Дух курильницы Дракона

— Благодарю за оказанную милость, господин! Только хочу предупредить господина Не, что возможно многое из рассказанного покажется ему необычным, может быть, даже странным. Прошу смиренно внимания и снисходительности, проявите милосердие к неопытному рассказчику, много лет не покидавшему стенки этой курильницы, — и дух опять низко поклонился. Сквозь завитушки ароматных воскурений ласково смотрели тёплым взглядом тёмно-вишнёвые глаза с поволокой, вокруг которых крыльями мотыльков порхали длинные чёрные ресницы. Лёгкими волнами дыма вилась ниже пояса золотисто-алая ткань одеяния, и мягко, убаюкивающе тихо журчал высокий, совсем юношеский голос, такой чарующе нежный, такой непохожий ни на чей из окружения Минцзюэ, такой... завораживающий, он одновременно привлекал и отталкивал. В нём с первых же нот почудилось нечто родное, смутно знакомое, долго и давно искомое, но до сих пор не найденное, то, о чём грезил, по чему тосковал, бессознательно, но безумно хотел. И на волнах этого голоса хотелось только бездумно плыть, плыть, не отвлекаясь ни на что другое. Сирена в жемчугах, Чжу-эр, жемчужный парень. — Давным-давно, в одном царстве, прозываемом Лотосовым, — начал дух, и Минцзюэ изумлённо наклонил голову к плечу, словно удивлённый щенок, — жили-были царь и царица. Много они прожили, много процарствовали, а когда пришла старость, принесла она им дочь, такую прекрасную, что как солнышко, всё кругом озаряла. Вырастили они её по-царски: качали в лотосовой колыбели, кормили лучшим, что в царстве находилось, лелеяли её царь и царица, потому что в ней была вся их отрада. Да и девушка хороша была — проворна, умна и послушна и радовала сердце стариков, так что оба молодели. Когда она выросла, обнаружилось и то, что в заклинательском деле преуспела она, и не было нечисти в округе, с которой она не смогла бы сразиться и мокрого места от неё не оставить. И стали царь с царицей подумывать и о зяте — том или другом царском ли, королевском ли сыне, стали мечтать о свадьбе. Но вот случилось, что однажды потерял царь государственную печать. Если бы сотни язв и сотни тысяч дыр изъязвили бы их тела, если бы несметные полчища навок, оборотней, и лютых мертвецов атаковали бы враз пределы их царства, и сам дворец, они бы и то не были так испуганы. Всю жизнь они царствовали, на троне побелела их голова, а теперь каждый мог пренебречь ими, даже прогнать, потому что без печати не было уже у них никакой власти и силы в стране. Потемневшие, как земля, собрались они в комнате, царь, царица и дочь, и стали плакать и сетовать на свою судьбу. — Что может спасти нас, светлейший государь? — спросила дочь. — Был бы сын, он бы вызволил нас из беды, — ответил царь. — Пошёл бы он на тот свет к твоему деду и снял бы с его руки Цзыдянь, кольцо-молнию со знаком печати нашего царства. На этих словах губы Минцзюэ против воли расползлись в лукавой ухмылке. Надо же, а прекрасный сказитель, кем бы он ни был, слишком много знал для безвылазно сидящего годами в своей курильнице, и к тому же, не лишён чувства юмора. Неужели это он о дочери Цзянов говорит? Она, конечно, весьма умна и послушна, но вот насчёт заклинательского дара вообще пальцем в небо, потому что по иронии судьбы, родилась в семье заклинателей девочка без ядра. Но он ничего не сказал этому сказочнику. Это же только сказка, а судя по содержанию скорее даже пародия. Вот он и послушает, да посмеётся, как в детстве смеялся на представлениях кукольников. Как говорится, сказка ложь, да в ней тоже имеется рисовое зерно. А сказитель, воодушевленный явно улучшившимся настроением своего слушателя, продолжил дальше. — Отец, я пойду, — сказала девушка. — Оставь эту мысль, дочь моя, — вздохнул царь. — Лучше уж вместе станем переносить беду. Не хочу я, чтоб тебя поглотила в пути какая-нибудь пучина. — Отец, я пойду! — Оставь такие мысли, А-Чэн, — рассердилась царица, — ты девица, а не воин духа, хоть и владеешь оружием не хуже любого мужа! Так не пристало тебе идти по пути меча, словно ты мужчина! При этих словах брови Минцзюэ поползли вверх, а губы еле сдержали смех. Ого! Значит, речь не о Яньли, а о Цзян Чэне? Нет, ну он частенько ведёт себя как сварливая кумушка, но чтобы рисовать его в виде девицы-воина, это надо ещё додуматься было! Но он опять смолчал, заинтригованный, что же будет дальше. Сказать по правде, он недолюбливал в наследнике Цзян эту бабскую сварливость, и ворчливость, но поскольку тот главу дома Не уважал, и никогда