Дух курильницы Дракона

— А ну, стоять, мелочь! Возглас камнем в спину настиг хрупкую невысокую фигурку посреди коридора, и юноша вздрогнул и замер перепуганной мышью, изображая, что якобы не решается обернуться в сторону старшего брата. Но он прекрасно расслышал, что в его голосе нет тех ноток злобы, обычно предваряющих приступы ярости, столь часто пугавшие Хуайсана в последнее время. На его лице промелькнула удовлетворённая улыбка, тут же сменившаяся глуповато-испуганным выражением, когда он повернулся к брату. — А то мне ноги переломаешь? Дагэ, ну я же не преступник, и ты не на работе. Зачем тебе надо меня так пугать? Кошачьей поступью он подошёл к брату, в миру полковнику спецназа, и встал перед ним, взявшись обеими ладошками за отвороты его летнего пиджака. Задрал голову, заглядывая в глаза намного более рослого брата, как делал это с самого детства. Выражение своих глаз он сделал самое умильное, но на самом деле Хуайсан внимательно вглядывался в глаза брата, определяя, прозошли ли в нём какие-либо благоприятные (или нет) изменения, и стараясь делать это по возможности не слишком заметно. Ведь эти зеркала души, как известно, тотчас же отражают всё в ней происходящее, особенно у таких людей, как его брат. Уж слишком у него всё было на поверхности, и с точки зрения младшего Не, это было нехорошо. Прочитать открытую книгу, которой являлся его брат, абсолютно для любого было легче лёгкого. Конечно, быть таким, как легендарный интриган Цзинь Гуанъяо, в незапамятные времена убитый главой клана Лань, Хуайсан бы не пожелал никому. Ведь разборки в храме Гуанъинь, о которых даже от чтения записей в хрониках до сих пор мороз по коже, закончились гибелью Гуанъяо. Почти никто теперь не знает, что недобитый Лань Сичэнем, он буквально сложил свою голову из-за восставшего из гроба лютого мертвеца, каким стал Минцзюэ под влиянием Тигриной печати. Мертвец свернул ему шею и тело затащил в свою домовину. Каменная крышка захлопнулась, и уж можно себе представить, каково было душам двух мёртвых врагов находиться в одном гробу без возможности для тел иметь разные места упокоения! По ночам из гроба постоянно доносились какие-то вопли и грохот, и охранники полуразрушенного храма, где чудом уцелел только каменный саркофаг с двумя мертвецами в нём, принесли свои жалобы Верховному заклинателю на этот шум. Вот и пришлось принимать меры... Предок и тёзка Хуайсана, его предыдущее воплощение, не менее легендарный хитроумный Верховный заклинатель из рода Не, занявший после Гуанъяо вакантное место, вынужден был изъять душу своего двуличного предшественника из гроба собственного брата, где она обреталась какое-то время после смерти, заточить её в некоем артефакте, и передать на хранение в тайное хранилище под библиотекой дома Лань. И только Небу известно было, куда Не Хуайсан подевал тело Гуанъяо. Позже Верховный заклинатель сделал всё для того, чтобы о подробностях этих прискорбных событий осталось не только как можно меньше достоверных фактов, но даже доступа к сведениям о них. И у него были для этого все основания. Что сказал бы его брат, когда переродится в следующей жизни, если бы узнал о таких вещах, творившихся с ним в предыдущей? А Хуайсан, небо свидетель — этого не хотел. Но и таким, какой Минцзюэ в этой жизни, с душой прямой как копьё, неспособной на обман, очень остро воспринимающий всякую фальшь, которая всегда больно ранила его, тоже быть нельзя. Никто же и не говорит о лжи, есть просто некоторые недосказанности. И ему дагэ всегда их прощал. Как же надеялся Хуайсан, что удастся избежать в этой жизни искажения ци и встречи с этой Ланьлинской лисой, но вот поди ж ты! — Дагэ, скажи, как ты себя чувствуешь после сеанса медитации с курильницей? Ореховые глаза диди смотрели с теплотой и тревогой. Почти как те, другие глаза. И Минцзюэ, вспомнив свои ощущения от того взгляда, отвёл глаза, почувствовав как собственное лицо вспыхивает огнём, потому что в голову как назло лезли то тёмно-вишнёвый волоокий взгляд, то брови вразлёт, и алая ягода точки между ними, то нечаянно открывшийся, и тоже похожий на ягоду, сосок, то золотой блеск браслетов на молочной белизны коже, то две родинки на кадыке, и эти ямочки... Их хотелось захватить пальцами, и мягко потрепать, заставляя