Центр внимания

Сонные ученики лениво заполняли кабинет Древних Рун, пока учителя ещё не было — профессор Бабблинг часто задерживалась; слишком любила привычку на переменах беседовать с другими учителями. Ставить на утро одну из самых сложных школьных дисциплин — жестоко, но все жалобы были высказаны еще на третьем курсе, когда этот предмет только появился, поэтому сейчас все, стойко стиснув зубы от усталости, без слов рассаживались по партам. Уже привычно, немногочисленные горстки мазохистов с разных факультетов разместились по разным рядам. Повторяя параграф перед грядущей проверочной, Веста в очередной раз корила себя за крайне неудачный выбор дополнительной дисциплины на третьем курсе. Могла бы выбрать какие-нибудь там Прорицания, как большинство её знакомых. Нет, надо выпендриться. Зато Грейнджер есть, с кем сидеть. Уже как второй год. — У тебя все в порядке? — как раз спрашивает она, усаживаясь рядом за парту, словно услышала, что её затронули в чьих-то мыслях. Грейнджер всегда отличалась завидной проницательностью, что, честно говоря, бесило. Она же, вроде как, стереотипная заучка, а Трелони на третьем курсе вовсе сказала, что ей не суждено любить. Трелони, конечно, слушать — себя не уважать, но сама суть. Откуда она так отчетливо понимает, что человек не в порядке? Веста равнодушно сложила руки прямо поверх книги и вопросительно взглянула на подругу, что неспешно раскладывала письменные принадлежности на своей стороне парты. — Сейчас у нас проверочная по рунам, послезавтра по чарам, а через полтора месяца СОВ. Как думаешь, я в порядке? — Знаю… — понимающе поджимает она губы. Медлит несколько секунд, чтобы не переходить к какой-то новой теме мгновенно. Переход все равно вышел недостаточно градиентным. — Но, Веста, я не об этом. Я не видела тебя вчера целый день, не считая Большого зала. И то, там ты тоже к нам не подходила. Что-то случилось? О да, случилось, Грейнджер. Ещё как случилось. Неужели твой дружок тебе не рассказал? Или постыдился все-таки, что решил поцеловать другую девушку, все еще находясь в отношениях с Чанг? Что-то неприятно скребануло внутри. Как Веста вообще могла допустить, чтобы они оба оказались в такой ситуации? — Просто загружена учебой, — переворачивая лист учебника, отвечает она. Надела на лицо привычную каменную, непроницаемую маску, которой всегда пользовалась при лжи, даже такой ничтожной. — Делала домашку. — Да, но ведь обычно мы делаем её вместе… Запасы терпения потихоньку смывались куда-то к чертям, и Веста понимала, что надолго её не хватит. Хотелось забыть о случившемся, вычистить из памяти отбеливателем, чего у неё и так делать не получалось, ведь мыслями она все время возвращалась к тому вечеру, воспоминание о котором старательно пыталась обходить стороной, и под ребрами от этого что-то тянулось, неприятно шевелилось. А тут ещё и это. Ещё и допрос, что она делала вчера и почему не подходила к друзьям, среди которых человек, которого она бы лучше вообще в ближайшее время не видела. — Так получилось, — пожимает она плечами. — Засиделась в гостиной, прости. Лгать не хотелось. Не поверите, но не хотелось — ни капли. Приходилось, потому что правду вылить на подругу язык не поворачивался. Во-первых, пусть Поттер сам рассказывает, если вдруг захочет, а во-вторых — это может привести к очередным разговорам по душам, а ей это сейчас не нужно было совершенно. — Сегодня тогда позанимаемся в библиотеке вместе? — Вдвоем? — Вчетвером. Посмотрим правде в глаза, без нас Гарри и Рон вряд ли подготовятся подобающим образом. Поттер, значит, тоже будет. Прекрасно. Со скрипом открывается дверь, и Веста вздрагивает, потому что вовсе каким-то чудом забыла, что находится в классе, с этими вечными мыслями, от которых уже просто нет спасения. Закрывает учебник, потому что повторять материал уже поздно. К доске в привычной темной мантии проходит профессор Бабблинг, а по воздуху за ней плывут две стопки книг. И когда преподавательница подошла к доске, из стопки на парты стали плавно приземляться по две книги для проверочных работ. — Как и предупреждала, сегодня у нас перевод. Открываем страницу девяносто шесть… — Давайте сегодня без меня, — шепнула Веста подруге, листая страницы к середине. Грейнджер так и замерла, не долистав до нужной страницы. Тряхнула копной своих непослушных волос, непонимающе воззрившись на Весту. — Почему? А почему ей нужно оправдываться за каждый свой шаг? Поттер тоже не стремился с ней общаться вчера, взгляд прятал, не смотрел на неё, но все вопросы почему-то к Весте. — Переводим текст, затем отвечаем на вопросы, идущие после него. Работы сдаем за пятнадцать минут до конца урока, — взглянув на наручные часы на кожаном ремешке, объявляет она. И, кивнув: — Приступайте. Повинуясь, ученики лениво взялись за работу. Перья оказались в руках и уже совсем скоро забегали по пергаменту, выводя буквы. Веста тоже макнула черное длинное перо в чернила, но, прежде чем приступить к первому заданию, слегка наклоняется и отвечает все также шепотом: — Нехорошо себя чувствую, голова болит. — Сходи в лазарет, там много зелий от головной боли. Если бы все было так просто. От того, что беспокоит Весту, лекарств у Помфри явно нет и вряд ли есть хоть у кого-либо. Огневиски — не в счет. В школе его пить запрещено. — Девочки, без разговоров, — укоряет профессор, стрельнув в них строгим взглядом. А Веста мысленно благодарит Бабблинг. И вселенную за то, что Грейнджер — слишком прилежная ученица, чтобы продолжить разговоры после первого замечания преподавателя. Поэтому они обе умолкают и в тишине берутся за работу. Проверочная оказалась не такой сложной, какой представлялась. Радоваться рано — на экзамене на них уж точно отыграются. Даже сейчас Веста слегка заплутала в этом тексте, достаточно долго сидя над рунами эваз и манназ, которые не имеют ничего общего в смысловом плане, но графически их отличают лишь две крохотные черточки. И как тут не запутаться? Сдала работу она чуть раньше подруги, потому что Грейнджер всегда расписывает целые сочинения даже на вопросы, где нужно-то пять-семь предложений, а то и меньше. А пока та кропотливо дописывала свою работу, Веста думала, думала. Какую отговорку придумать, чтобы не быть в обществе Поттера сегодня, если головная боль — видимо, причина слишком хлипкая и нереалистичная? Если скажет, что просто хочет побыть одна, это не умерит пыл любопытства, а наоборот — только подольет бензина в огонь. От допросов потом не отделаешься. Когда Грейнджер закончила, одна из последних, так как действительно исписала листов, наверное, пять, Бабблинг убрала стопку собранных работ на край стола и принялась за объяснение новой темы, хотя до конца урока было лишь десять минут. А Грейнджер тем временем достала ненужный лист пергамента и с невозмутимым видом взяла в руки карандаш. Веста насторожилась. Это было их уже привычным способом общаться на уроке, чтобы не прерывать речь учителя своим бормотанием — Грейнджер слишком уважает преподавательский труд, чтобы отвлекать и мешать разговорами. Поэтому они обычно переписывались на каком-нибудь листке карандашом. И сейчас, видимо, слишком нетерпеливая Грейнджер решила не дожидаться окончания урока, а сразу обсудить нежелание Весты сегодня идти с ними. Однако, удивительно, но, пытаясь рассмотреть заранее, на что ей предстоит отвечать, Веста не увидела под рукой Грейнджер ни одного выведенного карандашом слова о «сегодня». Только про вчера. «Ты вчера многое пропустила», — видит она, пока послание еще не закончено, и стержень карандаша выводит продолжение. Что же такого Веста могла пропустить за день одиноких посиделок в гостиной? Вряд ли бесконечная учеба в библиотеке может отличиться какими-нибудь волнительными событиями, поэтому Веста только саркастично ухмыльнулась, расслабленно сидя в ожидании. Закончив, Грейнджер отложила карандаш и пододвинула листок поближе к адресату. Веста пропустила уже прочитанное ранее предложение и пробежалась взглядом по идущему следом. «Гарри и Чжоу расстались». Ухмылка тут же сползла с лица. Расстались? Эти двое, провстречавшиеся столько месяцев и вечно мозолившие ей глаза своим видом, расстались? Из-за чего? Уж не из-за субботы ли? Если Поттер, расставаясь с Чжоу, рассчитывал, что после этого Веста бросится ему на шею — его ждет разочарование. Эта мысль скорее несерьезная, но бьет она со всей серьезностью прямо в солнечное сплетение. Она же не разрушила ничьи отношения, правильно? Она же ничего ему не обещала? Она вовсе никакие намеки ему не давала. Ни разу. С чего он вообще вдруг решил её поцеловать — загадка. Поэтому разрыв отношений — точно не из-за неё. «Из-за чего?» — немного неровно из-за торопливости пишет она своим карандашом и протягивает записку обратно. Бабблинг всё продолжает что-то рассказывать, нарисовала две загогулины, которые оказались очередными рунами, на доске, и Веста, особо не вникая, перерисовывает их в тетрадь. А Грейнджер тем временем протягивает ответ. Веста сама удивилась, с каким жадным любопытством взглянула на листок. И тут же горько разочаровалась. «Там сложно. Можешь спросить у него, если всё-таки пойдешь в библиотеку с нами». Ещё чего. Не собирается она спрашивать у него