себе не позволял с ним такого тона, как со многими другими, то и конфликтов между ними никогда и не было, и он продолжил слушать дальше. — Я думала пойти по пути Цзыдяня, матушка, — огрызнулась бойкая девушка, да только кое-кто его так надёжно посеял, что теперь у меня и выхода нет, как только вскочить на мой верный меч Саньду, и полететь туда, куда надо, чтоб добыть второй такой же! Иначе какой смысл в том, что я царевна, если цена мне будет не дороже базарной торговки?! И уж и не отговаривайте меня, всё равно пойду, тем более, что у вас больше некому! Не Вам же старости ради такой путь проделывать! И чем больше противились царь и царица, тем больше решимости идти становилось у дочери. И как хотела она, так и сделала. Дева Чэн, так звали дочь царя, оделась в воинские доспехи, заткнула за пояс меч, взяла пику и булаву и, попрощавшись с родителями, отправилась в путь. И как вышла она из дворцовых ворот, то стала думать обо всех дорогах, какими нужно ей странствовать, чтоб прийти на место. Она встала на меч, и полетела на север, и оставив за собой много земель, холмов и ущелий, попала в густой тёмный лес, полный разных деревьев. Войдя в глубь леса, услышала она шипенье и мычание, будто рушились под кем-то недра земли. Подошла ближе и увидела дракона. Он стоял с разинутой пастью, а в ней бился чёрный олень: из-за ветвистых рогов дракон не мог его проглотить. Дракон шипел и стегал вокруг себя хвостом, так что щепки летели от деревьев, а олень бился в его пасти и ревел так, что деревья вокруг лили слёзы от жалости. Когда подошла дева Чэн, дракон и олень притихли. Дракон раздул ноздри и стал просить: — Мóлодец, обруби своим мечом рога у чёрного оленя, чтоб я мог его проглотить, — я хорошо расплачусь с тобой. Дева Чэн смотрела, и не решалась обнажить меч. Олень же заплакал кровавыми слезами, посмотрел ей в глаза и взмолился: — Храбрый мóлодец, убей дракона, освободи меня — я знаю, куда ты идёшь. Ты идёшь в Диюй, за кольцом твоего деда. Вонзи поскорее меч в дракона, — я стану тебе хорошей подмогой в пути. Видать, это был волшебный олень. Дева призвала меч, и он выскочив из ножен, рассек дракона на части вдоль и поперёк, так что осталась от него только груда мяса лесным зверям да небесным птицам на пропитание. Олень сразу подпрыгнул, отряхнулся, повеселел и принялся благодарить странника за благодеяние — чуть не сердце стелил ему под ноги. Не тратя времени, пустились они вместе в путь. Дева Чэн неслась на верном Саньду, а волшебный зверь не отставал от неё. Путь их пролегал над горами и ущельями, лесами и долинами, пока не завершился у большого оврага, в глубине которого зиял вход в пещеру. Они вошли, стали ощупывать стены и, шаг за шагом дошли до ворот, чёрных-пречёрных. Здесь они остановились, и олень сказал: — Войди через эти ворота и иди всё время прямо, пока не дойдёшь до дворца с чёрными стенами, чёрными дверьми и чёрными окнами. Отсчитай потом девяносто девять дверей с девяносто девятью замками, а в девяносто девятую дверь постучись три раза, и она откроется. Там, внутри, на столе лежит кольцо твоего деда. Возьмёшь его, но когда будешь идти обратно, не ступай на порог, иначе не вернёшься. Поднимется тогда вся нечистая сила, мертвецы и вурдалаки, поймают тебя и навеки запрут в темнице в самом нижнем уровне Диюя, закуют в кангу, и станут пытать самыми жестокими пытками. Запомнила девушка сердцем слова чёрного оленя и пошла через ворота. Дошла до чёрного, как сажа, дворца, где только из-под дверей и щелей в окнах пробивался свет, отсчитала девяносто девять дверей, все на замках, постучала три раза в последнюю дверь, и дверь открылась. Дева Чэн вошла, увидела кольцо на столе на золотом подносе, взяла его и пошла к выходу. Переступила через один порог, и дверь закрылась за нею, замок защёлкнулся, а когда переступала через наружный порог, ножны Саньду слегка коснулись порога, и вот начали рушиться с огнём и треском стены комнаты, где был Цзыдянь, и вся нечисть погналась за нею, схватила отняла у неё кольцо и повела к Князю Тьмы. Он сидел на троне из копий, и глаза его при виде девушки стали от злобы стеклянными, волосы ощетинились проволокой, а нос — нос поленом отрос. — Кто ты такой и что нужно тебе в моём царстве? — спросил Князь Тьмы. Царевна поклонилась ему и осмелилась ответить: — Я из неблизкого государства, темнейший, в родстве с царём Лотосового царства, которое расположено в границах ваших чернейших владений. Государь наш потерял печать, ему нечем