Центр внимания

Можно бегать от друзей в страхе увидеть в их глазах осуждение, можно бегать от кошмаров с помощью зелья, но не выходило сбежать от самой себя, от яви, которая ничуть не лучше кошмарных снов. Казалось, она медленно сходит с ума. Застряла в клетке своих мыслей, в собственном жестоком сознании, и не могла выскрести из-под век образ отца, проваливающегося в туманность арки, не могла выскрести образ Беллатрисы, что преследовал её повсюду. Веста действительно не могла отделаться от липкого, навязчивого страха, что Беллатриса может появиться из ниоткуда. Сознавала, какая глупая, нелепая это мысль, но иногда паника беспричинно захлестывала волной, не давая дышать, и она была уверена, что, если просто обернется или если завернет за угол, увидит жуткий оскал и безумный взгляд. — Примите мои соболезнования, мисс Блэк, — сочувствующий голос Макгонагалл, её теплая морщинистая рука на Вестином плече. — Ваш отец был прекрасным человеком. Конечно, прекрасным. Веста и так это знала. В чем смысл этих слов? Если его больше нет. Не нужны ей соболезнования. Как ей поможет это вежливо-официальное сочувствие? — Спасибо, профессор, — наскребя остатки вежливости, отвечает она, и гриффиндорский декан, понимающе кивнув, удаляется. Это уже второй человек за последние пару дней, который подходит и соболезнует. Первым подходил лесничий, с которым она не то чтобы близка, но её он тоже когда-то, как и троицу, просил присмотреть за Гроххом. И вот, выловив на улице, стал говорить, что знал её отца, что помнил его ещё веселым, безрассудным юнцом… Веста тут же нашла миллион дел, которые ей нужно выполнить, и, отговорившись от лесничего, скрылась в манящем одиночестве. Ещё приходили письма. От Тонксов, от Люпина, даже от миссис Уизли. Слова разные, но смысл один и тот же. Пожалуйста, держись. Неужели правда кто-то думает, что если ей сказать держись, все вдруг станет идеально? Что ей будет легче справляться? По щелчку? Тряхнув путаными черными волосами, она раздраженно покачала головой и собралась уже выбираться из людного вестибюля, куда высыпали люди из Большого зала кучками после завтрака. — Веста! Вздрогнула. Оборачиваться не хотелось. Потому что зовущего её человека уже опознала по голосу. Грейнджер обогнула нескольких учеников и появилась перед её лицом. Прекрасно. Так удачно бегала от гриффиндорцев несколько дней, а тут стоило появиться Макгонагалл, отвлечь её внимание — и все это долгое и мучительное избегание покатилось к чертям. — Ты как? Карие глаза излучали обеспокоенность и сочувствие. Уже тошно от этих одинаковых взглядов, брошенных на неё разными людьми. — Надо же, — произносит Веста непривычно холодно, делая шаг к лестнице в подземелья. Грейнджер за ней. — Ты снова можешь смотреть мне в глаза? На её лице растерянность. Виновато поджимает губы; вздыхает, наверное, чтобы оправдаться, высказаться, развернуть ситуацию на целую лекцию, но Веста опережает: — Если ты хочешь читать мне мораль, то я лучше обойдусь, спасибо. Грейнджер же святоша. Даже любопытно узнать ее реакцию, когда Поттер поведал всем об этом преступлении против любой морали. Ужаснулась, должно быть? Может, ещё и рот рукой прикрыла в этом театральном ужасе? — Я просто хочу помочь. — Интересно, каким образом, — скептически произносит она, на самом деле ни капли не интересуясь. Даже не ждет её ответа, слегка ускоряется и теряется в толпе людей, после чего окончательно исчезает из поля досягаемости — в подземельях. *** Хагрид пытался его приободрить. Безрезультатно. Честно говоря, сделал только хуже. «Он умер в бою — именно так он и хотел уйти» Что за глупость? Как вообще это может помочь ему справиться с эмоциями? Именно так и хотел уйти. Идиотизм. Сириус вовсе уходить не хотел. Никто не хочет умирать. Пришлось покинуть его хижину. Даже быстрее, чем Хагрид успел попрощаться. Просто брел, брел, куда глаза глядят, остановился у какого-то дерева, прислонился к нему спиной и сел прямо на прогретую солнцем траву. Вокруг все смеются, весело проводят последние деньки в Хогвартсе в этом учебном году. И Гарри был далеким от них как никогда раньше. Никто его не понимал. А та, что понимала, не вылезала почти из своих подземелий, или вылезала, но где-то пряталась от него и от других. Гарри легко мог найти с помощью Карты Мародеров, время от времени даже находил, но не шел к ней. Если она прячется, значит, не просто так. Ещё больше он её теперь понимал, осознавая суть пророчества. Когда-то ему самому придется либо быть убитым, либо убить. И неважно, что человек, которого Гарри вынужден будет убить, даже человеком считать невозможно; неважно, что это зло во плоти и это того стоит. Когда-то ему самому, Гарри, придется стать убийцей. Разделить судьбу Весты, и отличало их лишь то, что у Гарри нет выбора. — Я пыталась с ней поговорить, — сообщает Гермиона, угрюмо копаясь вилкой в тарелке на обеде. Рон был на перевязке ран, поэтому заметно опаздывал. — Но она не хочет разговаривать. Отстраняется, — делает паузу, подняв взгляд на сидевшую за слизеринским столом вдалеке подругу и переводит его после этого на Гарри, — как и ты. — Я не отстраняюсь. — Тебя до обеда даже не видно было нигде. Ответить особо нечего. Да, не хотел ни с кем говорить. Да, спасался одиночеством. Но что поделать, если разговоры с друзьями ему все равно не помогают? — Вы вдвоем говорили хоть раз после той ночи? Покачал головой. С тех пор, как проснулся в лазарете без нее, лишь изредка обменивались взглядами, словно передавая друг другу по воздуху свою порцию боли. Так пытался убедить друзей, что ей