***
Юнги возвращается только к утру. Он бледен, а на руках десяток царапин и ссадин, но лицо расслабленное необычайно. Мин нежно улыбается Намджуну, касается теплой щеки губами и шепчет: — В безопасности. А потом валится на диван и засыпает крепким сном сразу же. Чимин укрывает одеялом и уходит на кухню, где ставит чайник на плиту, грея воду. Намджун смотрит на тонкую фигуру и понимает, что тот корит и винит себя. Он же чувствовал, что плохое приближается, но не предотвратил. Лишь своими истериками всех переволновал. Ким вздыхает, решает оставить Пака пока в покое, до пробуждения Чонгука хотя бы. Младший ведь очень хорошо на Мини действует, успокаивает. А Намджун не хочет лезть пока, хуже сделает, если применит свои феромоны. А еще он устал просто смертельно, ожидая Мина у окна весь прошедший день и ночь. Даже засобирался за ним в лес, вот только Чимин-то и остановил. Говорит, что не стоит пока бросаться за Юнги вслед. Альфа не щенок, справится сам. А коли подаст сигнал или к обеду не возвратится, то все вместе и пойдут искать. Толку от одного Джуна все равно мало. — Джуни? — хрипит позади хосоков голос. Намджун оборачивается и глядит на бледного омежку перед собой. Хосок дрожит, а волосы спутаны наверху, глаза красные, будто плакал всю ночь вместо сна. А тело у омеги крохотное и хрупкое. И запах еле заметный еще. Защитить бы его от этого мира как-нибудь. И альф тоже. Спрятаться и сидеть в укромном уголке себе тихо. Без вот этого всего. — Кажется, что меня сейчас вырвет. — честно признается и скользит тенью к ванной. Джун вздыхает тяжело и отступает на несколько шагов, дабы обзор был на ванную комнату хороший. Видит, что омега согнулся над унитазом и дышит тяжело, извергая что-то внутрь керамики. Джун подходит к мужу, склоняется рядом и поглаживает легко. Отчего же все так плохо? Хосоку рядом становится каким-то слишком крохотным и легким. Он начинает тихо плакать и содрогаться в руках мужа, пытаясь успокоиться, но совершенно безуспешно. Лишь еще больше поддается истерике. — Я видел… — шепчет он, отстраняясь и своими изумрудными глазами глядит на супруга. — Я видел, что… то… что случилось в тот вечер с… прошлыми хозяевами этого дома. Намджун вздрагивает и тяжело вздыхает, но крепко к себе омегу прижимает, своим запахом ограждая от всего вокруг. Защищает. Хосок опять дрожит, льет слезы и шепчет что-то невнятное. А Ким ближе к сердцу Чона, чтобы успокоить. Он должен. — Чимин. — хрипит лидер, в руках сжимая мужа, когда они спускаются на кухню. — Приготовь чаю Хосоку. И осмотри его. Хоби рвало нещадно сейчас. Пак кивает и воду вновь греет, свою чашку оставляя. Он осматривает омегу, о самочувствии спрашивает и обнимает в конце, к себе прижимая. Чимин заливает травы кипятком, протягивает чашки с ароматными чаем каждому и рядом садится. — Хосоки, что произошло? — спрашивает Пак. — Я не знаю. — отпивая несколько раз из чашки, отвечает омежка. — Мы просто шли за сладостями, а потом Гуки кого-то увидел. И все. Дальше не помню. — Значит нужно у Юнги спрашивать. — выдыхает Джун. — Чонгук еще спит, всю ночь рыдал. Пусть ребенок отдохнет. — Значит спросим. — кивает Чимин. — Как ты? — Нормально. — выдыхает Хосок, сжимая ладошку Пака. — Только подташнивает немного. Наверное, это последствия обморока. — Скорее всего. — отвечает Намджун. А Чимин губы сжимает в тонкую линию и выдыхает. Все же… Не стоило ему отпускать ребят вчера. Надо было ехать с Юнги, а не грузить Гука и Хоби. Если бы он поехал, то возможно ли, что всего этого бы не произошло? Если бы он наконец перестал быть трусом и сбегать. Если бы…***
