Дух курильницы Дракона

Сознание возвращалось туго. Тьма отпускала с неохотой, не желая терять застрявшего в её цепких лапах великого воина. Голоса пробивались неохотно, словно сквозь много слоёв толстой ткани, и отчаянно хотелось расслышать получше, но пока не получалось. Кто-то кого-то ругал, кто-то просто ругался. Голоса были знакомыми, но о чём шёл разговор, было не разобрать, хотя орали как на базаре, всё сливалось в один сплошной рокот, и ни слова не было понятно. Мысли не приходили к согласию, глаза не хотели открываться, что с руками и ногами тоже было неясно, но похоже их не было. Постепенно звуки стали чётче, и Минцзюэ смог расслышать, как один выговаривал другому: — Ну и какого ж ты хера?.. Тебя же попросили отслеживать, а не бросаться под поезд. Ты ж уже не лютый мертвец, твоему телу не похер. И мне не похер, потому что я тебя до кучи не соберу. И сестра твоя не поможет, да ещё и Вэй Ин живьём сожрёт, и не подавится, хоть я и костлявый! Тон ругателя был, несмотря на смысл слов, не резким, а лишь укоризненным. Он, по сути, и не ругал, а мягко журил кого-то рядом с собой, но Минцзюэ пока не понимал кого. — Т-ты не к-костлявый, ты изящный, и у-у т-тебя о-о-очень крас-сивые мышцы... Смущённо пролепетало из тьмы в ответ, и у Минцзюэ внутри поднялась волна возмущения. Но даже не тем, что эти слова произнесли заикаясь, а тем, что эти двое тут вздумали розовые сопли жевать, а он вынужден всё это выслушивать, и прекратить соплежуйство не может. Слушать комплименты, да ещё и от кого! От этого Вэня Сюэ Яну, чёрт возьми! Сюэ Яну?! От осознания того, кто говорит рядом с ним, срочно захотелось разогнать окружающую тьму, но получилось только недовольно замычать и (о радость!) чуть дёрнуть головой. Это как же так, Сюэ Ян здесь, рядом, а его голова всё ещё на месте? И этот мальчишка Вэнь не мертвец? Это как же так? Что с ним, и где он вообще? Мысли разбрелись в разные стороны, словно овцы без пастуха, и никак не хотели собираться в кучку, но его стон возымел действие. Говорившие разом замолчали, а потом тьма голосом Сюэ Яна ехидно произнесла: — О! Кажись, очухался! Э! Полковник Не! Ты там живой, или как? Подъём, вставать пора! Или тебе помочь? Головушка не болит? Лежать удобно тебе? Эти слова заставили Минцзюэ перестать пробовать поднять чугунные веки, и замерев, прислушаться к ощущениям своего тела. Голова? Он попробовал пошевелить языком. Получилось плохо. То ли язык был большим, то ли рот слишком маленьким, но сказать ничего не получилось. Зато получилось пошевелить рукой, и наконец-то кое-как разлепить глаза. Лучше бы не разлеплял. Свет ножом резанул по глазам. Или не лучше? Потому что первое, что он разглядел, когда немного привык к свету, было бледное встревоженное лицо с тёмно-вишнёвыми глазами, склонившееся над ним. А ещё полковник обнаружил, что его голова не только не отделена от тела, но впридачу лежит на коленях прекрасного молодого существа мужского пола в нелепых одеждах, с искренним волнением глядящего на него, а его лба касаются висюльки массивного драгоценного нагрудника. И как он всё это на себе таскает? В глазах существа потеплело, когда их взгляды встретились, но оно ничего не сказало, только робко затрепетало ресницами. Минцзюэ сглотнул вязкий ком в горле, и почувствовал, как у него в груди всё наполняется горечью. Он вспомнил имя этого существа. Вспомнил сам, и лучше бы он этого не вспоминал! — Мэн Яо, предатель, — он хотел выплюнуть эти слова, словно клубок гнева, но у него не вышло сказать со злостью, а получилось только горько