Центр внимания

Зимние каникулы показались мгновением. Казалось, только вчера он проснулся посреди ночи с видением о том, что мистеру Уизли грозит опасность, и вот — он снова в школе, снова окунули в привычную школьную рутину, которая теперь неминуемо разнообразится сотней вещей. Во-первых, Чжоу. Гарри не привык. У него не было в жизни человека, который подойдет, дружески похлопает по плечу и по-отечески объяснит, как нужно или не нужно вести себя с девушками. Гермиона пару раз за последние года два предпринимала эту попытку, но это не то. Совсем не то. Ему показалось правильным пригласить её на свидание в Хогсмид, на четырнадцатое февраля. Неловкость у него всегда текла в крови, а в тот момент — кипела и громко булькала, ведь, как бы ни хотелось этого признавать, Гермиона права. Он сам уже ей признавался, что рядом с Чжоу — неловко. Опять же, это только потому что он не привык. И у него мало уверенности в таких вещах. Во всяком случае, он был крайне рад, что все-таки осмелился. Свидание с Чжоу. Наконец, наедине. Наконец, будут вести себя, как настоящая пара. Во-вторых, окклюменция. Об этом даже думать не хотелось. Просто какой-то сплошной девятый круг Ада. И третье — в первое же утро нового семестра на столы, заставленные едой, совы сбросили по одному новому выпуску «Пророка» каждому, кто подписан на рассылку. Гарри не подписан, но Гермиона — да. И газета в её руках гласила, что целый ряд Пожирателей покинули этой ночью Азкабан. Министерство скидывает всю вину на Сириуса, как на «идейного вдохновителя» и очевидного сообщника. Откуда бы взяться злости, режущей нервную систему, в таком количестве? Он прекрасно знал, что Сириус не виновен. И прекрасно знал, что министерство во главе с Фаджем — скопище упрямых придурков, не желающих признавать свою вину. И всё-таки. Всё-таки злился. Поднял голову и всмотрелся в дальний ряд слизеринцев, в поисках знакомого лица, чтобы посмотреть в глаза той, кто разделяет его злобу, злится наверняка даже пуще его самого. Нет. Веста не злилась. Сидела с опущенной головой, лицо не выражало ничего, лишь слегка побледнело. Выглядела отрешенной, фарфоровой куклой, которую ничего не заденет, не тронет, и во взгляде — нет того живого блеска, который он уже привык видеть за этот год. Слизеринцы её, насколько он мог понять издалека, не доставали. Может быть, все еще боялись её после прошлогоднего выступления. Сейчас — уж тем более, когда целая газета, главенствующая среди прочих, признает, что Сириус Блэк, чрезвычайно опасный преступник, сумел не просто сбежать пару лет назад, но и освободить сейчас своих «коллег» толпой. Дразнить после этого дочь этого самого «лидера группировки Пожирателей», как пишет сам Пророк, — безрассудство. А безрассудством, как известно, отличаются скорее гриффиндорцы, поэтому Гарри даже не удивился, когда услышал: — Как думаете, она знала обо всем? Ну, знала заранее о побеге? Симус. Конечно, кто же ещё. Бестолковый придурок, верящий всему, что пишут в газетах, потому что верила его мать. И плевать, что под удар его осуждения падают те, кто ни в чем не виноват. — А ты уверен, что она вообще с ним пересекается?.. — перегнувшись к нему через стол, заговорщическим шепотом спрашивает Лаванда. Эта тема явно будоражила её, волнение так и мерцало в горящих интересом глазах. — Это было бы так странно… мне кажется, Дамблдор бы что-нибудь сделал, если бы заподозрил одну из учениц в общении с преступником. Парвати сидела рядом с ней и увлеченно следила за разговором. Хотя бы молчала. — Конечно, уверен. — Симус почти что оскорбился, когда его теорию попытались опровергнуть. — Где она, по-вашему, живет? Все уже знают, что от Малфоев она давным-давно ушла. Не скитается же она по вокзалам, ей-богу. Наверняка где-то со своим… — Кхм-кхм, — не выдерживает Гарри, прерывая их, и обжигает эту троицу сплетников взглядом. У них с логикой совсем все туго? Они правда полагают, что Гарри стал бы общаться с ней, с «помощницей» отца-Пожирателя, если бы всё действительно было так? Или думают, что он слишком наивен и глуп, что не замечает очевидности в регулярной связи Блэков? Да, Гарри самого считают клеветником или поехавшим умом, но ни у кого не было и мысли, что он был бы на стороне Пожирателей Смерти, учитывая его твердую позицию. А тут — так просто шляется с дочуркой убийцы. Ну разумеется. Симус, которого Гарри прервал своим наигранным кашлем, отдаленно походящим на фирменный кашель Амбридж, только закатил глаза, явно желая продолжить разговор, но Парвати и Лаванда явственно смутились, тут же переведя тему между собой на что-то более нейтральное. Им-то тем более должно быть стыдно это обсуждать, учитывая, что они обе — члены Отряда Дамблдора, и уже несколько месяцев учатся с Вестой бок о бок на занятиях. Нашли, о ком сплетничать. Где их товарищеский настрой? Они все в одной организации, все связаны одной проблемой, одной идеей. А сейчас — словно на третьем курсе. Сплетни, шепот, теории заговоров. И всё направлено куда? Конечно, на человека, который этого не заслуживает. *** К счастью, это был не совсем третий курс. Подписку на получение газеты оформлял далеко не каждый, поэтому она была не то чтобы в центре внимания, а скорее — отдельные личности впивались в неё заинтересованными или, как некоторые, испуганными взглядами. Однако этого было достаточно, чтобы, в целом, вспомнить о третьем курсе. Окунуться в прорубь с воспоминаниями и не всплывать какое-то время, потому что плотный слой льда над головой упрямо не давал выбраться к воздуху. Ей было не по себе. Всё давило: каменные стены, голоса, взгляды. Давило, сжимало со всех сторон, будто в беспощадном желании расщепить её на жалкие песчинки. И она бы всё отдала, лишь бы оказаться не здесь, не в Хогвартсе, а рядом с отцом, в блаженном отдалении от любопытных толп, в обществе того, кто её действительно понимает. На занятиях Отряда все стали работать упорнее, ведь угроза, нависшая над всеми, проявилась отчетливее, обрела краски и очертания. Теперь это не далекое «возможно», теперь это вполне очевидное «когда-нибудь». Когда-нибудь каждому из них придется столкнуться с силами, от которых они на этих тайных занятиях учились защищаться. Веста, разумеется, стала работать более усердно тоже. Даже не так. Не усердно. Ожесточенно — более уместное слово. Работала усердно она всегда, но с такой исступленной ненавистью в груди — лишь с выпуска той глупой газеты. Больше не дожидалась, когда соперник, с которым она тренируется, будет готов и поднимет палочку. Они не понимают, что Пожиратели ждать не будут? Больше не дожидалась, когда соперник придет в себя после первого выставленного щита и вдоволь нарадуется тому, что у