бледные щёки заиграть румянцем. И даже под пытками он не расскажет брату, что после этой гуевой сказочки ему пришлось сменить и брюки, и нижнее бельё, а ведь он даже рукой до себя не дотронулся! И как он так облажался? Словно прыщавый семиклассник. Хорошо, что брат всего этого не видел, он куда-то исчез сразу же после появления странного парня, выглядящего словно сказочный арабский джинн, или древний индийский бог. Что ему рассказывал дух? И был ли он на самом деле, или только привиделся ему? Минцзюэ не помнил ни слова из его рассказа, помнил только, что очень хотел, чтобы он не заканчивался. А если и закончится, то чтобы тот парень начал новую историю, и городил что угодно, любую ерунду, хоть про марсианских волосатых червей, хоть про кариес левой пятки, он всё будет слушать, как самую большую истину в мире, потому что... Да хрен знает, почему, просто хотел и всё! Но и этого было достаточно для младшего брата, чтобы с замиранием сердца констатировать, что эту грёбаную курильницу, куда он лично в одной из своих прошлых жизней засунул прóклятую душу сына шлюхи, он притащил сюда не зря, и пока нельзя было сказать, к лучшему ли это было. О, как бы, как бы он хотел, чтобы его дагэ в этом воплощении никогда не увидел и не узнал этот облик, так хорошо знакомый ему в их общем прошлом! Как бы ему хотелось оберегать его от этих воспоминаний, не давая им всплыть никогда, но брату после того как он взял в руки эту гуеву Бася, стремительно становилось всё хуже и хуже. Припадки ярости стали накатывать с нарастающей частотой, и вид брата, разбивающего себе руки в кровь обо всё, что мог ударить, а потом, в беспамятстве, в которое впадал каждый раз после очередного припадка, зовущего только одно имя, заставлял сердце Хуайсана обливаться кровью. Он терпел эти припадки полтора месяца, всё это время методично перелопачивая древние свитки хранилища в ещё более древнем родовом гнезде, «Нечистой Юдоли», в поисках хоть каких-то сведений по этому вопросу, а потом решился всё рассказать Вэнь Цин. Вердикт Вэнь Цин после обследования был предельно ясен, и оттого не менее пугающ, поскольку полностью совпадал с тем, что он вычитал в древних бумагах, которые он собрал, ещё будучи Верховным заклинателем. Необратимого искажения ци у старшего брата и здесь не избежать, если не... Хуайсан слишком хорошо запомнил собственные ощущения, когда она ему его озвучила. Он думал, что умрёт на месте, когда услышал, таким непостижимо дорогим было лекарство. Мало того, оно могло стать смертельно опасным, и в теле брата породить непредсказуемую реакцию, но другого от этой болезни просто не было. А главное — получалось, что все усилия Хуайсана, потраченные в прошлой жизни, были напрасными, пустячными, и не имели никакого смысла. Слова, оброненные доктором Вэнь Цин словно плитой пригвождали все надежды, не оставляя для них ни малейшего шанса: — От любви нет лекарства, сам же знаешь! Разве что клин клином вышибают. Клин клином... Если бы от этого «клина» был другой, аналогичный, Хуайсан не колебался бы ни секунды. Небо тому свидетель, он долго колебался, но брату становилось всё хуже, и смотреть на его страдания было невыносимо. И он решился. И ради брата, и ради себя самого, ради собственного счастья. Их с любимым счастья, которое он не мог в этой жизни упустить, но которое брат категорически не принял бы при нынешнем положении вещей. Да и Хуайсан сам бы не посмел об этом человеке даже заикнуться. Но вот что если бы он сам тоже обрёл своё счастье? Счастье, которого в этой жизни не знал и не помнил, но которое постоянно звал по имени и объяснялся ему в любви, в беспамятном бреду после приступов бешенства. Поначалу всё внутри Хуайсана восставало на дыбы, когда он думал о том, кто этим «счастьем» является и что оно раньше натворило. Но та же Вэнь Цин, пожав плечами, заявила, что любовь зла, и если бы в прошлой жизни она была взаимной, то печально знаменитая сабля не возымела бы такого действия ни теперь, ни тогда. Хотя, он помнил, что чувства у дагэ как раз и были, но брат сам оттолкнул их от себя, вместе с тем, к кому они были направлены, а если бы не это... Да что тут объяснять, Хуайсан же сам всё прекрасно помнит! Он тогда прожил подольше Вэнь Цин, и видел поболее неё. Хуайсан