ничего про его подружку. И уж тем более — тащиться из-за этого с ними в библиотеку. Тяжело вздыхает, понимая, что любопытство так и не будет утолено. Пишет последнее: «Прости, не пойду. Спрошу у него когда-нибудь потом». И переносит рассеянное внимание на доску, пытаясь наконец погрузиться в новую тему. Совместных уроков с гриффиндорцами у неё сегодня больше не будет, только с пуффендуйцами, поэтому можно расслабиться и сосредоточиться на обучении. *** Можно спрятаться от гриффиндорцев, но, как выяснилось, и уже давно, нельзя спрятаться от собственных мыслей. Веста прекрасно знала, какой отравляющий эффект могут оказывать собственные мысли, так свободно летающие в голове и болезненно ударяющиеся о черепную коробку. Знала по своему опыту. И вот опять. Опять сидит на уроках, думает. Слишком много думает, для той безразличности, какую она пытается показать. Виновата она или виноват он? Кто разрушил отношения, которые длились уже несколько месяцев? Если говорить по-честному, то, на взгляд Весты, эти отношения вовсе были заведомо разваленными. Однажды бы это произошло. Но что послужило катализатором? Что ускорило процесс? Ответ, казалось бы, очевиден, но ей все казалось куда более запутанным и размытым, словно смотрела через мутное стекло. Потому что, как уже миллион раз она убедительно повторяла у себя в голове, никаких намеков на то, что их с Поттером после расставания с Чанг ждет светлое будущее, не было. Она уж точно никаких намеков не давала. Вовсе не было никаких мыслей о том, чтобы представить его в паре с собой. И он сам никогда не выказывал симпатии к ней до той злополучной субботы. Что он тут тогда устроил? Единственным адекватным объяснением казалось, что он был катастрофически пьян, но Веста сомневалась, что он хоть что-то за свою жизнь алкогольное пил, не считая кубка вина в Гриммо по праздникам. Поэтому если и был пьян, то не алкоголем. Просто уже сошел с ума, видно. Все они тут уже сходят с ума. По всем тут уже давно плачет психиатрический отдел Святого Мунго. По Весте в особенности, и вся эта глупая, нелепая ситуация никак не помогает выбраться из этого состояния, что тенью её преследует с третьего курса. Это давящее со всех сторон состояние неразберихи, возникающей на каждом шагу. Ещё хуже делают взаимоотношения с Драко. Если быть точнее, их отсутствие. Признавать горько, но даже когда он пытался ее поддеть, шутил, насмехался — и то было лучше. Куда лучше. Теперь её словно не существовало, растворилась, на ее месте теперь кучка бессвязного пепла, и это длилось с самого Рождества. А каждый раз, когда она видела его, видела его безразличный взгляд сквозь нее, гулким эхом отзывалась в голове фраза Сириуса с каникул: И как раз-таки, если бы он никак не отреагировал на твой побег, тогда уже можно было бы опасаться. Тогда бы это показывало явное равнодушие. Веста теперь просто ничего для него не значит. Какая-то слизеринка, маячащая на фоне и шастающая с гриффиндорцами. Не сестра. Кажется, он просто отрекся от нее. Окончательно и бесповоротно. Если, когда Веста отрекалась от семьи в конце третьего курса, она все равно душой была тесно связана с братом, то у Драко этого не было, отодрал от неё свою душу до каждой крупицы. И он демонстрировал этой всей своей змеиной сущностью. Закончился очередной урок, Защита от Темных сил, прозвенели спасительные колокола. Ученики стали торопливо собираться, чтобы скорее покинуть этот класс, где даже воздух сочился скукой. Кто-то стремительно прошелся мимо рядов, и легчайшего потока воздуха от этого хватило, чтобы тонкий неисписанный лист пергамента со стола Драко слетел с парты и осторожно приземлился на пол. Неизвестно, то ли привычка, то ли что-то еще ударило в голову, но Веста, особо не задумываясь, подняла упавший около её ног лист. Протянула брату. И чего следовало ожидать, кроме как того, что он лишь презрительно скривит губы и даже не посмотрит на лист, словно он исчез, как только она взяла его в руку? Просто проигнорировал. Просто прошел мимо. В груди — разные чувства. Толкались друг с другом колючее раздражение, щемящая обида и просто усталость. Если ему этот чертов лист не нужен, то ей тем более. Прикрыла глаза на секунду. Глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Смяла этот лист в руке. Крепко сжала, чувствуя, как в кулаке длинный лист превращается в плотный, маленький комок. И стало вроде даже легче. Оглянулась — все уже вышли из класса, и она одна, с этим дурацким листом. Закинув лямку рюкзака на плечо, она пошла наконец к дверям, но перед выходом приостановилась и метким броском запустила комок в мусорную корзину. Было бы прекрасно, если бы и мысли о братце можно было выкинуть так просто. Скомкать и кинуть к остальному мусору, где этим мыслям и место. *** Гарри был несказанно рад, что совместных уроков у них сегодня не было. Посмотреть ей в глаза после произошедшего было бы самой настоящей пыткой, хуже Круциатуса. Просто посмотреть на нее — ладно. За вчерашние сутки он не раз себя ловил на мысли о том, что засматривается на нее в Большом зале, в коридорах вдалеке, потому что, боже, как же она все-таки красива. Словно что-то щелкнуло. Он всегда осознавал ее красоту. Не просто так на первых двух курсах у него даже в голове закрепилась ассоциация со слизеринской принцессой, фарфоровой куклой. Теперь же это подпитывалось тем, что он не мог перестать прокручивать в голове случившееся. Думать. Представлять, а что если бы он не был таким придурком и все было бы иначе, тот нелепый недопоцелуй прошел бы иначе. И от этого внутренности уже привычно перекручивались теплым узлом. Но посмотреть именно в глаза? Нет. Не может. Когда был хоть один процент вероятности, что в какой-то момент она поднимет взгляд и посмотрит на него, он сразу отводил свой. Глупо? Да, чертовски глупо и чертовски тошно от себя самого, но он не мог ничего поделать. — Знаете, с каждым разом мне все больше хочется стащить у братьев эти их забастовочные завтраки, лишь бы не ходить на уроки к Амбридж, — жалуется Рон, когда они втроем идут по коридору на занятие. — То есть ты бы скорее предпочел провести время в лазарете с кровоточащим носом, нежели высидеть лишь один урок? — вскинула брови Гермиона, все еще не одобряющая подобные вещи в ассортименте близнецов. Особенно факт того, что их эффективность тестировалась на младшегодках. — Спрашиваешь! Я бы хоть весь день там проторчал, лишь бы эту жабью рожу не видеть. — Поддерживаю, — усмехается Гарри. Гермиона с укором покачала головой, но легкой улыбки не сдержала. Амбридж всех раздражает. Даже тех, кто всегда так уважительно относится к учителям. То есть — даже Гермиону, да. Ещё издали стало видно, что из нужного им класса выходят ученики в зеленых галстуках, у которых только что там был урок, и только после этого Гарри вспоминает. Слегка затормозился. И ужасно захотел стукнуть себя по лбу. Их уроки шли подряд. Сначала у слизеринцев, потом сразу же, следом, гриффиндорцы. Так рад был, что с Блэк он сегодня не пересечется. Прямо-таки воплощение наивности. Получил? — Сейчас, подождите, — останавливаясь около одного из подоконников, говорит он и стягивает с плеч рюкзак. — Я, кажется, перо забыл… И, поставив рюкзак на подоконник, принялся копаться в содержимом, смотреть между плотными учебниками, перекладывать вещи, хотя отчетливо помнил, что перо у него есть. Даже помнил, где именно лежит. Стыдно ли ему за этот спектакль? Безумно. Хочет ли он столкнуться с Вестой? Ни капли. Рон с Гермионой подходят ближе, и продолжать играть смысла уже не было, ведь они могут увидеть кончик пера на дне. Да и слизеринцы уже окончательно вышли и плелись теперь где-то вдалеке, в противоположной стороне. — А, нет. Взял, — играет он скомканное удивление. Застегивает обратно рюкзак. — Не знаю, почему-то был уверен, что забыл. — Ничего удивительного, после Прорицаний и не так мозг кипеть может, — говорит Рон, и Гарри едва заметно выдыхает с облегчением. Всё ещё не понимает, как он дошел до того, чтобы прятаться от Весты, близкой подруги, человека, с которым так легко они проводили время вместе на протяжении этого года. Даже после той дуэли, в которой он совершенно не хотел участвовать, общаться с ней было все еще более-менее комфортно. А он ей, между прочим, нос сломал. А теперь — из-за какой-то глупости вся эта беготня. Причем с обеих сторон, ведь Гарри не глуп и понимает, почему она вчера весь день не вылезала из гостиной. Чему он, честно говоря, был рад. Нелепо. Детский сад. Но что поделать? Напряжение от возможной встречи уже спало, разомкнуло свои тяжелые оковы, и он расслабленно пошел с друзьями к цели их назначения — кабинету, где придется высидеть весь урок, наверняка до безумия скучный и до безумия бесконечный. Сделал шаг в кабинет — и она. Прямо перед ним. Замер. Вы шутите. Знакомый ненавязчивый запах её духов ударяет в голову, заставляя на мгновение просто отупеть. Других слов не найти, это самое емкое. Эти духи, уже такие знакомые и привычные, после того, как он был в слишком большой близости с ней позавчера, теперь пускают ему под кожу жар, заставляя кровь, бегущую по венам, чуть ли не вскипеть. Она — тоже. Тоже замерла. Растерялась. Забыла, что уже как