него получилось. Бросала следом ещё одно, потому что на поле боя времени для радости не будет ни у кого. И, конечно, соперник не успевал сориентироваться и выставить второй щит. Это порождало больше поводов для пересудов, болтовни о том, что Веста на занятиях сама уже почти как Пожирательница, под стать своему отцу. А это, в свою очередь, порождало ещё большее раздражение. Замкнутый круг, которому не было начала и конца. После очередного раза, когда Браун несильно ушибла голову, пролетев по холодному полу от оглушающего, Поттер не мог уже наблюдать со стороны за тем, как Веста срывается на его учениках. Ключевое слово там было — несильно. Более того — поделом ей. Главная сплетница всего Хогвартса. Казалось бы, гриффиндорка, а гадюка похлеще нескольких её однокурсниц-слизеринок вместе взятых. — Блэк, я понимаю, что тебе паршиво, но это не повод выплескивать всю желчь на ровесниках, — цедит он, тихо, отведя её в сторону. — Боже, не переживай ты так, ничего им не будет. Подумаешь, Браун немного ударилась, — с этими словами она взглянула в сторону потерпевшей, которая лихорадочно что-то обсуждала со своими подружками вдалеке, бросая в сторону Весты неприязненные взгляды. И держалась за голову. Ну и показушница. Веста видела — там удар-то был легчайшим. Кто угодно бы на ее месте встал, потер ушибленное место, пошел дальше, как происходило здесь регулярно. — Я и не за них переживаю, — говорит он, все также негромко, что создавало обстановку большей, теперь уже непривычной близости. Никто их не слышал, кроме них самих. — А за тебя. Ты начинаешь меня пугать. Пугать? Желание истерически рассмеяться жгло глотку. Своим поведением она пугает даже бесстрашного Поттера? Надо же. Вместо смеха — только стиснула челюсть от злости. Её все злит. Почему её все так злит? Словно все эмоции вдруг обострились до предела, раскалились настолько, что коснешься — обожжешь кожу. — Нет ничего плохого в том, чтобы в дуэлях выплескивать эмоции, — продолжает Поттер, не услышав ничего в ответ. — Но ты делаешь это на тех, кто, очевидно, слабее тебя. Это неправильно. — Может быть, в таком случае сам хочешь выйти против меня? Если, конечно, не боишься тоже ушибиться. Раз Поттер — лидер всей этой дамблдоровской компашки, то он и сильнейший здесь. Значит, на него выплескивать можно? По такой логике. Он лишь прикрыл глаза, вздыхая, чтобы успокоиться. — Блэк, не устраивай цирк. — Какой цирк? Ты же злился летом, что я игралась с отцом в дуэли. Теперь и ты сыграть тоже можешь. Давай, всего один разок. Покажем всем мастер-класс. И спиной делает несколько шагов ближе к центру усеянного зеркалами и приспособлениями для обучения зала. Это не может не привлечь внимание других, что стали оглядываться в попытке понять, что происходит. — Один раз, — выдыхает Поттер тихо, но Веста слышит, ухмыляется. Палочка в руке уже едва ощутимо вибрирует от предвкушения. Боярышник и жила дракона — ядерное сочетание. Её палочка обладает мощной силой, но противоречивой до жути из-за древесины, что была использована. Олливандер говорил, что листья и цветы этого дерева, боярышника, используются как лекарственное растение, в то время как срезанные ветви «пахнут смертью». У Драко та же древесина, но волос единорога. У Поттера, насколько она знала, перо феникса. Редкая сердцевина, способная на высшую магию. Кто победит в этой дружеской дуэли? Чья палочка окажется мощнее, или тут не в палочках дело? Других этот вопрос крайне заинтересовал тоже. Поочередно озираясь, переглядываясь, они прекратили свою тренировку, отступили, образуя для двух друзей пространство, словно дуэльную сцену. — Ну что, делаем ставки? — шуточный возглас одного из близнецов из толпы. Или не шуточный, ведь некоторые действительно стали переговариваться. Обсуждать, строить догадки. Веста старалась не слушать, но не могла не слышать каждое «Точно Гарри, я уверен/а», от которого сердце сжималось и начинало бить всё сильнее, сильнее. Точно Гарри, говорите? Веста крепче сжала палочку в руке. И всё ещё прислушивалась, ведь голоса пока не стихли. За неё всё-таки голосовали. Некоторые. Она отчетливо услышала привычный отрешенный тон Лавгуд: «а мне почему-то кажется, что победит Веста»; один из близнецов тоже был на её стороне, и еще несколько учеников, чьи имена она даже не то чтобы помнила. — Заранее извини, если причиню тебе вред, — произносит Поттер негромко, когда она подходят друг к другу, чтобы поклониться, как и подобает в более или менее официальных дуэлях. — Не причинишь, — усмехается она и расслабленно отходит на прежнее расстояние, чтобы поднять уже наконец палочку и направить её на своего дружеского соперника. — Бьемся, пока кто-нибудь не сдастся? — Может, лучше до первого попавшего заклинания? Это будет слишком быстро. Так неинтересно. — Ты посмотри на них, — отвечает Веста, кивнув головой в сторону зрителей. — Им надо хлеба и зрелищ. Давай, пока не сдадимся. Поттеру эта идея явно не по душе, но спорить нет смысла, проще отмучиться. Поэтому, устало вздохнув, он кивает и наконец поднимает свою палочку, что означает начало. И начали с малого. Оба выкрикнули банальный экспеллиармус, но потоки энергии лишь столкнулись в середине, окатив присутствующих легкой волной ветра, слегка потрепав особо близко стоящим зрителям волосы. Слишком слабое, чтобы друг друга оттолкнуть, как было с Лавгуд, поэтому они тут же, не задумываясь, продолжили. — Левикорпус! Желто-оранжевая вспышка, пущенная Поттером, легко отбивается, и Веста, не теряя ни секунды: — Силенцио! Тоже отбито. Моментально. Продолжили: — Остолбеней! — Баубиллус! — Вердимилиус! — Инфлэтус! Разноцветные вспышки летали между ними с молниеносной скоростью и так же быстро отбивались. Дыхание быстро сбилось, стало рваным, и произносить заклинания становилось все тяжелее и тяжелее, а под напором магической энергии, от которой защищал лишь тоненький вовремя выставленный щит, то и дело приходилось отходить слегка назад — то одному, то другому. В какой-то степени это даже напоминало безумный танец. С непрекращающимся взмахом руки и то наступлением вперед, то отступлением назад. Будто ей не хватило за всю жизнь танцев. С Поттером, нельзя не признать, сложнее. В миллион раз сложнее. Не сложнее, чем с Сириусом или Тонкс, но с ними Веста не тренировалась уже целую вечность, последние полгода — только с ровесниками, которые только-только учатся. Зрители несколько сбивали с толку, кричали в поддержку что-то Поттеру, потому что подавляющее большинство было на его стороне. И это до невозможности бесило. — Петрификус Тоталус! — выкрикивает Веста в очередной раз, почти до боли сжимая палочку, которая теперь стала чуть ли не частью руки, настолько