спросил, откуда тогда обо всём, что происходило после её смерти много лет назад, знает она, и ответ его крайне удивил и озадачил. Хотя, её брат и тогда имел весьма неординарную судьбу, то чему же здесь удивляться? Разве что тому, что лютый мертвец, словно жёсткий диск компьютера, зафиксировал в своей памяти всё, чему он был свидетелем, а ещё тому, что он перенёс в целости все воспоминания в новую жизнь, и они ему не мешали быть живее всех живых, и не мучиться со своим прошлым. Может быть потому, что в этой жизни Вэнь Нин любил, был любим и счастлив. Хотя это было... то ещё беспалое счастье! Но он уже научен горьким опытом, чтобы не судить других, в том числе, и собственного брата. Любовь зла. А пальца Сюэ Ян в этой жизни лишился ещё подростком. Бросил в костёр полупустой флакон из-под парфюма — рванёт или нет? Рвануло. Спасибо, хоть глаза дураку не выбило, и смазливую мордаху не попортило. Так что, в этой жизни к семье Чан он претензий не имел, готов был всех порвать за своего прелестного заику, и никого не расчленял. А к Синчэню был абсолютно равнодушен, они только дружили. Семьями. Хотя, с новыми родственниками Чэнмэю тоже не повезло, один Вэнь Чао чего стоил! Именно глядя на этих двоих, Хуайсан и решился на эту авантюру, хотя насколько на душе у него было неспокойно, этим он ни с кем делиться не собирался. И он один знает, чего ему стоило тайком надавить на японских партнёров торгового дома Лань, чтобы выманить Лань Сичэня на заключение нового контракта в Осаку, а самому... Ох и ржал же этот вечный клоун Усянь, когда услышал, зачем Хуайсан под ручку с Вэнь Цин пришёл в «Гусу», старинный дом Ланей, давно используемый как хранилище, музыкальный зал, и библиотека, в отличие от «Облачных Глубин», где эти Лани жили. И не прийти было нельзя — во-первых, Усянь потенциальный родственник. А во-вторых, кто ещё мог уболтать своего суперправедного муженька открыть святая святых в подвале «Гусу», пока брата нет в стране, и достать с полки штуковину, которую Хуайсан лично туда ещё в прошлой жизни поставил, да так она там и простояла все восемьсот лет? А затем на полном игноре пронести этого железного дракона для воскурений мимо изумлённо-обиженного лица младшего Не, и всучить его прямо в руки Вэнь Цин, которой ничего не оставалось, как передать его Хуайсану. В общем, цирк уехал, клоуны остались. Только всё это ни разу не смешно. Ну, да и гуй с ним, с этим Ванцзи. Хуайсан не виноват, что этот дремлющий вулкан и тот, ради кого всё и затевалось, терпеть не могут друг друга. Да впридачу, этот Лань ревнует своего Вэй Ина даже к уличным столбам наружного освещения, а не то что к друзьям и родственникам своего мужа. Да ладно, ему плевать, главное, чтобы эта хитрожопая душонка выполнила условия договора. Или Хуайсан клянётся своим тэшанем, что отдаст то тело из тайника в стене семейного некрополя на растерзание лютым мертвецам, а этого духа... он конвульсивно стиснул ручку тэшаня, от него даже воспоминания не останется! Хуайсан сглотнул ком в горле, начиная медитировать на тему: «Незачем себя накручивать, пока ничего ещё не случилось». В конце концов то, что он тайным образом услышал и увидел, за рамки договора не выходило, а реакция Мин-гэ на это Ланьлинское чудовище... она просто потрясающа! Неужели начал что-то вспоминать? Ментальная память? Просто реакция тела? Ну что же ты молчишь, дагэ, скажи что-нибудь! А тот только смущённо прокашлялся, полыхая лицом, и сказал: — Я это... знаешь, подумал, что незачем такую ценную вещь без надзору в доме держать, — он отстранился, пронаблюдав за реакцией брата на это сообщение, и поскольку тот старательно изобразил полнейшее изумление, Минцзюэ удовлетворённо продолжил, — так я её в сейф спрятал, и мешочек этот, с пионом, тоже. Она старинная, хорошей работы, и наверняка бешеных денег стоит. Кстати, сколько мы должны Вэнь Цин? Или она консультирует в рамках благотворительности? И, заметив, что изумление на лице брата стало ещё сильнее, победно усмехнулся и заявил: — Это ведь она тебе эту курильницу посоветовала? Да? Не думай, что я не понял! — Но Мин-гэ... — начал Хуайсан, опустив глаза, и еле сдерживая бурлившие внутри эмоции, — мы... я, то есть... ну... Лицо Минцзюэ внезапно озарила широкая улыбка: — Да