресле с высокой спинкой напротив затопленного камина, укутанная в колючий свитер, устроилась Гермиона с плотным учебником по Нумерологии в руках. Гарри уже хотел подойти к ней и спросить, чего ей не спится в восемь, но застыл на месте, увидев и другую картину. На одном из двух диванов сидел Сириус, читая какую-то потрепанную книгу, тем временем как на его плече расположилась Веста, всё ещё находящаяся в пижаме. Её глаза были мирно закрыты, лицо выражало бесконечное умиротворение, и грудная клетка приподнималась и опускалась в такт размеренному дыханию. От этой сцены веяло домашним, семейным уютом. Гарри никогда не думал, что в этом жутком доме хоть что-нибудь покажется ему уютным, несмотря на вкусную еду миссис Уизли, посиделки с друзьями и вечно затопленные камины, но сейчас. Сейчас этот уют теплыми волнами омывал душу, выводя наконец остатки тревог из крови. Увидев вошедшего крестника, наблюдающего за этой картиной, Сириус дружески улыбнулся. Гарри подошел ближе и, слегка наклонившись, взглянул на обложку. Хроники Нарнии. Он слышал, но прочесть не доводилось. Чтобы Дурсли тратились ему на книги? Или хотя бы читали что-нибудь подобное сами, чтобы он мог стащить, пока их нет? Ещё чего. Это что-то слишком ненормальное, чтобы тратить на эти книги время. — С каких это пор вас двоих увлекает литература маглов? — шепотом спрашивает он, чтобы не потревожить сон подруги, и Сириус негромко усмехается. На самом деле, Гарри вообще не помнил, видел ли когда-либо крестного за книгой. Он, как и Гарри, больше предпочитал проводить время в компании кого-либо, разговаривать на разные темы, а не погружаться в одинокое чтение. — Все вопросы к Весте, — также тихо отвечает он. — Читала она, но заснула, и мне все равно нечего делать, пока не проснется. Решил глянуть. Прежде чем Гарри успевает спросить, как ему книжка, в гостиную врываются крайне бодрые и полные энтузиазма близнецы. Оба в домашних халатах, надетых поверх пижам, рыжие волосы взъерошены, и глаза выражают усталость, несмотря на остальную внешнюю энергию. В руках Джорджа — какая-то коробка. — Гарри, ты, как наш вкладчик, должен первым гля… — начинает он в полный голос, смотря прямо на их «вкладчика» и не обращая внимания на других присутствующих в комнате. — Тш-ш, — тут же шикает на них Сириус. — Ребят, потише. Близнецы одновременно устремляют взгляды на него и только после этого замечают задремавшую Блэк. Которой дремать, видимо, осталось недолго. Потому что — чтобы они были тише? Близнецы? Фред и Джордж скорее наоборот притащат трещотку и разбудят ее всеми возможными способами, потому что это близнецы. Они разыгрывают и подкалывают любого, кто входит в их круг общения. Это их естественный способ взаимодействия. — Упс, — виновато шепчет Фред. — Ла-адно… — Тогда, чтобы не будить эту спящую красавицу, пойдем вниз, — кивает Джордж в сторону двери. — Гарри, мы такое придумали, ты дар речи потеряешь. Полночи совершенствовали. И они, с обеих сторон положив руку ему на плечо, потащили его к лестнице, чтобы поделиться очередным изобретением. А он, бредя с ними вниз, все еще бултыхался в состоянии крайней растерянности, потому что они… послушали? Они послушали Сириуса? Не разбудили ее специально? Назло? В шутку? Они? Будь на ее месте кто-нибудь из их братьев, или Гарри, или еще кто-нибудь, над кем они с таким усердием шутят уже столько лет, этот кто-то бы не продолжал сейчас спать беззаботным сном. Милосердием близнецы не отличались даже к близким. В совсем раннем возрасте Фред превратил мишку Рона в паука, и в целом их шутки сложно назвать безобидными. А тут прямо-таки смилостивились. Близнецы всегда к ней относились как-то… Как? — спрашивает требовательный внутренний голос. Он не знает. Сам не знает, как. Просто как-то по-особенному. Даже