***
Юнги судорожно глотает воздух, выбегая на улицу и ежась от холода и липкого страха. Снег мягкими хлопьями опускается на землю, окрашиваясь в прекрасный бордово-красный лишь после падения, а одинокий месяц скрылся за серыми, в ночи темно синими, тучами, ибо смотреть на происходящее выше его сил. - Юн-ни… - хрипит Хосок и поднимает взор абсолютно пустых глаз на старшего. – Беги… Его совершенное медовое тело изуродовано бурыми и фиолетовыми метками-синяки, а изумрудные глаза вмиг сереют, пока рыжие волосы покрываются противной серебряной слюной волка над ним, что яростно вклачивается в хрупкого омегу. - Беги! – кричит Намджун, прижимая к себе бледного Чимина, что бессознательно касался бурыми, полностью измазанными в крови, пальцами земли. Его грудь не вздымалась, а сердце отныне не играло свою собственную прекрасную музыку. Тишина. В руках безглазого Намджуна, чьи глазные яблоки совсем рядом лежат в снегу, мертвое тело Чимина. - Юнги… - хрипит Чонгук, прижимаясь к ноге альфы. – Беги. Пожалуйста. Гуки бледен, а пятна чьей-то отвратительной смазки стекают по губам, несколько капель застыли в черных волосах, пока нежная некогда кожа покрыта отпечатками пальцев, а по бедрам стекает алая кровь. Чонгук плачет, хрипит сорванным голосом и просит бежать. Чонгук лишь ползет к старшему из всех сил. Ноги Чонгука… … ноги их младшенького Гуки проткнуты в сотнях местах и больше, кажется, никогда не смогут сделать шаг. Юнги падает на снег, под крики своих мальчиков, и плачет, плачет, плачет… Пока позади или вокруг раздается громкий смех. - Теперь тебе не убежать.***
- Тебе все же стоит обратиться к врачу, Хоби. – бурчит Чимин себе под нос, поджаривая несколько гренок для Чонгука, который с огромным аппетитом поедал их с разными джемами, запивая чаем с ромашкой. - Это просто из-за стресса, Мини. – хмурится Хосок, откидываясь на стуле назад и балансируя. – Мне уже в сотню раз лучше. - Сядь нормально. – говорит Джун, не отвлекаясь от книги про разведение волшебного и обычного скота. - Не переживай. – с набитым хлебом ртом проговорил Чонгук, активно прожевывая еду и запивая чаем. – Я поймаю тебя. - Жуй лучше. Чимин хмыкает, а Намджун испускает смешок, поглаживая Гука по голове. Младший выпячивает грудь, улыбаясь розовыми зубами, отчего уже прыскает Хосок, угрожающе покачнувшись на стуле и чуть не упав на пол. Благо его, в который раз, ловит Юнги. Ловит и прижимает к себе. - Вы целы. – хрипит он, все крепче сжимая омегу в своих объятиях, из-за чего Хосок громко пищит, а Чонгук, видимо желающий прокомментировать ситуацию, давится. Чимин тут же подбегает к младшему, помогая ему откашляться, ритмично постукивая по спине ладошкой. - У меня теперь синяки по всей спине! – хмурится Гук, немного надувая губы обиженно, но быстро переключается на яблочную дольку. - Вот уж ненасытное дитя. – смеется Намджун, убирая книгу прочь, и поворачивается к Юнги. – Что случилось? Мин, который наконец отпустил Хосока, садится на стул и закрывает лицо руками, тяжело дыша. На самом деле, он понимал, что сейчас обязан рассказать правду обо всем: вчерашнем и прошлом; но те сладкие мгновения, когда он для себя решил не рассказывать о своих прожитых некогда днях, приятно холодили горячую грудь. Вот только, это было бы опасно. А рисковать своей семьей Юнги не был намерен. Чимин поставил перед ним тарелку с гренками и придвинул чашку чая, садясь рядом с Гуком и глядя выжидающе. Чонгук перестал запихивать в свой рот все еду, что была в зоне его видимости, а Намджун отодвинул книгу дальше. Хосок же все также поглядывал заинтересованно, потирая плечи. Юнги вздохнул глубоко. - Помните, я рассказывал о причине моего исключения из стаи? – спросил он, глядя на супругов. Те кивнули. А Чонгук возмущенно вздохнул. - Тебя выгнали из стаи? – спросил Чимин, придвигаясь ближе. – За что? - Мне стоит начать с самого начала? – вздохнул Юнги, грустно улыбаясь. – Я родился в стае северных волков. Там, если кто-то из вас не знает. – он переводит взгляд на Чонгука, а младший краснеет немедленно. – Вражда идет за ресурсы. А нашей повезло, девушка из фермерской деревушки за сына вожака нашего вышла замуж, вот и достались нам блага, коих не было у других. Ну и вы сами понимаете. У меня был брат, который пошел в отряды оборонительные, ведь не все столбы могут защитить территорию. А я готовился