скреплять отныне государственные бумаги, он не может поэтому издавать приказы, вести дела с соседними государствами. Единственное, что может его спасти — сохранить государство и Лотосовый Трон, — кольцо с руки его отца, на нём есть печатка. Другую печать неоткуда взять... — Смел ты, удалец, что отважился пуститься в такой путь, но ты не знал, видать, что кто входит в моё царство — не выходит обратно, возврата отсюда нет, так что ты навеки останешься в моих владениях. Загорелось сердце девы Чэн отчаянием и ненавистью, нахмурилась она, взглянула искоса на Князя Тьмы. А Его Ничтожество, Властелин Чёрного Подземелья, кинул взгляд направо — и сто вурдалаков подняли топоры, кинул взгляд налево — и сто воинов обнажили сабли, а ещё дальше заполыхало, всё разрастаясь, пламя со дна огромного чугуна. — Выбирай себе теперь, удалец, — сказал Князь, — то ли лезвие топора, от ли остриё сабли, то ли чугун с кипящей смолой. А если ты всё же упрям, хочешь заполучить Цзыдянь и вернуться домой, приведи мне Бай Юй Бая, коня Красного Владыки, властелина Золотой империи. Что оставалось деве Чэн? Взялась она выполнять желание Адского Князя. Отвесила поклон, и заверила его, что иначе как с Бай Юй Баем от Красного Владыки не вернётся. Оставила она Чёрный Дворец и пошла к воротам, где ждал её олень. С ним и разделила свою тоску-печаль. Вышли они в овраг, а потом поднялись на вершину горы, и олень, знавший все пути-дорожки, повёл её через бамбуковые рощи, по холмам, через сёла, к городам, в то самое государство, куда и мы идём, рассказ свой ведём, а чтоб он продлился, язык не утомился, — присядем, отдохнём. — Ты прости меня, мой добрый господин, — обратился к Минцзюэ дух, облик которого стал заметно бледнее и прозрачнее, но не мог бы ты подбросить ещё угольков в курильницу, и щепотку травы вон из того золотого мешочка с вышитым белым пионом, а то история ещё не скоро закончится, а жар в курильнице уже дотлевает. Это не будет слишком много, уверяю тебя, когда вдыхать этот дым станет опасным, я предупрежу. Но если опасаешься, то стоит перенести нашу беседу на завтра, молодой господин Не, этот раб доскажет историю про доблестную деву Чэн, — и молодой дух снова учтиво поклонился, при этом Минцзюэ отметил молочную белизну кожи его рук, и длинные, отчего-то дрожавшие изящные пальцы. И как-то снова подумалось, что этот дух выглядел уж слишком живым, пока не начал бледнеть, рассеиваясь туманом, и становясь похожим на голограмму. Теперь больше верилось в то, что это не человек, и от этой мысли в грудь словно воткнули раскалённый гвоздь. Нет, он не был готов расстаться с этим видением прямо сейчас! Тем более дух сам сказал, что ещё можно, а эти глаза смотрели так мягко, что в голове и мыслей не зарождалось о том, что можно этим глазам не верить. И пальцы сами влезли в мешочек, а щипцы подхватили из старинной жаровни тлеющий уголёк и забросили внутрь курильницы. Из усатой пасти дракона вновь заструился непрерывной струйкой дым, пахнущий (теперь глава Не это понял) ароматом пиона, и дух стал более непрозрачным. Вновь мелькнули соблазнительные ямочки на нежных щеках, матово блеснули жемчуга, тяжело вздрогнуло на его груди неправдоподобно огромное украшение, сквозь которое опять соблазнительно промелькнул вполне человеческий, явно чем-то подкрашенный, сосок на груди духа, тут же снова сокрытый смоляной прядью, и Минцзюэ подумал, что в жизни не видел более красивого юноши. Интересно, А-Сан знал, что эта курильница с эдаким «жемчужным сюрпризом»? Надо бы спросить. Если не забудет. А сейчас нужно милостиво кивнуть, и произнести: — Продолжай! Дух снова учтиво поклонился (и не надоело ему?) и продолжил свой рассказ. — Когда они подошли к чертогам Красного Владыки, золотые башни которых ослепляли своим сверканием, чёрный олень сказал: — Теперь иди, мóлодец, в Благоуханный Дворец. Возле дворца увидишь коня, не стреноженного и без прикола. Подойди к нему и не бери ничего, кроме уздечки. Сказано — сделано. Идёт дева-воин, перелезает через зелёный частокол и оказывается в саду со всевозможными деревьями и морем цветущих белых, как свежевыпавший снег, пионов, от аромата которых у девушки закружилась голова. В глубине сада пасся прекрасный белый конь, глаз не оторвать от него, до того хорош. Царевна подошла, и сердце её затрепетало от страха и великолепия коня. Ни о чём другом не могла она уже и думать, кроме как о том, чтобы вложить ногу в стремя и умчаться на коне, и пускай хоть всё государство кинется