нужна поддержка, а сам не мог поддержать вовсе, не хватало сил даже на какую-нибудь жалкую попытку. Потому что даже со своими внутренними демонами, грызущими душу острой тоской, справиться не мог. — Поговорю в ближайшее время, — выдохнул он и поднялся из-за стола, понимая, что аппетита нет вовсе. *** В какой-то случайный момент Веста поняла, что одиночество делает только хуже. Нет, это было очевидно с самого начала, но просто говорить после всего произошедшего с гриффиндорцами, такими благородными, честолюбивыми, было бы тошно. Не удивится, если им самим претит мысль об общении с ней, с малолетней убийцей, но лишь из-за слишком развитых моральных качеств не могут её кинуть в свободное плаванье среди моря отчаяния. Она вышла из замка где-то после обеда, июньское солнце уже не так пекло, начиная с ленивой неспешностью перекатываться в сторону запада. Поттер сидел на поваленном стволе дерева у безмятежной глади озера. Она увидела его ещё из окна в замке и подумала, что если с кем-то и пытаться наладить прежнюю связь, то с человеком, которому слишком паршиво, чтобы тратить нервы ещё и на осуждение кого-либо. С человеком, который её саму понимает. Идя в ту сторону, Веста прикладывала все силы, чтобы не мазнуть взглядом по Гремучей Иве. Весь Хогвартс пронизан выворачивающими наизнанку воспоминаниями, даже слизеринские спальня и гостиная, но то ужасное дерево, под которым таился проход в далекую хижину, своим видом вонзалось куда глубже в сердцевину и куда больнее. Даже не поздоровавшись, она просто села рядом на бревно. Поттер не вздрогнул. Скользнул по ней слегка растерянным взглядом, возможно немного удивился, но тут же вернулся в прежнюю замкнутость, скрыв эмоции где-то внутри, там, под кожей. Веста со вздохом наполнила легкие воздухом, чтобы на выдохе произнести «Ты как?», но не смогла. Подумала — глупость. Очевидно, как. Ещё не хватало ей уподобляться тем, от поддержки которых она бежала сама. — Я скучаю по нему, — произносит она вместо этого. — Я тоже. Поттер ведь даже не успел с ним провести время. Немного летом, немного зимой. И всё. У Весты хотя бы было то лето. Этого все равно катастрофически мало, но у нее хотя бы были воспоминания, яркие, живые. Даже и не поймешь сразу, кому хуже. — Я должен признаться тебе кое в чем, — зажмурившись, говорит он, словно воздух наполнился этими словами против его воли. Это должно было заинтриговать, заставить нервы вытянуться, подобно струнам, в ожидании продолжения, но она лишь перевела равнодушный взгляд к нему. Разве может её хоть что-то теперь удивить? Его рука скользнула в карман серой кофты, надетой поверх футболки, и достала небольшого размера осколок, в котором тут же отразилось голубое небо над их головами. Несколько секунд она лишь смотрела на этот предмет, не понимая. А затем механизмы в голове стали со скрежетом работать, перекручивая всю память в поиске нужной детали. — Сириус дал мне это. После рождественских каникул. Толком не объяснил, зачем, просто сунул в руки и сказал — на случай, если что-то пойдет не так на занятиях со Снейпом. Второе такое же было… — У него. Чтобы переговариваться, — сухо заканчивает она за него и стискивает челюсть. Не мигая, смотрит на это отражение неба в неровном осколке стекла. Поттер перевел на нее непонимающий взгляд. — Ты знаешь, что это. Естественно, знает. Когда они с отцом убирались в их доме летом, он рассказывал множество историй. В том числе о способе переговариваться с Джеймсом Поттером во время отработки школьных наказаний. — То есть он дал тебе его и ничего не объяснил? — уточняет она, судорожно хватаясь за последнюю соломинку самообладания. — Там была записка с объяснением… я её не видел до недавних пор. Колени сами выпрямились, заставив тело подняться. Сделала шаг в сторону, чувствуя, как холодеет в груди. Провела руками по волосам в попытке успокоиться. Поттер так и сидел за её спиной. — И ты за целых полгода не додумался посмотреть? — смотря не на него, а прямо перед собой, на раскинувшееся озеро. — Или спросить у меня, что мой отец мог тебе дать? Тебя не посещала мысль, что я могу знать? — Я не знал. Думал, это ничего не значит. У меня и в мыслях не было жаловаться Сириусу, что бы Снейп там со мной ни творил. Естественно, я отложил какой-то непонятный сверток подальше. Всё могло быть иначе. Один крохотный вопрос в его голове, а не стоит ли случаем все же попробовать узнать, что за хрень ему дали, и всё бы было по-другому. Её бросило в жар. Если за его чертово «видение», из-за которого и произошла та Битва, она не могла его винить, ведь сама так яро рвалась спасти отца, не думая о том, не ловушка ли это, то сейчас. Один вопрос! Всего один вопрос в его голове! — Он мог быть жив сейчас, — шепотом. — Я знаю. — Это твоя вина. — Поворачивается к нему. — Всё это — твоя вина. Он мог бы жить. В его глазах с зеленой радужкой мешалась густая, темная боль, но Веста не могла этого увидеть, ее собственные глаза застилала неодолимая злость, а в груди ворочалась её, пламенная, невыносимая боль, очередная порция горечи, будто ей не было конца. Всё могло быть иначе. Веста могла бы снова увидеть его улыбку, его глаза, такие похожие на ее собственные, услышать его голос. Сириус мог жить. Если бы не одна гребаная деталь. Поттер не додумался использовать зеркало по назначению. Открыть чертову записку и прочесть! Вроде не так сложно же, да? Это стоило Сириусу жизни! Он их спасать притащился! По их собственной глупости! Ничего бы этого не было, если бы Поттер просто рассказал ей о непонятном свертке от Сириуса! Не было бы! — Веста… — Не