delirium

Антон пропускает утреннюю тренировку в зале только для того, чтобы съездить к доктору перед парами. Сон, вроде, вернулся, но теперь Антона беспокоит то, что он перепутал сон с реальностью и вся проблема даже не в том, что это случилось, а в том, что если это повторится — парень не знает, что делать. В общественном транспорте Антон нашёл плюсы — теперь у него есть возможность следить за тем, как течёт жизнь. Когда сидишь за рулём, следить успеваешь только за знаками, светофорами и пешеходами. А теперь Антон видит, как рыжеет осень за окном автобуса. Как школьники пинают пожелтевшие листья под ногами, которые всё никак не уберут с тротуаров, а только уберут — листья опадут с деревьев вновь. Антон смотрит на подростков в чёрно-белой одежде, словно их напечатали на дешёвом принтере, и думает о том, как они одеваются, когда не нужно идти в школу. Следуют ли они моде? Любят тёмные или яркие цвета? Антону интересно, потому что себя в школьные годы вспомнить не может. Он не помнит, кем он был и чем жил, помимо, разве что, уроков. Уроков-тренировок-репетиторов. Антон слышит название остановки механическим голосом, словно находящимся под водой. Или это сам Антон под водой находится и всё тонет-тонет-тонет. А потом усмехается новой мысли — если Антон не помнит себя в школьные годы, то запомнит ли он университетские? Парень сразу же придумывает миллион оправданий, словно от этого зависит его жизнь, твердит себе, что, конечно запомнит. Запомнит, как они со студенческим активом делали комнату отдыха, как готовились к зачётам за ночь до них, как собирались втихую на переменах, чтобы обсудить подарок для кого-то из одногруппников. Но Антон и сам знает, что всё это всего-то выдумки и он не запомнит ничего, кроме учёбы-тренировок-репетиторов. — Этот препарат не вызывает галлюцинаций, вам могло показаться, что происходящее сон разве что из-за усталости, — объясняет доктор, а Антон в этот момент как-то отстранённо кивает в ответ на все его слова, а сам думает о том, что его усталость заставила его же самого считать реальные прикосновения к Арсению сном. — А также, раз сон наладился, можно больше не принимать таблетки. Если возникнут опять какие-то проблемы — я в этом кабинете пять дней в неделю с восьми утра до шести вечера. Антон продолжает отстранённо кивать, а перед выходом из кабинета бросает в сторону мужчины «спасибо, до свидания», словно на автомате.

х

— Арсений Сергеевич, — обращается Антон, прикрывая за собой дверь в аудиторию. — Так, Антон, давай оставим дверь открытой? — Я хотел извиниться за тот раз, когда просил перенести зачёт, — объясняет Антон, крепче обнимая руками небольшую стопку из двух тетрадок и учебника. — О, правда? Чего это вдруг? — саркастично интересуется Попов, продолжая наводить порядок на своём письменном столе. — Мне стыдно, — признаётся Антон. — Было бы странно, будь иначе. — Разве? Арсений удивлённо вскидывает брови, поднимая взгляд на Антона, и дожидается от него объяснений. — Да, было бы странно, — просто соглашается парень, считая этот путь самым коротким и правильным. — Простите. Антон убегает из кабинета, ничего больше не сказав, а потом весь день избегает арсеньевской территории. Так Антон сам для себя обозначил места, где Арсений появляется, и одним из таких мест является комната отдыха, а потому во время большого перерыва Шастун делает задание по испанскому, не в привычном для этого месте, а в своей машине. На вечерней тренировке по футболу давняя травма о себе напоминает, Антон и прежде чувствовал ноющую боль в колене, но сейчас она становится более ощутимой, благо, уже только под конец тренировки и Антону не придётся вновь отсиживаться на скамейке. Антону кажется, что он стал слишком часто посещать больницы и записываться к врачам, но ему также кажется, что с ноющим коленом самостоятельно он точно не справится.