догонять её — не догонит. Хитра и коварна вода, дна которой не видно. Едва царевна ступила в стремя и взялась за уздечку, всполошился конь, принялся ржать и скакать, так что поднял на ноги всю стражу, и не успела девушка оглянуться, как её уж вели к Владыке. — Светлейший государь, мы привели вора! Император поднял руку в золотых одеяниях, всю унизанную драгоценными перстнями: — Остановитесь, воины, я должен узнать прежде, кто он. Если враг, я велю его повесить, если добрый человек, я обниму его и мы станем друзьями. Кто ты, удалец? Дрогнуло сердце у девушки, и поняла она что не зря этому человеку дали прозвище «Красный». И вправду, красив был властелин, хотя годами уже и не молод. Стала она рассказывать о себе — кто она, да из какого царского рода. Об одном только сказать поостереглась — что лишь притворяется парнем. Что-то её насторожило во взглядах этого человека, которыми он награждал каждую смазливую служанку, или дворцовую фрейлину, без разбора. — И для чего тебе понадобился конь? — Не мне он нужен, а Князю Демонов. Он сказал, что если я приведу к нему этого коня, отдаст он мне кольцо моего деда, без которого отец недостоин оставаться на троне. Смягчилось лукавое сердце властителя. — Я вижу, ты добрый и храбрый юноша. Если хочешь взять моего коня, чтоб получить взамен кольцо, приведи мне деву Вечного Цветения из земель Дуньин. Царевна опечалилась и пустилась в путь. — Что случилось, хозяин? — спрашивает чёрный олень. — Да в дураках я остался, оленёнок. Поймал меня император и сказал, что отдаст коня, если приведу ему деву Вечного Цветения из земель Дуньин. — Вот что бывает, когда не слушают добрых советов! Теперь у нас ноша подстать самой смерти. Этот государь сколько царствовал, — тьму тем воинов погубил, чтоб её добыть, да всё напрасно. Ну если и в этот раз меня ослушаешься, знай: придётся распрощаться тебе с жизнью. Пустились в путь они. Лететь было тяжело из-за того, что во время пребывания в Чёрном Дворце золотое ядро царевны было затронуто тёмной энергией Диюя, восстанавливать его она не стала, не желая терять времени на медитацию. Долго ли, коротко ли, прилетают к затерянной хибарке в лесу. Постучались, открыла им старушка в простом сером ханьфу, спросила: — Откуда путь держите? — От трудного к тяжкому, — вздохнула дева Чэн, и облегчила перед нею свою душу, рассказала свою печаль. Старушка обласкала её, накрыла стол, попотчевала, постелила постель, чтоб отдохнул странник с дороги, а утром дала ему коробку: — Возьми, паренёк, береги её, а в трудную минуту она тебе сослужит службу. Поблагодарив добрую старушку, отправились наши путники дальше. Вам не надоело, господин Не? И получив в ответ отрицательный знак головой от Минцзюэ, не сводившего с него внимательных глаз, дух смущённо взмахнул ресницами и продолжил дальше: — Вскоре, к вечеру, прилетели они к другой лачуге, ещё более бедной. Открыла им бабка в белом ханьфу, сильно похожая на ту, что в сером. Видать, были они сёстрами. Эта задала странникам тот же вопрос, получила тот же ответ, и приняла нежданных гостей радушно. Накормила самым лучшим, что нашлось в доме, приняла близко к сердцу все горести бедной девушки, а на прощанье дала щётку, проговорив: — Спрячь, в беде пригодится. Поблагодарила девушка добрую старушку, и полетели они дальше. И странным образом дева почувствовала себя легче, словно ей кто-то влил духовных сил, пока она отдыхала. Закрались у неё подозрения на тот счёт, кем была эта старушка, но точно она не знала, а потому решила пока об этом не думать. На следующий вечер прилетели они к самому берегу моря, за которым лежали земли Дуньин. Постучались в развалюху прилипшую к скале, словно гнездо ласточки. Открыла им ветхую дверь опрятная старушка в сияющем богатом золотом ханьфу, с добрым лицом. После взаимных приветствий впустила она путника, который и ей тоже выложил всё как на блюде, что он здесь делает, и куда путь держит. Оставила деву Чэн до утра и эта старушка, а наутро благословила в дорогу, и дала с собой платок. — Возьми, молодец, и береги его, в трудную минуту он тебе пригодится. Попросила она закрыть глаза, и когда девушка исполнила просьбу, а затем их открыла, увидела себя и чёрного оленя в совершенно другом месте, на чужих берегах. — Теперь, — сказал олень, — уже недолго осталось. Мы в заморских землях Дуньин, недалеко от пещеры трёх ведьм. Ахнула дева Цзян. Тут-то поняла она, что все три старушки были ни чем иным, как тремя ипостасями Белохитонной Заступницы