подходи, — делает шаг назад, отзеркаливая его шаг к ней, когда он тоже поднялся на ноги. — Ты… это все ты. Слышишь? — глаза стали неминуемо заполняться слезами. — Мой отец умер. У меня ничего не осталось, совсем. Из-за тебя. Все было бы иначе. Не могла перестать это повторять. Как заезженная пластинка, все крутилось и крутилось в голове. Иначе. — Веста, послушай… — предпринял ещё одну попытку подойти, даже протянул руки успокаивающе, но она только грубо оттолкнула их от себя. Злость все бушевала и бушевала… почему ей нет конца? Почему злость всегда самая сильная ее эмоция, заставляющая её становиться не собой? — Не хочу я слушать! — срывается она на крик, пока в горле набухает ком, мешающий говорить без дрожи в голосе. — Мне плевать, что ты скажешь! Он умер! Понимаешь? — толкает его ладонями в грудь, когда он снова пытается подойти. Даже не отшатнулся. Слишком слабо. Слабая. — Его больше нет! Просто нет! Ещё один удар по нему ладонями, даже не кулаками. Ещё и ещё. Поттер не сопротивлялся. И от этого было куда больнее. Он даже не сопротивлялся. Стоял, стиснув челюсть, терпел. Злость внутри неё вцепилась в него когтями, за единственного человека, которому сейчас было также паршиво, как и ей самой. И она это понимала, но не могла перестать, словно потеряла контроль над своим телом, внутренние демоны одержали вверх, подавив в ней былую хладнокровность. Уже просто сходила с ума. И выплескивала это теснящееся в голове безумие, эту режущую боль, злость, ненависть на других людей, потому что слишком много на неё одну, она уже не справлялась, захлебывалась в этой грязи. Неожиданно он ловит её руки, не давая в очередной раз толкнуть его в грудь. Держит за запястья, крепко сжимая. — Думаешь, я себя не виню?! Думаешь, я себя не ненавижу?! Из её легких снова вырывается всхлип, она смотрит на него сквозь пелену слез перед глазами, вся дрожит, дрожит от злости, ненависти, боли, раскаяния. — Я тоже его потерял, — дополняет он, шепотом. Веста знает. Знает и все равно позволила себе… как ей тошно от себя. Боже, как же тошно. Больше всего в эту секунду ей захотелось обнять его. Заглушить в объятии его боль, свою, выплеснуть все не силой, а знанием, что есть человек, который рядом, которым поддержит. Что-то не дает. Что-то заставляет опустить руки, и ему приходится выпустить её запястья из своих пальцев. Она отходит на шаг назад и закрывает лицо ладонями, давясь очередным всхлипом. Ну же, приходи в себя. Возьми себя в руки. — Прости, — единственное, что она сумела выдавить из почти пустых легких, опустив взгляд. — Я… прости меня… я… Так и не выходит продолжить это «я», потому что она сама не понимала, что хочет сказать. Мозг отказывался работать, мысли путаные, как несвязный ком. Ей лучше просто уйти. Пока истерика не вылилась во что-то ещё, пока она не натворила еще что-нибудь. Пока снова контролировала себя. — Прости, — повторяет ещё раз, отрешенно, безжизненно, и проходит мимо него. Подальше отсюда, подальше от него, человека, на которого она вогрузила все грехи, хотя виноват далеко не он один, виновата и она, и Дамблдор, и Тот-кого-нельзя-называть, и в первую, самую главную очередь — Беллатриса. Боялась, что Поттер скажет ей что-нибудь вслед, попытается остановить, но нет. К счастью — нет. Так и остался один, и они оба понимали, что в таком состоянии не способны помочь даже себе, не то что друг другу. *** В один из дней — Веста даже не разобрала, в какой именно, все смешалось в кучу — вышел выпуск Пророка, разгласивший всей магической Британии новость, которая отдельным лицам известна уже как несколько дней. Официально началась Вторая магическая война. Тот-кого-нельзя-называть вернулся. В масштабном сражении в Министерстве магии были задержаны девять Пожирателей Смерти, убиты Беллатриса Лестрейндж и Сириус Блэк, вскрывшейся невиновности которого был посвящен целый абзац. Внимание снова было обращено к Весте. Не то чтобы она стала всеобщим центром внимания, как было на третьем курсе; все-таки теперь были куда более важные вещи для обсуждения. Но её, тем не менее, порой все же преследовали те же взгляды украдкой, все тот же шепот, который, видимо, не перестанет ее преследовать никогда. С которого все и началось. Её посещали мысли, что, возможно, если бы не третий курс, ничего этого бы не было. Вся её жизнь стала бы другой. Шла бы по начерченному кем-то пути, а не по проложенному ей самой. Не было бы Сириуса в её жизни, не было бы всей этой боли. Нет, от боли не сбежать, она всё равно тянулась бы за ней тонким шлейфом, просто не такая режущая, острая, а притупленная, тихо напоминающая о том, что она заключена в клетке влияния других людей и не способна вырваться из нее сама, вынуждена играть по чужим правилам и прогибаться под ненавистных ей людей. И что из этого лучше? Если всё равно в конечном итоге она медленно умирает внутри себя, прячась во всем том же одиночестве, которое всегда было её спасением и мучением? В любом случае её жизнь обречена на душевные истязания. По какому пути она бы ни пошла. Вечер близился к ночи, большая часть учеников уже покинула гостиную, разбредясь по спальням. Прежде чем опрокинуть в себя уже привычный стакан с водой, в котором разведены пять капель фиолетового зелья, она отправилась в ванную комнату умыться. В зеркало старалась даже не смотреть, знала, что выглядит хуже призраков в этом унылом замке. Чтобы подолгу не занимать общую с однокурсниками ванную комнату, тут же включила воду, набрала полные ладони и, наклонившись, освежила уставшее лицо прохладой. Втянула носом сырой