сменить отца на посту заведующего хозяйством. – Юнги вздохнул еще раз, уже не улыбаясь. На глаза навернулись слезы, когда он вспомнил своего любимого друга из детства. Такого солнечного и улыбчивого, что любил читать и обожал собирать ягоды. И видя испуганные лица ребят вокруг, он стер слезы и сжал губы в тоненькую бледно-розовую линию. – У меня был друг. Самый лучший, пусть и младше. Мы дружили, наверное, с рождения его и любили друг друга невероятно сильной братской любовью. А потом… - Юнги… - дрогнул голос Намджуна, а Хосок тихо всхлипнул, утыкаясь в плечо Кима. - Я хочу рассказать, Джуни. – мягко, но невероятно грустно и обреченно улыбнулся Мин, сжимая протянутые ладони Чимина и Чонгука. – Потом у него начал проявляться запах. – альфа набрал в грудь больше воздуха. Самая трудная часть была впереди. – Он не был сладким, как Хосока или Чонгука, скорее резким, вбивался в нос надоедливо и заставлял тебя вдыхать и насыщаться им сполна. Так вот, мы пытались все скрыть. Он пил огромное количество настоек, мы моим перебивали запахом, цветами, нектарами, маслами, но течка неумолимо наступала нам на пятки, и запах становился сильнее. И его учуяли другие. Он был невероятно бледен, когда наш лекарь вышел из его спальни. Дату назначили через месяц, и прийти планировало половина альф. Даже, - Юнги скривился, - мой братец. Он давно желал заполучить моего друга, потому что тот был мне дороже родного, кровного родственника. И я, естественно, умолял старейшин отпустить его, выдать за меня замуж. Но они упрямились. Потому что половозрелых омег того года по пальцам одной руки можно было пересчитать. А потом, прямо перед тем днем, предложили мне лечь под них и заменить моего друга. - И ты… - прошептал пораженный Чимин, совершенно не имея сил договаривать свою фразу. - И я лег. – кивнул Юнги. – Было это отвратительно и больно. Но главное – дико унизительно для всего моего рода, семьи. Я их опозорил, но я не мог иначе. Не мог отдать им… - Мин в нерешительности куснул губу. - … моего друга. Но эти мрази не сдержали слова и привели его. Они заставили его смотреть, как меня имеют по кругу несколько раз, а потом пустили и его. Они… рвали его плоть и… - Юни… - Хосок обнял трясущимися руками альфу, тихо рыдая на его груди. - И меня выгнали из семьи. И стаи. Побитого и покалеченного. – Юнги стер выступившие слезы с щек. – Ну и я встретил их. Или, если быть точнее, они нашли меня. Помогли, подлечили и под свое крыло взяли. Сначала все было хорошо, мы жили в домике в лесу, охотились вместе и работали на людей. А потом… - Мин побледнел еще больше. – Потом я увидел, как они рвали на куски мою семью. В комнате воцарилась звенящая тишина, прерываемая всхлипами Чимина и Хосока и тяжелым дыханием Чонгука. Намджун неслышно кусал пухлые губы, стараясь контролировать свой запах, дабы не сбить собственным страхом и горькой обидой присутствующих. Юнги молчал. - Они были… - он вновь заговорил. – Они были чем-то вроде шпионов кого-то, кому были нужны жизни стай волков, ибо земли их не трогали, и те пустели без хозяев. Я уж не знаю, каким образом им удалось пройти на чужую территорию и остаться незамеченными или вдвоем убить целую стаю, напав на нее. Но ясно видел в их глазах истинное наслаждение подобным процессом. На мое удивление, они дали мне выбор: остаться с ними или уйти. Ну и я понятно какой вариант выбрал. А они сдержали слово и дали уйти. А вчера… Чонгук внезапно замер, бледнея сильнее Юнги и сжимая ладошку Хосока сильнее, отчего тот пискнул. - Вчера я видел их. В деревне. Потому и сорвался проверять границы. А как проверил, то сразу же и поговорил с нашими соседями, так сказать. Расспросил и попросил приглядывать за всем вокруг, коли чужак зайдет, нам сообщить немедленно. Пока все обошел и проверил, день и ночь пролетели. Чимин вдохнул и выдохнул несколько раз, стараясь успокоиться. - Как ты думаешь, что им нужно тут? – спросил Намджун. - Я не знаю. Надеюсь только, что не от нас или нашего дома. Хосок все еще тихо всхлипывал на груди Мина, пока Чимин мощными глотками пил ромашковый чай, который совершенно точно остыл. Намджун о чем-то глубоко задумался, под просьбы Юнги успокоиться на ушко омеги. Чонгук закусил губу. - Я тоже знаю этих… - прошептал Гук, сжимая свои пальцы сильнее и бледнее еще более заметно. Его глаза наполнились слезами, а губы опасно задрожали. – Они убили мою семью.***