боддхисаттвы Гуаньинь. Упала она на колени и вознесла к небесам горячую молитву. При этих словах Минцзюэ спрятал в ладони улыбку, представив себе Цзян Чэна в молитвенной позе, но рассказ шёл дальше, и поэтому надо было не ржать, а слушать. Потом наржётся, а то ещё опять в курильнице топливо кончится, и прекрасный сказочник исчезнет вместе с волшебным дымом, ведь больше ему пожалуй, таким дышать сегодня уже нельзя. Но каков сказочник! Как же с ним легко, как просто, весело, не надо думать о неприятном. Например, о том же Вэнь Чао. Что-то подозрительно часто он стал крутиться около их дома, и это наводит на мысли. Разные. Знать бы ещё точно, какие из этих мыслей правда. Ладно, гуй с ним, а то ещё вдруг важное слово пропустит. — Слушай меня внимательно, — проговорил дух, словно обращаясь к Минцзюэ, и продолжил, — сказал олень, — в этой пещере заперта дева Вечного Цветения, и так её охраняют, что ни одному храбрецу на свете не удалось ещё взять девушку за руку и вывести наружу. Ведьмы каждый раз чуяли его и карали тяжкой смертью — следа от него не оставалось на земле. Так что, если ты хочешь, молодец, удачи в пути и чтоб не оборвались дни твоей жизни, слушайся меня! После обеда ведьмы отправятся на охоту, а третья, самая старая, останется в пещере и всё будет катать орешек по круглому столу. Тот орешек и есть дева Вечного Цветения, Цзян-го! Её ещё называют Ореховой девой. Слышал о такой? Царевна молча кивнула, сказки об Ореховой деве она слышала с детства, вот только никогда не думала, что это окажется правдой, а олень продолжал: — Ты войди на цыпочках, меч свой не бери, ведьма его энергию почуять может, но от старости плохо слышит и не может уже глаз поднять. Так ты тихонько поменяй орешек, выходи из пещеры и беги сюда. Сказано — сделано. Оставила она свой Саньду на попечение благородному оленю, и отправилась в логово ведьм. Сорвала царевна орешек в лесу, а после обеда пошла через гору и долину и вышла к пещере. Мурашки пробежали по спине царевны А-Чэн, когда она вступала в пещеру. И вот видит она старуху растрёпанную и полубезумную, которая катает по столу орешек. А-Чэн остановилась поодаль, за её спиной, и смотрит, как та перекатывает орешек из одной руки в другую; улучив минуту, девушка обменяла орешек, не помня себя вышла из пещеры и побежала так, что даже тени её не заметить было на земле. Олень вернул ему его меч, и спросил: — Взял орешек, удалец? — Взял, оленёнок. — Бежим тогда, не то дознаются ведьмы, пойдут следом, догонят. Помчались они что было духу, потому что только это им и оставалось, чтобы нестись во весь опор, и где касались земли, где мчались по ветру, отхватили пути, сколько могли, и оставили ведьмину пещеру далеко позади. Однако, не все воды, вытекающие из источника, вливаются без преград в море. Вернулись ведьмы с охоты, и по привычке, входя в пещеру, сказали: «Орешек, раскройся!», чтобы дева Цзян-го вышла им навстречу, взяла добычу и насадила её на вертел, к огню. А орешку как раскрыться, если он простой, а не волшебный? Дух на время примолк, лукаво посматривая на главу дома Не, и убедившись, что тот продолжает сидеть, уставившись на карминно-красные губы рассказчика, и лишь заметив установившуюся тишину, Минцзюэ слегка порозовел, и сделал знак продолжать. Опахала ресниц опустились, и снова поднялись, и рассказчик продолжал: — Раскройся, орешек! — а он и не шевелится. Стали они все в один голос кричать — да что там! Хоть бездна хаоса над ним прозвени, не раскрыться ему! У ведьм сердца разрывались от злости и досады, что лишились они девы Цзян-го. Повалили они из пещеры, смотрят повсюду — и заметили следы, посмотрели дальше, и увидели протоптанную тропинку. Загорелись ведьмы яростью и помчались смерчем. Когда по полям пробегали, Землю, как плугом взрыхляли, В лесах деревья ломали, Травы в лугах сжигали Или в полынь превращали. Обернулась на лету царевна и увидела, что поднимается за ними чёрным туманом стена тёмной ци. Вот, захватила уже полнеба, и земля всё больше чернеет. Пролетела она совсем немного, и почувствовала, что жаром пышет ей в спину. Чёрный олень тоже обернулся, узнал ведьм, и крикнул: — Брось щётку через плечо, догоняют нас ведьмы. Царевна бросила, и только коснулась щётка земли, вырос из неё лес, да такой густой да деревья толстые, что ведьмы застряли в нём, ни плечом, ни коленом развернуться не могут, не то что взлететь, дохнуть им деревья не дают. Стали они тогда те деревья грызть, чтобы освободиться, и когда выгрызли себя