Просто история

Я уставился в окно поезда. Поля сменялись густыми лесами и наоборот, время от времени встречались одинокие домики, расположенные поодаль очередного села и посёлка. Реже можно было заметить озёра и реки, но одна запомнилась больше остальных. Как и в первый раз, проезжая над Волгой, меня переполнял детский восторг. Хотелось выпрыгнуть из поезда и погрузится в воду, почувствовать, как холод обволакивает всё твоё тело. Странное желание погрузиться в эту неизвестность. Интересно, насколько там глубоко? Небо постепенно окрашивалось в тёплые тона, пока и вовсе не потемнело, и за этой пеленой уже ничего нельзя было рассмотреть. Только тогда я наконец отвернулся от окна, вытащив наушники, с сожалением оглядывая купе, мечтая заснуть прямо сейчас, дабы не видеть всего этого великолепия. Чего только стоил мужчина, так жадно уплетающий жаренную курицу целиком, будто это была его последняя еда. Пальцы, как и губы, блестели от жира, а сам он так тяжело дышал, будто только что проплыл стометровку. Ближе к началу вагона галдел ребёнок, оттуда же раздавался пьяный смех и, сразу же за ним, недовольные крики старухи о соблюдении общественного порядка. Передо мной же расположилась милая с виду девушка. Обложилась подушками и сидит себе тихо, читает книгу. Её, кажется, совсем ничего не трогает, она полностью поглощена историей. Из интереса отсаживаюсь чуть в бок, делая вид, что ищу что-то в дорожной сумке, пока сам тем временем бросаю быстрый взгляд на обложку. Ничем не примечательная, коричневая, такие раньше тоннами клепали, а на ней, золотыми буквами, красиво выведено «Преступление и наказание» и, чуть ниже, «Ф. Достоевский». Мама рассказывала, что когда она только переехала с отцом в Россию, в первые несколько лет зачитывалась русской классикой, то ли надеясь ещё лучше выучить язык, то ли просто хотела узнать о людях и стране, в которой той предстояло жить. «Преступление и наказание» было её любимым произведением, она перечитывала его стабильно раз в год, пытаясь приобщить и нас с сестрой к данному мероприятию. Впрочем, я никогда не отличался большой любовью к книгам, предпочитая проводить свободные вечера за рисованием или игрой на гитаре, а сестра, особенно в школьные годы, просто боготворила современных зарубежных писателей, вроде Джона Грина и хранила на полках полное собрание книг о Гарри Поттере. Жаль, что ещё в те годы маме не сказали, что для того, дабы познать всю истинную суть той самой «русской души», нужно всего лишь проехаться в купе. Уже снова думаю над тем, дабы воткнуть в уши наушники и, закрыв глаза, абстрагироваться от окружения, но тут сверху упало что-то довольно ощутимое по весу, а следом последовало. — Ты что-то везёшь Юкине? Я нихуя не купил. Издав что-то похожее на нервный смешок, то ли из-за осознания своего кретинизма, то ли из-за абсурдности ситуации в целом, завёл руку за спину, пытаясь нащупать того монстра, что кинул в меня дед, привлекая внимание. Уж точно не так я планировал провести этот день, но написавшая вчера вечером сестра перечеркнула все планы, напомнив, что мать, между прочим, собирается праздновать свой сорок шестой день рождения. Нащупав таки пальцами что-то волосатое и тёплое, с ужасом отдёрнул руку, оглядываясь, да так, что шея хрустнула. К счастью это были всего-то, скрученные в некое подобие шара, шерстяные носки. — Нет, — со вздохом ответил я, закидывая это нечто обратно владельцу и, услышав испуганный вздох, удовлетворённо улыбнулся.