прошептать, причём после этого как-то сам собой из горла вырвался судорожный всхлип. — Опять будешь врать мне, что любишь? Он хотел нахмуриться, но вместо этого с изумлением почувствовал, что мышцы лица сложились в жалобную гримасу, и глаза почему-то защипало. Тело явно не хотело его слушаться. Гуй, на чьих коленях он так комфортно расположил свою гудевшую голову, грустно покачал головой. — Я и тогда не врал, и теперь не буду, Чифэн-цзюнь. Ты всё вспомнил? Тот с шумом выдохнул воздух, попытавшись приподняться, но голова закружилась, в висках застучало, потемнело в глазах, и он остался лежать на полу, головой всё так же на чужих коленях. Ему оставалось недовольно поморщиться и процедить: — Ты убил моего ближайшего соратника, и пытался его оболгать! А потом ты вообще меня убил и приказал ему снять с меня голову! — он перевёл взгляд на Сюэ Яна, тот хмыкнул, и отвернулся, пробормотав что-то на тему того, что и сейчас у полковника Не голова особо не на месте, и поправляя на плече ручку чёрной спортивной сумки-пенала, в которой, судя по натяжению ручки, лежало что-то явно тяжёлое, узкое и длинное. Полковник машинально отметил, что в таких сумках часто перевозят оружие маленькими партиями, но ничего не сказал. Гуй возмущённо воскликнул: — Я тебя и тогда любил, а ты... — Я старался защищать тебя ото всех нападок и оскорблений, а ты... — Ты оттолкнул меня! — Ты обманул меня! А я ведь тебя тоже лю... Минцзюэ вдруг запнулся. Он вдруг почувствовал, что не может вот так, сходу признаться в том, что давно чувствовал к этому созданию. Ещё со времён прошлой жизни. Но не признаваться же ему в таком при всех. — Так, а ну ша мне оба, а то бошки обоим поотрываю! — уличный сленг Чэнмэя был убийственно великолепен. Он плюхнул на пол глухо брякнувшую металлом сумку, и продолжил: — Тем более, что кому-то и отрывать уже нечего. Дуроёбы! Все мы в той жизни наломали дров, ну сколько ж лет прошло, всё поменялось, по новому кругу идём, так хули всю байду со дна поднимать? Вон и мы с Линь-Линем сказали то, что положено друг другу, и всё у нас о'кей, а вы оба из детского садика не вышли! Он обжёг полковника молниями из своих угольно-чёрных глаз, и фыркнув, презрительно отвернулся. Он всё сказал, что ещё тут добавишь? Минцзюэ какое-то время ошарашенно молчал, пока соображал, что Линь-Линь это, собственно, Вэнь Нин. Затем покосился на гуя, или кем там был парень, любезно предоставивший свои колени в качестве подушки, и спросил: — Если ты... гуй, то почему тебя можно потрогать? Глаза над ним стали бездонными. — Ты что же, в школе для заклинателей не обучался, и ничего не помнишь? Он с усилием покачал головой. В этой жизни он и правда там не обучался, а из прошлой ещё вспомнил далеко не всё. Нежные прохладные пальцы провели по его щеке, вызывая внутри приятное чувство, которому старший Не не мог и не хотел противиться. Пускай Минцзюэ и вспомнил, кем был для него этот парень раньше и что он сделал, он чувствовал, что его по-прежнему к нему тянуло, и сделать с этим ничего было нельзя. В прошлой жизни он уже попытался, получилось только хуже. Так уж вышло, что рядом с этим человеком ему всегда отчего-то было легче дышать, и сердце сбивалось с ритма, но он упрямо продолжал слушать не своё глупое сердце, а всех кого ни попадя, вот и поплатился. И какого он тогда послушал Сичэня, который обронил, что этот человек не столь безобиден, как кажется, и его следует опасаться? А потом этот Лань лицемерно притащил их всех троих на ту гору (как же она называлась?), чтобы заключить Тройное Братство. Кстати, где