слов не подобрать, чтобы описать. Для тех, у кого два года разница в возрасте и кто, причем, учится даже не на одном факультете, они общаются слишком уж свободно друг с другом. Слишком уж часто. — Ну так что ты думаешь? — уже находясь на первом этаже, спрашивает Джордж, и Гарри вздрагивает, в этот момент понимая, что слишком увяз в мыслях и совсем не слушал то, что ему только что с энтузиазмом рассказывали. *** Поспать за сутки всего пару часов, да ещё и не в постели, а на плече отца — неплохая встряска для организма, поэтому полдня кости ныли усталостью, под веками — словно песок, и отяжелевшая голова вечно норовила прислониться к какой-нибудь поверхности. Казалось бы, можно просто пойти поспать, но это пустая трата времени. Можно же с кем-нибудь поболтать, что-нибудь поделать по дому, позаниматься уроками. В своем желании поболтать она после сильно разочаровалась. Потому что главной темой, которую затронули Грейнджер и младшая Уизли, когда они сидели втроем в их комнате, было, конечно же, что? Джинни и какой-то там Майкл Корнер, её парень. Других тем будто нет. Да, им по четырнадцать-пятнадцать, пора влюбленностей и прочее, но неужели у неё одной голова не забита этой ватой? Ещё немного, и она сама так сдастся. Какой-то внутренний стержень проломится, треснет, и она, как маленькая девочка, будет убиваться по тому, что у неё ещё нет отношений. А потом пойдет и безответственно начнет встречаться с первым попавшимся, лишь бы хоть с кем-нибудь. Лишь бы не быть в чем-либо хуже своих ровесниц. Сославшись на то, что ей нужно умыться, чтобы хоть немного взбодриться, она ненадолго их покинула, спустившись в ванную комнату на втором этаже. Здесь было тихо. Никаких разговоров, никаких глупых мыслей. Только холодный мраморный пол, изящная широкая ванна и овальное зеркало в серебряной оправе. Подойдя к раковине, она включила кран, зачерпнула прохладной воды полные ладони и умыла горящее усталостью и беспокойством лицо. Вздохнула и окинула взглядом свое отражение, будто пытаясь понять, себя ли она видит. С каких пор её интересует вся эта романтичная чушь? Когда произошел этот непонятный щелчок, поменявший освещение в ее сером существовании? Ей это не нужно. Серьезно — ни черта не нужно. Это же не уже пятнадцать, а всего. Кто бы что ни говорил. Они все — всё ещё дети. И отношения сейчас — просто детские забавы. Как вообще можно иметь хоть какой-либо намек на серьезность в отношениях, когда большинство еще даже не определились, кем они хотят стать? Кем хотят работать в будущем? А тут думать о будущем с кем-либо. Глупости. Если она станет забивать этими мыслями голову, если станет унизительно трепетать от прикосновений с мальчиками, если станет сплетничать на эти темы с девчонками, это будет уже не она. Это всё — не для неё. Поэтому приходи в себя, Веста Марлин Блэк, — убеждает она себя, смотря в усталые серые глаза своего отражения. — Будь выше этого. *** Во второй половине дня дети в доме Блэков невольно разделились: близнецы снова копались в своих опытах, Веста и Рон решили сыграть одну партию в шахматы, ведь последнее время это происходило очень нечасто, Джинни где-то пропадала наверху, и свободными оставались только Гарри и Гермиона, поэтому именно они вызвались немного помочь миссис Уизли на кухне после обеда. Что как никогда кстати, потому что Гарри как раз хотел спросить у Гермионы о том, чему она тоже стала свидетельницей, но рядом вечно кто-нибудь ошивался. — Тебе не показалось поведение Джорджа и Фреда странным? — Ты о чем? — не понимает она, отвлекшись от собирания посуды в мойку. — Утром. Они даже не разбудили Весту, хотя вполне могли бы, ты же знаешь. На её лице почему-то возникает лукавая улыбка, которую тут же прячут кудрявые локоны, упавшие на лицо, когда