плотно прилегала к коже. Он, конечно, отбивает. Бросает что-то в ответ. Веста уже даже не вслушивалась, что именно он произносит, сосредотачивалась лишь на том, чтобы вовремя выставить невербальное Протего. Однако не всегда щит достаточно прочен под напором мощной магии. И от очередного заклинания он, не достаточно окрепший из-за усталости волшебницы, проламывается, пропуская проворный поток энергии к цели. Резкая боль. Она сначала даже не поняла, где именно, всё поплыло и размылось, потеряло очертания. И только рука рефлекторно потянулась к кровоточащему носу, оповещая тормозящий мозг о том, где больное место. Перед глазами будто бы даже искры брызнули, звезды, как в магловских мультиках. Больно. Черт возьми, как же больно. — Господи, Блэк, прости! — крайне взволнованный, полный раскаяния голос. Веста несколько раз быстро моргнула, пытаясь сморгнуть пелену перед глазами от выступивших от боли слез. Не причинишь, — говорила она совсем недавно. Получила? Нечего такой самоуверенной быть. Поттер уже опустил палочку и устремился к ней, в обеспокоенности протягивая руки, будто это поможет что-то исправить, вернуть заклинание назад. — Стой, где стоишь, — вытянув руку с палочкой вперед, чтобы сохранить дистанцию, говорит она, всё ещё держась свободной рукой за нос, отчего вышло слегка гнусаво. — Мы еще не закончили. Густая, красная жидкость текла по губе, попадая на губы, и Веста сглотнула, чувствуя на языке вкус собственной крови. Хотелось остановить происходящее, спрятаться, разрыдаться, потому что она не привыкла, но перед всей этой толпой? После того, какую пылкую самоуверенность она выказывала? Обойдутся. — Блэк… — Разве я сказала, что сдалась? Давай, продолжаем. Левая рука, которой она касалась ушибленного места, окрасилась в алый, перекрывая надпись, которую она и так видела каждый божий день. Я не должна быть безответственной. И теперь взгляните на неё. Очень ответственно — забавы ради устраивать потасовку со своим другом на глазах у толпы зевак, которые лучше бы потратили это время на обучение. Что и кому она хочет доказать? Сама не знает. Уже просто сходит с ума. Рассудок мутнеет? Или как? — Не смей мне поддаваться, — говорит она, когда Поттер, явно желающий уже все прекратить, неспешно возвращается на свое место. Обеспокоенность и вина так и сочились из его ярко-зеленых глаз. — Если я пойму, что поддаешься, я с тобой говорить перестану. Видимо, попала в самое яблочко, потому что он закатил глаза, покачав головой. Наверняка хотел специально пропустить какое-нибудь из заклинаний, чтобы остановить уже это представление. От такого благородства ей наоборот тошно. Она выходила на эту нелепую, дружескую дуэль не для игры в поддавки, а скорее уж чтобы испытать свои силы против самого сильного из присутствующих. Ей нужно знать. Дуэль возобновилась. Поттер бросал заклинания с явной неохотой, но бросал, потому что не хочет, чтобы Веста потом на него дулась и перестала с ним говорить. Ей было теперь тяжелее. Дышать носом не выходило, а кровь всё текла, несильно, но текла, отчего во рту скапливалась теплая, металлическая на вкус жидкость. Это её не останавливало. Упрямства ей не занимать. Уже даже неизвестно, сколько это длится. Казалось, час, но это просто потому что она уже устала. Устала и все равно продолжает. Мазохистка. Могла бы сдаться. Кидает в него очередным оглушающим, который он с легкостью отбивает, и в ту же секунду: — Инкарцеро, — на выдохе, практически с последним куском воздуха из легких, потому что дышать уже почти невыносимо. Веревка выбрасывается прямо из палочки и впивается в его правую руку, рывком прижимая её к груди и крепко связывая за спиной. Поттер попытался тут же левой рукой нащупать узлы, развязать, но не выходило. Даже если выйдет — Веста уже наставила на него палочку, готовая применить новое заклинание. Не применяла, потому что не требовалось. Потому что это уже очевидно — шах и мат. Поттер усмехается, как-то совсем невесело, и кивает. — Ладно. Ты победила. Развяжите меня теперь кто-нибудь. Она почти сделала шаг ему навстречу, но Чанг уже отделилась от толпы, подорвавшись к своему суженому, и принялась торопливо развязывать узлы за его спиной. А к Весте подорвался кто-то другой. Всё смешалось, легкие еле-еле качали кислород, и мышцы уже катастрофически ныли, но она как-то разглядела очертания Грейнджер и младшей Уизли. — Тебе нужно в лазарет, — обеспокоенно рассматривая нос подруги, говорит Грейнджер. Боже, и так понятно, что нужно. Веста победила, но её почему-то всё раздражало. Каждая мелочь. Хотелось спрятаться, убежать, уйти от людей, от взглядов как можно дальше. — Пойдем, — придерживает Весту за локоть Джинни, как будто она вот-вот упадет, хотя она крепко стояла на ногах. Почему сейчас так тошно от этой заботы? Это всего лишь сломанный нос. Или, может, даже ушиб, она в этом не разбиралась ни капли. Чего все так прилипли? — Сама дойду, — отдернув локоть, слишком резко отвечает она. Казалось, её запихнули в калейдоскоп, мозг едва ли воспринимал информацию, заторможенно, с натяжкой. Та толпа зрителей разделилась: кто-то что-то говорил Поттеру, стоящему в отдалении, кто-то окружил Весту, говоря что-то ей. Она не разбирала. Ей нужен выход. Нужно как-то пробраться к выходу. Это просто тупая дуэль, оставьте меня в покое, — кричала она в мыслях, но разомкнуть почему-то губы, испачканные кровью, не выходило. Перед её размытым взглядом предстало лицо недавнего соперника. Тревожное, извиняющееся и крайне усталое лицо. — Прости, мне очень, очень жаль. Сильно?.. — Нет, несильно, все в порядке, — обрывает она, касаясь кончиками пальцев переносицы, и даже от этого невесомого касания нос отзывался чудовищной болью. — К чему всё это было? Занимательный вопрос. Веста сама не имела ни малейшего понятия, зачем она вообще это всё устроила. — К тому, что… раз я победила, то есть, видимо, раз я сильнее даже главы Отряда, то какой прок мне здесь оставаться? Это решение пришло неожиданно. Даже для нее самой — неожиданно. Она ни разу до этого: ни до, ни во время, не задумывалась о том, что будет, если она выиграет. А сейчас эта очевидная мысль накрыла так резко. Удушающе. Эта мысль казалась такой правильной. — Подожди, — он выставил вперед руку, нахмурившись. Не понимал до конца. Веста сама ничего не понимала; себя же не понимала. — Ты хочешь сказать, что уходишь из Отряда Дамблдора? — Да, — отрезает она, слишком твердо и уверенно для той, кому пришла эта мысль буквально пару секунд назад. — Дайте пройти, — неприязненно бросает она толпе, пока Поттер стоит, оглушенный растерянностью, и пробирается через дебри учеников, так раздражающе стоящих повсюду. Шаги, шаги, стремительные, быстрые. На