***
Бабушка Джерарда всегда говорила своему внуку, что человек сам строит себя и свою судьбу. От него зависит, как закончится сегодняшний день и как начнётся завтрашний. Если честно, Елена много чего говорила Уэю, но он не так часто слушал её или слушал, но не запоминал, потому что был ребёнком и не понимал, насколько правильные вещи всегда ей озвучивались. Сейчас Джерарду очень сильно не хватало этой женщины и её всегда нужных и очень сильно необходимых советов. Даже не советов, а простых слов о том, что всё в итоге будет хорошо. Хотя, если честно, Джерард уже и не помнил, каково это, когда что-то хорошо. Что вообще было хорошо, а что — плохо? И неужели правда в концлагере было место первому? Парень не знал, но ему казалось, что нет, потому что с каждым новым днём обстановка вокруг становилась только хуже, и всё больше хотелось умереть. Да, Джерард уже начал задумываться о смерти, хотя, правда, сразу же, как подобные мысли появлялись у него в голове, он отгонял их, потому что всегда помнил о том, что не может сделать этого из-за Майки, своего брата, которого не в силах и не в праве оставить. Уже которую ночь подряд Джерард не мог уснуть. Он, как и всегда, отвернулся лицом к стене и закрыл глаза, подложив ладонь под голову, но сон снова не приходил к нему. Если честно, Уэй даже начинал привыкать к бессоннице и к тому, что несколько часов подряд просто лежит и вслушивается в тишину, смешанную с чужими звуками. В любом случае, парень всегда оставался на чеку, и в этом он пытался найти плюс, чтобы хоть как-то оправдать свою усталость после долгих ночей нежеланного бодрствования. Джерард догадывался, что в большинстве своём бессонница была вызвана тем, что он просто боялся терять бдительность даже на минуту. Ему правда было страшно, что могло что-то случится, но тогда, когда он действительно уже хотел поспать хоть немного, он всё равно не мог сделать этого, даже если ему уже становилось плевать на, как он считал, вероятную опасность. Организм просто не слушался своего хозяина, или же, быть может, он сам себе всё надумал, чтобы хоть как-то оправдать свои внутренние страхи, которые, на самом деле, никогда не отпускали его, сжимая в своих тисках и не давая сомкнуть глаз по ночам. Благодаря тому, что Джерард не спал, он много чего слышал, порой даже больше, чем ему того хотелось. Когда темнело, в бараке всё затихало, поэтому даже малейший шорох становился громким. В один такой раз Уэй стал невольным свидетелем ссоры между своими соседями по бараку. Они ругались шёпотом, матерясь и толкая друг друга, но, наверное, всё равно разбудили половину пленных, которые, в отличии от Джерарда, не стали свидетелями конфликта с самого начала. Парня продолжало удивлять, что людей, которые сейчас находились не в лучшем положении, было время на то, чтобы выяснить отношения. У Джерарда же даже не было сил на то, чтобы с кем-то спорить, не то чтобы ругаться или, не дай Бог, драться. Уэй вообще ходил приведением по территории концлагеря, время от времени обмениваясь парой фраз с Рэем и выполняя работу, которую давали надзиратели. Да, Джерард понимал, что обстановка, в которой все они сейчас находились, морально давила и хотелось выплеснуть на ком-то свой гнев, но у него всё равно не укладывалось в голове, как другие могли вести себя иногда крайне бесчеловечным образом. Один раз Торо сказал, что здесь просто так снимают стресс, потому что других способов нет, но несмотря на его слова, Уэй продолжал стоять на своём и осуждать тех пленных, которые позволяли себе становиться животными даже пускай на каких-то пару минут. Джерард перевернулся на левый бок, отвернувшись от стены лицом. Уэй знал, что Фрэнку, его соседу по койке, почему-то сегодня тоже не спалось. Айеро часто ворочался из стороны в сторону, то накрывая себя «одеялом», то убирая его, как будто бы ему было и жарко, и холодно одновременно. Рэймонд ничего не доложил надзирателям по поводу Фрэнка и вещей, которые тот хранил у себя. Кудрявый прекрасно знал, что за это Айеро последовало бы наказание, и Джерард думал, что парень захочет свести с ним счёты таким