***

— Как тебе этот? — Хуйня. — А этот? О, глянь-ка сюда! — Знаю, ты рассчитываешь, что она будет рада даже просто увидеть нас, но уверен, что мы не можем найти что-то лучше сувенирной лавки с матрёшками? Борис, кажется, завис, будто размышляя. Провёл большим пальцем по губам, рассматривая товар, и, издав что-то похожее на «о!», схватил кухонную доску с каким-то уродливым цветочным орнаментом. — Такого у неё точно нет! — Я курить. На улице стояла ясная погода, хотя солнце почти не грело. После бессонной ночи то казалось слишком ярким, так что искать валяющуюся где-то в недрах рюкзака зажигалку было тем ещё испытанием. Я окончательно принял поражение, лишь когда обнаружил несколькими месяцами назад утерянный ластик, похороненный под горой мусора, вроде старых чеков и неудавшихся рисунков. Страдальчески вздохнув, оглядываюсь, заприметив в нескольких метрах курившую женщину. Неспешно направился в её сторону, дабы «попросить огоньку». Она казалась смутно знакомой, я точно где-то видел эти вьющиеся рыжие волосы и большую родинку на скуле. Когда подошёл практически вплотную, та окинула меня взглядом и, сняв солнцезащитные очки, протянула зажигалку, смотря в упор. Эти серые глаза я старался выкинуть из памяти уже два года. Глупо было бы ожидать, что приезд в Тюмень пройдёт бесследно. Она ничего не сказала, только улыбнулась, вновь прячась за тёмными стёклами и удалилась, на ходу поудобнее перехватывая сумочку. За это время она сильно изменилась, видимо, алкоголь и наркотики таки сделали своё дело. Она была не намного старше меня, но выглядела так, будто могла раз в неделю наведываться к моей матери и, распевая чай, обсуждать внуков. Я повёл плечами, отгоняя вновь нахлынувшие воспоминания. Открыл на телефоне карты, дабы найти хотя бы что-то отдалённо напоминающее нормальный магазин, пока мужчина средних лет, стоящий поодаль, как мне тогда показалось, уже какое-то время не отводил пристального взгляда. Что уж там, на тот момент я думал, что каждый проходивший мимо знает меня в лицо. Поездка обещала быть долгой. Вооружившись цветами, показавшейся интересной, книгой и грёбаной цветастой доской, мы явились в квартиру родителей, где уже с порога меня сгребли в объятия. Мама, не видевшая «своего блудного сына» вживую ещё с конца весны, добрых четыре минуты гладила меня по голове, так что именинником себя чувствовал именно я. В это время Маша стояла в углу, смотря на меня взглядом оскорблённой, из-за моей дырявой памяти, женщины — злопамятство у неё от деда. Сестра всегда была страшна в гневе. Неважно, свалил ли я на неё ту разбитую чашку, или же украл её любимые шорты — она всегда находила, как отомстить самым что ни на есть дьявольским способом. Втирала перец в зубную щётку, прятала очки, без которых я чувствовал себя кротом, или же не делилась наклейками, которые нам покупали пополам, что, исходя из воспоминаний, было самое обидное. Комната оказалась нетронутой, кажется, мама только изредка заходила сюда, дабы вытереть пыль или пропылесосить. Всё тот же лёгкий бардак на столе, мольберт, с недописанным портретом Маши и аккуратно сложенный на кровати плед, который я забыл забрать. Будто не было всех этих месяцев, даже озноб пробежал по спине, та ещё жуть. Кладу рюкзак на стул-гардероб, невзначай бросив взгляд на кипу старых бумаг и рисунков, из-под которой выглядывал кончик дневника. Я давно уже бросил записывать свои мысли и переживания, но что-то не давало выкинуть его все эти годы. Ностальгия, может быть. Подцепляю пальцами, вытаскивая на свет тёмную, украшенную вырезками и наклейками, книжицу. 