она наклонилась, ставя очередную чашку в раковину. Разве он сказал что-то смешное? — Гарри, скажи уже честно. Ты ревнуешь? Это ревнуешь так неожиданно ударяет по голове, что тарелка из его рук едва ли не выскальзывает на пол. Вовремя удержал. Сжал покрепче, непонимающе смотря на подругу, которой опять в голову взбрело непонятно что. Ну какая ещё ревность, господи боже мой. — Ревную? Ты забыла, что я с Чжоу? — с максимально напускной непринужденностью напоминает он, возвращаясь к уборке. Кладет одну тарелку на другую, собирая грязную посуду в стопку. Не уронить бы её теперь ещё. — А как ещё это объяснить? — Тем, что это просто странно. Ну серьезно, они бы кого угодно разбудили. — Меня тоже? Возможно. Вполне. Почему нет? Особенно если учесть, что Гермиона уже полгода докучает им высказываниями о том, что проводить исследования на наивных первокурсниках — мягко говоря, не лучшая идея. — Нет, Гарри, не разбудили бы, — отвечает она за него, видя его смятение. — И Джинни бы тоже нет. Какими бы шутниками они ни были, к девочкам они, все-таки, снисходительнее. Да и там же был Сириус, вряд ли бы он оценил их шутки. Вот последнее — самое убедительное, наверное, из всего. Ладно, Гарри готов признать — при старшем Блэке они бы вряд ли стали шутить над ней. Однако это не отменяет всего остального. Не отменяет тех запутанных мыслей, что скользкими змеями вводят в состояние отчаянного непонимания. Его бесит, когда он чего-то не понимает. Кого такое не бесит? — Ну, я не знаю, — через пару минут уборки в тишине продолжает он разговор. Гермиона снова улыбнулась, и раздражение от этого легонько покалывало кожу. — Я вечно вижу их вместе. Вспомни Отряд Дамблдора. Вечно они где-то рядом с ней. И у них столько каких-то «своих» шуток втроем, я в прошлом году иногда даже не понимал, о чем речь. Те испытания, например. Отчетливо было понятно, что он что-то упустил, как и все остальные совершенно не понимая их шуток, а этой троице, которую даже дико называть троицей, было на это как-то все равно. — К чему ты ведешь? — с шумным вздохом спрашивает она, уперевшись одной рукой в немного потрескавшуюся поверхность старой кухонной тумбой. — Может… ну я не знаю, может кому-то из них она нравится? Эти слова даже произносить — странно. Если в мыслях они ещё кое-как казались уместными, сквозили беспристрастной правдоподобностью, то сейчас самому стало неловко от слов, произнесенных вслух. Хотелось ударить себя по лбу за глупость. Ещё лучше — не начинать этот разговор вовсе, отмотать назад и просто помолчать. — Гарри, единственные, в кого сейчас влюблены Фред и Джордж — в то, что они делают. Они по уши в своих изобретениях. И с ними Веста проводит времени намного меньше, чем, например, с Роном. Рон тоже в нее влюблен, по-твоему? Конечно, нет. Рон бы ему об этом сказал, правда же? Правда? Если так подумать — даже сейчас они где-то там, вдвоем, играют в свои шахматы, как будто не наигрались летом. — Что и требовалось доказать, — бормочет Гермиона себе под нос, увидев отобразившуюся на его лице неуверенность. — Да о чем ты вообще? — Гарри, — серьезно начинает она, повернувшись к нему всем телом и заглянув ему в глаза. — Ты меня удивляешь. Так яро пытаешься доказать, что тебе нравится Чжоу, а не Веста, и при этом ревнуешь Весту ко всем подряд. Опять она за свое. Опять со своей ревностью. Любимая тема? Необязательно сводить любые его мысли к этой глупой, неправдоподобной ревности. Это не ревность. Ей бы психологом у маглов работать, с таким-то желанием копаться в чужих головах и душах. Правда пока крайне, на его взгляд, неудачно, потому что он не может согласиться ни с одним ее высказыванием в его сторону. — Я не могу уже обсудить своих друзей? Кто кому нравится или не нравится? Просто мне было интересно, а