способом, но, как оказалось, нет. Наверное, когда Уэй рассказывал обо всём Рэю, на подсознательном уровне он знал, что Торо, этот добрый и всегда отзывчивый человек, никогда не поступит подобным образом и не подставит человека только потому, что хочет отомстить ему за что-то (Джерард не знал, за что именно). Это не было в духе Рэя, и Уэй отчётливо это понимал. Если бы не понимал, то, наверное, точно не стал бы рассказывать ему обо всём. И не то чтобы Джерард переживал за Фрэнка. Нет, конечно, может быть, и переживал, но только потому, что он почти подверг его опасности, и парень стал бы уже вторым человеком, пострадавшим по его вине. Уэй не хотел ни на кого доносить, потому что считал, что это было, как минимум, подло. По всему видимому, Рэймонд придерживался подобного мнения по этому поводу, и, наверное, это одно из немногих качеств, которое делало их похожими друг на друга и объединяло. Джерард не знал, почему его сосед до сих пор не спал, и, хоть где-то глубоко внутри себя он понимал, что ему была интересна причина, он не решался выглянуть к Фрэнку, чтобы спросить у него насчёт этого. Уэй до сих пор помнил, как грубо парень общался с ним в последний раз, когда он пытался всё ему объяснить, поэтому теперь он вообще его побаивался. Больше он не хотел выслушивать плохих слов в свой адрес, а ещё, возможно, и получить про меж глаз вдобавок. Джерард понимал, что сам поступил неправильно и что Фрэнк был прав, когда сказал, что он избегал его, лишь оправдываясь тем, что ему было плохо. Но как ещё Уэю нужно было себя вести? Молодой человек был напуган. Ему правда было очень страшно первое время. Только что убили человека на его глазах. Человека, который не был виноват, который понёс ответственность не за свой поступок. Уэй чувствовал свою вину в произошедшем. Но ведь не только же из-за него случилось то, что случилось, ещё и из-за Фрэнка, который, как ему показалось, даже не сожалел и не раскаивался. Он был таким, словно ничего не произошло. Создавалось впечатление, что ему было абсолютно всё равно на то, что кого-то убили на его глазах. Да, за тот короткий срок времени, что они были знакомы, Джерард уже смог уяснить, что Айеро явно не из тех людей, которые умеют сочувствовать, сопереживать, но он не думал, что внутри него нет совершенно ничего. Пусто. Уэй признавал, что догадывался об этом раньше, просто до этого ему не хотелось верить в то, что это действительно было так. И парень не мог ответить, почему его расстраивала такая правда. — Джерард? — шёпотом позвал Фрэнк, видимо, догадываясь, что Уэй, как и он, тоже не спал. Парень сверху никак не отреагировал на оклик, продолжая вглядываться в очертания предметов в темноте, прислушиваясь к тому, что говорил Айеро. — Я знаю, ты слышишь меня, — сказал Фрэнк, громко вздохнув. Джерард снова даже не шевельнулся, продолжив лежать на одном боку с открытыми глазами. Он не хотел ничего отвечать Фрэнку и вообще говорить с ним. Особенно сейчас, когда было ещё слишком рано для того, чтобы успеть обо всём подумать. — Эй, ты слышишь меня? Уэй продолжал молчать. — Хорошо. Я понял тебя, Джерард. Уэй не знал, показалось ему или нет, но голос Фрэнка как будто бы звучал грустно. Быть может, такое впечатление создалось потому, что парень в конце произнёс его имя совсем тихо, словно боясь, что это может оттолкнуть от него Джерарда ещё сильнее. А быть может, ему лишь хотелось, чтобы Айеро было грустно, и он услышал то, чего на самом деле не было.***
Джерард стоял под струями холодной воды, натирая своё тело твёрдой шершавой тряпкой, да с такой силой, что казалось, что ещё чуть-чуть и у него получится содрать с себя кожу. Вокруг, как и всегда, был ещё кто-то, они стояли рядом с Уэем, но он не знал этих мужчин: видимо, они жили в других бараках, которых на территории концлагеря было не меньше восьми и которые располагались на достаточно приличном расстоянии друг от друга, поэтому пересечься с кем-нибудь, кто не жил с тобой в одной постройке, было почти что невозможно. — Живее! — крикнул надзиратель, громко постучав деревянной тростью по кафельной стене. Джерард