10.05.14 Много чего случилось за последние несколько дней, но так как я та ещё задница (да, мне лень), я напишу лишь в общих чертах. Скоро конец года, а это значит, что мы всей семьёй снова полетим в Японию к бабушке с дедушкой. Обожаю летние каникулы только из-за этого. Они живут в небольшом городке у моря, там красиво и просторно, мы с сестрой почти каждый день бегаем на пляж. В следующем году к нам в класс должны прийти новенькие. Может хоть теперь повезёт? Недавно ударил палец об (как бы странно это не звучало) зуб сестры. Жуть как болит, а ещё он весь синий с зелёным оттенком. Та ещё мерзость. Сегодня на литературе писали очередное сочинение о влажных фантазиях нашей училки, и теперь он ноет (весь в своего владельца). Ещё хочу научится рисовать человека. Уже начинаю немного изучать анатомию и делать первые зарисовки. Получается не очень. Мама уже который день подряд уговаривает батю отдать меня в художку, но он ни в какую, даже слушать не хочет. Говорит, что кистью по холсту водят только девчонки и пидоры, как мой дед. Дедушку я вижу редко, в основном он приезжает только по праздникам, да и то, не всегда. Он немного страшный и постоянно привозит мне карандаши. — Ты там оглох, что ли? — в дверном проём стояла Маша, скрестив руки и облокачиваясь плечом о косяк. — Люба со Светой приехали. Может, отвлечёшь Бориса, пока они там не поубивали друг друга? Каждый год одно и то же. — Пусть сами разбираются, не маленькие. Захлопываю дневник и стараюсь вновь запрятать его в своеобразное укрытие, накидывая сверху как можно больше макулатуры. — О, ты нашёл сказки на ночь. Моя любимая, эта та, где ты размышляешь, привлекает ли тебя само осознание, что перед тобой парень, или ты мог бы встречаться и с девушкой, у которой между ног висит член. Ты был таким милым в детстве. — Дверь закрывается с другой стороны. К тому времени, как я наконец нашёл в себе силы высунуть из комнаты нос и пройти в гостиную, где и собрались все гости. Стол чуть ли не прогибался от изобилия выставленных блюд, большая часть которых уйдёт на корм бездомным собакам и котам. Бабушка Люба тут же накинулась целовать меня в обе щеки, на что дед только закатил глаза, в очередной раз вспоминая раздражающие его повадки бывшей жены, — будто женщины в то время были в дефиците — пока остальные наперебой начали расспрашивать об учёбе, нравится ли мне большой город и не голодаю ли я. Сестра, расставляя бокалы, только усмехнулась, сочувствующе посмотрев в мою сторону, прошептав одними только губами что-то похожее на «удачи». Единственный, кого я так до сих пор и не видел, это отец. Он каждый год обещает приехать пораньше, но так ни разу и не успел к началу застолья. — Ты рыбки ему положи, я слышала, что это для глаз полезно. — Да-да, и биточек скушай, мужчина должен есть мясо. — Всё ещё вегетарианец? Я думала, это подростковые замашки, чем же ты теперь питаешься? — Да ты глянь на него, одни кости торчат. — Вот молодёжь, им бы побыстрее себя угробить. И откуда только взялся этот культ смерти? — Во, так я ж тебе говорю. Вышла вчера вечером со школы, а там четвероклассники на площадке сидели. Такие детки хорошие, полкласса отличников. Подхожу, и слышу, как у них музыка громко играет, я аж перекрестилась. Большую часть слов вообще не разобрать, будто призывы какие-то, а остальные маты, ну ты представляешь? — Скоро детей будет страшно даже просто во двор погулять отпустить, ужас, что происходит. И пока бабушка с тётей разглагольствовали, у меня понемногу начинал дёргаться глаз, а мама молча подкладывала мне побольше овощей и соевые котлеты, в прихожей громко хлопнула дверь, оповещая о последнем госте. Все затихли, когда он показался в проёме помещения, приветствующий гостей. Подарил маме букет ромашек и тяжёлым грузом уселся на приготовленный для него стул. Не желая ненароком встретится с ним взглядом, просто опустил глаза вниз, ковыряясь вилкой в "расчленённой" мной картошке и выбирая весь лук из салата. В целом, всё проходило гладко, даже скучно. Двадцатичетырёхлетняя и всё ещё не замужняя Маша стала отличной мишенью. После обсуждались всякие насущные вопросы и, кажется, в тысячный раз пересказывались все те "смешные" и "забавные" ситуации, которые произошли со всеми нами в прошлом. Как я, будучи ещё совсем маленьким, не захотел пускать своего дядю в квартиру, и тот полчаса простоял у порога, ожидая, когда же Юкина вернётся из магазина. Как Маша, сильно перенервничавшая на защите курсовой, начала вдруг говорить на японском. И ещё много чего, что звучит довольно интригующе, если ты слышишь это впервые. — Что-то мы всё о прошлом, да о прошлом. Женечка, расскажи лучше, ты девушку себе хоть нашёл? — Довольно! — впервые за последние месяцы отец посмотрел мне прямо в глаза. — Не хочу ничего слышать, — и, чуть