ладно, мелкий, хорош тут мямлить, я сам с ней поговорю! И с этими словами он, хлопнув брата по плечу, прошёл мимо него, старательно продолжавшего держать лицо, и вышел в дверь, ведущую на кухню. Хуайсан облегчённо выдохнул, приваливаясь к стене, и радуясь возможности сбросить маску. Не то, чтобы он не знал код от сейфа брата, просто дагэ знать об этом необязательно. Да и нужды залезать туда, чтобы побеседовать с Ланьлинским ублюдком, пока нет. Сын шлюхи должен выполнить их договор, должен помочь дагэ излечиться от любви к нему, такому, каким был в прошлой жизни, если хочет хоть как-то существовать в этой! Пока существовать. А в А-Цин Хуайсан был уверен как в самом себе. Она лишнего не скажет, и человек хороший. Не то, что её нахальный кузен. Хуайсан провёл рукой по лицу, словно стирая отпускавшее его напряжение. Если его дагэ освободится от этой сжирающей душу страсти к Ланьлинской лисице, то он постарается, чтобы и для Вэнь Цин нашлась её счастливая пара. Его размышления были прерваны звонком телефона, и Хуайсан, воровато покосившись в сторону, куда ушёл брат, прошмыгнул в комнату, из которой недавно вышел, а там уже с разлившимся по лицу умилением, сдвинул по экрану зелёный значок. — Да, любимый... — тихо проворковал он, поминутно оглядываясь на дверь, — Ты не совсем кстати... Да... Да... Да... Нет! Нет, так нужно... Не знаю... Я не знаю... Ну ладно, ладно, приезжай. К вечеру, поближе, хорошо? Да, в городе, не здесь. Я наберу... Спасибо, это приятно, что ты меня любишь... Да ладно, ладно! Если ты так хочешь, я останусь на ночь. Я? Я не могу сейчас говорить, мне звонят. И он действительно вынужден был прервать разговор, поскольку ему и правда звонили. Звонил Лань Сичэнь, ещё один из тех, кто помнил прошлую жизнь. И не просто помнил, он в ней жил, поскольку не перерождался, и его возраст теперь насчитывал... ну, далеко не вечные дамские 17+, и он был единственным, пережившим всех нестареющим бессмертным. Как он выкручивался с документами, это был отдельный вопрос, но факт оставался фактом. Он знал всё, и даже больше лишь потому, что сам это видел и пережил, и ему не надо было, в отличие от Хуайсана и Вэнь Нина, вспоминать кем он был. Он каким-то образом просто замариновался в одной жизни и одном возрасте, словно консерва в банке, и он просто жил свою жизнь. Первую и единственную. И никто не знал, сколько ещё продлится эта жизнь, и почему так получилось. В это на правах целителя, была посвящена лишь Вэнь Цин, а раз знала она, то разумеется, и Хуайсан. И у него было одно крупное подозрение насчёт Сичэня, поскольку только Вэнь Цин он позволил себя осматривать, пока она по дружбе не шепнула А-Сану, что у этого Сичэньского бессмертия есть большой и не очень красивый секрет. И лучше б ему не знать, какой, но Хуайсан теперь знал и это, поскольку, как он и подозревал, имел к бессмертию Сичэня прямое отношение. Верховный заклинатель сам когда-то передал эту курильницу в Ланьское хранилище, якобы для пущей сохранности, а на самом деле, специально для Сичэня (из чистого коварства), который и держал её у себя все эти годы, и не просто держал, но и пользовался. Но с оговоркой, что по первому требованию семьи Не, её обязаны будут вернуть, хотя Сичэнь искренне надеялся, что оно никогда не наступит, это потом. И вот теперь она вернулась обратно на вполне законных основаниях, согласно древнему договору, но Хуайсан знал, что Сичэнь скорее душу бы отдал демонам, чем выпустил из своих рук эту курильницу, и поэтому её и ходили просить, пока его дома не было. Ванцзи, как равноправный член семьи, отдал её абсолютно без задней мысли, его не сочли нужным предупредить. Но Хуайсан-то знал, что значил лично для Сичэня этот предмет, и теперь предвкушал, что это будет не самый приятный разговор. Но он был к нему готов, и поэтому внутренне подобравшись, спокойно принял звонок. Он знал, что скажут ему, и знал, что на это отвечать. И оставлял право главенства за собой. Сичэнь восемь столетий полагал, что контролирует ситуацию? Все мы время от времени любим воображать, что держим дела под контролем, но в таком случае незачем переходить границу и выставлять напоказ то, на чём держится нить твоего неестественно долгого существования! Даже в виде хорошо сделанной копии.