ватных не слушающихся ногах. Пробралась к выходу без оглядки, открыла двери, вынырнула из душного помещения в коридоры, пышущие прохладой. Здесь дышалось легче. И думалось легче. Поэтому, пока она практически летела в больничное крыло по безлюдным коридорам, мысли, отравленные эмоциями ранее, прояснялись. Веста лгала. Конечно, она не считает себя сильнее Поттера. Он сильнее её в миллион раз. И магией, и духом. Ей просто повезло. Просто была на эмоциях. Просто выплеснула их на него заклинаниями. В других случаях он — сильнее. Ей даже не удается вызвать патронуса. С тех пор, как вызвала его в последнее занятие семестра перед Рождеством — ни разу. Когда пыталась в этом потренироваться после, вспоминала мгновения, которые помогли ей в тот раз, то есть мгновения с Поттером, — и каждый раз перед глазами, чуть ли не как дементор, возникали очертания Чанг, омрачая эти воспоминания болезненной правдой: уже не будет как прежде, не будет той беззаботности и непосредственности. И как она может быть сильнее него, если не способна вызвать обыкновенного патронуса даже в отсутствие дементоров, а он справлялся с этим, когда их было сотни? *** «Дорогой папа, Я устала. Самое интересное, что я не знаю, от чего. Мне ненавистен весь этот чертов мир, и я не знаю почему. Может быть, это подростковые гормоны, или как там любят оправдываться маглы. Возможно, это пройдет, но сейчас мне так, конечно, не кажется. Даже не буду расписывать о всех тех сплетнях и слухах насчет тебя, тебе и так паршиво. Ты и так все знаешь. Но как же это всё-таки давит, я даже не могу подобрать слов. Однако вся эта ситуация заставила меня погрузиться в те воспоминания с третьего курса, а соответственно — в воспоминания о былом доме, о Малфоях. И я не могу выбраться из этого состояния, призраки прошлого продолжают преследовать меня, напоминая, какой слабой и жалкой я была. А может, я такой остаюсь и сейчас. Про Поттера и его девушку говорить тоже особо нет смысла. Их вид вместе меня попросту почему-то бесит. И всё. Я не могу понять, почему, но она уже как-то отравляет любые моменты, проведенные с ним, а семестр ведь только начался, прошло-то пару недель. Лучше скажу о другом. Драко снова делает вид, словно меня не существует. Добился, чего хотел: того наказания перед Рождеством, и всё. Больше я его практически не вижу, и он уж точно не видит меня. Смотрит сквозь, будто я пустое место, лишь призрак. Я правда это заслужила? Раньше я выплескивала эмоции на тренировках в Отряде, потому что в такие моменты голова ничем не забита, ты наконец не думаешь обо всех тревогах, есть только соперник и произнесенное тобой заклинание. Но сегодня это дошло до точки кипения, потому что я слишком бросаюсь в это с головой. Слишком много выплескиваю. Мне пришлось уйти из Отряда. Потому что я со всей серьезностью боюсь, что рано или поздно я так попросту кого-нибудь убью, без шуток. Это уже начало переходить черту, поэтому пришлось обрубить это на корню. Кстати, поздравь меня с боевым крещением. Если с тобой я летом отделывалась только ссадинами и ушибами, которые лечить проще простого, то сегодня мне сломали нос. Не поверишь, кто. С любовью, Веста Марлин Блэк». Держа до безумия длинное письмо в руках, Веста ещё раз пробежалась по нему глазами. Почерк был менее разборчивым, чем обычно, кривым, в некоторых моментах то увеличивался, то уменьшался, скакал по строкам, потому что торопилась выплеснуть все свои мысли на пергамент. Разборчивость все равно не имела никакого значения. Она лежала на кожаном диване, возле потушенного камина, в совершенно безлюдной гостиной. Время перекатилось за черту полуночи уже давным-давно, но она не могла пойти лечь спать, пока мысли так болезненно грызут мозг. — Лакарнум Инфламаре, — произносит она тихо и крайне безжизненно, наведя кончиком палочки на письмо, и то тут же воспламеняется. Маленькой огонек, выхватив сначала лишь угол письма, стал расползаться дальше, пожирая все эти буквы, весь длинный лист пергамента, и когда дошел до противоположного уголка, поглотив всё остальное, она равнодушно кидает его в камин рядом с собой, чтобы не обжечь пальцы. Когда она корпела над письмом и рука выводила не совсем ровные буквы, она ни на секунду не допускала мысли, чтобы действительно отправить его по адресату. У Сириуса слишком много своих забот. А это, видимо, станет теперь её новым и единственным способом выплескивать свои мысли. Выливать их на бумагу и беспощадно сжигать магией. *** Всё оказалось не таким кошмарным, как она предполагала, лежа той ночью в постели и думая о грядущем дне. Была уверена, что станет избегать друзей, да и они сами не будут гореть желанием с ней общаться, учитывая её слишком резкое, ненормальное поведение, но это же гриффиндорцы. На завтрак она не ходила, и уроков совместных сегодня не было, поэтому всё шло вполне удачно, пусть и весьма уныло, но вот во второй половине дня, после обеда, который она тоже пропустила, её перехватили в одном из коридоров. Спросили, что происходит. А ей рассмеяться хотелось — уже нервное. Опять. Не смеялась. — Ты же сама так яро хотела организовать это «тайное общество», — напоминает Грейнджер, словно Веста могла это забыть. Тон не то чтобы обвиняющий, скорее — непонимающий, беспокойный. Грейнджер никогда не любила чего-то не понимать. Кто бы мог подумать, что Веста добровольно уйдет из места, которое так радовало душу на протяжении долгих месяцев. Конечно, никто не понимает. Она сама едва ли понимает. — И меня уговаривала, — дополняет Поттер, прислонившись к стене плечом. Да помнит она. Помнит! — Но ведь я думала, что чему-нибудь научусь, — оправдывается она, и, на удивление, довольно-таки убедительно. Только пальцы заламывает от нервов. — А теперь понимаю, что мне там быть незачем. Из всего этого я не знала только, как вызывать патронуса, но и этому, как вы помните, уже научилась. Что мне там делать? — Помогать другим, например. Грейнджер правда настолько наивна? Помогать другим… она пытается! Просто более суровыми методами, чем требуют от нее. — Наши с Поттером мнения в плане обучения несколько расходятся. Поттер слишком мягок. Когда учишь чуть ли не целую армию, нужна твердость, суровость, нельзя давать столько поблажек. — Почему бы тебе просто не умерить свой пыл? — не понимает он. — Быть снисходительнее. Все только учатся. Хм-м, почему бы не умерить? Даже не знаю. Быть может, потому что я паршивый человек, не умеющий контролировать свои эмоции? Точнее — у неё получается. Просто от этого на занятиях Отряда страдают другие. — Я подумаю, — сдается она, вздыхая и устало трет переносицу. Уже не болящую, потому что, наверное, не существует ничего, что не смогла бы