больше суток прячет взгляд при виде него и смотрела ему сейчас прямо в глаза, даже не моргая, словно веки отказывались слушаться. Они оба уже сутки играют во взаимные прятки, но сейчас оба забыли резко попрятаться. Проигрыш. Начинаем игру заново. Кто водит? Её отпускает первую. Тряхнула распущенными волнистыми волосами, приходя в себя, неловко кивнула в значении неловкого приветствия и юркнула мимо него куда-то влево в коридор, даже не здороваясь с Роном. — О, Веста, я как раз хотела спросить тебя насчет Нумерологии… — так невовремя произносит Гермиона, увидев подругу. Веста снова замирает, остановившись. На Гарри уже не смотрит и что-то ему подсказывает, что этот короткий зрительный контакт так и останется единственным где-нибудь на несколько недель вперед уж точно. Смотрит только на Гермиону, словно мальчиков здесь нет вовсе. Рассеянная донельзя. Её тоже из колеи выбили. — Немного позже, ладно? Я спешу, у меня Травология. И, не дожидаясь ответа, снова разворачивается и стремительно идет вдоль коридора подальше от них, оставляя их только растерянно смотреть на удаляющуюся идеально прямую спину. Гермиона нахмурилась, поворачиваясь обратно к друзьям. — У них разве сейчас не История Магии? Да. У них сейчас История Магии. Он точно помнил, потому что они втроем нередко провожали ее до кабинета, чтобы ей не было скучно идти одной ползамка. Он бы улыбнулся нелепости происходящего, но физически не получалось, мышцы окаменели, оставляя на лице безжизненное, усталое выражение. Просто прошел наконец в пустой кабинет, ведь другие гриффиндорцы еще не пришли, кинул рюкзак на свою парту и уселся на скрипучий стул. — Это было странно, — усмехается Рон, занимая привычное место справа от него. Гермионе это показалось не чем-то странным. Ей это показалось чем-то, дополняющим наконец какую-то картину в ее голове, которую понимала только одна сама. Подошла к их с Роном парте, со строгим видом уперла руки в поверхность стола. Давай не сейчас. — То есть сначала ты расстаешься с Чжоу, потом бегаете друг от друга, как… — Кто сказал, что я бегаю? Она подозрительно сощурила глаза, словно они играют в подозреваемого и детектива. — Ты себя только что со стороны не видел. Что происходит? Боже, Гермиона. Он даже себе объяснить не может. Неужели она думает, что он ей объяснит? Может быть, когда-нибудь он ей расскажет. Когда вся эта путаница уляжется, утихнет. Когда станет проще. Когда-нибудь. В класс стали заходить другие гриффиндорцы. Как спасательный круг. — Давай не сейчас, ладно? Гермиона сжала губы в полоску. Скрестила руки на груди, возвращаясь на свое занятое рюкзаком место неподалеку. — Просто, знаешь, неприятно, когда два близких друга от тебя что-то скрывают, — с легкой надменностью произносит она, открывая толстенный учебник по теории Защиты от темных искусств, который она и так прочитала уже чуть ли не два раза. *** Гарри боялся, что Гермиона после этого с ним не заговорит. Потому что — да. Потому что он заврался. По стопам Весты, не так ли? Замыкаться в себе катастрофически нельзя, и когда тебе еще и руку помощи протягивают, чтобы помочь тебе разобраться, а ты её отталкиваешь — это уже край. Его уже давным-давно заносит не туда. К его огромному удивлению, Гермиона довольно быстро отошла, эта ситуация как-то замялась, перелилась в обсуждение урока у Амбридж, ведь та снова сняла баллы с Гриффиндора за неточность в определении, озвученном Гермионой, хотя она уверена более, чем на сто процентов, что ее определение было максимально точным — после урока она сверила его сразу с несколькими источниками. Резкое изменение объекта разговоров не помешало, однако, самому вернуться мыслями к той, более извилистой и зыбучей теме, вернуться мыслями к образу, запечатленному под веками и никак не выходящему из головы. Потому что он попросту не мог перестать это делать. Уже который день. Разве это его вина? Рон и Гермиона после обеда убежали по делам старостата, а в такие моменты он всегда оставался с Вестой, они делали уроки, непринужденно болтали, подкалывали друг друга и много смеялись. Без нее непривычно. Стала неотъемлемой частью его жизни, которую он сам же взял и выдернул клещами. Мог бы сам теперь также прекратить эти глупости, найти ее, поговорить, но в то же время просто не мог. Физически, морально. Трусил. Тело при виде неё глючило, мозг глючил, и он не мог даже сказать «привет», как сегодня, когда столкнулись в дверях. А тут еще и говорить более, чем одно предложение? На такие темы? С ней? Лучше просто перетерпит и дождется, когда вернутся Рон с Гермионой. Они предложили встретиться часов около пяти в вестибюле, чтобы потом прогуляться по школьному двору, а не сидеть в темных стенах каменного замка, пока погода радует сухостью, теплом и приятным, не слишком палящим солнцем. Эти два часа без друзей он просидел в гостиной, делал уроки, параллельно обсуждая грядущие матчи по квиддичу, в которых участвовать ему не суждено. По квиддичу он изрядно тосковал. Ещё одна часть жизни, которую просто вырвали и выкинули. В этом он хотя бы не был виноват. Подумаешь, подрался с Малфоем в октябре. Забирать у него и близнецов метлы за это до конца года — жестоко даже для такой кровожадной жабы, как Амбридж. — Ещё не все потеряно, — говорил он, отодвинув недописанный конспект параграфа по Чарам. Устало потер переносицу и, откинувшись на стуле, повернул голову к Джинни. — Если выиграете у Когтеврана, Кубок все равно будет наш, несмотря на проигрыш Пуффендую. — Да, осталось всего-то выиграть, — саркастически отвечает Кэти, усаживаясь в кресло неподалеку от них. — С Роном… — Рон играет не так плохо, — тут же прерывает Джинни, и её глаза заблестели тенью злости. Сама она довольно часто критиковала братца, но когда это делали другие, не задумываясь вставала на его защиту. — Просто нужно, чтобы эти придурки-слизеринцы наконец заткнулись и не орали свои тупые кричалки. Слизеринцы уж точно не прекратят. Проще уж беруши ему купить, или наушники, как от плача мандрагоры. Это же их любимое дело. Повседневное занятие. Найти у человека больную точку и нажимать, нажимать на нее до посинения. — Ладно… — вздыхает Джинни. — Против кого я там буду? Кто когтевранский ловец? — Чжоу Чанг, — вставляет свое слово Алисия, подойдя ближе и упершись локтем о спинку кресла Кэти. — Поэтому придется попотеть, чтоб выиграть. При упоминании этого имени сердце жестоко дрогнуло. И неплохое настроение сразу куда-то уплыло, затонуло под толщей вернувшегося прибоя мыслей. Ты поступил правильно, — успокаивает он сам себя, уставившись в одну точку. — Правильно. Вам обоим так будет лучше. *** Когда он идет по коридорам в сторону парадных дверей, чтобы встретиться с Роном и Гермионой, настроение всё ещё колеблется у дна. Потому что, как бы он себя ни успокаивал, воспоминания о Чжоу выскрести из памяти не так просто. Некоторые счастливые воспоминания неразрывно с ней связаны, переплетены прочными нитями, и он не может не признать, что их отношения были не сплошным мраком. Если не брать в расчет ссоры, беспочвенную ревность и вечные слезы — в их отношениях бывало счастье. Разговоры о квиддиче, о былом, осторожные объятия и поцелуи, при воспоминании о которых в ребрах что-то все также привычно екало. Пусть все и кончено. Эти картинки так и вертелись в голове, когда он шел, шел по коридорам. Даже не заметил, как под действием эмоций, невольно ускорился. Шаги, шаги, поворот. Еще один поворот. Лестница. По ступеням — вниз. Лишь бы уже дойти до друзей, поболтать о чем-то нейтральном, успокоиться, запихать в голову какую-нибудь вату, чтобы вытеснить все остальное. Шаги, поворот направо. Несколько метров. Поворот. Веста. Она аж сама вздрогнула. И Гарри вздрогнул. Оба застыли, не понимая, как такое могло произойти. Как могли они так нелепо друг на друга наткнуться. Опять. В её слегка округлившихся серых глазах — испуг, перемешанный с удивлением. Кто бы мог подумать, что после всего именно эти чувства он будет у нее вызывать. Тут же она приходит в себя, нацепляет на лицо привычную непроницаемость и слегка приподнимает подбородок, окидывая его равнодушным взглядом, и от этого напускного, явно наигранного равнодушия злость толкнулась в груди об ребра вместе с ускорившимся сердцем. Как они до такого докатились? Были друзьями. Сейчас они кто? Не злись, Гарри, не злись. Только хуже сделаешь. — Ты не видела Рона с Гермионой? — спрашивает он почему-то слегка севшим голосом. Прокашлялся. — Мы тут встретиться должны были. Помотала головой. Видя его непринужденность, которая давалась ему, честно говоря, из последних сил, она сама сдается. Вздыхает и говорит таким же ровным тоном, словно ничего и не случилось: — На самом деле, я сама Грейнджер жду, она просила… Не договаривает. Потому что внезапно снисходит осознание. И на Гарри — тоже. Почти одновременно. Рон и Гермиона не придут. Вовсе не собирались приходить. Это нечестно. Блэк смотрела в одну точку, видимо, прокручивая ещё раз эту ситуацию в голове. Хрупкие плечи напряжены, пальцы сцеплены в замок, и губы плотно сжаты. И снова губы. Почему после произошедшего взгляд неумолимо цепляется именно за губы? В итоге лишь втянула в легкие воздух сквозь стиснутые от раздражения