х

Антон вновь пропускает утреннюю тренировку в зале и ему даже кажется, что это становится какой-то традицией. Впрочем, после того, что говорит врач, Антону хочется пропустить ещё и все сегодняшние пары, потому что ему кажется, что у него просто не хватит сил сидеть на одном месте и делать вид, словно всё в порядке и… Доктор что-то говорит, у Антона в ушах ультразвук, сжимающий мозг до атомов. — От этого есть какая-нибудь операция или лечение? — спрашивает парень, прерывая речь мужчины. — Вы не поняли, — начинает он. — Это не травма, мениск сейчас не повреждён. Он был повреждён тогда, несколько лет назад, но сейчас он просто измотан. На примере, скажем, у него была определённая планка, — доктор показывает что-то руками в воздухе, а Антон смотрит куда-то мимо, — которую он мог выдерживать, вы пересекли её, и после восстановления эта планка понизилась, потому что мениск ослаб. Он просто не в силах выдерживать ту же нагрузку, что, например, несколько лет назад. — То есть если я продолжу тренироваться, всё будет ещё хуже? — Вы можете тренироваться, но когда ощущаете боль в колене, это значит, что нужно отдохнуть. — Но я и так мало тренируюсь. Отец бы даже, наверное, сказал недостаточно. — Для вашего колена этих тренировок больше, чем достаточно. — А что насчёт футбола? — Вообще, удивительно, что вы после той травмы остались в команде, — размышляет доктор. — Профессионально ведь занимаетесь? — спрашивает он, и Антон кивает в ответ. — Тогда не удивительно, а странно, тренеры обычно после таких случаев пытаются избавиться поскорее от игроков потому что… — Шастун слышит, как мужчина останавливается. — Потому что это навсегда? — Антон вдруг приковывает всё своё внимание к доктору и всё, что тот может сделать — сдавленно кивнуть в ответ. … на него совсем ничего не давит, потому что это не так. На него сейчас, кажется, свалился весь мир и прижал к земле. И Антон ясно понимает одно — он не Человек-Паук в исполнении Холланда и не сможет выбраться из-под завала, мысленно сказав себе «этот мир нуждается в тебе». Потому что это не так. Сам Антон в себе не нуждается, что уж там целый мир.

х

Антон, во-первых, не знает, как так вышло, во-вторых, не помнит, когда последний раз был в обычном продуктовом магазине. Еду ему привозят каждые два дня, алкоголь — в баре. Но сейчас, как он сам себе объясняет, вынужденные обстоятельства. Антон стоит у холодильника с мороженным, и выбирает между клубничным и шоколадным, зажимая между рукой и рёбрами бутылку виски. Учёбу Антон игнорирует второй день подряд, репетитора тоже, и, кажется, в принципе весь внешний мир. Такое было разве что Такого никогда не было. Антон даже с температурой ходил на пары, и ходил на них даже тогда, когда больше половины одногруппников писали в беседе группы о том, что отоспятся и придут ко второй. Антон определённо упустил момент, когда взял на себя смелость прогуливать пары и верить в то, что это останется незамеченным. Отец наверняка уже в курсе, но не позвонил только потому, что придумывает классное, по его личному мнению, саркастическое предложение, способное морально добить Антона. В любом случае, Антон боится не столько разговора с отцом, сколько с тренером по футболу. Парень плохо помнит своё детство и школьные годы — факт, но он чётко помнит, как пришёл десять лет в команду, где ещё никого не знал. От той команды осталось не больше четырёх человек — состав почти постоянно менялся, но тренировки по футболу, тренер и Выграновский оставались неизменными компонентами. Антон понимает, что команду придётся покинуть, но каждый раз от этой мысли прошибает дрожь по всему телу и он ничего не может с собой поделать. Страшно не от того, что с футболом теперь покончено, нет, от этого Антону, откровенно говоря, ни горячо, ни холодно — он в футбол пришёл потому, что этого хотел отец, а не сам Антон. Страшно от того, что футбол это постоянно непостоянная часть жизни Антона и если её убрать, то в сухом остатке будет только учёба-учёба-учёба.