воздух, чувствуя, как капли стекают по лицу. Уперлась руками в раковину и выпрямилась, невольно скользнув все же по отражению в зеркале. Нет. Дернулась, отшатнулась. С губ даже сорвался негромкий вскрик. Показалось. Просто показалось. А сердце било о ребра бешено, пока взгляд лихорадочно шарил по своему же отражению, по слишком спутанным, черным, волнистым волосам, по бледной коже и синякам под запавшими глазами. Не похожа. Не похожа же? Снова игры разума. Снова рассудок заставляет видеть то, чего нет. Ни черта отражение не похоже на Беллатрису. Показалось. Ей показалось. Лишь на секунду. Она преследует её. Везде преследует. Не может выкинуть из головы образ, не может забыть, видится везде, преследует тенью повсюду, не отцепляясь. Теперь даже в зеркале. Весте действительно показалось, что она увидела Беллатрису. Сердце все также барабанит в груди, а она не моргает, испуганный взгляд не сводя с отражения. Умом понимала, что это она, просто она, её собственное отражение, но внутри что-то кричало о другом, шептало, заставляло видеть перед собой не себя, а образ той, кого она хотела бы никогда не видеть больше. Ведь ее больше нет. Это ненормально. Видеть тех, кого нет. Их уже не существует, мертвы, а она всё продолжает видеть в чужих лицах, в своем лице, под веками, везде. Дрожащая ладонь сжалась в кулак и ударила по стеклу, уродуя отражение паутиной трещин. Ещё один удар, и ещё. Осколки, полетевшие из зеркала, глубоко царапнули кожу, но она даже не вскрикнула, не поморщилась, смотрела лишь на отражение, которое с каждым яростным ударом возвращало ей рассудок. Возвращало осознание: нет, все-таки не похожи. Они не похожи. А на кого похожа? Подсознание шепотом подсказывало явный ответ. Годами она твердила сама себе, годами гордилась тем, что они похожи. Смотрела на себя и видела родные черты, родные глаза. В остатках зеркала видит сейчас их. Эти глаза. Его глаза. Эти темные непослушные волосы по плечи. В таком виде она стала больше напоминать Блэка. Точь-в-точь, только женская версия. Руки сами потянулись к многочисленным шкафчикам по обе стороны от разбитого зеркала. Открывала дверцы, лихорадочно искала. Не знала, найдет ли, ведь свой оставила пылиться в жутком блэковском доме, но должно же оно быть у других? Да. Должно. Нашлось. Дрожащими пальцами открыла крышку банки, загребла ноющими от царапин пальцами прозрачную субстанцию, стала втирать их в непослушные черные пряди хаотичными движениями, тянуть вниз, выпрямляя, волосы темнели еще больше, окрашиваясь от крови на её поврежденной осколками руке. Грудная клетка ныла, ныла, всё внутри кричало, пока губы, дрожащие, как и руки, были плотно сомкнуты, челюсть сжата почти до боли. Искореженное отражение перед ней изменялось, волосы становились прямее, такими, как раньше, когда она не стала стремиться быть больше похожей на отца, не хваталась за каждую их схожую черту, как за спасительную соломинку. Сейчас больше не хочет быть похожей. Не хочет каждый раз смотреть в зеркало и видеть его глаза. Глаза. В этом была главная проблема. Волосы можно выпрямить, даже перекрасить. Глаза не вырвать. Хотелось, до отчаяния хотелось, чтобы не видеть, больше не видеть этого всего. Снадобье попадало на раны, заставляя те болезненно щипать. Твои руки когда-нибудь оставят в покое? Нет, нет, хватит… пожалуйста, хватит. Остановите это. Сотрите все воспоминания, заглушите этот бархатный голос, звоном отдающийся в голове. Опустила полубезумный взгляд на окрасившуюся в красный цвет руку от собственных царапин. Нет. Перед глазами — тот самый сон, что намертво всверлился в голову. Лужи крови, заполняющиеся все больше, целое море густой, теплой крови. Все видят, насколько гнилая у тебя душа. Ноги подкосились, Веста упала на пол, на холодный мрамор, крик рвался наружу вперемешку с рыданиями, уперлась спиной в стену, не могла отвести взгляд от собственных рук. В ушах — будто бы смех. Нет, его не может здесь быть. Беллатриса мертва. Мертва! Её больше нет! Чудится? Ей уже чудится? Сходит с ума? Давным-давно. Давным-давно легкие вырвали вместе с грудной клеткой, давным-давно внутри нет ничего живого, прежнего, нормального. — Нужно позвать… — где-то вдалеке, будто не здесь. Веста не понимала, чьи эти слова, откуда они, никого не видела, перед глазами размыто, а рыдания всё душат её, душат, Веста вцепилась пальцами в ворот кофты, словно это он перекрывал доступ к кислороду, будто был самой настоящей удавкой. Остановите это. Когда уже это закончится? Она не может, уже больше не может. Хочется вырвать руками мозг, лишь бы не слышать призраки воспоминаний, хочется вырвать сердце, лишь бы просто не чувствовать. Ничего не чувствовать. — Тихо, тихо, я здесь, — голос где-то совсем рядом. Веста мотает головой, не понимая, пытается оттолкнуть человека, появившегося рядом, перед глазами все расплывается, пока она продолжает отдаваться безумию, рвущемуся из глотки рыданиями. — Здесь. Все в порядке… я рядом. Оказалась в чьих-то объятиях. Кто-то гладил её прохладной рукой по волосам, прижимал к себе, пока она продолжала рыдать, ничего не видя, не чувствуя больше ничего, кроме разрывающей на жалкие куски боли и разламывающихся в труху ребер внутри. — На что уставились? — рявкнул голос над её ухом куда-то в сторону. — Вон отсюда! Все! Живо! Чьи-то голоса у дверей, удаляющиеся шаги. Взмах чьей-то палочки, и дверь с грохотом за ними захлопывается, а сверху накладывается глушащее звуки заклинание. — Тихо, — шепчет он, вернув все внимание к ней. Она прижималась к нему, к этому человеку, как к единственному спасению, пока