Сичэнь? Ведь не привиделся же он ему посреди ночи, да и эти двое здесь неведомо что позабыли. — А где Старейшина Лань? Минцзюэ назвал его не по имени, а по титулу, который тот носил в этом времени. Интересно, кто из них помнит, что был у Сичэня когда-то и другой титул — Цзэу-цзюнь, о котором теперь все позабыли с тех пор, как... А с каких собственно пор? Видимо, он многого не знает. Не всё вспомнил. Да и надо ли? Может лучше чего-то и не вспоминать, чтобы потом не было так больно забывать вновь, то что вспомнил с таким трудом... — Где он? Почему он на полу? Дагэ, что с тобой?! Самый родной в мире голос ворвался в его мысли стремительно, на куски разбив хрупкое подобие начавшей восстанавливаться стабильности, и не успел Минцзюэ опомниться, как его уже быстро ощупывали тонкие, но удивительно крепкие пальцы брата, а сам хозяин этих пальцев тревожно вглядывался в его лицо. — Покажи глаза! Таак зрачки почти в норме, значит не ушибся. — И переведя взгляд на того, на чьих коленях лежала голова Минцзюэ, спросил уже совсем другим тоном: — Почему он лежит на полу? Это ты его сюда уложил? И в это время раздался другой голос, принадлежавший высокому гибкому парню в фиолетовом свитшоте, с сердитым лицом и ярким свежим засосом возле правого уха: — Сюэ Ян, ты почему не переложил Минцзюэ на кровать? Хочешь, чтобы он пневмонию заработал? Ты ведь его не будешь лечить, гопота ты Куйчжоусская! Ну ладно этот вот не может, — кивок в сторону гуя, — но вы, два здоровых лба! Он давно упал, долго вот так валяется? — это к Вэнь Нину. Тот опустил глаза и попытался что-то пролепетать, но его прервал Сюэ Ян, мгновенно закипевший злобой: — Ах ты ж, психопат Юньмэнский! Значит как спасите-помогите от злобного демона выручайте, так только мы с Линь-Линем, больше некому, а как на ложе водрузить не успели, так опять же все шишки нам? А ты знаешь, что было бы если б мы не успели, и он бы не развеялся?! — Потише пожалуйста, вы не на рынке, слушать мешаете! — поморщился Хуайсан, щупавший пульс у брата, и выразительно покосился на юньмэнца, делая ему странные знаки глазами. — Кто не развеялся, диди? Это ты их сюда позвал? Обычно на вопросы дагэ отвечали, но видимо не в этот раз. — Постой, постой, дагэ, дай прослушать! Я конечно не целитель... — Но и не полный дурак, Не Хуайсан! Сердитый женский голос. Хуайсан даже дёрнулся от него, недовольно бормотнув: — А-Цин, ну что ты так пугаешь? Как ты вообще здесь оказалась? А хотя да, о чём я только спрашиваю! Хуайсан укоризненно покосился на Цюнлиня, старательно пытавшегося слиться со стеной. Вэнь Цин хмыкнула: — Ну да, он и вызвал, ведь твой дагэ, на минуточку, мой пациент! Как он? — Опять будешь мне зрачки смотреть и пульс прощупывать? — недовольно ощерился Красное Жало. — Если надо, то прощупаю даже твою упрямую армейскую задницу, солдафон! — рявкнула целительница. — И никто мне в этом не помешает, даже твой суперзаботливый брат! Сюэ Ян плотоядно фыркнул, и мечтательно заявил, что представляет себе эту картину, где Вэнь Цин ощупывает задницу Не Минцзюэ, за что был гневно выруган и с позором выгнан из комнаты рассерженной целительницей. Правда, далеко он не ушёл, с хохотом выскочил за дверь, и прикрыл её, но не до конца, а вперив в щёлку свой лукавый чёрный глаз, так и замер. — А я что, я ничего, — взволнованно пискнул Хуайсан, неловко поправляя воротник своей толстовки, словно что-то за ним пряча, — я не возражаю, лишь бы дагэ был здоров. Кстати, как у него дела с потоками ци? Вэнь Цин, которая как раз положила руку на среднюю область ядра