из леса, вонзили они когти в землю, и наслали чёрный ветер вослед беглецам. Снова чувствует дева Чэн, что сильно спину жжёт. Посмотрел назад чёрный олень. — Бросай коробку, ведьмы мчатся по нашим следам. Вынула А-Чэн коробку, подарок старушки в сером, и швырнула её назад. Лишь дотронулась коробка до земли, превратилась в большущую гору, вершиной упирающуюся в небо, а склоны её простирались до краёв земли. Обойти гору ведьмам времени не хватало, разрушить — сил недоставало. Взялись они тогда грызть кремень, так что челюсти затрещали. Грызли-грызли, пока дыру в ней не прогрызли. Увидели себя по ту сторону горы, то припустили так, как гроза из девяноста девяти туч с девяносто девятью молниями. Как не остановить воды текущие, не замедлить полёта стрел летящих, так невозможно было прервать бешеный бег ведьм. Немного времени прошло, и они настигли беглецов. Царевна только зубами скрипнула, так ей между лопаток стало жечь, прямо до самых костей. Заметил это чёрный олень, обернулся и узнал ведьм. — Бросай платок, или мы пропали! И вынула царевна платок, бросила позади себя, а надо сказать, что прилетели они уже к границам суши и летели над морем. И поднялась позади них гигантская морская волна, такой величины, что в дрожь бросало того, кто даже издали видел её. И нельзя её было ни сбоку облететь, так длинна она была, и столь высока, что достала до чертогов небесного Владыки, а дно моря обнажилось, не перелетишь! Да и кроме всего, была та волна волшебной, и только приблизились ведьмы к ней, она стала их тянуть за собой. Увидели ведьмы, что нет им спасения, в последнем усилии подпрыгнули над водой, посмотрели вслед беглецам, и прокричали проклятие: — Если ты женщина, кто украл у нас деву Цзян-го, стань мужчиной; а если мужчина, превратись в женщину! Сказали так, и утонули, а дева Чэн в одно мгновение превратилась в молодого и статного юношу. Одежда и доспех лучше прилегли к его телу, и оружие больше шло теперь его крепкому стану. Стал А-Чэн парнем, и ему даже в голову не приходило, что он был когда-то девушкой. А имя можно было и не менять. И даже ядро не разрушилось, только женская ци в теле А-Чэна стала энергией Ян. Столь сильно было заклинание ведьм. Вольные и беззаботные взмыли над горами и равнинами царевич Чэн и чёрный олень, всё ближе к своему царству, милому государству, чтобы слова и мысли быстрее за ними летели, потому что скоро и конец. Спустя немного времени говорит олень А-Чэну: — Ну-ка, проговори, удалец: «Орешек откройся!» Царевич вынул орешек, посмотрел на него, и сказал: — Орешек, откройся! И что же увидели глаза его? Раскрылся орех, а из него вышла дева, подобная лунному лучу и золоту солнца, с глазами лани и гибким, словно ива, станом, с сияющими волосами, которых и покров ночи не был бы чернее. Куда взгляд бросала, там земля расцветала, а красавца-царевича Цзян-го заставила взглядом застыть, а сердце его — съёжиться, словно старая лепёшка. Ничего на свете не желал он, только бы ловить на себе вечно взгляды этой красавицы, и если до сих пор хотел поскорее домой вернуться, то тут же позабыл об этом. Да и она от него очей не отводила. Обменялись они взаимными признаниями и клятвами, и говорит он чёрному оленю: — Слушай, брат олень, не надо мне больше ни Бай Юй Бая, ни Цзыдяня могучего, не нужен мне и царский престол — не могу я никому отдать такую красавицу. И возьму я отныне в память о её происхождении и в честь наших клятв себе фамилию Цзян, и пойдём мы с нею рука об руку путешествовать по свету, как бродячие заклинатели. И пропади он пропадом, весь Диюй и Князь Тьмы вместе с ним! Чёрный олень нахмурился, землю копытом взрыл, что даже искры посыпались, но после скрепил своё сердце, взглянул на молодого заклинателя, и решил, что раз велико было добро, сделанное этим храбрецом ему, бившемуся в пасти свирепого дракона, то значит, не может он оставить потерявшего голову молодца на произвол судьбы и плыть по течению, и сказал ему так: — Не останавливайся на полпути, храбрец, не к лицу это удальцу. Я помогал тебе, буду и впредь помогать, чтоб ты сделал всё как нужно. Когда подойдём мы к замкам Красного Императора, я превращусь в девушку и приму облик девы Цзян-го. И ты вместо того, чтоб отдать ту, из орешка, отдашь меня. Когда заполучишь Бай Юй Бая, трогай в путь и нигде не задерживайся. Обо мне же не заботься, я и через игольное ушко пролезу и догоню тебя. Если так, то так тому и быть. Олень перекувыкнулся три раза через голову и превратился в