что, если она правда нравится кому-то из близнецов. Вот и все. Удивительно, как спокойно он озвучил свои мысли. Ведь под кожей все кипело от раздражения настолько, что он бы не удивился, если бы от этого из-под неё пошел бы пар. Даже очки, казалось, запотели. Но если серьезно, они просто слегка заляпались при уборке, поэтому он раздраженно стянул и подул на них. Потер рукавом толстовки. — И если бы они, допустим, начали встречаться, ты был бы совершенно не против? — Ну конечно не против, — слишком быстро отвечает он, натягивая очки обратно. — Кто я вообще такой, чтобы быть против того, чтобы она с кем-то встречалась. Пусть встречается, с кем хочет, я-то с Чжоу, и вообще… Гермиона так выразительно и многозначительно на него посмотрела, что у него даже не нашлось слов после этого «вообще». Вообще что, Гарри? С чего он вообще так завелся? — Тебе нужно определяться. Я серьезно, Гарри. Если ты с Чжоу, тебе нужно перестать возвращаться мыслями к Весте. — Как я могу не думать о ней, если она мой друг и живем мы под одной крышей? — Ты знаешь, о чем я. Да. Гарри знал, о чем она. Не признавал, отрицал, смеялся над такой нелепостью, но глубоко в душе — знал. И отчаянно ненавидел себя за эти мысли. Потому что — так не должно быть. Веста — его друг. И всё. Без всяких намеков, без всяких теорий о том, кто кому нравится. Так не должно быть. Конечно, она красива. Как вообще не быть красивой, когда ты дочь Сириуса и Марлин? Гарри видел фотографию её родителей в юности, и он бы не удивился, если бы в школе они были самой красивой парой своего факультета. Может, и всего Хогвартса. Кто знает. Она поддерживала его, и он её тоже. Помогали друг другу. Насколько бы эгоистичной она себя ни считала, она отзывчива. К тем, кто ей близок — определенно да. Как вывод — Веста умна, красива, находчива, отзывчива, начитанна и у неё много завораживающих талантов. Тогда в чем проблема? Проблема в том, что Веста сама по себе проблематична. Ему стыдно за эти мысли, ведь они все-таки друзья, но, черт возьми, как же с ней сложно. Даже дружить — сложно. Её может бросать из одного состояния в другое, и она никогда не откровенна на все сто процентов. Даже с близкими она продолжает носить маску, которую он временами отчетливо видит, но не может расколоть эту дурацкую фальшивость на куски. Веста Блэк — сплошная загадка, которую он, видимо, не сможет разгадать никогда, пусть он и стал одним из счастливчиков, кому она хоть иногда, но открывалась. Понимаете? Она ему открывалась, но он все равно не может сказать, что знает ее так же хорошо, как других своих друзей. И вряд ли сможет хоть когда-нибудь. После такого неудивительно, что ему и в голову не приходили мысли о чем-то более, чем дружба. Ей и самой это всё вряд ли нужно. Они противоположности, они презирали друг друга до третьего курса, и прошло много времени, но вряд ли можно выскрести весь этот оставшийся осадок до последней песчинки. Им же по пятнадцать. Это пора для простых, даже наивных отношений. Понравились друг другу — неловкие намеки на протяжении какого-то времени — встречаются. Всё. Простая цепочка. Без всех этих американских горок. — Я уже давно определился, Гермиона, — отвечает он наконец подруге, чувствуя, как судорожно дрогнуло на этих словах собственное сердце. И этот разговор был окончательно и бесповоротно завершен. *** Веста и Гермиона сидели в старом затхлом кабинете, некогда служившим рабочим местом для Ориона Блэка. Могли бы в гостиной или в столовой, но там шумно — близнецы попробовали испытать новое изобретение, какие-то мини-фейерверки, прямо в доме, чуть не подпалив изъеденные молью шторы. Естественно, миссис Уизли не могла их за это не отчитать с максимальной громкостью, после чего к ней присоединился и портрет Вальбурги, крича на весь