приглушенный крик все никак не мог утихнуть, рвался из груди, а воздуха уже в легких будто не оставалось, и она почти давилась этими слезами, этими всхлипами. — Это просто срыв… просто нервный срыв, все будет хорошо, слышишь? Веста снова мотает головой, уткнувшись заплаканным лицом ему куда-то в плечо, пачкая рубашку слезами. Не будет. Ничего уже не будет хорошо. — Я убила её, — бормочет она, не контролируя себя, не имея уже сил сдерживать слова, рвущиеся наружу, на свободу, в опрометчивом желании быть высказанными. — Я убила Лестрейндж. Я убила её. И теперь её образ преследует её повсюду, не давая успокоиться ни на мгновение. Говорят, что время лечит, но всё становится только хуже и хуже с каждой чертовой секундой, вся её жизнь продолжает лететь в пропасть, с каждым днем лишь увеличивая скорость, с которой однажды она расшибется о твердую плоскость. — Что ты такое говоришь? — тихо, неуверенно. Он не уверен. Не верил совсем. Растерян. Считает, должно быть, у Весты просто истерика. Сама не знает, о чем говорит. У неё истерика, но она знает. Знает правду, горькую, терпкую, заполняющую каждый атом воздуха, который кричал ей: ты убила её. Чудовище. — Она убила моего отца… и я… я не смогла не… Речь бессвязная, на полноценную фразу не хватает сил, вся дрожит в его объятиях, глаза уже горят от бесконечных слез. — Посмотри на меня, — говорит он, кладя руку ей на щеку, заставляя этим поднять голову, — посмотри на меня. Перед размытым взглядом его серые глаза, его неуложенные платиновые волосы, беспокойство на остром лице. До него начало доходить, что это не бредовые мысли, не бессмысленные слова, навеянные истерикой. — Ты убила Беллатрису Лестрейндж? — говорит медленно, вкрадчиво, словно рассасывая эти слова, чтобы ей было проще понять, вникнуть. Веста кивает, нервно сглатывая вязкую слюну. Во рту пересохло, губы пересохли. Все сухо. Стены перед глазами плывут. Рука всё ещё болит, кровоточит от тех осколков. — Мерлин… — выдыхает он, и его взгляд стекленеет, показывая погружение его в собственные мысли. — Что ты натворила?.. Драко поднялся на ноги, и Веста прислонилась обратно спиной к стене, чтобы была хоть какая-то опора, чтобы не растечься по полу жалкой лужей боли и ненависти к себе. Он запустил пальцы себе в волосы, сжал, меряя небольшую темную комнатку шагами. — Ты понимаешь, что это значит? Значит, что этому аду нет конца и края, и единственное, что ей хочется — закончить всё. Прекратить жестокие мучения, безжалостную пытку воспоминаниями, образами. — Они найдут тебя. Отомстят. Ты понимаешь? Эстер, черт возьми, ты меня слышишь?! Веста подняла на него заплаканный взгляд, прикусила щеку до боли. Смотрела несколько долгих секунд, пока с губ не сорвалось отчаянное: — Могу упростить им задачу. — Что ты несешь?! Снова опустился рядом с ней, коленями на пол, вцепился в её плечи пальцами, встряхнул, а у нее к глазам поступила новая порция слез. В голове пульсировала лишь одна мысль — покончить со всем. Помочь этим тварям заполучить нужное и уже просто обрести покой. Пожиратели думают, что достойной местью станет убийство, но они и понятия не имеют, что отмщение своей соратницы происходит уже сейчас, в эти бесконечные дни, заполненные безнадегой. Настоящая, самая жестокая месть — не убить её, а оставить в живых. — Даже думать об этом не смей, поняла? — почти рычит он, разозленный до предельной крайности. Его самого уже трясло. — Не смей! — Я не могу… — бормочет она, пряча лицо в ладонях, а слезы, которым все не было конца, все стекали по щекам. — Я не могу… я хочу к отцу… к родителям. Их же обоих… обоих больше нет. У меня никого нет. Драко взялся за ее запястья, отводя руки от лица. Коснулся подбородка, заставляя снова поднять голову, снова взглянуть ему в глаза. — Не смей оставлять меня. — Ты меня ненавидишь. — Да не могу я тебя ненавидеть, безмозглая ты идиотка! — снова взрывается он, и глаза его заполняются бессильной злобой. — Я не смогу без тебя, ты меня слышишь? Хотя бы по другую сторону, на стороне этого гребаного Ордена, но ты должна быть. Должна жить, поняла? Понимала. Слышала. А осознание все равно доходило заторможенно, через призму плача, истерики, боли. — У Ордена есть план? Ваш старик знает, что делать? Он тебя защитит? Весту хватило лишь на вымученный кивок. Потому что не хотела. Люди будут рисковать собой ради её безопасности, ради её жизни, а она даже не хотела жить. Зачем? Это все не имело смысла. — Хорошо… — выдыхает он. Устало смотря на сестру, заботливо проводит рукой по её волосам, в попытке успокоить. — Даже не думай, чтобы сдаться. Ты нужна мне. И Поттеру своему вшивому, наверное, нужна. Если на меня тебе теперь плевать, то хотя бы о других подумай. Если на меня тебе плевать. С чего он?.. Никогда ко мне больше не подходи. Будто вечность назад, а прошло всего несколько дней. Ей было так мерзко от него, до отвращения, до тошноты, почти колотило от ненависти к отродью Малфоя-старшего, не хотела больше видеть его лица никогда в жизни. А теперь? Теперь он успокаивал её, сидя рядом с ней на холодном мраморном полу, будто ничего не произошло. Будто не было всех этих долгих лет, не было другой жизни. Все те же Драко и Эстер Малфои, далеко не идеальные брат и сестра, с миллионом проблем в их странных, полубезумных взаимоотношениях, но нужные друг другу до безумия. — Пойдем, тебе нужно в лазарет, — повернув её руку тыльной стороной вверх, чтобы рассмотреть порезы на костяшках и пальцах, сухо говорит он. Веста только помотала головой. Не может. Не хочет. Какой к черту лазарет? Из-за каких-то царапин? Ей в