Чонгук был самым непослушным ребенком, коих можно было сыскать на этом свете. Он мог проснуться и успеть сделать столько коварных дел лишь за те крохи времени, за которые его мать обычно доходила до его спальни, и вернуться в постель с совершенно беззаботным видом. Но Чонгук никогда не делал чего-то поистине плохого: не портил чужие вещи, не подвергал свою или чужую жизни опасности, точно следовал установленным правилам в стае. И все равно умудрялся прослыть непослушным и коварным маленьким шкодником, которому, вот уж сюрприз, отказать никак не могли: милейшая внешность и тоненький голос делали свое дело, вручая сердца каждого взрослого в маленькие ручки. А еще Гук никогда не мог поверить, что в других стаях альфы имели право принижать омег. Ему было около пяти, когда он услышал разговор отца и их гостя. И они оба весьма в грубой форме выясняли, кто же прав. А потом отец долго-долго ходил в глубокой думе, и пришлось малышу пытать любимую мамочку. Ведь узнать нечто подобное было просто необходимо! Он же, Чонгук, будет еще умнее остальных ребят, даже старших задир, которые то и дело смеялись над мелкими. Мама, однако, долго держала оборону, предпочитая расцеловывать сладкие щечки своего кролика, а не отвечать на неудобные вопросы. Все же Чонгуку было только пять. Но, что уж греха таить, слезы этого сокровища буквально вынудили рассказать ребенку правду, мягкую конечно, куда ребенку про обряды бесчеловечные слушать. А Гуки, получивший печенье, дабы не плакал малыш после услышанного, ушел на улицу, хвастаться наградой за отличное актерское мастерство. И сразу выше стал себя чувствовать среди остальных, потому что знает того, чего другие не ведают. Вот только задиры все равно задирали. Но Гуки, может и младше, зато в сто раз умнее! У него было всего три братика и сверстника заодно. И все три маленькие плаксивые омеги! А Гуки не мог играть с омежками! Потому что они такие приторные, такие… другие. Им бы в кукол да наряжаться у зеркала, а не в войнушку или на велосипеде кататься, и еще хихикают они припротивнейше! И как можно быть такими? А другие альфы его играть не брали, потому что маленький еще совсем. Ростом не вышел, голосом тоже. А щечки два спелых персика — просто смехотворно для альфы! Потому Чонгуки и коротал время за чтением книг и рисованием. Благо, всегда рядом был любимый дядя. Пусть и омежка, зато самый лучший, самый красивый и с самым прекрасным запахом. Он научил Гука сто-о-ольким вещам, просто поразительно! И рисовать, и читать, и на гитаре старенькой играть! И еще они часто играли в игры, которые сами и придумали. И много всего делали, даже в лес за травами ходили. Поэтому отсутствие друзей не очень-то и замечалось ребенком. За всем этим Чонгуку стукнуло семь лет, и стая закатила прекрасный пир по тому случаю. Не каждый же день сын вожака входит в период обращения в волка! И все дети, совершенно внезапно, стали лезть к Гуки: старшие с советом, сверстники с предложениями о совместной тренировке, а младшие задавали миллионы вопросов, большую часть которых Чонгук и разобрать не смог. В этот день все с ним играли, а потом даже спать в одной комнате предлагали. Но Чонгуки отказался, ему хотелось побыть немного одному после целого дня окружения его народом. На часах было около полуночи, когда резкий, душный запах пробрался в комнату ребенка. Чонгук отложил книгу и оглянулся, прислушиваясь. Совершенно внезапно все чувства Чонгука словно выключились, оставив лишь страх, что сковал маленькое совершенно незащищенное тельце в розовой ночной