х

— Ты сейчас серьёзно? — интересуется тренер и всё, что может Антон — кивнуть в ответ. Кажется, это превращается в хобби. — Андрей после той травмы говорил, что всё обошлось, — произносит мужчина. — Мой отец сказал, что та травма была несерьёзной? Они меняются ролями — тренер кивает. — Это всё очень печально, — произносит мужчина и невидяще смотрит в точку на столе. — Охренеть, как печально. — Согласен, — едва слышно говорит Антон. Антон злится. Вжимается кончиками пальцев в подлокотники и всё, о чём мечтает — проехаться костяшками по отцовскому лицу, даже учитывая то, что в жизни не дрался. Такой вот он хороший мальчик. Антон, словно по привычке, прокручивает где-то на фоне «недостаточно» отцовским голосом и на пару секунд даже перестаёт дышать. Отец знал о том, что та травма колена была серьёзной, но заставил тренера и даже самого Антона считать иначе только потому, что парень должен заниматься футболом. Должен не потому что хочет сам Антон, должен, потому что этого хочет Андрей. — Ты охуел что ли? — Антон слышит голос Выграновского за спиной, но не оборачивается. — Чего? — тихо спрашивает Шастун, продолжая собирать вещи из шкафчика. — Уйти собрался? — Вынужденные обстоятельства. — Объяснишь? — Колено. — Оу, — выдыхает Эд, облокачиваясь плечом о соседние шкафчики. — Дерьмо. Именно. — Но ты, ты это… если что — звони, пиши, мы же всё ещё друзья, — произносит Эд. Антона что-то неосязаемое бьёт по рёбрам, он впервые слышит, чтобы Выграновский запинался в собственной речи. Обычно Эд заменяет пробелы матом, либо заранее строит предложения, либо импровизирует на ходу, но никогда прежде Антон не слышал ни единой запинки в его словах. И пока Шастун заостряет внимание на запинках, совсем забывает о «мы же всё ещё друзья», а потом, вспомнив, чувствует ещё один удар по рёбрам, выбивающий воздух из лёгких. У Антона нет друзей. У Антона нет друзей, потому что будь иначе он бы, наверное, не пытался забыть о своём существовании с помощью секса неизвестно с кем, а поговорил бы обо всех переживаниях с друзьями. Антон приезжает в университет за десять минут до начала пар и медленно поднимается по лестнице на нужный этаж, а потом шагает по безлюдному коридору, сталкиваясь на ближайшем повороте плечом с Арсением. — Простите, — едва слышно произносит Антон, даже не поднимая взгляд. — О, Шастун, — парень слышит знакомый голос и зачем-то останавливается, — неужели ты решил прийти на пары? — Решил, ага, — кивает он, так и не поднимая взгляд. — А ты знаешь, что с такой посещаемостью и успеваемостью как у тебя, прогуливать — грех? — интересуется Арсений. — И что вы мне сделаете? — один взмах ресниц и глаза в глаза. — Я? — Ну, ведь прогуливать — грех, а за грехи, вроде, всегда расплачиваются, — размышляет Антон отчасти ещё витая в собственных мыслях, никак не связанных с учёбой. — Так, что вы мне сделаете? — Выпорю. — Интересное, конечно, предложение, но мы ведь закончили, — вспоминает Антон. — Разве нет? — То есть, это не ты выпрашивал меня перенести зачёт? Антон усмехается, взгляд вновь падает на пол. — Я правильно понимаю, вы выпорете меня, если я прогуляю ещё хотя бы одну пару? — Именно, — кивает Арсений. Антон кивает в ответ и разворачивается в сторону лестницы. — Ты куда собрался? — Домой. — Антон, у тебя пара вообще-то, — догоняет Антона арсеньевский голос. — Я знаю, — Антон улыбается — Арсений не видит.