полковника, цыкнула на него, чтобы не мешал диагностировать, и тот замер в ожидании, а через короткое время отняла руку и бросила быстрый взгляд на того, кого Минцзюэ назвал Мэн Яо: — Так, значит, вот ты теперь какой, Мэн Яо. Слышала о тебе, но до сих пор в этой жизни ещё не видела. Любопытно, где и как хранится твоё тело, если оно до сих пор не сгнило, иначе тебя бы тут не было! — Тело? Какое тело? Ты что, тоже знаешь, кто он такой? — заволновался Минцзюэ. — А кто ещё тут знает то, чего я не знаю? Цюнлинь после его слов весь залился краской до такой степени, что Минцзюэ на мгновение зажмурился. Ему показалось — от его полыхающей кожи сейчас вспыхнет дом. Чэнмэй просунул свою лукавую рожу в дверь, и уставился на всех с выражением: «Ну и что вы мне все сделаете?» Ваньинь насупился и отвернулся, и обнаружилось, что на другой стороне его шеи тоже имеется не менее яркое украшение, и Минцзюэ про себя изумился, насколько же бесстыден этот парень, если посмел явиться на люди, предварительно не спрятав непристойные следы любовного свидания! Только его дружок способен на такое же бесстыдство — этот Вэй Усянь, муж Лань Ванцзи. Налицо плохое влияние. Лицо Хуайсана стало белее снега, но он не потерял самообладания, и тут же торопливо забормотал о том, что дагэ нельзя волноваться, поскольку потоки его ци... Минцзюэ заскрипел зубами и опять попытался подняться, но голову прошила внезапная боль, заставив застонать. Прохладная рука Мэн Яо уложила его обратно, при этом гуй добавил, что подыматься самому ему после такого стресса ещё рано, и Минцзюэ, неожиданно для самого себя, согласился. Слишком уж комфортно было лежать на чужих коленях, и главное, можно было с них и не вставать, потому что претензий предъявлять ему не собирались. Лицо Хуайсана пошло пятнами от возмущения, его всего затрясло. Да что же себе позволяет эта шлюха и сын шлюхи? Мало того, что он заморочил голову его брату, а потом убил его, сколько лет блудил с Сичэнем (и не только) при жизни, а в посмертии вообще непонятно чем там с ним же занимался, пока Лань Хуань не превратился в демона, когда утратил отделившуюся светлую сущность, а теперь позволяет себе перебивать своего хозяина и создателя! Неслыханная наглость! Да он бы давным-давно сгнил в казематах Диюя, если бы не Хуайсан и его выдающиеся способности, тщательно ото всех скрываемые! А так этот мерзкий гуй мог бы получить шанс, и уйти на перерождение, если б выполнил их договор, но ему похоже отшибло память, либо он совсем совесть потерял, раз он вместо того, чтобы заставить возненавидеть и презирать себя, вызвал у дагэ внутри такое пламя, какого у него и в прошлой жизни не было к этому Цзиньскому бастарду. Хуайсан сжал кулаки. Теперь и последний шанс потерян. Искажение ци неминуемо настигнет дагэ и в этой жизни, причём скорее всего, настигнет оно его прямо сейчас, на глазах у всех, и ничто в мире уже не в силах этого предотвратить... Всё, всё было зря! Столько лет боли, столько лет позора, столько лет всепоглощающего страха, тоски и слёз, которых никто не видел! Слёз, пролитых над пеплом брата, тело которого он лично сжёг, отчаявшись оживить, и решился отправить Минцзюэ на следующий круг перерождений, пока не отправился туда же и сам. Ему долго пришлось ожидать нового рождения, и не было гарантий, что в нём он повстречается с братом, и вымолит у него прощение своими поступками, потому что слова — ничто, а дела — всё. И вот теперь, когда он дождался, когда надеялся, что Бася надёжно запечатана, и не спровоцирует никаких искажений, брат вдруг её нашёл, она