девушку-красавицу, такую шалунью, что чёрт побери! И точь-в-точь дева Цзян-го! И так сильно они походили друг на друга, что даже если б солнце взглянуло на них, не различило бы, которая из них настоящая. Ну, что ж, коли таков был их с чёрным оленем договор, Цзян Чэн, так сам себя назвавший, ну и мы его так будем звать, сказал: «Орешек, замкнись!» и направился к замкам Красного Владыки. Пролетев девять пустынных земель, девять царств-государств, прибыл он к замкам Золотой империи. Император, радостный, что исполнилось, наконец, то чего он так долго желал, поднял всех придворных и войско для встречи, заиграла музыка, стали накрывать богатые столы. — Высочайший государь, — с поклоном сказал отважный Цзян Чэн, — я привёл деву Вечного Цветения. Давай мне теперь Бай Юй Бая, я хочу выполнить, наконец, свой долг, и отдохнуть от дорог и тревог. — Получишь Бай Юй Бая, но сначала пойдём к столу, угостись со всеми и сколько ни надумаешь отдыхать, гуляй с нами. — Светлейший император, пусть будет твоя доброта услышана воинами и придворными, но я не могу медлить ни минуты: дома ждут меня день и ночь. Государь ещё просил его остаться, но Цзян Чэн и слушать не хотел. Взял он лошадь, попрощался, пожелал гостям и хозяевам весёлого застолья, и направился прямиком по дороге в Диюй. А Красный Владыка оповестил царей и королей всех концов земли о торжестве, и продолжал пировать. Но радость его длилась недолго. После угощения и игр говорит Ореховая дева императору: — Хочется мне погулять немного по саду, полюбоваться великолепными пионами Золотой империи. — Я буду сопровождать тебя, и моя стража тоже! — Нет, государь, я одна хочу пойти. И улыбнулась ему так обольстительно, что жених решил не спорить с невестой. И пошла девушка посреди пионовых аллей, устланных листьями, а когда вошла в гущу деревьев, перекувыркнулась три раза через голову и обернулась ласточкой. А после взвилась вверх, смешалась с тучами и так помчалась, что и тени её нельзя было различить на земле. За горными цепями, за беспредельными лесами догнала она царевича, и коснувшись земли, снова стала оленем, как была. И спросил его олень: — Сильна ли и крепка твоя любовь к Ореховой деве, царевич? — К чему такие слова, оленёнок? — удивился тот. — Я сменил имя ради неё и по прибытию домой хочу назвать её своей спутницей по жизни, и на тропе совершенствования! Да я жить без неё не буду! Перекувыркнулся опять олень трижды через голову, и перед царевичем предстал юноша в чёрных одеждах даоса, с мечом на боку. Совершил даос перед изумлённым взором парня глубочайший поклон, и сказал: — Храбрый молодец, благодарю тебя, что ты вызволил Бай Юй Бая из лап Красного Владыки, но знай, что не всегда я был оленем, и была и у меня своя пара на пути совершенствования. Но понравилась она одному демону, сластолюбивому слуге Князя Тьмы, и захотел он сам жить с тем, кого я люблю. Но не смог он разорвать клятвы нашей верности, и проклял нас. Обернул он меня оленем, а мою любовь прекрасной белой лошадью, которую в насмешку прозвал Бай Юй Бай*, и подарил коня Красному Владыке, надев на него волшебную узду. Никому не подчинился конь, не впускал на свою спину ни одного седока. Император и сам уж был рад избавиться от такого нахлебника, потому и совершил с тобой обмен. Да и Князя Тьмы, небось, тот же демон подговорил, чтобы коня в Диюй привели. Я согласен обмануть Князя Тьмы так же как до сих пор мы обвели вокруг пальца императора, побуду для такого случая конём. Но прошу тебя, как заберёшь ты печать своего деда, сними узду с коня и сожги, потому что всё равно ни ты, ни кто другой никуда на нём поехать не сможете! Верни мне мою любовь, потому что как ты любишь деву из орешка, и не мыслишь жизни без неё, так и я измучился без любви всей моей жизни, не отнимай её у меня! И даос упав перед царевичем на колени, стоял так, опустив свою голову. Цзян Чэн стоял, не зная что и думать, а конь за его спиной переступил с ноги на ногу, и подойдя к даосу, положил ему на плечо свою морду, которую даос тут же обхватил руками и чмокнул в бархатную белоснежную шёрстку. Изумлён был царевич до крайности, но вспомнив свою Цзян-го, махнул рукой, и проворчал: — Ладно, даочжан, сниму я узду с этой лошади, только давай для начала решим вопрос с кольцом моего деда, а после уж, так и быть, отпущу я коня. Только куда мне его девать, пока я буду с тобой в Диюй ходить? — Как превращусь в коня, ты возьмёшь с него уздечку, но не жги пока, а подпояшешься ею, чтоб черти её энергию