х

Осознание того, что по вечерам больше не нужно ездить на тренировки по футболу ощутимо бьёт по Антону только на следующий день после разговора с тренером. Утреннюю тренировку в зале Шастун вновь пропускает, остаётся дома и даже забивает на пары, думая, что его задница ещё не готова расплачиваться за прогулы. Он и сам ещё не готов. На часах «14:47» неоновым зелёным, Антон опрокидывает бутылку виски и ждёт, пока последние капли упадут на язык, отбрасывает ёмкость куда-то в сторону и засовывает в рот ложку с клубничным мороженым. Антон чувствует себя так, словно ходит по тонкой грани и у него очень плохая координация. Чувствует, как слезы подступают к глазам, но всё ещё почему-то остаются где-то внутри, словно сами боятся появиться на этот свет. Антон не помнит, когда плакал в последний раз, не помнит, потому что «если есть силы ныть — значит, недостаточно устал»… Шастун съедает ещё одну ложку мороженого прежде, чем поднимается на ноги и шагает к столу за телефоном, потому что ему кажется, что лучшее, что он сейчас может сделать — поставить таймер на пять минут и отжиматься всё это время. На трезвую голову он бы, наверное, ещё подумал, стоит ли это вообще делать. Картинка в глазах плывёт, а следом — боль в рёбрах, как тогда, последний раз в раздевалке, но реальная. Слёзы проступают на глазах от резких болезненных ощущений, и Антон падает на пол, а слёз становится всё больше и больше, уже вовсе не от физического дискомфорта. Шастун прижимает колени к груди, а потом обнимает их руками и впервые за долгое время плачет просто потому что чувствует, что сейчас нужно. …но всё дело в том, что Антон устал уже очень давно.

х

Столовое серебро полосует горячую говядину, но аппетита у Антона совершенно нет. Он встречается безучастным взглядом со строгим отцовским и нехотя кладёт кусочек на язык, медленно пережёвывая. — Ты должен быть счастлив, что у тебя есть такие возможности, — вдруг слышит от отца Антон и понимает, что всё, что тот говорил прежде, парень пропустил мимо ушей. — Похоже, нахрен, что я счастлив? — Антон сжимает вилку в ладони и ощущает такой прилив злости, что в какой-то момент эту самую вилку хочется вонзить в собственное горло лишь бы перестать так злиться. — Антон, — останавливает его старший брат, когда понимает, что парень много себе позволяет. — А, ну и ты ещё, — в усмешке выдыхает Антон. — Конечно. — Я-то тебе что сделал? — брови Артёма вопросительно прогибаются. — Цирк какой-то, а не семья, — выдыхает Антон, выпуская вилку из рук, та падает на стол и недолго звенит. — Ты у нас просто прототип идеального человека. Везде первые места, красные дипломы, во всём участвуешь и гордо носишь звание отличного сына, — неожиданно для самого себя перечисляет парень. — Ты счастлив? Счастлив, делать всю эту херню и спать по четыре часа в сутки просто, чтобы родители похвалили? — Антон, — твёрже говорит Артём, думая, что так наконец-то заставит Антона заткнуться. — Действительно, Антон. Не порть всем ужин, — произносит отец. — О, пап, вы уже всё сами испортили. Такая вот у нас образцовая семья и всё у нас хорошо, да? Настолько всё замечательно, что ты спишь с пиар-менеджером, а она со своим диетологом. Сказка, блять, а не семья. Парень громко отодвигает стул и рывком поднимается на ноги, направляясь к выходу из столовой. — Антон, — окликает его отец. Шастун останавливается, оборачиваясь. Он всё ещё чувствует, как злость вместе с кровью течёт по венам, но всё равно останавливается, словно выдрессированный щенок. — Чтобы больше тебя здесь не было. Антон усмехается, смотрит в пол, а потом на отца. — А ты думаешь, что я собирался сюда возвращаться? Он вновь шагает к выходу, а в голове всплывают лица родителей после антоновских слов о том, кто с кем спит. — Постойте, — произносит Антон, останавливаясь и поворачиваясь к родителям вновь. — Вы знали, да? — интересуется Шастун. — Боже, блять, — усмехается он и, не зная, что ещё можно к этой фразе добавить, разворачивается и идёт к выходу быстрее. Антону хочется сбежать. Убежать подальше от этого дома, от родителей, от такой жизни. Антону страшно, страшно не из-за того, что будет дальше после этого ужина, страшно открыть глаза лет через двадцать и понять, что он — его отец, а его партнёр спит с кем-то ещё и все об этом знают, но делают вид, что это не так. Антону просто невероятно страшно и он совсем не знает, что с этим делать.