распечаталась сама, да так, что Хуайсан и не заметил, и вынудила его самого пойти на рискованный шаг, приблизить эту Ланьлинскую шлюху к самому родному по крови человеку, надеясь на то, что брату она станет противна, и он исцелится... Напрасные надежды! Хули-цзин, лживая тварь! Проститутка, проклятая всем миром заклинателей! Ещё и о любви посмел лепетать! Продажные твари не могут любить, а только оморачивать, и пускай эта девятихвостая лиса уже когда-то оморочила его брата до смерти, Хуайсан не позволит случиться этому снова! Он зажмурил глаза, тяжело выдохнув, и прошипел: — Да как смеешь ты, ху-яо*, перебивать меня, воображая, что имеешь на это право? Ты не имел даже права прикасаться к моему брату, но похоже посмел сотворить непоправимое, и он теперь неминуемо умрёт из-за тебя снова! А без него... Я уже жить не выдержу! Минцзюэ недоумённо уставился на брата. Он не узнавал своего диди. Всегда мягкий, обходительный, сентиментальный, словно девица, и тут вдруг такие резкие слова! Он заметил, что все окружающие тоже ошарашенно молчат, поедая глазами непривычную картину. Никто никогда не видел Хуайсана таким. — А-Сан, — с усилием процедил он сквозь зубы, — не смей оскорблять его, он и так многое пережил! Не вынуждай меня тебе... Голову опять прошило болью от звука задребезжавшей в углу Бася, Минцзюэ зажмурил глаза и застонал. — Вот видишь! — Хуайсан вскочил на ноги. — Видишь, до чего ты его довёл! У меня никого нет, кроме дагэ, но тебе же плевать! Тебе всегда было плевать! Ты не любил его никогда, только голову морочил, и сейчас морочишь! Ты, подлый убийца, ещё смел говорить мне, что любишь его?!.. Он орал, сжимая кулаки, заливаясь внезапно хлынувшими злыми слезами, мешавшими видеть, как опять скорчился от боли его брат на чужих ненавистных коленях. И вдвойне было больно сознание того, что он сам виновен и в том, что его брат находится именно рядом с этим... существом, и в том, что оно вообще существует в этом мире. Он сам его создал, разделив тело и дух, сам в эту древнюю курильницу запихнул, и сам же перед братом и выпустил. И зачем только послушался Вэнь Цин?! Хотя, после того, как она сказала, что Сичэнь давно уже переменил свою сущность, и может быть опасен для Минцзюэ и окружающих, а сдерживать Сичэня может только то, что обитает в курильнице, Хуайсан уже больше ни о чём другом не думал. Он знал, что из-за частых постоянных контактов с этим духом цельная сущность Лань Хуаня расколется надвое. Но ведь потом каждую из половин будет легче уничтожить, и ему было плевать, когда это сделать, и как долго будут существовать эти отдельные сущности. Всё равно, он был уверен, что их можно уничтожить без особого труда, по крайней мере, тёмную, а светлая не сможет навредить. Ему вообще было наплевать на то, как будет жить Сичэнь. Он свершил свою месть, и свершил не своими руками. Всё зло Лань причинил себе сам из-за своей одержимости этой лисицей, которая тоже получила достойную кару за свои проделки. Он был доволен. О том, что в тёмной половине за века соберётся настолько много тёмной ци, он предпочёл не думать, и напрасно. Она стала столь сильной, чтобы стать опасной для дагэ, но не настолько, чтобы быть неуязвимой для меча одного тёмного заклинателя. В этом он не ошибся, позвав сюда Сюэ Яна после звонка от Сичэня. Тот справился с демонической сущностью без особого труда, прекратив многовековое существование Старейшины Лань, которое кое-кем ошибочно принималось за бессмертие. И в глубине души Хуайсан сожалел об этой мере, но понимал, что дальше им с Сичэнем