вздрогнул от резкого звука, замерев на секунду, а потом снова начиная трястись от холода и страха. Парень, как и в первый день попадания в концлагерь, стоял полностью обнажённый посредине помещения, заполненного другими пленными и несколькими надзирателями, пока сверху на него пускали всё такую же вонючую и ржавую воду. Наверное, Уэй предпочёл бы совсем не мыться, чем мыться в такой воде: после неё по всему телу шла сыпь, появлялись зуд и раздражение. Порой жжение на коже становилось настолько невыносимым, что парень расчёсывал ноги и руки в кровь, не в силах остановиться. Глаза слепил свет из решётчатого окна: картинка плыла. Джерард опустил веки, тяжело выдыхая. Кандалы, в которые он был закован, мешали свободно двигаться; в них было тяжело даже просто поднимать руки, чтобы обмыть себя. Со временем надежда, которая теплилась в сердце Джерарда, начинала потихоньку исчезать. Парень уже не знал, действительно ли он верил в то, что хоть для кого-то что-то может закончиться хорошо. Он провёл в концлагере всего ничего, но этого времени хватило, чтобы у него появились сомнения. Придёт ли кто-нибудь за ними всеми? И если да, сможет ли он дождаться этого дня? Джерард даже не знал, что происходило там, за высоким забором, где до сих пор шла война. Быть может, они вообще проигрывали? Если так, значит на освобождение никому из них уже не было смысла надеяться; они были обречены. Уэй пытался отгонять от себя плохие мысли, правда пытался, но они снова заползали в его голову, словно паразиты, и поедали мозг. С заселением в концлагерь Джерард перестал знать, как шли дела на войне, потому что никто ничего здесь не докладывал им. Даже Рэймонд не располагал никакой информацией по поводу того, что происходило сейчас «в мире». Хотя, быть может, на самом деле кудрявый и знал, но каждый раз, когда Уэй спрашивал у него об этом, он просто отмалчивался, поэтому Джерард предпочитал думать, что всё-таки парень просто не знает, а не скрывает что-то важное, то, о чём всё-таки стоило бы рассказать. Джерард никогда не был человеком, который живёт одним днём. Может быть, только если в молодости, но с возрастом, когда у него появилась собственная семья, он всегда всё просчитывал наперёд, строил планы на будущее. Уэй считал, что это было правильно и что это было нужно, чтобы хорошо жить, но, как оказалось, нет. Он многое не успел из-за того, что ждал «подходящего момента» для каждого из пунктов в его списке вещей, которые были обязательны к выполнению. Парень ушёл на войну, просто взял и ушёл, и неизвестно, удастся ли ему вернуться обратно живым, а он так много всего не сказал тем, кого любит, так много всего не сделал, чего ему хотелось бы сделать. Он всё откладывал на потом и даже не думал, что этого «потом» может уже никогда и не быть. Каждый день думая о том, когда им всем удастся покинуть концлагерь, где-то глубоко внутри себя Джерард понимал, что надеяться на то, что кто-то придёт и вызволит их — глупо. Это лишь пустые надежды, которыми пленные кормили друг друга изо дня в день, чтобы не впасть в глубокое отчаяние, после которого неизбежно наступит момент, когда ничего уже нельзя будет изменить. Поэтому Уэй до сих пор жаждал сбежать, он много думал об этом. Попытать удачу и поставить на кон жизнь и возможный шанс на спасение в будущем, может быть, кому-то покажется необдуманным и легкомысленным поступком, но, как уже говорилось ранее, ждать, надеяться и верить во что-то в этом месте было почти что невыполнимо. Проживая часы в концлагере, хотелось лишь одного — чтобы поскорее всё закончилось. И Джерарду было страшно, что в один злополучный день ему станет всё равно, как именно наступит конец. Случится ли это, когда он накинет петлю себе на шею, или когда их всё-таки спасут — было не так важно, потому что целью было лишь покончить со всем: с надзирателями, с пленными, с концлагерем, с войной, в конце концов. Ему хотелось просто сбежать. Сбежать от боли, от страха, от долгого мучительного ожидания «чуда». От всего того дерьма, которое он, мать вашу, точно не заслуживал, но которое всё равно продолжал получать.