Святое Мунго нужно, ведь она себя не узнает. Даже когда в это гребаное зеркало смотрела — словно не она, ужас в глазах, какое-то жуткое, демоническое безумие, такое же черное, как зрачки, окруженные серой радужкой. — Мне просто нужно поспать, — прикрыв глаза и втягивая душный воздух носом, отвечает она. Выпить то зелье, успокоиться. Просто срыв. Уже бывало. Уже сорвалась же на Поттера, уже рыдала на лестнице. В остальное время всё бывало тише. В остальное время просто лежала неподвижно на своей постели в спальне, смотря стеклянно в потолок или стену, либо сидела где-нибудь в кресле. Запирала эмоции внутри, давилась ими, захлебывалась, но не показывала. — Давай тогда хотя бы промоем. По нему было видно, что ему раздражиться хочется. Сам злой до чертиков, сам не понимает, что делать, напуган, а тут ещё и возиться с сестрой, но почему-то продолжал играть роль заботливого брата. Помог ей подняться, ведь её тело всё ещё было словно сковано цепями, еле двигалась, все силы ушли на рыдания. Вода была выключена, хотя она помнила, что так её и не выключала, когда набирала её в руки, чтобы умыть лицо. Драко повернул кран в виде маленькой извивающейся змеи, пустил воду в раковину и осторожно сунул окровавленную руку сестры под струю. Щипало. Раны снова щипали, но она не скривилась, не дернулась. Смотрела на брата, который сосредоточенно следил за тем, как напор воды смывает с бледной кожи кровь и то дурацкое снадобье, которым она пыталась смыть всю схожесть с отцом. — Прости, что сбежала. Спустя два года. Слова такие неправильные, непривычные. Будто не ей сказанные вовсе, кто-то проснулся в ней и произнес, после чего снова затих, заставляя обдумывать эту противоестественную фразу, что сорвалась с пересохших, обкусанных от нервов губ. Ему же тоже больно было. Люциус куда снисходительнее к сыну, но все еще строг. И он был там, один, в этом огромном замке, всё лето провел в одиночестве после того, как двенадцать лет прожил с ней бок о бок, словно одно целое. — Если ты ждешь, чтобы я тоже извинился — не дождешься, — произносит он, невесело усмехнувшись. Даже не посмотрел на нее, а взгляд будто бы дрогнул. — Давай, умой лицо, все в слезах. И кровью тоже перепачкала, — слегка подвинулся, чтобы ей было удобнее наклониться и зачерпнуть ладонями воду. Драко никогда не извинялся. И, если говорить честно, сейчас это было даже не нужно. Извинения и так уже прозвучали между строк, прозвучали не словами, а действиями. Тем, что он вовсе прямо сейчас был рядом. Спустя столько времени — снова рядом. *** В гостиной Гриффиндора не было ни души. Все спят, ведь до завтрака ещё далеко, а солнце лишь не так давно всплыло над линией горизонта. Гарри не спал. Проснулся ранним утром, не смог заснуть, вышел один в гостиную. Устало сидел в кресле и не сводил взгляда с камина, в котором потрескивал огонь, неторопливо поглощающий поленья. А вместе с тем внутри него также потрескивало, мучительно горело желание увидеть в этом камине знакомое лицо, услышать голос того, с кем он не раз говорил, прямо здесь, сидя коленями на ковре и видя голову в ярких языках пламени. Уже завтра он покинет это место, которое кричало воспоминаниями. Буквально всё напоминало о нем, о человеке, с которым он даже не успел стать семьей. И уедет обратно к Дурслям. Началась Вторая магическая война, весь мир гудит о происходящем, над магической Британией нависла чудовищная угроза, а он вынужден торчать у маглов все лето, куда вряд ли будут доходить хоть какие-либо новости. Это несправедливо. Как вообще это вынести? Как можно перенести это лето, кажущееся целой вечностью? Чтобы хоть как-то отвлечься от грызущих мозг мыслей, он достал из кармана свернутый лист пергамента и взял в руку палочку. — Торжественно клянусь, что замышляю только шалость, — тихо произнес он, и пергамент стал заполняться очертаниями, комнатами, именами. За последние дни он все чаще брал в руки Карту Мародеров. Веста продолжала его избегать. И он винил себя за это, но он никак не мешал ей этого делать — сам прятался в притягательном одиночестве, не шел первым навстречу. Каждый день твердил себе в мыслях, что, вот, обязательно поговорит с ней сегодня, но дни пролетали мгновением, по щелчку, и это обещание самому себе переносилось на следующий день. Однако все равно наблюдал. Проверял, где она — на всякий случай. В её отчаянно депрессивном состоянии не хотелось оставлять её на произвол судьбы, и каждый раз, когда он видел слова «Веста Блэк» в слизеринской гостиной, или спальне, или коридорах, сразу хотя бы немного успокаивался и закрывал карту. И сейчас он, конечно, первым делом устремил взгляд на подземелья. Гринграсс, Паркинсон, Булстроуд… фамилии «Блэк» поблизости не было. Уже не спит? Прошелся по прилежащим постройкам. Ванная комната, гостиная. Её там не было. В Большом зале тоже никого не было. Сердце будто замирает, притаилось в ожидании, пока беглый взгляд скользит по всей карте, по всему замку, ища знакомое имя в коридорах, обводит кругами башни, залы, лестницы. Филч, Пивз, привидения… Блэк. Наконец-то. Выдохнул на секунду с облегчением. А затем понял, где она. Астрономическая башня. Что она может делать одна на самой высокой башне замка в такую рань? В её состоянии? Мысль, даже не облаченная в слова, туманная, ударила с громким звоном в голову, заставив тут же подняться. Карту — в карман, ноги несут из гостиной, а сердце, до этого замершее, колотится с удвоенной силой. Шел, шел по коридорам, уже заполненным утренним светом, но не заполненным ещё спавшими учениками. Поворот, лестницы, коридоры, поворот, поворот, снова