дом о том, что здесь все поголовно омерзительные предатели крови. В этом тихом кабинете, как и во всем доме, мрачно. Против дубового крепкого стола, за которым они разместились, — большой портрет главы семейства. К счастью, молчаливый и не ворчащий, как все остальные портреты, но смотрящий надменно, с осуждением, и от этого слабый холодок трепал легкие. В тусклом освещении свечей они корпели над домашней работой, которую, ожидаемо, задали целую гору — пятый курс, близится СОВ. — Могу я задать тебе один вопрос? — неожиданно интересуется Грейнджер, перелистывая очередную страницу. Зависит от того, какой, — хочется ответить тут же, но Веста прикусывает язык. Тяжело вздыхает, окуная черное длинное перо в чернильницу, чтобы начать новый абзац в эссе по Трансфигурации. — Можешь, конечно, — прозвучало несколько равнодушно. И чтобы это исправить: — Что случилось? — Почему ты не в отношениях? Капля падает с кончика пера, образуя на тонком желтоватом пергаменте безобразное пятно. Подумав, что ослышалась, Веста переводит непонимающий взгляд на подругу, но та, кажется, сказала именно то, что сказала. И это делает ситуацию хуже. — Ты уже начинаешь доставать со своим Поттером. — Я ни словом не упомянула Гарри. Прекрасно. То есть теперь у Грейнджер появился повод что-то надумать. Ведь Веста, которую она же и спрашивала уже несколько раз о Гарри, посмела подумать, что речь снова о нем. Лучше бы она вовсе ничего не думала. Лучше бы промолчала. Зато молчит теперь, не зная, что вовсе можно ответить. Сжала губы, сверля взглядом кляксу на бумаге, словно от этого она испарится. — Я говорю в целом, — продолжает Грейнджер, скручивая сверток исписанного пергамента. — Уверена, ты нравишься стольким… вспомни тот же бал. Тебя пригласил не один и даже не два. Сколько там тебя пригласили? Да какая вообще разница, сколько человек ее пригласило? Они цепляются за внешность. Низкой самооценкой во внешности она не отличается, вся в отца, но какой прок в ней, в этой привлекательной внешности, если это просто пустая оболочка? Никто не знает, какая гниль может скрываться под красивыми чертами лица. — Разве, если человек не в отношениях, это только потому что он никому не нравится? Как насчет того, что я просто не хочу? Грейнджер, отношения не делают человека полноценным или неполноценным. Раздражение начинает накрывать всё ощутимее. Почему она должна объяснять очевидные вещи? — Я знаю! Я правда знаю, ты не думай, — тут же взволнованно исправляется она. — И ничего такого я и не имела в виду. Просто… когда рядом любимый человек, это проще. А я бы хотела, чтобы ты была счастлива. Веста и так вполне себе счастлива. Одна. Ей не нужны отношения, чтобы чувствовать себя счастливой. — От этих привязанностей одни только проблемы, — с надменностью отвечает Веста, потянувшись за палочкой. Взмахнула, исправляя недоразумение на эссе. — Сейчас… — начинает, снова взяв в руки перо. Мысли спутаны, как старый комок ниток. — В наше время быть привязанным к кому-то не проще, а наоборот, в разы хуже. Никогда не знаешь, что может случиться. И, как подтверждение, перед глазами оживают картины прошедшего лета. Боггарт, темная комнатка, рыдающая миссис Уизли и образы мертвых на дощатом полу. Что-то душит, и она нервно касается пальцами воротника бежевой блузки, чтобы расстегнуть верхнюю тугую пуговицу, но она уже расстегнута. Душит не она. — Я была бы рада вообще не быть ни к кому привязанной, зная вас всех, но что я уж теперь буду без вас, самоотверженных дураков, делать? — дополняет она, чтобы слегка разрядить обстановку, и они обе улыбаются. Веста — слегка нервно, Грейнджер — тепло. Её эссе уже было готово, ей оставалось только проконспектировать параграф по магловедению, но почему-то не тянулась к закрытому учебнику, лежащему