залечить Мадам Помфри. — Лучше расскажите, что было после того, как я ушла. Насколько бы она ни была погружена в свои мысли и отрешена от целого мира, интерес её грыз, и неслабо. Все время представляла, что могло быть после ее ухода, какая была реакция, и одна картинка хуже другой. — Сейчас расскажем, — отвечает Поттер и зачем-то снимает рюкзак с плеча. — Но сначала ты поешь, — и достает из рюкзака явно съедобное, аппетитно пахнущее содержимое, завернутое в несколько салфеток. — А то за избеганием нас ты, видимо, забыла, что тебе тоже нужно есть. Несколько секунд Веста смотрела на протянутую еду в его руке с непониманием. Будто впервые видела и не знала, что это вообще такое — еда. И желудок в этот момент неприятно заворочался, намекая, что да, с добрым утром, не мешало бы наконец заполнить его, спустя полсуток. Неужели эти трое правда позаботились о том, чтобы она не ходила голодной? После того шоу, что она вчера устроила? После того, как сама отказалась ходить на приемы пищи, просто чтобы не встречаться с ними? — Спасибо, — как-то скомканно и смущенно благодарит она, беря в руки свой обед и всеми силами сдерживая улыбку, что так и норовила наконец осветить мрачное лицо. Когда ворчащий желудок был заполнен, она наконец узнала, что было: члены Отряда были неслабо взбудоражены. Кто-то всё ещё не мог отойти от занимательного зрелища, а кто-то выкрикнул, что Блэк теперь уж точно сдаст Отряд учителям, раз уж теперь его участницей не является. Близнецы быстро в своей манере его заткнули, а Поттер довольно грозно предупредил остальных, что, если он услышит еще хоть слово, брошенное в спину Весте, сказавший это тут же вылетит из Отряда. Многие встретили это высказывание с явным недовольством, но перечить не могли: сейчас как никогда важно оставаться в Отряде и продолжать занятия. На этом моменте не улыбнуться уже было невозможно, потому что Веста и подумать не могла, что после произошедшего её друзья всё равно за нее вступятся. А Поттер — ещё и так сурово. Даже как-то не в его духе. — А что там Джинни? — неуверенно спрашивает она, сидя на подоконнике, пока они трое стояли рядом. — Я довольно-таки резко ей ответила вчера. Она?.. — Не обижается, — помотав головой, заканчивает за неё Грейнджер, поняв, к чему Веста клонит. — Напротив, переживает за тебя. Еле сдержалась, чтобы не выдохнуть с явным облегчением. Только улыбнулась уголками губ, почти незаметно. Это было одним из её главных переживаний. Поттер — на первом месте, ведь это с ним велась та довольно-таки ожесточенная дуэль, на втором — младшая Уизли, так как она искренне хотела помочь, а Веста на нее практически рявкнула. И остальное — уже на третьем. — Но ты бы все равно лучше извинилась, — вставляет Уизли, засунув руки в карманы брюк. — Я так и планировала, — отвечает Веста, вдруг ощутимо осознавая, что когда-то слов «спасибо» и «прости» практически не существовало в ее лексиконе вовсе, а теперь она сама произносит их, как что-то совершенно обыденное. Может быть, она и не такой паршивый человек, каким себе кажется. Во всяком случае, эти вечно благородные гриффиндорцы точно делают её хоть немного лучше. *** Остаток месяца и начало февраля прошли довольно-таки обыденно. Блэк в Отряд так и не вернулась, вечно отнекивалась, говорила, что еще подумает, но пока отчетливого ответа так и не дала, хотя время все шло. В целом, она, кажется, немного повеселела. Обсуждения побега Пожирателей заметно стихли, что положительно на ней сказалось, и она в целом стала больше времени проводить в четверке, как и было раньше. Однако иногда, когда почти никто не видел, он замечал проблеск печали в ее глазах. По разным причинам. Либо когда они заговаривали об Отряде, хотя она же сама, добровольно, не хотела с ними заниматься, либо когда они жаловались на Инспекционную дружину Амбридж, и ещё в некоторые моменты, но Гарри уже не замечал, от чего именно ей вдруг становилось не по себе. Уловить все моменты невозможно. А хотелось бы. Хотелось бы заглянуть в её голову, наконец понять её, но тщетно. Как и всегда. Наверное, это неправильно. Столько думать о ней. Тем более, когда сидишь на долгожданном свидании с Чжоу. Но что поделать, если от самого заведения, слишком сильно украшенного бантиками и цветочками, его почти тошнит, а повсюду целуются парочки, будто намекая, насколько он слабовольный, раз не может даже взять Чжоу за руку? Это было невыносимо. Хотеть взять её за руку и не суметь. Где вся его решительность? Смелость? Знаменитая гриффиндорская храбрость? Столько всего пережил, а не может просто коснуться руки девушки, в которую влюблен. Блестяще. Вот мысли и плутают где-то не здесь, не в этом розовом аду, а там, копаются в переживаниях о подруге. Это же нормально — переживать за подругу. Нормально же? — Слушай, ты бы не хотела сегодня пойти в «Три метлы»? Мне Гермиона назначила встречу, и она предложила, чтобы я позвал тебя. В глазах напротив него блеснуло удивление. — Сегодня? — с легкой надменностью переспрашивает она. — Встреча с Гермионой Грейнджер? — Да, я ей пообещал. Она сказала, это что-то важное. Чжоу шумно вздохнула, опустив взгляд. Сомкнула руки на белой чашке с полувыпитым кофе. Видимо, думала. И каждая секунда её размышления отвечала уколом в ребрах. — Веста там тоже будет? Причем тут вообще она? Он нахмурился. — Что? Нет. Ну то есть, я не знаю. Вряд ли. Почему ты спрашиваешь? Неужели нельзя не делать ситуацию такой некомфортной каждый раз, он не понимает… ну серьезно. Сначала упоминания о Седрике, хотя это явно болезненно воспаленная для обоих тема, потом это дурацкое тошнотворно-милое кафе, теперь — Блэк. Каким она тут боком — самая настоящая загадка. — Ты же столько времени с ней проводишь. Упоминаешь время от времени. Не удивлюсь, если даже сейчас о ней думал. — Это же потому что она моя подруга. И у неё сложный период. Я просто переживаю. Ты уже оправдываешься перед ней за мысли о Весте. Перед Чжоу оправдываешься. Это уже клиника, Гарри. Её глаза тут же словно потемнели, и губы сжались в полоску. Что не предвещает ничего хорошего, он уже знал. Чуял на интуитивном уровне. — То есть ты действительно сейчас о ней думал? Всё. Край, Гарри. Край. Приплыли. Сам в окно выйдешь или нужно, чтобы кто-нибудь подтолкнул? В итоге — это вылилось в ссору. Конечно же. Неслабую ссору, неприятную, с её слезами и его непонятно откуда взявшейся злостью, ведь он её попросту не понимал. Прошлась по всему: и по Седрику, и по Гермионе, с которой у него после этого якобы свидание, хотя это просто встреча, и по, конечно же, Весте. По ней — особенно. Почему все так любят ко всему приплетать Блэк? Почему она? Идя после этого явно неудачного свидания по грязным