лестница… почему этот замок так огромен? Расстояние будто увеличивалось, а не уменьшалось. Дразнило его, отдаляя от цели. Где там башня? Быстрее, быстрее, почти бежит, не чувствуя каменного пола под ногами. Если что-то случится, он себе не простит. Столько твердил всем, что нужно ей помочь, сделать все возможное, а сам не сделал ни черта. Сам увяз в дебрях собственной боли. Винтовая лестница. Наконец-то. Почти пролетел вверх по ступеням, оказавшись наконец на башне. Веста стояла у парапета. Ничего не предпринимала, только смотрела куда-то вдаль, пока её обычно прямые плечи были устало опущены. — Боже, — выдыхает он с облегчением. Попытался восстановить сбитое за эту дистанцию дыхание, восстановить силы, спокойствие. Успокоиться. Услышав его, она вздрогнула, обернулась. И только в этот момент он заметил, что между её пальцами зажата магловская сигарета, от которой в утренний прохладный воздух струится тоненький дым. Нахмурился. Подумал, показалось. Подошел ближе, но ничего не изменилось. Картинка перед глазами не исчезла. Подростки-маглы часто ими балуются, он видел летом, но в Хогвартсе? Не видел ни единого ученика с сигаретой в руке. И уж тем более — её. Весту. Чистокровную девушку с манерами аристократки. — Какого черта ты тут делаешь? — спрашивает она, отворачиваясь обратно к школьным видам. — У меня к тебе такой же вопрос. Забрал из её слегка дрожащих, холодных рук недогоревшую сигарету, причем думал, что она будет сопротивляться. Нет. Не сопротивлялась. Будто сама неосознанно ждала, хоть кого-то, чтобы к ней подошли и забрали из рук этот яд, губящий легкие. Гарри потушил окурок о каменный парапет и кинул с башни. Проводил взглядом удаляющуюся точку, пока она не исчезла в поле видимости совсем. — Откуда они у тебя вообще? Веста задумчиво прикусывает губу. Вид у неё был всё хуже и хуже. Всё бледнела с каждым днем, вместе с тем как все больше проявлялась серость изнутри, пропадали все краски, только боль, сухая, бесцветная; глаза запавшие, немного похудела, волосы не укладывает вовсе, поэтому и без того всегда непослушные волны немного путаны, падают на опущенные плечи. И на руке, из которой он забрал сигарету, свежие порезы непонятно отчего. Стоит ли спрашивать?.. — Папа курил. Ты знал? Сириус? Гарри не видел ни разу, не заставал крестного за этим, за все проведенное на площади Гриммо время он даже не увидел ни одной пепельницы. С чего бы он начал курить? Его молчание Веста проницательно восприняла за отрицательный ответ. Продолжила: — Мне это не нравилось. Он сказал, постарается исправиться, — слова отдавали непомерной тоской. Помедлила, сглатывая. Даже не смотрела на него, словно рассказывала историю самой себе. — Но я видела, что у него не получалось, и не знала, что с этим делать. В какой-то момент отчаялась, просто откопала его заначку и забрала с собой. Наивно, конечно, но тогда мне казалось, что это поможет. Гарри даже не знал. Об этом всем. Конечно, можно было предположить, что он знает далеко не обо всем, что происходило в доме Блэков, но сейчас это осознание вонзалось болезненно, подпитываемое мыслями о том, что человека, о котором идет речь, уже больше нет. — До сегодняшнего утра так и не трогала их. Но вдруг подумала… раз он курил, ему, наверное, было от них легче? — повернула наконец голову, встретившись с его взглядом. Не найдя в его глазах ответа на вопрос, отдающийся риторичностью, снова опустила взгляд, на свои руки. — Поэтому решила попробовать… нет, эта гадость ни черта не помогает. Ничто уже не помогает. С тяжелым вздохом она уперлась локтями в парапет и спрятала безжизненное лицо ладонями. У него сердце болезненно сжалось. Хотел помочь, но не знал, как. И эта беспомощность душила, не давая мозгу работать и придумать хоть что-то. Что вообще в этой ситуации можно сделать? — Ты всегда можешь поговорить со мной. У Весты почему-то губы растягиваются в усмешке. Слегка запрокидывает голову назад, подставляя лицо утреннее прохладе. — Эта фраза… — шепчет она. Покачала головой. — Что я могу тебе рассказать? Что ты не знаешь? Ты ведь сам все это чувствуешь. Но это не отменяет того, что она может просто выговориться. Самому ему не получалось выговориться, что бы там ни говорили Гермиона или Рон, всегда раздраженно отвечал, что он в порядке. Но ей это правда нужно. Веста, возможно, сама это понимает. Поэтому, к удивлению Гарри, озвучивает все же мысль, что терзала душу: — Я даже не смогла попрощаться. Эти слова заставляют его закрыть глаза, против воли прокрутив под веками очередной раз ту сцену. Сириус, арка, его последняя улыбка, одни из последних его слов — браво, Джеймс. Гарри тоже думал об этом. Думал о том, что смерть не дала сказать ему прощай. Возможно, от этого было бы наоборот хуже. Когда у тебя есть возможность поговорить с человеком перед его гибелью, разве сможешь ты его отпустить? Какая смелость и сила духа нужна на то, чтобы не поддаться искушению и все же отпустить потерянную душу дальше? — Нет никакого тела, — продолжает она шепотом, смотря прямо перед собой, а глаза заполняются тонким слоем слез, краснея. — Нельзя даже похоронить. Просто раз, — глухо щелкнула пальцами, — и его будто не существовало вовсе. — А ты бы вынесла эти похороны? Деревянный гроб, сухая могила, люди в черных одеяниях, подходящие и говорящие эти уже знакомые слова примите мои соболезнования. Он их уже слышал. И это худшее, что вообще доводилось ему слышать. — Нет, — отвечает она, качая головой. — Конечно, не вынесла бы. Но он заслуживал, чтобы его проводили подобающим образом. Гарри