***

Минцзюэ проснулся среди ночи с сухостью во рту, и странной болью в мышцах шеи. Голова гудела, как колокол, а в душе царил липкий тягучий страх. Ему даже на самых сложных заданиях не было так страшно. И поэтому первое, что он сделал, бросился к сейфу, и тихо матерясь сквозь зубы, пока дрожащие пальцы набирали символы, с замершим сердцем ждал пока дверца откроется, и у него словно камень с души свалился, когда он увидел, что всё, что он туда спрятал днём, всё так же находится на своих местах. Ему только что приснился человек в чёрном, забирающий курильницу-дракона из сейфа, а вместе с ней и золотой мешочек с вышитым пионом. И когда этот человек обернулся, у него было лицо Лань Сичэня. А затем Сичэнь во сне отчего-то бросился к нему, и принялся его душить, и Минцзюэ с громким криком проснулся. Сначала испугался, что разбудит брата, но чуть отдышавшись вспомнил, что мелкий сегодня ночует в их городской квартире. Сказал, что надо сделать что-то для дипломного вместе с этим сварливым Цзяном. Ноги подкашивались, когда он снова взял в руки тяжёлую металлическую фигурку дракона, потемневшую от времени, и поставив на стол, сфотографировал на телефон, а потом включил компьютер, и принялся искать в сети сведения о старинных курильницах в виде дракона, а если повезёт, то конкретно об этой. Он прекрасно понимал, что найти что-нибудь о такой вещи, да ещё и у них в стране, где в сеть вносится едва ли десятитысячная (а то и меньше) доля сведений о старинных артефактах, да ещё и таких непростых, у него шанс очень близок к нулю. Но даже если и так, он тогда войдёт в другую сеть, секретную, созданную специально для заклинателей, куда никогда не попасть простому человеку. И уж на это мощи его ядра, его, принципиально не пользующегося никакими заклинательскими практиками, и предпочитавшего силовые человеческие методы, ну, и разве что, медитацию, точно хватит! Он не успел нажать на «Enter», как к его удивлению, на экране в общей сети возникла именно та курильница, которая в оригинале стояла рядом с ним, и подпись на экране гласила, что эта вещь — редкий старинный артефакт из личного собрания семьи Ланей, называемый курильницей Морского Дракона, примерная рыночная стоимость, ну и т. д. И была эта коллекция выставлена в парадном зале «Облачных Глубин», под стеклом и сигнализацией, вместе с другими артефактами. И что самое интересное, никуда дракон из этой коллекции не подевался, ведь никто о его пропаже не заявлял, а прошли уже, наверное, сутки, как курильница находится в доме Не. Да и вряд ли мелкий стал бы красть такую штуку, да ещё вовлекать в это девушку. Но что тогда стоит перед ним? Копия? Он открыл крышку, и теперь разглядывал внутри то, чего не увидел в прошлый раз — следы регулярного пользования предметом. Не копия. Выходит, копия та, которая находится в Ланьской коллекции редкостей? Минцзюэ потянулся к мешочку с травяным содержимым, и запустив туда руку, вытащил несколько сушёных цветочных лепестков, и маленькую пилюльку в виде розоватого сердечка, издававшую запах цветущих пионов. Он поднёс её к носу, и невольно прикрыв глаза от наслаждения, вдохнул сладкий пьянящий аромат. Упс! Вот это он сделал зря. В то же мгновение в паху налился каменный стояк. На секунду вспыхнула мысль — это что же, мелкий решил его афродизиаками напичкивать?! Вспыхнула и погасла, потому что руки сами потянулись к металлу курильницы, оказавшемуся на ощупь неожиданно тёплым, и дальше тоже действовали