"Одиннадцать негритят"

Мы мало похожи на революционеров. Однако то дело, на которое замахнулись, иначе как переворотом и не назовешь. Зачем это мне, в принципе понять можно. Я вляпался, и был вынужден действовать по обстоятельствам. Да я бы, вероятно, не смог пройти мимо, даже если бы дело лично меня не касалось. Такой уж я человек, и натуру эту видно только могила исправит. Я смотрю на свою беременную жену, на друга, который до дрожи дорожит своей семьей, и презираю себя. Я втянул их в это, и рискуют жизнями они исключительно ради меня. Причем встают под знамена, не задавая особо вопросов. Эта слепая вера обескураживает. Мой мыслительный поток закольцовывается в цепь вопросов: достоин ли я? не заигрался ли? по-прежнему ли контролирую ситуацию? Из ступора меня выводит Санек. Есть у него такая исключительная способность, найти самый действенный способ. Войдя на кухню (уже в штанах, но с голым торсом), он бухается перед Марой на колени. Ладонями и правым ухом, приникает к ее животу. - Эй, малыш. С добрым утром. Ну же, давай, поздоровайся с крестным папкой! Вот теперь я всё же признаюсь, что ревную. Потому что мой сын, отвечает молодому оперу бодрым пинком в ладошку. Тот счастливо хохочет: - Видели? Видели?! Малой меня уже признает. Отражение своего насупленного лица, нахожу в облике Бориса. Этот недоволен тоже, что без него все решили. Видно сам был не прочь крестным стать. Снимает напряжение Мара. Она единственная, кто помнит вчерашнее с абсолютной четкостью. - Саша, не торопись. Мы же сказали, что не решили еще, будем ли крестить сына - любимая улыбается, ей не хочется скрывать умиления. Взъерошила Сашке волосы. Коснулась рукой плеча Бориса, давая понять, что его обида не осталась незамеченной - Но если вдруг надумаем, вы с Борей можете смело претендовать на роль крестных отцов. Так ведь, милый? Милый - это я. И счастье, я тоже. А еще чертова дюжина разнообразных "зайчиков" и "котиков", которыми Мара буквально сыплет в ожидании ребенка. Я тоже не скуплюсь на подобные прозвища, преимущественно, конечно, во внутреннем монологе. Любимая протягивает мне руки, предлагая спасти ее из назойливых объятий опера. Тот и сам понимает, что пора бы выпустить уже мою жену, но не может сразу этого сделать. Мара, и ребенок в ее чреве, как живительный источник энергии для нас всех. - Посмотрим еще на их поведение - я улыбаюсь, обесценивая собственную угрозу до голимой номинальности. Перетягиваю Мару на свои колени. Обнимаю, заходясь от смеси нежности и навязчивого страха потери. Сашка с деланным вздохом усаживается напротив. И тут же с энтузиазмом принимается за завтрак. Борис, похоже удовлетворен, восстановленным равенством в правах. Хитрым прищуром давит на опера. Мара преданной кошкой ластится к моей щеке, без слов говоря о любви. Я сам, как последний оплот. Как гарант того, что все будет хорошо. Растворяюсь в ощущениях, понимая, что именно их я запомню на долгие годы. Не детали досконально выверенного плана, который мы сейчас в последний раз обсуждаем. А именно это чувство общности, почти родственной семейности, охватившее нас.