тише, обращаясь к жене. — Я думал, мы договорились. Всё вдруг стихло, никто больше не стучал вилками по тарелкам, нанизывая остатки еды, никто не разговаривал, кажется, даже дышать перестали, только непонимающе переглядывались. Сидевшая возле меня мама опустила голову, но вдруг, будто опомнившись, сжала под столом мою руку. Она всегда так делала, когда хотела успокоить. Накрывала пальцы ладонью, а второй гладила по плечу или голове. Хотелось просто уйти, как тогда. Но я только аккуратно сложил столовые приборы и, выйдя из-за стола, в такой же оглушающей тишине отправился в свою, как я думал до этого, комнату. Прижался к стене, чувствуя, как ноги предательски подкашиваются. Я сел там же, у порога, почувствовав, наконец, как устал. Плакать совсем не хотелось, но слёзы всё равно скатывались по щеке, одна за другой. Мама никогда не входила без стука, и этот раз стал единственным исключением. Устроившись недалеко, она уложила мою голову себе на плечо, утирая остатки влаги с лица, тихо напевая незамысловатую японскую песенку, рассказывающую о каком-то духе, я не сильно вникал в смысл, просто расслабившись и слушая её голос. Такой тихий, мы с сестрой всегда под него засыпали, даже в более старшем возрасте. — Ну вот, развели здесь розовые сопли, — грубый и хриплый, такой контраст вмиг вырывает из лёгкой дремоты и я поднимаю взгляд на только что вошедшего. Борис сел недалеко от нас, на кровати, тут же потянувшись к нагрудному карману но, будто вспомнив о чём-то, отдёрнул руку. — Юкина, будь так добра, принеси мне, пожалуйста, чаю, — и, как только мама ушла, как бы невзначай, продолжил. — Вот что бывает, когда доверяешь воспитание истеричке. — Возможно, ты имел в виду, вот что бывает, когда бросаешь собственную семью? — Молоко на губах ещё не обсохло, а он учить меня принялся. Не лезь, куда не просят,— он всё же закурил. — Когда твой отец позвонил мне в тот день, обвиняя меня же в случившемся, я подумал тогда, на кой чёрт такие гады вообще размножаются. — И не говори. Зачем тебе ребёнок, если ты не собираешься любить его? Эгоистично, разве нет? Не нужно делать вид, что понимаешь меня, или что ты лучше, чем он, только потому что согласился принять на работу гея. Он хмыкнул, додумавшись наконец открыть окно, когда не обнаружил на моём столе ничего, что могло бы сгодится под пепельницу. Облокотился о подоконник, и посмотрел на меня каким-то тяжёлым взглядом, которым оглядывал разве что свой пустой холодильник. Снова достал пачку сигарет, пересчитывая оставшиеся, пока делал очередную затяжку. Зашёлся хриплым кашлем, выкидывая недокуренную сигарету в окно. — Я не самый хороший человек, Женька. Не знаю, как отнёсся бы к твоей ориентации, если бы ты не был моим внуком, но вот то, в чём я уверен точно, это то, что чужая личная жизнь должна волновать меня так же, как прогноз погоды в Австралии. Твой отец не может смирится с тем, что погода везде разная из гордости, а может из-за чувства собственной важности. К сожалению, вся эта херня очень часто диктует нам неправильные вещи. — Ты сейчас оправдываешь его, или себя? — Я пытаюсь сказать, что иногда нужно переступать через гордость. У нас с твоим отцом не всегда это получается, но это не значит, что ты должен быть таким же. Если будешь воевать с каждым встречным козлом, то времени ни на что больше и не останется. — Он скорее согласится разбить мне нос, чем пойдёт навстречу, даже если я сделаю это первым. — Пойдёт. Рано или поздно, но он переосмыслит. Когда стареешь, на всё начинаешь смотреть немного под другим углом. По себе знаю. Он чуть улыбнулся, подмигнув. Подошёл ближе, присаживаясь напротив меня и, как в детстве, потрепал по голове, да так, что с меня чуть очки не слетели. А когда я таки смог увернуться, он позволил себе применить самый незаконный из всех незаконных приемов — щёлкнул по носу, да так, что с кончика ещё долгое время не сходило красное пятнышко. — К слову, у тебя появилось новое хобби? Что за прикол со скрытым фотографированием? — Фотоотчёт для твоей матери. — Так моя мать, оказывается, в блондинку перекрасилась? — С огнём играете. Но у меня хорошее настроение, так что я не стану выяснять кому из этих двоих так наскучила жизнь.