зубы и покачала головой. — Для такой святоши, как Грейнджер, это слишком подло, — произносит она. — Так ей и передай. Находиться здесь, по-видимому, смысла больше не было, поэтому она просто развернулась и направилась в сторону коридора, ведущего в подземелья. А Гарри. Гарри не знал, что делать — то ли злиться, то ли рассмеяться. То ли окликнуть её. — Блэк, подожди. Замерла. Повернулась боком с усталым видом и взглядом ну что ты еще от меня хочешь. Сам не знал, чего хотел, но знал, что продолжаться это не может. Знал, что всегда проще отмучиться сразу, чем ворочаться сутками напролет в глупых бессвязных мыслях. А во рту сухость такая, что он бы не отказался даже какое-нибудь из снейповских зелий в глотку вылить, лишь бы это помогло связно сказать хоть что-нибудь. — Тебе не кажется, что нам стоит… не знаю, стоит поговорить? А не бегать, как маленькие дети. — Нам по пятнадцать, Поттер. Мы и есть дети. Конечно. После всего, что он пережил, язык бы не повернулся назвать себя ребенком. Знаний в этом плане у него, конечно, маловато, но что-то ему так подсказывало, что беззаботное детство проходит явно не так. И не как у Весты. Кто-кто, а они точно живут уже не в детском радужном мирке. — То есть хочешь просто бегать от проблем? — Я не вижу никакой проблемы, — пожимает она плечами, а голос выдает. Предал её самообладание, заметно дрогнув. И взгляд дрожал. Не знал, как, но он видел дрожь, дымчатый страх в её глазах, что с таким упорством пытались сочиться безразличием. Чего она боится? Адекватных серьезных разговоров? Лучше продолжать играться в прятки? — Да брось… — раздраженно вздыхает он. — Неужели правда хочешь, чтобы наше общение просто взяло и прервалось? Мысль об этом ужасала. После этой эволюции во взаимоотношениях, длиной в вечность, просто взять и разрушить всё одним единственным действием, которое даже не было совершено до конца. — Ты сейчас серьезно? — вскидывает она брови. — Если ты забыл, то это ты с поцелуями полез, а не я. Поэтому все претензии уж точно не ко мне. Эти слова так дико звучат вслух, дико неправильно и неподходяще. В голове произошедшая ситуация была размытой, была действием, не словами, и когда ее облачили в предложение — стало не по себе, словно это не то предложение. Не те слова. Это не про них. Чтобы Поттер поцеловал Блэк? Вы, должно быть, шутите. Он бы скорее уж Гермиону поцеловал, чем её. Что их вообще объединяет? Как кто-то из них может нравиться другому? Нелепо и нереалистично. Во взгляде серых глаз — вопрос. Раздражительное непонимание. Челюсть сжата, подчеркивая аристократичные черты. Но Гарри не находит слов, чтобы чем-то заполнить тишину, и ей ничего не остается, кроме как предпринять очередную попытку уйти. Попытку. Потому что Гарри, сам не понимающий, что вообще происходит, тут же догоняет её и берет за запястье, останавливая и разворачивая к себе. — Как бы тебе ни хотелось, нельзя бегать от разговора вечно. Сам удивился, каким густым был голос, ниже, чем обычно. Явственно проскользнули гневные нотки. Отчего он злится? Тоже вел себя, как ребенок, а теперь так настаивает на том, чтобы стать наконец рассудительными взрослыми и поговорить. А сам и не знает, что сказать. Веста всегда находила нужные, подходящие слова, словно это сразу есть в ее голове, лишь ждет своего момента. Как тогда, на башне, когда он злился из-за отца. Или когда считал, что друзья его боятся. Ей постоянно удавалось подбирать правильный ответ, с ее языка срывались правильные вещи, а он? Он не умеет так. И сейчас она сама не делает ситуацию легче, потому что злится тоже. Когда своей злостью сталкиваются двое, тем более эти двое — проще сразу это принять, а не успокаивать, и просто делать ставки, кто взорвется первым. У Весты тут же запылал взгляд, которым она быстро мазнула сначала по его пальцам, сцепленным на тонком запястье, а затем — по его лицу, прожигая в нем дыру. Её разбег от ледяной принцессы до разгневанной фурии — пару секунд, не более того. Стоило уже привыкнуть. — Хочешь поговорить? Ладно! — выдергивает руку, делая шаг назад. — Для начала. Какого черта ты расстался с Чанг? Вопрос — как пощечина. Какого черта, Гарри? Зачем? А почему её это интересует? Вздохнул, чтобы успокоить воспаленные нервы этим глубоким вздохом. Ему это надо. Обсудить. Поговорить. Наладить с Вестой отношения. Для этого не злость нужна. А честность. Такая честность, от которой у самого мозг взрывается фейерверками, от которой органы мерзко перекручиваются, не давая нормально жить. — Если бы мы продолжили, мы бы просто мучили друг друга вечными ссорами, — произносит так, словно не напротив Весты стоял, а вел мысленную беседу с собой. Весту это отрезвляет, смотрит на него с рассеянным удивлением. Не ожидала, что услышит правду. — Ты сама видела, в отношениях все шло не так, как следовало бы. Возможно, мы просто не подходим друг другу. Мне это не нужно. Все так просто. Столько дней ходил с огромной путаницей в комке из чувств и мыслей, а теперь — мы просто не подходим друг другу. Словно ответ всегда был в его голове, нужно было лишь взглянуть внимательнее, приоткрыть какую-то плотную завесу. Стоит посмотреть правде в глаза — Чжоу ему нравилась. Действительно нравилась. Годами. Подходят, не подходят… когда симпатия, особенно первая, подростковая, накрывает с головой, уже не думаешь о том, как должно быть правильно. Именно поэтому не получалось открыть ту завесу горькой правды, глаза застилали слишком яркие, слишком живые чувства. Теперь она открылась настежь. И оттуда веяло безнадегой. — Что тогда тебе нужно? Вопрос задан так тихо, но он бы услышал его, даже если бы прямо сейчас в безлюдном коридоре ходили толпами и заполняли пространство оглушительным гамом. — Я не знаю. — Ясно… — устало выдыхает она. — Тебе не кажется, что в таком случае стоит сперва разобраться в себе, прежде чем… И вот опять. Опять эта злость ощутимо кольнула под кожей. — Да я пытаюсь! — громко обрывает он, заставив ее едва заметно дернуться. — Прямо сейчас пытаюсь. Но ты ни черта мне в этом не помогаешь. Задает вопросы, от которых в голове все кричит, спрашивает, спрашивает… Гарри не представлял, как может происходить после всего этого разговор по душам, но точно не так. Почему он должен односторонне копаться в себе, пока она только спрашивает? Веста задумчиво прикусила губу, на несколько секунду отведя взгляд к каменным стенам. Затем — вернула к нему. И слегка сощурилась. Ему показалось, что это не предвещает ничего хорошего. — Чтобы не затягивать этот разговор, скажи прямо. Ты хочешь отношений со мной? Угадал. Ничего хорошего. И сердце от этих слов будто дернулось. Забилось о ребра с большим напором, желая вырваться и дать ей ответ лично. Вырвал бы из грудной клетки и протянул бы ей на ладони его, бьющееся, теплое, как материальный ответ на её вопрос. А пульс так оглушительно бьет в висках, мешая думать. Мешая ответить. Связать хоть одно слово из букв, что сейчас ускользали из здравого рассудка. Что на это ответить? Что вообще на такое можно ответить? Он же сам не знает. Ни черта не знает, вся его жизнь — сплошная неразбериха. — Видишь, — тихо произносит она, когда пауза многозначительно затягивается. — Ты не можешь ответить. И я не могу. Это даже звучит странно. Ну какая из нас пара? Да в смысле, какая пара? Веста всегда была ему симпатична внешне. С характером была запутанная история, но суть же в том, к какому выводу он пришел в итоге. А вывод таков, что он уже не может смотреть на неё, как на друга. Годами — мог, даже мыслей других не было, а теперь как удар по голове. Целыми днями закрывает глаза и видит не черноту, а её образ, неотвратимо выскобленный под веками, вспоминает её голос, запах её духов и взгляд, в котором мешались самые разные чувства. Это уже не лечится. И она правда хочет теперь просто все остановить? Прекратить запущенный процесс? Отмотать назад? Он не сможет. Это невыносимо. — Скажи прямо, — бросает он ту же фразу, что и она ему только что. Сердце все стучит, стучит, как ненормальное, пока он произносит непривычные на вкус слова: — Что ты ко мне чувствуешь? Теперь настала ее очередь испугаться вопроса, растеряться, опустить взгляд, но перед этим она несколько долгих секунд смотрела ему прямо в глаза, словно пытаясь уловить хоть один намек на несерьезность этого вопроса. На риторичность. Нет, он не риторический. На это ей уж придется ответить. Без всей этой беготни, намеков между строк. Надоело. Столько раз обсуждал с Гермионой его чувства, обсуждал якобы ревность, обсуждал возможность влюбленности, но ведь ни разу они не затрагивали ее чувства. Её отношение к нему — темный лес, загадка, очередной извилистый лабиринт. Что, если он вовсе ей не нравится? С чего он вдруг решил, что если он разберется в собственных чувствах, все вдруг станет сказкой? Скулы почти свело от напряжения в эти бесконечные секунды, когда она копалась в своих же мыслях в поиске ответа. И застывший взгляд крепко прицеплен к ней, не мог отвести, посмотреть в сторону. Только на неё, чтобы уловить мельчайший намек на неискренность. — Это неважно. Его пробирает на смешок. То есть даже особо не заморачивалась. Не придумала лжи, не пыталась увильнуть хитрыми слизеринскими