понимал целиком и полностью. Понимал, что сам бы не выдержал находиться на похоронах, если бы кто-то их устроил, но понимал, что Сириус заслуживал того, чтобы его хотя бы просто похоронили, воздвигли могилу, возможно где-нибудь рядом с Лили и Джеймсом. Но никто не станет за это браться, не сейчас, когда над миром висит глобальная угроза. Только если после войны, но никто не может знать, выживут ли они все, чтобы однажды встретиться у его могилы. И она бы всё равно осталась пуста. Могила. Веста права, не осталось даже тела. Эта смерть отняла у них возможность даже просто сделать всё, как подобает. Слезы потекли по её щекам, и плечи вздрогнули от всхлипа. — Мне кажется, я схожу с ума. По коже даже мурашки поползли. В этих словах столько страха. Неизвестно, что ему делать. Обнять? Хотелось. Хотелось до безумия, но тело словно сковано по рукам и ногам, не давая даже шевельнуться. Смотрел за тем, как она плакала, за тем, как тень этой чудовищной боли отражается на её лице. — Она мне мерещится, — признается она, вздыхая. Снова смотрит на него, прямо в глаза, отчего внутренности шевелятся, завязываются в прочный узел под ребрами. — Беллатриса. Тебе покажется это нелепым, но я… я… она словно повсюду. Стоит просто любой девочке с черными волосами пройти мимо, и я дергаюсь. И во сне… и даже в зеркалах… она словно в моей голове, преследует меня. Я не знаю, что со мной происходит. Боже, как она напугана. Этот страх, кипучий ужас в глазах. Боялась того, что происходит, боялась самой себя. И в этом ужасе Гарри узнал себя, словно смотрел сейчас на собственное отражение. Наскреб силы и вырвал из оцепенения хотя бы руку. Положил поверх её холодной ладони. — Мне не кажется это нелепым, — смотрит ей в глаза, чтобы она понимала, видела: говорит это не из вежливости. Говорит искренне. — Я тоже… за последние два года меня тоже часто посещала мысль, что я лишаюсь рассудка. Шрам, сны, видения. Не понимал, из-за чего это, был напуган. Я понимаю. — Спустя столько лет, — невесело усмехается она, пока ещё одна слеза скользит по щеке вниз и капает на парапет, — ты всё ещё единственный, кто меня понимает. Они двое всегда друг друга понимали. Нет, может, это слишком громкие слова, слишком громкая мысль. Бывали ведь моменты, когда случались разногласия, когда они оказывались по разные стороны невидимой прочной стены. Но это не имеет значения, ведь каждый раз все возвращалось к тому, что они способны чуть ли не мысли друг друга читать, ощущать эти чувства, эмоции, словно связанные душами. И теперь помочь ей справиться с её эмоциями, её страхом — самое главное, что только могло трепыхаться у него под кожей. Этот ужас от сбывающихся снов исчез почти окончательно, когда этому нашлось разумное объяснение. Когда Дамблдор объяснил их связь с Волан-де-Мортом, когда стало ясно, что дело в магии. Но как помочь Весте? У неё другая ситуация. Ей действительно просто мерещится, Беллатриса не преследует её по пятам. — Тебе нужно понять, что ее больше нет, — произносит он. — Она не может тебя преследовать, её не может быть в твоей голове. Она мертва, но ты — нет. Ты существуешь, ты жива. — Гарри крепче сжал её руку. — Ты можешь чувствовать. Тебе больно и страшно, но именно это делает тебя человеком. Ты человек, Веста, а не монстр, каким ты себя видишь. Гарри знал, что видит. Ни разу она не упоминала этого вслух, но он видел — по глазам, по лицу, по тому, как пытается она убежать от друзей, боясь осуждения. Веста плакала. Кивнула, показывая, что понимает его, слышит. Но этого ведь недостаточно. Недостаточно просто слышать. Все ещё держа одну руку на её ладони, вторую положил ей на щеку, вытирая большим пальцем слезы. Она замерла, прикрыв глаза. Прикусила щеку, заглушая очередной всхлип, рвущийся наружу. Ей нужно чувствовать. Что-то, кроме дыры в груди, что-то не темное, ледяное, тягучее, а теплое. Чувствовать заботу, чувствовать, что рядом кто-то есть. Вторую ладонь тоже переместил ей на щеку, заключая ее лицо в ладони, вынуждая повернуться к нему. Открыла покрасневшие от слез глаза, встретилась с ним взглядом. И сама подняла руку, запуская все еще дрожащие пальцы ему в волосы. Осторожно, невесомо, словно боялась обжечься от этого прикосновения, получить несмываемые с кожи ожоги, поверх уже существующих шрамов. А у него легкие скрутило, снова, как и каждый раз от таких моментов. Как она всё же красива. Даже со слезами на поникших глазах, даже с этой мертвенной бледностью и еще более очерченными от нездоровой худобы скулами. Когда-нибудь он заставит эти подрагивающие от плача губы снова растянуться в улыбке, не в горькой усмешке, а именно в обычной, счастливой улыбке. Когда-нибудь снова увидит радостное сияние в этих глазах. Он обязан. Им нужно чувствовать. Что-то, кроме боли, страха. Гарри наклонил голову и накрыл губами её губы. Как и в первый раз, судорожно вздохнула, обдавая горячим дыханием его кожу. Кожей почувствовал слезы на её лице. Боль от этого не прошла, попросту не могла пройти, слишком глубоко пустила внутрь корни, искореживая душу. Лишь притупилась, потускнела на фоне других чувств, загоревшихся мягким пламенем под ребрами. И даже этой легкой притупленности хватило, чтобы понять, убедиться: это — лекарство. Чувства, эмоции. Не сразу, но когда-нибудь это излечит их обоих, если они перестанут прятаться ото всех, окутанные своей болью, если перестанут бегать друг от друга и поймут, что вместе, бок о бок, проще с этим справиться. Вместе они смогут излечить друг друга от слишком глубоких, слишком многочисленных язв и рубцов, кровоточащих изнутри.