на краю стола. Сидела, смотря на Весту, и это до безумия напрягало. Потому что разговор, видимо, ещё не закончен. — Но ведь необязательно, чтобы это была новая привязанность. Тебе кто-то может быть симпатичен из уже близкого тебе круга… — Мерлин, отстань ты от меня со своим Поттером, — не выдерживает уже Веста, раздражаясь в крайность. Вздыхает, пытаясь успокоиться, и напоминает: — У него девушка есть. Грейнджер многозначительно поджимает губы. Веста старается не обращать внимания, продолжая выводить буквы на тонком пергаменте. Домашней работы — море, Веста не сделала и половины. Явно сейчас не до разговоров, пусть ещё и есть много времени до начала семестра. — Я и не про него. И я прекрасно понимаю, что он теперь с Чжоу, поэтому эту тему закрыла. Я о другом. — Ты меня еще с кем-то посватать решила? Черт возьми, Грейнджер, тебе бы свахой работать. Кого ты там еще придумала? Уизли? — шутит она, но ловит вдруг серьезность в карих глазах подруги, и сама тут же серьезнеет, выпрямившись. — Серьезно? Рон? Это уже даже не смешно. К лицу Грейнджер тут же припадает румянец. — Что? Нет, нет, вовсе не Рон. Я хотела спросить… — слегка замялась, потупив взгляд. — Спросить о близнецах. Ещё лучше. — Ты, должно быть, издеваешься, — выходит усталым выдохом. — Я серьезно. Вы проводите достаточно времени вместе. Во-первых, просто нет. Во-вторых, эти двое друг от друга не отлипают, и если встречаться с одним, значит, встречаться и с его близнецом. Перспектива для кого-то, может, и заманчивая, но не для неё точно. В-третьих, они ей скорее как… она даже не знает. Вредные старшие братья? Что-нибудь в этом духе. Просто хорошие приятели, которые безобидно подкалывают по поводу и без, поднимая настроение в паршивые моменты. — Ты пока не спросила, я даже и не задумывалась о них, как о каком-то романтическом интересе. — После этих слов Грейнджер смотрит на нее с любопытством, и Веста понимает, что ляпнула не совсем то. Тут же исправляется: — Да, сейчас — задумалась. Однако мой ответ нет. Грейнджер понимающе кивает и всё же тянется к учебнику, принимаясь за магловедение. Открывает где-то на середине и перелистывает несколько страниц. Тема, казалось, была закончена, но Веста не чувствовала завершенности. Не чувствовала, что она закрыта на нужной ноте. — Не понимаю, почему ты на этом так зациклена. Счастье же не в этом. — Я уже говорила тебе о том, что прекрасно это понимаю. Ты же знаешь, я сама не из тех, чья голова забита только романтикой, тем более сейчас. Просто началась такая странная пора… — говорит она и сама немного хмурится, будто пытаясь подобрать правильные, нужные слова, но не выходит. — Ты и сама, должно быть, заметила. В школе, в нашей параллели, каждый второй — в паре. Да, началась какая-то пора. Странная и непривычная до жути, ведь ещё на третьем курсе, когда им было по тринадцать, мало кто вообще мог представить кого-нибудь из своих ровесников целующимся по темным уголкам Хогвартса. Теперь это обычное дело. И именно в этом возрасте, в эту пору подростки совершают больше всего ошибок, поэтому она, пожалуй, просто пока побудет в отдалении, наблюдая и учась на ошибках других. — Это не для меня, — негромко произносит она, обобщая свои мысли, и это тихое заключение служит уже более стоящим завершением всего запутанного разговора. Зачем нужны отношения, когда у нее есть отличные друзья и есть отец, служащий для неё лучшей опорой? Отношения будут после. Когда она разберется в себе, в своей жизни, в своих убеждениях. И где-нибудь после школы, после всей этой неразберихи и безнадеги — что-нибудь да появится. Остается только ждать и упрямо продолжать свой отчужденный путь без влюбленностей. Весьма счастливый путь, стоит сказать. Ведь чем больше чувств, тем больше и душевных мук, верно?