способами. Простое «неважно». Даже нелепо. — Ты издеваешься? Это неважно? Когда мы говорим об отношениях? — Да потому что не нужны нам эти отношения! — взрывается наконец она, и её громкий голос разносится по полумраку этого коридора, ведущего к лестнице в подземелья. — Не нужны, — повторяет она тише, смотря на него пылающим взглядом. — Взгляни правде в глаза. Если ты даже с Чанг не сошелся, то со мной точно не сойдешься, мы еще более разные. Да мы почти противоположности, неужели ты не видишь? Какие тут отношения? Короткая пауза, чтобы заполнить легкие воздухом, что неминуемо вышел со всей это небольшой тирадой из грудной клетки. Гарри уже хотел было ответить, что-то вставить, но она продолжает, все еще на повышенных тонах, пусть и не криком: — Тебе нужен кто-то другой, — указывает рукой куда-то в сторону, примерно в область вестибюля, лестниц, ведущих на верхние этажи и башни. — Не проблематичный, без всех этих тараканов в голове. Просто какая-нибудь веселая жизнерадостная девчонка с Гриффиндора, которая будет обожать квиддич и души в тебе не чаять. Тебе кто-то получше, чем я, нужен, ты понимаешь? Её речь напоминала раскат грома, а глаза чуть ли не в прямом смысле метали молнии, отдающие отблеском далекой, тягучей боли. Слишком долго терпела, молчала, не высказывала своих мыслей, чтобы теперь коридор наполнился молниями её чувств и звуком её тоскливых мыслей, выраженном спешащими словами. Смотрела теперь на него скорее даже испуганно, сама испугалась своей речи, дышала рвано, потому что эмоции захлестывали. А Гарри стыдно. До безумия стыдно. Он же когда-то в своих мыслях тоже назвал ее проблематичной, сложной, считал, что сейчас не время для этого, время для чего-то более простого. И теперь оказывается, что ее саму это гложет, саму тревожит, грызет мозг и душу. Веста сама считает себя проблематичной. Веста считает, что она… не заслуживает его? Она? После того, как там, на башне, он ее идеальной считал. Не мог отвести взгляда, поражался, насколько правильные вещи могут срываться с этих губ. Да, он был на эмоциях. Да, огромная путаница давила на мозг, смешивая краски и не давая смотреть на ситуацию трезво. Однако из ниоткуда мысли о её идеальности возникнуть не могли. — С чего ты взяла, что мы не сойдемся, если мы даже не пытались? Почему мы не можем просто попробовать? — Попробовать? Я тебе кто, пробник? С одной не заладилось — можно тут же опробовать с другой? — Ты знаешь, что я не это имел в виду. Его спокойствие успокаивает её саму. Закусывает щеку, дышит тяжело, пока под кожей утихал целый шторм эмоций. Гарри бы не удивился, если бы в ином случае — если бы шторм не утих — всё вылилось бы в какую-нибудь дуэль. Потому что видел — этот способ выплескивать эмоции ей искренне приносит удовольствие и успокоение. Только теперь, когда отряд распался, это было бы странно. Стоять вдвоем и швырять друг в друга заклинаниями. Да и зачем нужны заклинания, когда слова могут ударить сильнее? — Откуда вообще у тебя все это взялось в голове? — спрашивает она, понизив голос на несколько тонов. — Я своим глазам и ушам не верю, что ты сейчас правда хочешь попробовать отношения. Со мной. До этого ни разу, никаких влюбленностей, и тут пятый курс… — замолкает ненадолго, запускает пальцы в непослушные черные волосы и в задумчивости сжимает, стеклянными глазами смотря на полыхающий огонь факела на стене, служащий освещением в мрачном коридоре. — Скажи честно, тебе Грейнджер мозг промыла? — Да при чем тут Грейнджер? То есть Гермиона. Уже все сбилось в кучу. Нет, не Гермиона ему мозг промыла. Непонятно, откуда взялась эта уверенность, но сейчас, в этом разговоре, из головы будто убрали весь туман, подпитывающий нерешительность и непонимание. И всё стало вдруг таким очевидным. То, как сильно ему хотелось узнать её все это время, начиная с третьего курса. То, как он пытался поддержать её, потому что боль в ее глазах почему-то болезненно резала по нему самому, хотя они были никем друг другу в тот момент. То, как судорожно сжималось его сердце, когда он видел ее бледную, исхудавшую, осунувшуюся. Конечно, все это подходит под описание друзей. Это вполне подходит дружеским чувствам, чем он и оправдывался уже целую вечность. Но не после того, как позапрошлым вечером он хотел поцеловать ее. Не после того, как весь последующий день прокручивал у себя в голове этот момент и представлял, что было бы, если бы он все же поцеловал. Если бы не было никакой Чжоу, если бы были только они вдвоем. Сразу другие краски обретают многочисленные моменты. Бал, на котором он не мог поверить, что действительно танцует с ней, такой до безумия идеальной, восхитительно красивой, завораживающей. Моменты ссор, которые ударяли по нему по-особенному сильно. Тепло, которое грело грудную клетку, когда она по-дружески прикасалась к нему. И да. Вынужден признать, хотя вслух, особенно Гермионе, он в жизни этого не признает. Ревность. Даже само слово его уже до жути раздражает, слишком затасканное, неправильное, но как еще это описать? — При том, что она будто усердно пытается нас свести. Но не понимает, чем это чревато. — И чем же это чревато? — со смешком переспрашивает он, слегка нервным. И тут же, не дожидаясь ответа: — Боже, Блэк, почему ты так зациклилась на всем негативном? Искренне не понимает. Эти слова как-то необычно действуют на нее. В глазах уколом мелькнуло что-то странное, и она сжала губы, которые на секунду до этого дрогнули. А ведь действительно. Почему она видит только плохое? Словно специально топит себя во всей этой бесконечной тоске, не желая взглянуть на положительные стороны. Они же есть. Во всем есть, в отношениях — тем более. В отношениях море всего положительного. Внутренний голос протестующе запищал, напоминая о Чжоу, но он лишь мысленно отмахнулся. И продолжил с непоколебимой настойчивостью: — Если мы просто попытаемся, от этого хуже никому не будет. — А если не выйдет? Ты понимаешь, что на этом закончится и дружба? — С чего это вдруг? — Да потому что нельзя провстречаться какое-то время, а потом как ни в чем не бывало воспринимать человека, как друга. Мы еще даже не встречались, а я уже… Запнулась. Нервно сглотнула, слегка приподняв острый подбородок. — Я обо всей этой ситуации, — объясняет она, небрежно вырисовав в воздухе круг рукой. — В целом. О том, что мы бегаем друг от друга и прочее. Несколько долгих секунд они ничего не говорят, только смотрят друг на друга, словно не желая брать на себя ответственность за продолжение разговора. Потому что каждая брошенная фраза — как ход в шахматах. Всё может принять совсем иной оборот от любой неосторожности. Так и стояли, вдвоем, посреди коридора. За весь этот разговор почти не двигались, статично застыли. Если она хоть как-то жестикулировала, то он почувствовал себя совсем каменной фигурой. Чтобы избавиться от этого ощущения, повернул голову, которая теперь казалась свинцовой. Шея едва ли двигалась. Взглянул туда же, куда совсем недавно смотрела Веста — на завораживающий пламенный танец огонька в настенном факеле. Задумался. — Правда не понимаю, почему все вдруг так зациклились, — прерывает Веста затянувшуюся тишину, тихо, ровно, и он даже не переводит на нее взгляд, слушая. — В чем проблема быть друзьями? У меня сейчас и так сплошная путаница в мыслях, а вы тут все со своей любовной драмой. Ты еще миллион раз в кого-нибудь влюбишься, я же не какой-то там последний шанс — тебе всего пятнадцать. А мне сейчас хочется просто пожить спокойно. Вздох. Тяжелый, какой-то даже мучительный. Ладно. Это бессмысленно, бесполезно. Если ей самой так будет проще, если она отказывает не из-за мыслей, что якобы не заслуживает этих отношений, тогда, разумеется, он не может продолжать настаивать. Да и с чего бы он так настаивал вовсе? Словно ему самому жизненно необходимы отношения с кем-либо. Глупости. Если так подумать, может, она права? Он же и с Чжоу этого всего хотел. Представлял, как они будут вместе, представлял, как он ее целует. И к чему это привело? К очередному разрушению образов. Где гарантия, что желание поцеловать её — не такое же надуманное и идеализированное? Что он не разочаруется впоследствии, узнав, что она не такая в отношениях, какой ему казалась? А какой она вообще ему казалась? Разве он строит конкретные образы, как было с Чжоу? Все образы, связанные с характером Весты, давным-давно раскололись на куски. И всё же. Нельзя не признать, что без этого всего будет проще. Гарри никогда не искал легких путей, но сейчас? Сейчас — ладно. Сейчас он готов уступить, умерить пыл, сбавить обороты. Время покажет, правильно ли они поступают, а пока остается только плыть по комфортному обоим течению. *** Черт возьми. Не жизнь, а сплошная полоса препятствий. Серьезно. Договаривалась с Грейнджер встретиться, чтобы сверить работу по Нумерологии, а в итоге её вечер окрасился в самые разные краски из-за чертового разговора, которого вовсе быть не должно. Но, ладно, это лучше, чем бегать, она признает, пусть и с неохотой. К тому же, все разрешилось в лучшую для Весты сторону. Хотя бы на один пункт в ее тревогах и размышлениях должно стать меньше. Это радует. Особенно если учесть, что следующим же днем поставили