сами, открывая, засыпая, поджигая, раздувая, чтобы горело, так быстро и чётко, словно он оружие на скорость собирал. Сам собой погас забытый никому не нужный экран, а на смену картинке с курильницей, перед ним из воздуха соткалась другая, уже знакомая картинка — черноволосый бледный юноша, висевший в воздухе перед ним с опущенным в пол взглядом, блестевший жемчугами и золотом, и слепящий глаза ярко-алыми облаками не-пойми-чего, то ли юбки, то ли штанов, да и без разницы! Он жадно, пожирая взглядом каждый изгиб тела духа, вновь оглядывал уже знакомые дуги бровей, полукружья ресниц, отбрасывающих на щёки тёмные тени, смоляные пряди волос, и на кадыке две косо посаженные родинки. Дух не улыбался, и ямочки были не видны, и Минцзюэ, повинуясь странному, не осознанному до конца желанию, быстро протянул руку, и дотронулся пальцами места, где была ямочка на щеке духа, дёрнувшегося, словно от удара, и поднявшего на него ненавидящий взгляд. Минцзюэ застыл, как пораженный громом. Он, не ожидавший ощутить ничего, кроме воздуха, неожиданно наткнулся пальцами на вполне реальную на ощупь прохладную кожу материального существа! Он нахмурился. Как такое может быть? Что это? Голограмма не может быть осязаемой, а что этот дух всего лишь голографическая проекция, он до сего момента не сомневался. Да и появляется он только вместе с пионовым дымом. Наркотик? Он попытался схватить парня за руки, и пальцы сомкнулись на вполне реальных запястьях. Что за?... Глаза в глаза, жёстко скрестившись взглядами, они смотрели друг на друга, а затем, повинуясь внезапному порыву, Минцзюэ подался вперёд, припадая к чужим губам, и получил на свой поцелуй столь яростный и жаркий ответ, что долго не мог прервать это занятие. Не мог и не хотел, хотя «жаркий» это было, пожалуй, слишком о холодных, но слишком умелых губах, явно обладающих немалым опытом в делах такого рода. Но даже такие холодные, они отвечали на поцелуй слишком отчаянно, слишком затягивающе, сминали и кусали так, будто целовались в последний раз, перед казнью, или же хотели выпить старшего Не до дна... Невозможно было, да и не хотелось останавливаться, в голове мутилось, а в паху разгорался пожар, которого хватило бы, чтобы согреть их обоих, хотя, судя по тому, как ему отвечали, в разогреве этот дух не нуждался. Но всё же он отстранился от Минцзюэ первым. Тот смотрел на духа, тяжело дыша сквозь приоткрытые зацелованные губы, и в глазах его, всё ещё горевших неистовым желанием, плавал туман. Он смотрел на нелепо разряженного парня, опять смотревшего в пол, который даже не запыхался, да и как он мог, если даже не дышал, ему это было не нужно, смотрел и не мог наглядеться. А у того даже цвет лица не изменился после настолько страстного поцелуя, и он всё так же утопал ниже пояса в ало-золотом облаке густых складок тонкой ткани, такой реальный и нереальный одновременно. Слышно было, как потрескивают, сгорая, лепестки на углях внутри металлического дракона, и как с тарахтением включился дряхлый холодильник за стеной. Зажужжал какой-то одинокий блудный комар, и стушевался, сбился и заглох, надышавшись дыма. Минцзюэ рвано выдохнул. Нет, как хотите, но это ему не снится, и не видится. Он по-прежнему держал в своих руках тонкие холодные запястья своей желанной добычи, а она даже не пыталась вырваться из железных тисков полковника спецназа, но поза духа была напряжённой. Минцзюэ сглотнул мешающий в горле ком, и блестя глазами, хрипло проговорил: — Ты мне скажешь, наконец, кто ты такой?