лужам от уже растаявшего снега, он усиленно думал. Правда пытался понять. Хоть что-то. И не понимал, почему Чжоу так себя ведет. Сама же вытаскивает наружу темы, от которых потом сама же плачет. Это никогда не кончается. Говорит — плачет — говорит — плачет. До бесконечности. Всё их общение. Как происходящее может так сильно разниться со всеми его представлениями об отношениях? На третьем и четвертом курсах, когда он представлял себя рядом с Чжоу, внутри него каждый раз крутился коктейль из всех приятных чувств, которые только можно придумать. Практически мечтал наконец быть рядом с ней, целовать её, обнимать, брать за руку, в конце-то концов. А теперь. Что теперь? Этот приятный, теплый образ, как и образ самой Чжоу, сложенный за столько лет, расходился по швам. Всё было не так. Далеко не так, и он не мог понять, почему. Почему всё настолько не соответствует картинке в его голове? Как с Вестой. Третий курс. Её образ тоже неминуемо разошелся трещинами и в итоге раскололся полностью, но это было иначе. Это было в лучшую сторону. Не как здесь. И в тот момент, когда он осознал, что снова каким-то боком вернулся мыслями к Весте, ему жутко захотелось самому себе врезать, как можно сильнее, потому что это, действительно, уже просто край. *** Катастрофа. Это просто катастрофа. Казалось бы, разве его жизнь может стать хоть на крупицу хуже? Всё и так было не особо-то радужно, радоваться нечему, но теперь всё стало хуже не на крупицу, а на целую фуру с песком хуже. События накладывались одно за другим, кривоватым и ужасающим слоем. Сперва — эта ситуация с Чжоу. Кое-как, с советами Гермионы и Весты, он смог наладить с ней отношения и повернуть в прежнее русло, но не то чтобы надолго. Шрам от занятий окклюменцией болел всё больше и больше, иногда было ощущение, что ко лбу просто прикладывают раскаленную кочергу. Гриффиндор проиграл Пуффендую на матче, но по сравнению с остальным это уже казалось сущим пустяком, очередной неприятной мелочью. Одно из худших — Отряду Дамблдора пришлось распасться. Амбридж обо всем узнала в середине апреля, и больше всего Гарри корил себя за мысль, скользнувшую в голове неприятной змеей в первые долгие минуты. Подумал, это Веста. Подумал, что она всё же сдала. Рассказала. Потому что кто бы ещё это сделал, ведь никто из не-участников Отряда не знал, а участникам это делать попросту незачем? Когда он узнал, что это не она, громадная волна облегчения чуть не утопила его, потому что это было мучительно, думать, что тебя может предать твой близкий друг. Уже бывала ситуация, когда он думал, что она оказалась предательницей — конец третьего курса — но тогда они еще не были настолько близки. После отступившей, откатившей назад волны радости, его неслабо дергает. Потому что наконец доходит осознание, что сдала их лучшая подружка Чжоу, Мариэтта. Я подумаю об этом позже, — сказал он сам себе в тот момент, откладывая копание в мыслях в самый дальний угол. — Подумаю, как решить эту ситуацию. В тот момент было важнее, что Отряда теперь вовсе не будет существовать. Что Дамблдор берет вину на себя, что он уходит с поста директора, что его место занимает ненавистная всем Амбридж. Потом, когда буря этих событий утихла, он вернулся к мыслям о Чжоу и её предательнице-подруге и понял, что думать над этим — не так просто, как он посчитал, когда откладывал эту тему. Ведь Чжоу не хотела признавать, что Мариэтта — человек с явной гнильцой и что ей стоило бы выбирать подруг получше. Только вспылила, отчаянно защищая предательницу. И это привело к очередной глупой ссоре. Напомнила ему обо всех грехах, о Гермионе, о Весте, с которой он общался все также часто, потому что, несмотря на явные уколы ревности Чжоу, не хотел попросту брать и сокращать общение с одной из близких подруг. Всё-таки Гарри выстраивал с ней нормальные дружеские взаимоотношения столько же времени, сколько влюблен в Чжоу. Как вообще здесь выбирать? Как вишенка на торте, как мазок на завершенной картине, отображающей весь масштаб катастрофы — воспоминание Снейпа, которое он зачем-то увидел. Джеймс оказался не таким святым, не таким идеальным, каким представлялся. Очередной образ, что годами устанавливался в его голове, обрастал подробностями, рушился, превращаясь в ничтожный пепел. Уже как какое-то проклятье — все образы в его голове оказывались ложными. Весь его уже устоявшийся мирок трясся, как при землетрясении, и распадался в руины. И теперь он, с этой глобальной неразберихой в голове, стоял один на Астрономической башне, потому что нужно было хоть немного проветрить переполненную и уже кипящую изнутри голову. Уже апрель, но вечерами всё равно холодно. Легкий ветер норовисто пробирался, скользил под плотную толстовку, трепал и без того взъерошенные черные волосы, холодил руки и лицо. Можно уйти в тепло, но в гостиной — Рон и Гермиона, с которыми говорить желания не было, потому что придется рассказать о причинах своих тревог, а ему этого не то чтобы не хотелось. Будто это было глубоко личное, хотя от своих друзей он предпочитал ничего не таить. Да и можно это назвать личным? Всю гордость за то, что он похож на отца, перечеркнули разом, и ему так тошно, что даже в собственное отражение весь день смотреть не хотелось. Ладно. Всё-таки личное. К тому же — Снейп, рассвирепевший в тот момент, рявкнул ему, чтобы он не говорил об этом ни душе. Непонятно, с чего он должен слушаться, но почему-то — послушал. — Неожиданно. Чей-то голос заставляет дернуться, и он оборачивается. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает Веста, прежде чем он успевает сказать хоть что-нибудь, и выходит из полумрака. Не дождавшись, когда она подойдет, он отворачивается и возвращает локти на прохладный парапет в прежнее расслабленное положение. — Хотел побыть один. — Мне уйти? — подойдя ближе и обеспокоенно вглядевшись в его лицо. Да. Уйти. Оставьте меня уже все в покое, боже мой. — Как хочешь, — безразлично пожимает он плечами. Что-то не дало сказать ей уйти. Что-то внутри воспротивилось, сказало: пусть. Пусть побудет. Хуже не будет. — Я тоже сюда часто прихожу, — вздыхает она свежий вечерний воздух. Задумчиво трет ладони, тоже упершись локтями в ограждение, прочно отделяющее их от падения с самой высокой башни замка. — Я помню. И хотел бы себя проклясть за то, что помнит. Помнит даже, во что она была примерно одета, хотя это уже край. Просто запомнилось, что после этого она заболела на долгое время, поэтому, выстроив логическую цепочку, приправленную расплывчатыми воспоминаниями, можно предположить, что тогда она была лишь в свитере и юбке. Сейчас — тоже в юбке, заметил он, окинув её беглым взглядом. Только это середина весны, поэтому вместо