для пятикурсников консультацию на тему выбора будущей профессии, чтобы точно определиться, какие предметы сдавать и изучать следующие два года. Самое то после эмоционального разговора о возможных отношениях с близким другом. Еще и со Снейпом. Консультация со Снейпом. Эта гребаная консультация проходит с деканами факультетов. А Веста же везучая, давным-давно выиграла эту жизнь, и консультироваться ей придется не со строгой, но понимающей Макгонагалл, или добродушной Стебль, или забавным Флитвиком, а с грозой всея Хогвартса. После Амбридж, конечно, но Амбридж хотя бы не выглядит так устрашающе и отталкивающе. От одного его ледяного вида — мурашки по коже. Весь вечер перед днем, когда была назначена консультация, Веста равнодушно рассматривала предложенные всем пятикурсникам брошюры при тусклом свете зеленых ламп в гостиной. На разного размера листках, вырвиглазными шрифтами — названия различных профессий и предметы, которые потребуются для зачисления на эту должность. Стиратели памяти. В обязательном порядке — магловедение. Она не проходит магловедение, никто из слизеринцев не проходит. На третьем курсе Люциус следил за тем, какие предметы она выбирает, и этот был запрещен со всей строгостью. Целитель. Нужно зельеварение. Со Снейпом-то? Она повесится раньше, чем выучится на необходимый балл. Журналист. Копаться в чужом грязном белье… скукотища. Всё скучно, неинтересно, не подходит. Ей ничего не подходит. Ни на что из этого ни разум, ни сердце не откликалось. Около пяти минут, намного дольше, чем над обдумыванием других брошюр чуть ли не вместе взятых, сидела Веста с листком о профессорской деятельности. «Испытываете искреннее желание учить детей и формировать юные умы? Тогда…» Только первое предложение, а уже отталкивает, противоречит. Не любит она детей. Точнее, неизвестно, как будет с ее собственными в будущем, но учить чужих отпрысков, еще и таких неприятных порой — наверное, каторга. Тот Отряд Дамблдора только подтверждал ее опасения. Она не справлялась, когда ее просили помочь. Точнее, в ее понимании — справлялась. Но мало кто был с ней в этом плане солидарен. Подумает об этом потом. На это же и нужны консультации? Чтобы декан помог разобраться. Правда, было действительно страшно представить, каким образом Снейп может помочь ей разобраться. Скорее, когда она спросит, куда ей лучше идти, он равнодушно укажет на окно. *** Благо, консультация именно ей была назначена на первый урок. Отмучится сразу, вырвет это грядущее неприятное событие рывком и забудет. Болтать наедине со Снейпом, конечно, перспектива не из лучших, но зато потом на совместном с гриффиндорцами Уходу за Магическими Существами, который идет третьим уроком, вполне сможет выговориться и излить негативные эмоции. Идти было страшно. Стучать в дверь кабинета, находящегося в глубинах мрачного безлюдного подземелья — тем более. Как-то переборола себя. Как-то постучала. Как-то вошла на ватных ногах. И замерла, увидев розовое пятно в этом кладези темных цветов кабинета. Она сидела на дальнем стуле, около стеллажей с различными ингредиентами, ослепительно яркое пятно с блокнотом в руках. Настолько яркое, что Веста сперва даже не заметила Снейпа, который из-за привычно черной мантии практически сливался с обстановкой на фоне розового одеяния коллеги. Прекрасно. Боялась одного только Снейпа, а консультации, оказывается, еще и при Амбридж проходят. Победитель по жизни. Ничего не сказав, декан лишь безразлично кивнул на стул, устроенный около стола. Веста послушно прошла вглубь кабинета, села, тут же выпрямив спину до идеальной прямоты, как струну. Здесь слишком некомфортно. Веста привыкла к мраку, но его кабинет — это что-то, к чему привыкнуть невозможно. — Итак, — с уже привычном равнодушным льдом в голосе начинает он. — Есть ли у вас какие-либо мысли насчет дальнейшей профессии, мисс Малфой? Вы только посмотрите, какой официальный тон. Так официально по отношению к ней он не обращался почти никогда. То она была дочерью Люциуса, приятелем Снейпа, поэтому довольно странно называть её мисс. То он просто ее не уважает, чтобы обращаться уважительно. Причин всегда было довольно-таки много. Веста вздохнула, бросив взгляд на замершую в волнительном ожидании Амбридж. Что, любопытно, кем станет «дочь Пожирателя» и просто крайне безответственная девчонка, розовая ты горгулья? — Возможно, школьным учителем. Удивилась, каким спокойным оказался тон. В такой-то давящей, скользкой атмосфере. — Для преподавательской деятельности необходим ряд важных личностных качеств, — напоминает Снейп, и Веста улавливает язвительные нотки. У вас самого их нет, профессор, — ответила бы она, не будь здесь Амбридж. Или не ответила бы так вовсе, ведь он все еще вполне может рассказать кому угодно о ее занимательной беседе с отцом через камин. Неужели сейчас действительно Снейп будет рассказывать ей о том, как быть хорошим учителем? Снейп? Он травит всех, кто не так подышал. Это просто смешно. — К примеру, ответственность, — едва заметно приподняв уголок губ в саркастичной усмешке, дополняет он. Раздражение зашевелилось под кожей еще больше. Веста рефлекторно провела пальцами по так и не зажившей до конца ране в виде тонких букв, образующих длинную фразу. Шрам остался, уже не вывести. — А какой именно предмет Вы хотели бы преподавать, мисс Малфой? — вклинивается Амбридж, решившая, видимо, что ей не уделяют достаточного внимания. — Трансфигурацию или Заклинания. — Кхм, как интересно… — с довольным видом промурлыкала она, записывая что-то в блокнот. Что ей там вообще интересно. Каждое слово бесило до дрожи. Скоро вскипит, а вскипать — запрещено. Точно не сейчас. — Вынужден удостовериться в серьезности ваших намерений, мисс Малфой, — снова возвращает к себе внимание Снейп. Две королевы драмы. Ещё подеритесь тут. — Педагог — крайне сложная профессия. И скажу откровенно, я убежден, что ваш характер совсем не сочетается с данной деятельностью. Ей глубоко плевать, в чем он там убежден. Ну серьезно. — А как вы считаете, профессор, какие профессии могли бы подойти мисс Малфой? — снова интересуется Амбридж. — В чем она может быть… неплоха? Это было сказано таким вымораживающим тоном, словно она плоха во всем. Сейчас начнется. Очередной спектакль. Эти двое действительно будут топить её этим всем? Одну? Какую-то пятикурсницу? Просто потому что она не угодила обоим? Очень по-взрослому. — Уверен, какие-либо качества точно найдутся… — безразлично отвечает он, делая вид, что задумался, хотя едкий ответ сформировался в его голове, наверное, еще раньше, чем она хотя бы зашла в кабинет. — К примеру, с такими профессиями, как завхоз, продавец или лесничий, вы точно управитесь, мисс Малфой. Вот же. Сволочь. Аж зубы скрипят от злости. Не показывает этого. Сидит прямо, ладони сложены на коленях, лицо каменное. Непроницаемое. Только глаза горят тягучей злобой. — Знаете, профессор Амбридж, — безмятежно обращается она к инспектору. — Я полагаю, что могу дополнить список предметов, которые хотела бы вести. — Да-да? Слушаю? Чтобы не пойти на попятную, не испугаться собственной непонятно откуда взявшейся решимости, она незаметно касается пальцами голубого разбитого топаза на подвеске, обхватывающей тонкое запястье. Это помогает. Укрепляет мысль, что Сириус наверняка был бы рад размытой идее, что сейчас ворочалось в голове. — Защита от Темных искусств. Эффект она оказала этими словами нужный. Тот, которого и ожидала. Тошнотворно-приторная улыбка с лица Амбридж тут же слезла, а черные глаза Снейпа блеснули кипучей злостью, пусть черты его лица и продолжали выражать максимальное равнодушие. Она знает, как долго он хочет эту должность. Знает. И если её через лет так пять или, может, чуть больше, получит не он, а его же ученица, которую он не переносит уже пятый год, это будет самая сладкая месть, которую только можно придумать. — Боюсь, это невозможно, — состроив печальную гримасу, отвечает Амбридж. — Для преподавания какой-либо дисциплины необходимо при сдаче экзамена ЖАБА — заметьте, даже не СОВ — получить отметку по данному предмету «превосходно». А вы, насколько я помню, сейчас колеблетесь между «удовлетворительно» и «выше ожидаемого». До «превосходного», увы, никак не дотягиваете. Черта с два, не собирается она так быстро сдаваться. Ещё даже не ощутила всю прелесть злорадства в полной мере, не почувствовала этот сладкий привкус. — Однако в позапрошлом году профессор Люпин был убежден, что моя успеваемость почти отлична, — спокойно отвечает она Амбридж, продолжая осторожно крутить в пальцах уже ставший привычным голубой камень. Обращается к Снейпу: — Насколько я знаю, все предыдущие учителя оставляли рекомендации о своих учениках. — Действительно оставляли, — с явственным нежеланием отвечает он, лениво протягивая руку к целой стопке пергаментов. Перебирает их, выуживая наконец нужный. Пробегает глазами. — И в рекомендации сказано, что вы справились с переводным экзаменом третьего курса, однако с боггартом возникли трудности. В его черных глазах почти читается победа. Вечно эти боггарты портят ей жизнь. — Это был третий курс, — едва сдерживаясь, чтобы не раздражиться, парирует она. — Уверена, сейчас я вполне бы справилась. Она