рубашке. Внизу слышатся крики отца, который просит немедленно покинуть их территорию, и тихий плач подошедшей матери за дверью. Чонгук пытается встать, потому что должен успокоить мамочку, но его маленькие ножки дрожат и, после провальной попытки коснуться пола, отказывают, заставляя тело безвольно, словно кукла без души, завалиться на кровать. — Предатели. — шепчет Чонгук. Крик слышится еще один, теперь совершенно другой, более резкий и горький, и в комнату вбегает мама. Она падает у кровать сына, обнимая его маленькие предательские ножки, и плачет, уткнувшись в них. Крики не утихают, и она наконец подползает к напуганному ребенку, стискивая его в объятиях. — М-малыш… — шепчет она, поднимая Чонгука на руки. — Пообещай мне, что закроешь глаза и уши, когда я скажу тебе это. — Что происходит? — спрашивает альфенок взволнованно, но мама лишь тяжело вздыхает и выбегает из комнаты в светлый, освещенный старыми лампами, что дают оранжевый тусклый свет, коридор. Они бегут, из нескольких спален выглядывают заинтересованные дети, из спальни еще и выходит братик-омежка, утирая красные глаза, которого тут же втаскивают обратно другие маленькие ручки. Чонгук уже думает, что его сверстники решили устроить ночевку, когда мама еще раз вздыхает, а по ее мраморным щекам начинают течь слезы, и Гуки только и остается беспомощно прижимается к ней, стараясь успокоить. Она ускоряет шаги, слыша внизу рык волков, и срывается на быстрый бег, лавируя по лестнице. — Еще чуть-чуть. — шепчет на грани истерики, прижимая сына ближе к своей гуди, в которой бешено стучит сердце. Они доходят до стены, которую изрисовал Чонгук года в четыре, и мамочка несколько раз по ней стучит, раздвигая появившиеся створки шкафа-невидимки. Мама несколько раз проводит по личику Гуки, скрывая его запах и уходит, закрыв дверцы, оставляя ребенка в безопасности. Лишь напоследок просит закрыть глаза и уши. И Чонгук слушается. Он погружается в тишину, все поглощающую тишину и сопутствующую ей темноту. А потом… Потом: — Пожалуйста! — надрывно кричат рядом голосом любимого дяди, и Чонгук распахивает в шоке глаза. — Не трогайте его! Дядя стоит у двери и прижимает своего маленького сынишку к груди. По его прекрасному личику стекают слезы, а колени не выдерживают дрожи тела, и омега падает на пол. Он умоляет, скользит по ковру и просит не убивать свое дитя. Но незнакомец не слушает и отбирает ребенка. — Каждый из вашего мерзкого рода должен умереть. — плюет в лицо он и на глазах дяди, и на глазах семилетнего Чонгука, разрезает маленькое тело мечом. Омега заходится в истеричном крике и падает лицом в пол, содрогаясь в рыданиях, но мужчина лишь усмехается коварно и… убивает дядю… он… Чонгук не знает, сколько прошло времени, когда его нашли. Чонгук не знает, сколько он часов плакал, глядя на окровавленные тела вокруг. Чонгук не знает, сколько криков и просьб помощи он слышал. Чонгук не знает, где его мать. Чонгук не… Чонгук просто хочет умереть.***
Чонгук утыкается в грудь Намджуна, что совершенно легко поднимает младшего на руки и уносит в спальню. Ребенку необходим сон после всего того, что он вновь пережил благодаря рассказу. Юнги тяжело опускается в кресло и замолкает. Плохие мысли преследуют его голову, забираясь внутрь и вселяя страхи и предубеждения. Он тяжело дышит, пряча лицо за большими ладонями и, кажется, тихо плачет. Чимин так и сидит на кухне с гренкой в руке и смотрит в опустевшую чашку, пытаясь в белом дне найти ответы на свои совершенно неясные и мутные вопросы. И только Хосок чувствует себя спокойнее. Чон стоит у окна и смотрит на снег, которому суждено вскоре растаять, и чувствует себя лучше. Потому что он понимает, что их младший хранил в себе столь ужасные воспоминания все эти года, не имея желания и смелости о них поведать, и мучился, проживая все заново в собственных кошмарах каждую ночь. Поистине, ужасная судьба для ребенка. Но сейчас, когда он осмелился все рассказать своим близким людям, когда он увидел, что его принимают с этим отвратительным прошлым, которое от его желания не зависело совершенно, Чонгуки должен вздохнуть спокойно. Он должен прийти к тому, чтобы отпустить это. И стать свободным. И Хосок верит, что это произойдет. Откуда? Не знает. Но что-то маленькое внутри него подсказывает, что все будет хорошо.***