теплого свитера — темного цвета тонкая блузка. Как обычно, никаких изъянов. Как обычно, помешана на внешнем виде. И пусть в качестве черты характера это было иногда раздражающей особенностью, но нельзя не признать, что из-за этого внешне она всегда была идеальна. Или почти всегда, но на то всегда были какие-то причины. — Точно, — выдыхает она с усмешкой, видимо, тоже вспомнив встречи здесь, на башне. — Не поделишься, что тебя тревожит? — через какое-то время тишины. Вот теперь он точно пожалел, что сказал «как хочешь». Или, может, ему самому стоило бы сейчас просто уйти. Почему-то не уходит. Почему-то ничего не отвечает. Только думает, думает. Что вообще можно ответить? Это личное. От мысли, что внезапно пришла в голову, что-то в ребрах екнуло. С чего бы это вдруг личное — для неё? Её отец тоже тесно связан с его путанным клубком тревог. Сириус тоже был там, в том воспоминании. Активно участвовал. Может, ей стоит знать? А с чего?.. Сириус сам расскажет ей, если посчитает нужным. Быть может, он вовсе не имеет право вмешиваться в их взаимоотношения. Но если. Если не расскажет. Она же заслуживает знать. С глубоким вдохом наполнив легкие воздухом, он открывает рот, чтобы все рассказать, и — неожиданно — рассказывает совсем не то, что планировал. Ведь если уж делиться тревогами — всему своя очередь. — То есть вы в ссоре? — уточняет она. — Ага, — как-то даже слишком безразлично бросает он, задумчиво рассматривая усеянное звездами, вечернее небо. — Но не расстались? С чего бы им расставаться? Просто нелепая ссора. Всё наверняка вернется на круги своя в скором времени, только ему самому нужно успокоиться, выдохнуть. И ей — тоже. Остынут, помирятся. Такое уже бывало. Не один раз. — Не вижу в этом смысла, — качает он головой. — Спрошу у Гермионы, что можно сделать, налажу с Чжоу отношения, и все будет нормально. — Судить, конечно, не мне уж точно… Но мне кажется, что в отношениях, в которых все время приходится бегать к третьему лицу за советом, явно что-то не так. Да. В одном Веста точно права — судить не ей. Разве сама она специалист в отношениях? Эта первая мысль сочится таким раздражением и пренебрежением, что ему самому становится стыдно. Она просто старается помочь. А он — пусть и мысленно — но сразу всё в штыки. Просто как-то не особо хочется признавать очередную свою проблему. Это прибавляло ещё больше дегтя в и без того несладкую неразбериху Голова уже шла кругом. И ещё больше раздражало, что проблематичность ситуации осознавала она. Не он сам. Она просто пришла, послушала, взглянула на ситуацию со стороны и вынесла вердикт — ты, Поттер, не справляешься. Он и сам знал, что не справляется. Только читать это в её взгляде было куда хуже. Поэтому — просто сменил тему. Пошел дальше по своему бесконечному списку беспокойств и проблем. — Что ж, стоило догадаться, — ухмыляется Веста, выслушав описание худшего снейповского воспоминания. Гарри явно ждал не такой реакции. В изумлении уставился на неё, будто не Веста рядом с ним стояла, а тень той, давней Эстери Малфой. Холодок от этого пробежался по коже, словно снова набрал оборот вечерний ветер, но его не было вовсе. Никакого ветра, только колющее непонимание. — Тебя это веселит? Что наши отцы травили человека? — Не то чтобы, но я просто не удивлена. Скорее удивлена, что это так поразило тебя. Почему она не удивлена? Почему остается такой спокойной, пока его уже второй день грызут муки совести за своего же отца? Какие у них с Сириусом вообще взаимоотношения, если она так безмятежно восприняла новость о его жестокости по отношению к ровеснику? Даже слов не мог подобрать, чтобы выразить свои мысли. Чтобы спросить — какого вообще черта, Веста? — Я более, чем уверена, что и Снейп не был таким белым и пушистым. Что бы Мародеры ни творили, просто так бы они точно этого делать не стали. Да, это жестоко в любом случае, но… — Какое тут может быть «но»? — обрывает он. — Их было четверо. Он один. Это уже было нечестно. И неважно, какие там были причины. Травить вчетвером — неправильно по всем параметрам. — Во-первых, если я ничего не упустила в твоем рассказе, их было двое. Только Сириус и Джеймс, остальные наблюдали. — Да какая разница?! Сам не понял, почему вспылил. Почему фраза получилась в разы громче, чем прозвучала в его голове. Просто злость уже кипела в венах, пока она тут стояла, безмятежная, равнодушная. Как вообще можно быть такой равнодушной, когда узнаешь о таком? — Не надо на меня орать, — совершенно спокойно отвечает она, окатывая его удушливой волной холода. И это отрезвляет. Холод в её тоне заставляет вздохнуть, закрыть лицо руками в попытке успокоиться. Он устал. Просто устал от всей этой чертовщины. Хоть один год у него пройдет без происшествий? — Во-вторых, — продолжает она свою незаконченную речь, словно ничего и не произошло, — это всё было миллион лет назад. Людям свойственно меняться, если ты вдруг не заметил. Его пробирает на усталую усмешку. Если ты вдруг не заметил. Как не заметить самый настоящий пример явственных изменений, стоящий прямо рядом с ним? Успокаивающая речь явно была ещё не закончена, но почему-то ему уже было спокойнее. Её слова, её голос оказывали странный эффект, словно он выпил какое-нибудь зелье, которое теплом прошлось по телу, расслабляя натянутую нервную систему. Как это вообще работает? Как она может производить такой эффект на людей? Или она производит его только на него? — Наши родители могут быть не настолько идеальными, насколько нам хотелось бы, — с какой-то едва уловимой тенью тоски говорит она, поворачиваясь к виду вечернего школьного двора. — И это нормально. Никто не идеален. Тогда почему мы должны это требовать от таких же людей, как мы сами? Это было странно. Слышать эти слова не от кого-нибудь старше, не от Дамблдора, Сириуса, кого угодно, кто уже столько прожил. От его ровесницы. Такой же юной, как он сам. Той, кто сама, казалось, иногда не могла разобраться в себе. Той, кого бросало по разным эмоциональным состояниям, как по волнам во время шторма. А сейчас — эти слова? Веста будто об этом уже думала. Размышляла на тему родителей, на тему идеальности и не-идеальности. Только почему он об этом не знал? Что могло навести её на такие размышления? И главное — когда? Что он пропустил в ее жизни? Осознание, что он её совсем не знает, сдавило грудную клетку. Хотелось её знать. Целиком и полностью. Видеть её путаные мысли, слышать её горькие переживания. Быть рядом. Ощутить, что она сама — тоже человек. Потому что в такие моменты, как сейчас, он об этом словно забывал. Иногда она была невыносима. Но иногда, как сейчас, она казалась несуществующей; далеким идеальным образом прямиком из какой-нибудь