блефует. Не справится она с ним. Каждый новый страх хуже предыдущего. Но что еще остается? — Кхм-кхм, — прерывает их Амбридж, чтобы, видимо, вставить очередную фразу о том, что Веста по ее предмету не дотягивает до нужного балла, но Снейп невозмутимо продолжает: — Для поступления на эту должность также необходимо углубленное изучение Зельеварения. — Это еще что за глупости? — срывается прежде, чем она успеет прикусить язык. Потому что — ну бред же. Просто Снейп делает все, лишь бы разуверить её, отговорить, не дать выбрать именно эту специальность. — Следите. За языком, — отчеканивает он словесными сгустками яда. — Вы не в компании своих дружков, мисс Малфой. Знание Зелий и Темных искусств тесно взаимосвязаны. Поэтому вам понадобится обучаться моему предмету еще два курса, но, видите ли, я принимаю к себе учеников лишь с оценкой «Превосходно». Внутри что-то оборвалось. Сердце словно отяжелело и покатилось куда-то вниз металлическим шариком. Таково на вкус горькость разочарования. У неё пока все работы за этот год — только «выше ожидаемого», иногда даже «удовлетворительно», но, слава Мерлину, реже. Казалось бы, не все потеряно, нужно подтянуть предмет всего на одну ступень выше, но это же Снейп. Проще действительно просто сразу выйти в окно, куда-нибудь с Астрономической башни. — А если я все же сдам экзамены по Зельям и Защите от Темных искусств, — на последних словах она стрельнула глазами в директора, — я смогу работать по выбранной мной специальности? — Теоретически: разумеется, — с очередной фальшивой улыбкой отвечает Амбридж. — Но, дорогая мисс Малфой… — от этого приторного обращения её аж передернуло. — Осталось полтора месяца до экзамена. Если быть точнее, даже несколько меньше этого. Смею предположить, что с такой нагрузкой справиться, увы, дано не каждому. — Я справлюсь, директор. Спасибо за беспокойство, — с натянутой улыбкой говорит она, видя, как жабьи глаза Амбридж наполняются раздражением, — но я обещаю вам, что мне это дано. — Осторожнее, мисс Малфой, — её пухлая рука сжимает крепче в руке перо. Злится. — К обещаниям нужно относиться очень… ответственно. «Я не должна быть безответственной». Веста кивает с максимально ответственным и понимающим видом, словно прилежная ученица на сложном уроке. — Понимаю. Могу я идти? Этим двоим не оставалось ничего, что можно было бы дополнить. Они оба наверняка просто про себя посмеивались с ее наивности и в то же время злились с ее возмутительной самоуверенности. — Идите, — с равнодушием бросает Снейп, и Веста, поднявшись с места, практически вылетает из ненавистного кабинета. Сердце колотится бешено, будто обвиняя, спрашивая — зачем. Какая к черту Защита от Темных сил? И Зельеварение? Ей в жизни не сдать этот предмет на «превосходно», даже будь у нее идеальные по нему знания. Даже к Грейнджер он нашел бы причину докопаться, если бы ненавидел ее так яро, как ненавидит Весту. Даже Грейнджер бы не сдала этот предмет на нужный балл, понимаете? Отличница, которая читает все учебники заранее, чуть ли не за несколько лет до курса. И зовет это легким чтением. И что Весте делать? У нее совершенно нет никаких шансов. *** Подготовка была изнурительной. Веста думала, что это никогда не кончится. Не закончатся эти вечные посиделки в библиотеке, эти учебники, зубрежка, конспекты, зубрежка, бессонные ночи, снова зубрежка. Иногда казалось, что она даже во сне будет бормотать теорию Защиты от Темных Искусств. С практикой у нее все было очень даже хорошо, благодаря Сириусу и Тонкс, а также тренировкам в Отряде, пока она оттуда не ушла и он не распался. Но теория, которая к черту никому не сдалась, никак не откладывалась в голове. Конечно, для будущего профессора крайне важно знать теорию, глупо это отрицать. Но в этих учебниках, по которым они учатся у Амбридж, нужный материал так запутан, так извилист, что прорываться через дебри этих странных формулировок попросту невыносимо. Невозможно. Сириус, узнав о том, что его дочь пообещала сдать идеально эти два предмета назло Амбридж и Снейпу, был до невозможности горд и рад, чего и следовало ожидать. Всячески поддерживал в ответном письме, говорил, что она обязательно справится. Даже спросил у Люпина совет, и тот через неделю отправил по совиной почте Весте пару учебников, которые, на его взгляд, лучше помогут с теорией, потому что расписано там все куда проще и нагляднее. Друзья-гриффиндорцы, у которых упрямство в крови, естественно тоже не оставили её в беде, особенно зная, что этим она пытается дать наконец отпор двум самым ненавистным преподавателям. Иногда помогали с некоторыми не особо важными уроками, когда она была занята подготовкой, собирались в библиотеке вчетвером, потому что вместе запоминать материал было проще. Могли проверять друг друга, ещё больше впечатывая в голову вызубренные параграфы. Из-за сложившейся ситуации как-то сама собой скомкалась ситуация с Поттером. Будто ничего и не произошло. Всё встало на круги своя, больше никаких разговоров и кипящего мозга от размышлений, теперь он кипел только от учебы. Конечно, бесследно тот разговор пройти не мог. Веста все еще не могла с дружеской непринужденностью касаться его, как делала до его отношений с Чанг. Они оба понимали, что теперь это значит несколько другое для обоих. Поэтому сокращали подобное до минимума, а когда случайно все же касались друг друга, у Весты непривычно припадал к лицу легкий румянец, а Поттер неловко прятал взгляд. Докатились. *** В этот долгий, потонувший в учебе период Веста скорее напоминало ходячее привидение. Гарри даже в какой-то степени заволновался за нее, попытался образумить, что, может, все же стоит умерить пыл и не превращать это в какую-то маниакальную идею кому-то насолить. Веста только отмахивалась и продолжала зубрить. Упрямая донельзя. Однако, когда грянула пора экзаменов, она слегка посвежела. Продолжать учить уже было бессмысленно, поэтому они лишь повторяли уже пройденное, в более умеренном темпе. К счастью для неё, Зелья и Защита от Темных искусств были одними из первых экзаменов, поэтому она отмучилась сразу, постепенно возвращаясь в прежнюю колею, уже куда спокойнее готовясь к другим предметам. — Конечно, он пытался придраться, — говорила она после практики по зельям, когда они вчетвером сидели на улице под дубом с учебниками. — Но там же помимо наших учителей еще и экзаменатор от Министерства. Он сказал, что мое зелье выглядит вполне подобающим образом. Лишь бы это «подобающим образом» оказалось выше «выше ожидаемого»… У него самого все шло вполне гладко. Экзаменатор попросил его после практики по Защите от Темных искусств продемонстрировать телесного патронуса, просто из интереса, и после того, как Гарри это проделал с уже привычным успехом, в журнале можно было издалека рассмотреть, как выводится «П», значащее «Превосходно». Хотя с теорией на экзамене, ему казалось, он немного напортачил. На Прорицаниях было все плохо, но он особо по этому поводу и не печалился. Если не пройдет порог и не будет обучаться этому предмету следующие два года, скорее даже обрадуется. Другие предметы прошли довольно ровно. Где-то хуже, где-то лучше, но в целом — ровно. Оставался только экзамен по Истории Магии, и можно будет вздохнуть спокойно. Лето, свобода, наконец долгожданная беззаботность. Почти что кожей ощущал покалывающее нетерпение, когда это уже все наконец закончится. К Истории Магии он почти не готовился, поэтому на экзамене, пока Амбридж стояла на небольшом возвышении около преподавательских столов и наблюдала за однообразным процессом; пока Гермиона уже строчила во всю развернутые ответы; и пока Рон сидел с видом, что он бы скорее предпочел побеседовать с пауками, чем сидеть сейчас на этом экзамене, Гарри по сто раз перечитывал один и тот же вопрос, пытаясь хоть как-то вникнуть в смысл. И стоило ему только приступить хоть к одному вопросу, пропустив те, которые он не учил, за стенами Большого зала послышался далекий шум. В гробовой тишине он прозвучал громогласно. Не услышать его было невозможно, и по стройным рядам парт прокатилась волной растерянность. Все оглядывались, смотрели на запертые двери, обменивались непонимающими взглядами. Амбридж тоже была несколько растеряна. Окинув учеников надменным взглядом, она гордо выпятила грудь и неспешно пошла вдоль рядов по направлению к дверям, чтобы проверить. Ей пришлось остановиться на полпути. Потому что двери сами распахнулись настежь с грохотом, и внутрь залетели проворные фейерверки, описав в воздухе несколько кругов. Взмыли ввысь, к потолку, и взорвались скопом разноцветных искр. И началось безумие. Из пыльного уголка памяти он выудил разговор с близнецами, которые вскользь упомянули, что планируют отомстить Амбридж за все. Гарри не воспринимал это всегда слишком всерьез. Ведь это, все-таки, близнецы. У них всегда что-то на уме, удивляться нечему. Сейчас было чему удивиться. Подняться на ноги, столпиться с другими, не сводить завороженного взгляда с фейерверков, что продолжали лететь отовсюду, а за ними, в зал, и сами близнецы на метлах, которые уже как полгода были изъяты. Поддавали фейерверкам огня, и вскоре он заполнил почти весь воздух в зале. Заполнил