мирно ужиться было уже нельзя. В этой жизни им было бы некого и нечего делить, но случайно найденная сабля изменила всё. И теперь дагэ стал уязвим, а Старейшина Лань слишком опасен, поскольку именно его греховная любовь к Ляньфан-цзюню, не ослабевшая и за века, стала причиной многих раздоров в древности. А искажение ци случилось тогда из-за отсутствия взаимности в чувствах названных братьев. Бася сыграла роль резонатора, и не найди её дагэ сейчас, всё на этот раз обошлось бы, но всё вышло как вышло. Сичэнь с самого момента перерождения Минцзюэ держал его под своим колпаком, сознавая возможность потенциальной угрозы для себя, но всё же надеясь, что полковник никогда ничего не вспомнит. Не увидит творение своего брата, созданное в качестве орудия мести, и не дотронется до него, чтобы закрепить разрушительную связь, основанную на тесном контакте человека и потусторонней сущности. Весь фокус был в том, что искажение ци у брата постоянно усугублялось, и вызвано оно, по словам Вэнь Цин, было сильным подавляемым любовным чувством, искажённым разрушительной силой сабли. Такое чувство Минцзюэ пронёс через обе жизни, и было оно к одному человеку, который и человеком-то теперь не был. Он спросил её, откуда она знает об этом всём, неужто Сичэнь сам рассказал? Она же, хмыкнув ему в лицо, призналась, что не только рассказал, но и показал этого духа, поскольку в последнее время и сам стал испытывать сильные недомогания. А также, что она, едва не потеряв сознание от количества тьмы рядом с духом, поняла, откуда у Сичэня столько её внутри. А то, о чём не знала, рассказали ей потом А-Нин и Вэй Ин. Они же и предупредили её об опасности Старейшины для окружающих. Хуайсан даже не удивился. Похоже, этот Вэй Ин будет преследовать его во всех жизнях. И очень не хочется думать, откуда обо всём об этом знает этот клоун. Если Усянь захочет что-то разузнать, он всё мёртвое царство на ноги подымет, но кто с кем и зачем, вызнает до точки, и правдивее этой правды ничего в мире не будет. И вот уж кому наплевать, что чем больше знаний, тем сильнее будут печали. Он некрасивым жестом вытер слёзы тыльной стороной ладони, и усилием воли подавил последний всхлип. — Я не позволю тебе играть с моим братом, лживая тварь! Скоро утро, и тебя не станет, а снова тебя уже никто не вызовет! И мой брат будет жив и счастлив! — мстительно процедил он. — Не Хуайсан, ты хочешь опять его убить, только уже здесь и сейчас? — перебил его звучный мужской баритон, раздавшийся откуда-то из-под потолка. — Тогда это сделал А-Яо, от злости, что твой брат его отверг, и мы с тобой оба были виноваты в этом. Но теперь всё только в твоих руках, и ни в чьих больше, и я лично не хочу, чтобы он умирал! Все присутствующие замерли, словно поражённые громом. Все, кроме полковника, который повернул голову к высокой фигуре в белых старинных одеждах, возникшей посреди комнаты, и раздражённо произнёс: — О! Лань Хуань! Так ты всё же был здесь и тайком наблюдал? Какое поразительное бесстыдство для всеми уважаемого Цзэу-цзюня! На каком основании ты вломился посреди ночи в мой дом, и обвинил моего брата в желании меня убить? Разве по вашим правилам ты не должен видеть уже десятый сон? И к чему весь этот маскарад? Ты же не на сцене играешь! Наступившую тишину разрезал резкий лязг меча, вытаскиваемого из ножен. Сюэ Ян с лихорадочным румянцем на скулах, встал сцепив зубы и держа свой Цзянцзай обеими руками, направил его на фигуру в белом. — Всё равно тебя достану, — злобно прошипел он сквозь зубы, — какие бы тряпки ты ни нацепил, чертяка!