книги. Говорила правильные, нужные вещи, которые лечат язвы на душе, льются успокаивающим бальзамом. Как спасательный круг. Человек, вытаскивающий его из отвратительных чувств, в которых он отчаянно тонул. Каждый раз — спасала. Вытаскивала. Как? Как она могла это делать? Рядом с ней — уже спокойнее. Порой даже без слов. Просто её присутствие, просто её ободряющая улыбка. Ничего больше. Больше напоминало магию, потому что это невозможно. Как такое может происходить? Блэк — обычный человек, как она сама только что и говорила. Неидеальна, как все. Но сейчас. Сейчас, с такой непринужденностью успокаивая его, она казалась самым идеальным, что только есть в этом мире. Она всегда красива, но в такие моменты — красивее прежнего. Серые глаза наполняются сочувствием, хрупкие плечи поднимаются в такт размеренному дыханию, правильные очертания губ искривлены в теплой, греющей душу улыбке. Пауза затянулась, потому что он напрочь забыл, что нужно что-то ответить. Засмотрелся на неё. Бывали моменты, когда на нее невозможно не засмотреться, невозможно отвести взгляд, и сейчас желание просто смотреть и смотреть на неё, такую неправильно идеальную, душило со всем усердием. Не услышав ничего своим словам в ответ, она повернулась к нему, отвлекшись от рассматривания далеких темных пейзажей. Спрашивая взглядом — все нормально? А у него было всё совершенно точно не нормально, потому что в этот странный, безумный момент, всё покатилось куда-то к чертям. Всё отошло на второй план, он забыл о тревогах насчет отца, хотя это было главными, непрекращающимися мыслями на протяжении уже двух долгих суток, он забыл о Чжоу, о которой забывать нельзя было ни в коем случае. Просто накрыло каким-то куполом, заглушая все звуки, все трезвые мысли. Отстраняя от всего мира. И Гарри сам не мог понять, почему в этот момент потянулся к её губам. Веста не могла понять, почему она неожиданно отпрянула. Просто, даже не делая шаг назад, опустила голову, не давая ему сделать непоправимое. Уперла слегка замерзшие ладони ему в грудную клетку, останавливая. Чувствуя, в каком бешеном ритме там, под толстовкой, бьется его сердце. Мерлин, Поттер, ну зачем. Зачем, зачем. Разве не видишь, насколько это неправильно? Не топи себя в этом. Тебе это не нужно. Ты в отношениях, пусть и проблематичных, но ты все еще в отношениях, не будь придурком. Разберись сначала в себе. Его лицо всё ещё было близко. Замер, со слегка наклоненный головой, будто просто неожиданно весь мир поставили на паузу. Уберут с паузы, и он сделает, что хотел, коснется её губ, как хотел. И плевать на внутренний голос, пронзительно кричащий, что так нельзя. Ведь это не пауза. Это строгое табу. Им нельзя. Он был так близко, что она чувствовала его опаляющее дыхание на своей коже. И, боже, как же она проклинала себя за то, что чувствовала. Проклинала за то, как скрутило легкие, за то, как по телу пробежалась мелкая ощутимая дрожь. Зачем он это делает? С ней? Зачем он делает это с ними? Не будь придурком. — Тебе это не нужно, — шепотом. На большее бы её не хватило. Его её слова явно покоробили. В глазах большими буквами непонимание. Уголок губ дернулся, будто он не понимал, как реагировать. То ли рассмеяться, то ли раздражиться. Выбрал второе. Ну почему ты вечно выбираешь худшие варианты? — Откуда тебе знать, что мне нужно? А надо бы — третье. Успокоиться, выдохнуть и подумать: я веду себя, как чертов мудак. Что у него вообще сейчас в голове? Как он мог прийти к этому? Даже она о таком не думала. Старалась не думать. Держала подобные глупые, наивные мысли на отдалении, не подпускала близко, потому что знала — увязнет. Увязала сейчас, понимая, что ещё немного, и самообладание разорвется клочьями и будет исходить кровью на холодном каменном полу, пока она будет отвечать на непоправимое. — Ты прав, — выдыхает она, поднимая глаза и встречаясь с его взглядом. — Не знаю, — делает паузу, и эти бесконечно долгие секунды они смотрят друг другу в глаза, а сердце у обоих все бьется, бьется, словно намереваются вырваться из грудных клеток и столкнуться. Были так непозволительно близко. — Но знаю, что это не нужно мне. Врет. Так отчаянно врет, ведь больше всего ей хотелось сейчас поддаться искушению, забрать чертов запретный плод, не думать ни о чем и просто коснуться его губ своими. А может. Может, это даже не ложь. Хотеть и нуждаться — разное. Настолько болезненно разное, и она какими-то мизерными остатками здравого рассудка понимает, что ей это не нужно. Двигаться больно, словно под кожей иглы и они отзываются на каждое её движение, вкалываясь все больше, и тело противится этому, но она делает шаг назад, отступая больше. Увеличивая жизненно необходимую дистанцию между ними. И дышать уже проще. Думать проще. Шестеренки в голове заработали быстрее, обдумывая. Твердя: она поступила правильно. Какой же он придурок. Зачем, зачем он это сделал? Теперь, когда уже нельзя было вернуть время вспять, он лишь смотрел, наблюдал за тем, в каком избытке сочится осуждение в её серых глазах. Некогда понимающих, а теперь. Конечно, теперь она осуждает. Он сам себя осуждает, корит, не выносит. Он сам себя сейчас вынести не мог, тошнило до одури, почти трясло от отвращения к себе. Веста глубоко вздохнула. Взглянула ему в глаза напоследок, отчего внутренности перекрутились узлами. Сокрушенно покачала головой и развернулась. Не прощаясь, пошла прочь. Всё дальше от него. В темноту лестницы, оставляя его одного в беспощадных угрызениях совести. Всё испортил. Просто всё испортил. Одним лишь действием, одной лишь мыслью. Он даже этого не сделал. Не совершил того, чего хотел. Вовремя остановили. И всё равно — всё разрушено. Дышит тяжело, сердце в груди всё бьется и бьется, в неумолимом ритме. Бросило в беспощадный жар. Он запускает дрожащие пальцы в темные волосы и сжимает, до боли сжимает, лишь бы в себя прийти. Что он наделал? Что он, черт возьми, только что наделал? Он с Чжоу. Сам сказал — они не расстались. Помирились бы в скором времени, и все было бы нормально. Какого черта он сделал сейчас? Настолько погряз в проблемах, настолько мозг уже отказывается адекватно работать, что сам взял и увеличил масштабы катастрофы в несколько раз. Не выдерживает и ударяет рукой по парапету, выплескивая. Всё выплескивая. Эмоции, чувства, всё самое паршивое, гадкое, невыносимое. Бьет еще раз, пока рука жалобно отзывается болью. А в голове один только вопрос, кричащий безнадегой. Что теперь будет дальше? У него с Чжоу, у него с Вестой? И одна лишь фраза, даже хуже этих беспощадных вопросов, хуже всего, перекрывает всё остальное. Фраза, что так неправильно бьет по голове оглушающим, звонким ударом. Ей это просто не нужно.