чуяли. А когда выйдешь назад, потряси ею трижды и он прибежит, а там уж вместе меня и дождётесь. Только не уничтожай уздечки, пока я не вернусь, а то чары пропадут раньше срока, и Адского Князя обмануть не получится. Шмыгнул носом царевич, но наученный горьким опытом, понял, что даос прав. Спятал он уздечку под широким поясом, а даос перекувыркнулся через голову и превратился в коня, ещё краше Бай Юй Бая, с гладкой и блестящей шёрсткой, светящейся как луна. Они пробрались в глубину оврага, вошли в пещеру и подошли к чёрным-пречёрным Адским Вратам. Засветились щели под дверьми и в окнах дворца Князя Тьмы. Мертвецы и вурдалаки, почуяв, что идёт царевич с конём, выскочили им навстречу вместе с Адским Князем, и стали приглашать со всех сторон: — Пойдём-ка, удалец, с нами во дворец, угостись за нашим столом, погуляй. — Возьмите лошадь, и отдайте мне кольцо, — отрезал Цзян Чэн, — я давно должен вернуться, потому что сам уже не помню, когда вышел из дому. Царевич и сам не хотел идти во дворец, думая, что раз они в прошлый раз приготовились вонзить в него сабли или бросить в котёл с кипящей смолой, а потом отправили чёрте-куда за конём, не желают они ему добра. Ждал он недолго, принесли ему поднос с заветным кольцом его деда, взял его царевич, и ушёл. А мертвецы и вурдалаки собрались вокруг лошади. Князь Ада прыгнул в седло, да впридачу дал лошади пинка. Лошадь подпрыгнула на передних ногах, и пустилась вскачь вокруг дворца, а потом молнией взвилась вверх, промчалась сквозь тучи, и как стукнет Адского Князя лбом о небесный свод — увидел тот семь земель вместо одной. Помутились у него мозги, но душа ещё держалась в теле. Тогда лошадь камнем полетела вниз и как грохнет его головой об землю, поднялись дыбом волосы у всех мертвецов и чертей от ужаса, что останутся они без Князя. И как ни старались они вытянуть его из недр земли, не могли! Лошадь же превратилась в маленькую мушку и вылетела вон из Тёмного Царства через чёрные-пречёрные ворота. Коснувшись земли, она снова стала оленем, и когда тряхнул Цзян Чэн уздечкой, призывая коня, к нему прискакал и олень. Написал тогда царевич огненный талисман, положил его сверху на уздечку, а уздечку на камень, и направил на него ци из пальцев руки. Вспыхнул тут же талисман, поглощая узду, и алое сияние охватило оленя и коня. И когда погасло, увидел царевич уже знакомого даоса в чёрном, а рядом... Рядом стоял прекрасный юноша с нежным лицом, но одежды этого даоса были белыми, словно снег, и узором инея был изукрашен меч на поясе бывшего коня. — Благодарю тебя, царевич, — поклонился ему чёрный даос, — за наше освобождение от злых бесовских проклятий! Знай, и я, Сун Лань, и мой любимый супруг, Сяо Синчень, тебе будем вечно благодарны, и только лишь нужда какая будет, позови нас, и мы придём! И протянул ему белую кожаную метёлку-мухогонку, добавив: — Потрясёшь, и мы явимся! Потаращился на них Цзян Чэн, от возмущения не в состоянии выдать ни звука, а после, наконец прошипев: — Проклятые обрезанные рукава! — вскочил на свой Саньду, и кипя от возмущения улетел восвояси. Но мухогоночку не выбросил, и много раз, когда появились у него и Ореховой девы дети, и начинали с этой метёлкой играть, прилетали к ним в Лотосовое царство два даоса. Разозлённый вызовом без повода Сун Лань, и бесконечно мягкий и милый Синчень, который с молодой царицей даже подружился. Ведь по прилёте своём к дверям родительского дворца, открыл царевич орешек, и вошли они с Цзян-го в его дом вместе. И не сказать как обрадовались царь с царицей возвращению того, кого уже успели оплакать. Когда увидели кольцо, забыли обо всём, а когда вместо дочери увидели такого удалого молодца, сына, и с ним его наречённую, деву Цзян-го, помолодели от радости, и стали готовить свадьбу. А после свадьбы передали всю власть молодому царю, который до конца дней своих гордился, что у него в жёнах не кто-нибудь, а сама дева Вечного Цветения. Закончил говорить дух курильницы, уже едва видный, словно туман над водой. Бледно улыбнулся на прощание, и исчез вместе с последней струйкой дыма, прошелестев: «До встречи, дагэ...» А Минцзюэ в отчаянии ударил себя рукой по лицу. Он готов был голову расшибить о стену, что не успел спросить у духа, как его зовут. И только настойчиво зудело что-то внутри от его последних слов. Или это ему только послышалось? Но человек за зеркальным окном знал, что не послышалось, и тихо прошептал, глядя на фото в телефоне: — Ничего, любимый, скоро мы будем вместе!