шумом, криками, взрывами, смехом. Запахом чего-то горелого и запахом пороха. Наблюдать за паникой Амбридж было самым настоящим удовольствием. Прямо-таки почувствовал, как злорадное блаженство растекалось по телу, вызывая язвительную ухмылку. Она не знала, что делать. И Филч не знал. Поэтому они лишь метались по залу в попытке остановить это сумасшествие, пока оно уже передавалось в умы пятикурсников, заражая этой свободой, этим весельем, и уже даже непричастные к произошедшему стали поддерживать, мешать Амбридж, просто откровенно веселиться. В итоге — все ученики покинули место проведения экзамена и ринулись на улицу, следом за виновниками происходящего, огибая при этом Амбридж, замершую от атаковавшего её очередного фейерверка. Гарри даже ничего толком не понимал. Все толпились, кричали, всё смешалось, он не видел в этой неразберихе друзей, но адреналин подскочил, разгоняя кровь по телу в бешеном ритме. Пивз, учуяв хаос, тоже стал крушить всё подряд, сносить со стен многочисленные Декреты об Образовании, кидаться в Амбридж и Филча чем попало, и его сумасшедший хохот накладывался на весь остальной шум новым, ещё более ярким слоем. Джордж прокричал напоследок, что приглашает всех в Косой переулок, в их новый магазин приколов, а тем, кто будет использовать их товар против Амбридж, будет предоставлена особая скидка. Ученики ликовали, кричали, смеялись. Указывали пальцами на все еще взрывающиеся фейерверки, одни из которых образовали огромную букву W. Безумие. И это безумие так сладостно манило, протягивало руку с запретным плодом, приглашая присоединиться. Сердце все било и било свой бойкий ритм, заставляя горячую волну адреналина прокатываться по венам. Вся эта атмосфера заражала, пьянила, затуманивала рассудок. Мысли метались в голове быстрее фейерверков, звонко ударялись внутри черепной коробки, оглушали, перекрикивали шум. В этот момент он особенно отчетливо почувствовал, что он лишь подросток, и сейчас — самый подходящий возраст для эмоций, ошибок, веселья, чувств. Почему нужно чего-то ждать? Для чего жить спокойно, когда сейчас самое время наворотить кучу дров, но хотя бы чувствовать себя живым? Чувствовать себя обычным человеком? Почему нужно ждать, пока он влюбится? Почему должен глушить что-то в себе? Подавлять, давить, нарочно уничтожать? Пульс неумолимо стучал в висках, словно подбадривая, дыхание сбилось, и грудь вздымалась от этого тяжелого дыхания. Взгляд лихорадочно шарил в толпе в попытке найти. Гермиона, пуффендуйцы, Рон, Симус, когтевранцы, Лаванда, слизеринцы… где она? Прорывался через толпу, озирался, пытался найти, хотя перед глазами все размывалось из-за хаоса. Кто-то его случайно толкнул, но он продолжил, огибал учеников, выглядывал. Нашел. Он должен. Если она отвергнет, он поймет, примет, но он должен хотя бы попытаться. Она улыбалась, рассматривая происходящее чуть в стороне, около каменных колонн. Бледность после изнурительного месяца учебы уже спала, и лицо сияло, жизнь била в этом лучезарном сиянии ключом. И в груди от её собственных эмоций теплеет, разливается чем-то тягучим, горячим, словно у них одни эмоции на двоих. Она заметила его в последний момент. Когда он вынырнул из толпы, перевела рассеянный взгляд на него, а он, ни на кого не глядя, шел к ней, стремительно сокращая дистанцию, уже с желанием чуть ли не бежать, лишь бы быстрее. Быстрее сделать, закончить, хоть что-то. Уже невыносимо ждать. Мучительно. Люди всё кричат, смеются. Он никого не видит. Никого, кроме нее. Положил слегка дрожащие от кипящих эмоций руки ей на талию, чувствуя тепло её тела пальцами сквозь рубашку, сквозь жилет, сквозь мантию. Сквозь миллион слоев. Чувствовал её. Такую живую, правильную, идеальную в своих руках. И, пока мозг не успел отрезветь, пока не возникло мысли, что он делает что-то неправильное, пока она сама ещё не успела его оттолкнуть, все осознав, он наклонил голову и коснулся её губ. Мягких, теплых, податливых. Сводящих с ума напрочь. Её судорожный вздох скользнул по его губам удивлением. Она не ожидала. Конечно, не ожидала, он сам не имел ни малейшего понятия, что творит. И уже чувствовал, что, вот, прямо сейчас она наконец придет в себя, откинет мешающиеся растерянность и оторопелость. Отстранится, отпрянет, устроит ссору, обвинив во всех грехах. Поэтому, пока она еще этого не сделала, пока еще было возможно, прижимал ее к себе сильнее, целовал, словно не было в жизни ничего важнее, а внутри, под ребрами, все взрывалось, подобно всем этим безумным фейерверкам, внутренности превращались в скоп искр, перемешивались в бессвязную кучу. Веста не отстранилась. Несколько секунд ничего не делала, безвольной куклой позволяя делать ему то, что он хотел, а после — коснулась его шеи прохладными руками, отчего по телу будто пробежался ощутимый заряд тока, сама прижималась крепче почти всем телом, так близко, что они могли чувствовать частое сердцебиение друг друга, еще больше сводя с ума. Мозг отключился окончательно. Не давал думать, почему она ответила, если была так категорична раньше, не давал думать ни о чем, собрал все мысли в кучу и запер на замок, потому что здравый ум только бы все испортил. Тут чувства. Должны быть только чувства, и он чувствовал её горячее дыхание, чувствовал, как она почти дрожит в его объятиях, чувствовал, что это самое лучшее, что только мог он чувствовать за последнее время. Быть может, он уже просто сошел с ума, но ему казалось, что в этот момент даже души их переплелись, прижались друг к другу, впустили друг в друга невидимые корни, став чем-то одним, цельным. Это мгновение казалось вечностью и в то же время казалось жалкой секундой, пролетевшей слишком быстро. Полны противоречий, как и всегда. Отстранились. Из объятий друг друга не выпустили, ее руки все ещё на его шее, слегка заходя на его лицо пальцами, опаляя этим долгожданным прикосновением, а его руки — на её тонкой талии. И не хотелось отпускать вовсе. Всё ещё слишком близко, слишком рядом. Всё ещё чувствует, как её дыхание касается его кожи. И сердце стучит отчаянно, громко, с таким усердием, что действительно готово проломить ребра и найти выход из удушающих, путаных чувств. Стоят, словно окаменевшие в этой чересчур непривычной, чересчур неправильной близости. Смотрят друг на друга, глаза в глаза. Оба пытаются прочесть в глазах друг друга ответы на бесчисленное количество вопросов. — Ты меня так когда-нибудь до святого Мунго доведешь, — шепчут её губы, пока она проводит кончиками пальцев от шеи выше, к челюсти, очерчивая невесомую линию от скулы до виска, а после — запускает пальцы в его и без того взъерошенные волосы. Кто ещё кого доведет. Кто ещё быстрее сведет другого с ума. Как же он скучал по этим моментам. Когда она касалась его волос, когда не боялась прикосновений к нему, как огня. Боковым зрением он видит всё ещё мелькающие пятна учеников, которые вряд ли их замечали. А замечали ли их друзья? Рон, Гермиона? Видели ли, какое безумие творится? Видели ли, на какое безумие, оказывается, способен он? После стольких месяцев, даже лет отрицания… он точно лишился рассудка. Снова наклоняется, снова накрывает её губы своими, понимая, что ему мало. Ему всего мало, хочется целовать её до изнеможения, сжимать ее в своих объятиях до бесконечности. Неизвестно, что будет дальше, но по определению быть плохо не могло. Не может Веста отрицать, говорить после этого, что ничего не чувствует, что ей это не нужно. То, как она отвечает ему на поцелуй, жадно, чувственно, сама стараясь притянуть его к себе как можно ближе, хотя уже попросту некуда — самый емкий, самый значимый ответ, который только мог прозвучать. Нужно. Ей это нужно. Как и ему. Всей душой нужно. Неожиданно — перед глазами, под закрытыми веками, образ Сириуса. Почему он думает о Сириусе? Почему в памяти всплыл именно он? Сириус говорил, что не против. Говорил, что только рад будет, если они будут вместе. Тогда почему… боже, это не мысли. Холод скользкими щупальцами сжал легкие, когда он понял, что это не его мысли. Руки, что он держал на тонкой талии, дрогнули, но он все еще стоял, и Веста всё ещё целовала его, не желая отстраняться, заканчивать этот слишком долгожданный, волнительный момент. А шрам обожгло чудовищной болью. Это уже было невыносимо. Отстранился, запихивая в легкие воздух рваным дыханием, потому что дышать уже невозможно. Шрам горит, перед глазами картины, голоса, знакомый коридор, знакомый отдел. И Сириус. Там Сириус. Его пытают. Круциатусом. Пытаются выведать информацию, заставить выдать что-то, чего Гарри не понимал, но понимал лишь одно: нужно что-то делать. Голова почти взрывалась мучительной болью от жжения во лбу, и ноги неминуемо подкосились. Веста, не понимая, что происходит, тут поддерживает его за локоть, не позволяя упасть. Перед глазами все по-прежнему плывет, размывается, как в калейдоскопе, но он сосредотачивается, вылавливает ее обеспокоенное лицо, ее непонимающий взгляд, который только что сиял, блестел счастьем. Он должен сказать… она должна знать… должен соскрести все свои силы, которые сейчас полностью иссякли, и пока все вокруг кричат, всё еще ликуют, наблюдая за так и не прекратившимся шоу, он с трудом выдыхает одно единственное: — Сириус.