— Папочка? — тихо шепчут маленькие пухлые губы. Ручки во тьме ищут свечу и огниво, которые, обычно, всегда находятся рядом. Но натыкаются лишь на холодную кожу кого-то очень большого и взрослого. Ребенок вскрикивает, но ему быстро закрывают рот другими маленькими ладошками. Во тьме хищно блестят синие глаза, чей обладатель широко улыбается, сверкая белыми зубами. А после подносит указательный палец к губам и шепчет едва слышно на ухо: — Молчи. Первый малыш кивает послушно и аккуратно встает с постели. Он покорно следует за братом, прикрывая собственные пухлые губы, дабы сдержать любые возгласы. Любой звук. Они проходят по темному коридору и выходят в прекрасный, освещенный белоснежным светом луны, сад. Но ни один из малышей не останавливается, дабы полюбоваться хоть миг серебряным озером или розовыми деревьями. Лишь следуют дальше, вглубь сада. Наконец, дойдя до маленького ветхого сарайчика из дешевых и гнилых досок, заходят внутрь, садясь на мягкое сено. И только тогда выдыхают с облегчением. — Тебе опять снился этот глупый сон? — начинает синеглазый, обиженно глядя на брата. Тот отводит стыдливо взгляд, пряча ладошками красные щечки боязливо. — Но я же ничего поделать не могу со своими снами. Будь моя воля выбирать их, я бы сию же секунду отказался от них! — выпалил ребенок, выпячивая маленькую грудную клетку вперед. А сам подумал, что, наоборот, ушел бы в мир снов с головой. Младший брат глянул на старшего, будто подозревал и прекрасно знал обо всех постыдных мыслях, что посещали детскую голову, и недоверчиво хмыкнул. Но, все-таки, похлопал по месту рядом. — Тут мягче. — пояснил он, двигаясь. Они замолчали, думая о своем. Старший задумался вновь о снах, желая владеть той великой силой, что позволяет ими повеливать. А младший о том, где бы им раздобыть сегодня горячий завтрак. Ведь совершенно скоро и неотвратимо минует четвертое утро без еды, и третий день без пропитания. Возможно, думает младший, им удастся выкрасть немного каши, которую готовят гончим собакам, или же несколько буханок черствого хлеба, коим они смогут еще неделю питаться. Но, в любом случае, как бы трудно им не было добыть себе пищу, просто необходимо это сделать, чтобы банально выжить. — А почему ты проснулся так рано? — спросил старший, вынырнув из сладких грез. Младший задумался над ответом. Не говорить же, что он проснулся от болей в животе из-за голодовки, коей их наказали три месяца назад за непослушание. Напугает и разозлит брата. — От вони. — ответил все же, понимая, что это тоже являлось правдой. Ведь его нюх был в разы чувствительнее, нежели у всех остальных. — С нами спали те потные мужики, от которых разило дешевым алкоголем и конским говном. Вот я и не выдержал. Старший тяжело вздохнул, отворачиваясь к ветхим дверям. Как же ему надоела такое выживание. Им необходимо спать средь вонючих тел, питаться всякой дрянью, и то, если повезет эту дрянь добыть, работать от рассвета до заката, не покладая рук таскать таскать тяжелые предметы: будь то камни, деревья или, если свезет конечно, сено. И получать за это телесные наказания в угоду зрелища и чужой потехи. Но убежать они не могут, потому что умрут в лесах от голода и холода. — Знаешь, — произнес старший, когда оранжевый свет залил их укрытие.***
Чонгук рвано выдыхает, когда слышит тихий плач омеги рядом, и прижимает дрожащее тело к своему, в надежде помочь и успокоить. Но Хосок лишь сильнее начинает плакать, будто касания причиняют ему нестерпимую боль. — Тебе ведь тоже снились они? — спрашивает надрывно старший. А Чонгук только кивает, внезапно осознавая, что практически не чувствует запаха Хосока.