Голубых кровей

      В первый и последний раз в жизни Барти Крауч отдал своё сердце в шестнадцать лет. Безвозвратно и безвозмездно.       По сложившейся традиции Регулус из года в год приглашал его погостить летом на Гриммо, и Барти никогда не отказывался: стены родного дома давили, вызывая необъяснимое чувство отвращения, а безразличный, холодный и чем-то вечно недовольный взгляд отца хлестал похуже кнута. Семья Регулуса была совсем другой, и порой Барти до одури завидовал лучшему другу, глуша в себе тупую ревность; внешне он был очень сдержан и ни единым жестом не выказывал своих противоречивых чувств: он всей душой любил Блэков за их безграничную доброту по отношению к нему и за то тепло, что мистер и миссис Блэк дарили ему. А ещё Барти любил её.       Самую старшую из кузин Регулуса он видел мельком только на чёрно-белой колдографии с выпускного альбома, стоявшей на каминной полке в гостиной на Гриммо. Восемнадцатилетнюю Беллу Блэк Барти посчитал просто симпатичной, но вошедшая в комнату двадцатисемилетняя Беллатрикс Лестрейндж на несколько секунд заставила его задержать дыхание. С годами она стала только краше: юная девчонка с колдографии и в подмётки не годилась стоящей в проёме роскошной женщине. Тогда она даже не взглянула в сторону Барти — лишь отсалютовала Регулусу и направилась к лестнице. Барти не мог с уверенностью сказать: обидело его это или нет. В одном он был уверен точно — прекраснее неё он не видел ещё никого.       В следующий раз Барти встретил её на посвящении в Пожиратели смерти и задержал дыхание вновь, когда понял, что теперь она — нет, у него не помутнело в глазах — шла именно к ним. Беллатрикс не могла не поздравить Регулуса с получением долгожданной метки — она покрепче прижала его к себе, и мягкая чарующая улыбка не сползала с её счастливого лица. Барти знал: несмотря ни на что, Регулус всем сердцем любил её, но в глубине души считал второй мамочкой-наседкой. Барти видел: Регулус сгорал от неловкости перед другом и хотел как можно быстрее выпутаться из объятий Беллатрикс. Барти понимал: сам он втайне мечтал оказаться на его месте и уж точно не испытывал бы стыда.       Вдруг её взгляд остановился на нём — Барти всего на миг показалось, что он прочёл в нём искорки зарождающегося интереса, и почувствовал, как начинает стремительно краснеть.       — Регулус, не представишь мне своего друга?       С того момента они пересекались, пожалуй, слишком редко, и всякий раз, когда Барти выпадал крохотный шанс увидеть её снова, она была рядом с мужем. Беллатрикс цеплялась за руку Родольфуса и приглушённо хихикала, пока он что-то нашёптывал ей на ухо. Не то чтобы Барти на что-то надеялся, но когда в наставники — словно в насмешку — ему дали именно Родольфуса, он был готов уйти даже под крыло Долохова, которого на дух не переносил. Регулус ожидаемо достался кузине. Беллатрикс будто бы забыла, что они знакомы, и обращала на Барти внимание только, когда рядом с ним находился её драгоценный кузен. Без него поблизости Барти вновь становился пустым местом, и он злился, злился и злился без конца от бессилия, не прекращая многочисленных попыток добиться её расположения. Зачем — сам до конца не понимал.       В один из жарких летних вечеров родителей не было дома, и Барти сильно удивился, услышав протяжный стук входной двери на первом этаже всего полчаса спустя после их ухода. Куда сильнее он удивился, когда, открыв дверь, увидел на пороге Беллатрикс. Она стояла в лёгком летнем плаще по щиколотки и поправляла капюшон, пока ветер нежно трепал её распущенные чёрные локоны. Барти задержал дыхание в дементор его знает какой раз, прежде чем догадался впустить её внутрь. Зародившаяся в груди глупая радость от присутствия Беллатрикс моментально потухла, когда она озвучила причину своего визита.       — Сделаешь кое-что для меня, Барти? — она мягко улыбнулась. Так, как улыбалась только своим близким и никому больше.       И это сработало. Разве мог он ей отказать? Барти не помнил, как согласился приглядывать за Регулусом, который в последнее время слишком странно себя вёл. Но он не забыл, как довольно засияли глаза Беллатрикс при его утвердительном ответе. Он не забыл, как непонятно почему осмелел и решился спросить, что ему за это будет. И даже в самом страшном сне не позволил бы себе забыть, как Беллатрикс, хитро прищурившись, накрыла его губы своими. Зародившаяся в груди глупая радость разгорелась с новой силой.       Всё рухнуло, не успев, как он думал, толком начаться, когда Регулус пропал без вести. Больше Беллатрикс ему не улыбалась. Она вообще никому больше не улыбалась: её чёрные глаза быстро потускнели и приобрели странный, слишком пугающий нездоровый блеск. На похоронах она не плакала: только ближе прижималась к Родольфусу и даже ни разу не посмотрела в сторону Барти. Долгими дождливыми ночами Барти вспоминал их первый и единственный короткий поцелуй и готов был себя убить: он скорбел вовсе не потому, что лучший друг бесследно исчез, а потому, что подвёл её. Беллатрикс, казалось, понимала это лучше всех и взяла в привычку игнорировать его существование. Барти не мог на неё злиться — она ничего ему не обещала.       Пытки Лонгботтомов не реабилитировали его в её глазах. За два года с момента пропажи Регулуса Беллатрикс стала в разы злее, агрессивнее и истеричнее — её было трудно впечатлить. Барти больше и не пытался. Всё, о чём он мечтал теперь, — вымолить у неё прощение за свой провал.       В Азкабане ему снились кошмары и ничего, кроме них. Каждую ночь отец вновь и вновь зачитывал ему обвинительный приговор, пока мать плакала и тряслась в беззвучных рыданиях. Иногда к нему приходил мёртвый Регулус, и это было хуже всего на свете. Задыхаясь, Барти просыпался от собственного крика и с удивлением обнаруживал, что по щекам у него размазаны дорожки слёз. Не проходило ни дня, чтобы кто-то не попросил его заткнуться. Кроме неё. Она ничего и ни у кого больше не просила.       По счастливой или не очень случайности камера Беллатрикс располагалась прямо напротив него. Иногда Барти незаметно для всех наблюдал за ней сквозь прутья решёток и никогда не решался заговорить. Был ли смысл? Но в эту ночь ему впервые приснилась собственная смерть. Нечто в тёмной робе, напоминающее дементора, протягивало к нему свои костлявые руки и высасывало душу без остатка. Барти вспомнил, как смог вызвать телесного патронуса только после поцелуя Беллатрикс, и тоскливо улыбнулся. Он видел, что она не спала — не могла — и гипнотизировала стену. Барти прочистил горло:       — Я тебе тогда правда нравился?       Барти не боялся, что его может кто-то услышать: отовсюду раздавалось сопение вперемешку с громким храпом. Он ожидал от неё в ответ чего угодно: гнетущего молчания, брани, презрительного взгляда на худой конец. Но не того, что Беллатрикс затрясёт от каркающего, леденящего смеха, от которого у Барти застыла кровь и по всей коже пробежали мурашки. Беллатрикс, всё ещё отходя от приступа безудержного хохота, подползла к решёткам, и вместо такой любимой Барти мягкой улыбки её губы тронул полузвериный оскал.       — Да ты сошёл с ума раньше, чем я.       И она тяжело привалилась к стене, продолжив тихо смеяться. Барти не хотел, очень не хотел, но давно догадывался, что всё это действительно значило, однако почему-то только сейчас почувствовал себя самым настоящим идиотом. Жить не хотелось, но он предпринял последнюю попытку:       — Что мне делать? Что мне сделать, чтобы ты меня простила?       Беллатрикс перестала смеяться и лениво повернула к нему голову. В камерах было темно, чересчур темно, но даже во мраке Барти захотелось спрятаться от её жутких глаз.       — Скули, пока не сдохнешь.