***
— Поговори со мной. По-французски. — Зачем? — Мне скучно. — Сам с собой поговори. — на этом этапе нормальный разговор между старшими в этой семейке Украиной и Казахстаном был закончен. Дальше, по сценарию их обыкновенных разговоров, должны быть пререкания, затем погоня, затем драка. — Но я не могу говорить сам с… — начал было Казахстан, но тут хитро улыбнулся своей фирменной улыбой. Что-то затеял. — Хорошо. Ой, брат, послу-у-ушай, Укр тако-о-ой зануда, согласен? — он остановился, чтобы посмотреть на реакцию друга, а затем громогласно продолжил, — О-о-о, да-да, брат, Укр занудный, как… Как Гоголь! Поговорить самим с собой не дали — в голову тут же прилетел толстый томик стихов Лермонтова, сто пятьдесят и одно оскорбление, а так же подушка. — Попререкайся мне тут с Гоголем, — зарычал УССР, доставая из-под подушки любимую ночную книгу «Мертвые души». — О-о, в ход пошли прекрасные «Мертвые души»! Ты, черт подери, сам уже мёртвая душа, нескладный-неладный! — и, весело хохоча, казах молниеносно вскочил с кровати и выбежал за дверь. — Вот мудак! — в сердцах воскликнул блондин, злостно поднимаясь с кровати. Взяв с кровати друга томик со стихами, он случайно задел не аккуратно заправленное одеяло. Из-под него обиженно выглянула мягкая подушка и начала угрожающе съезжать на бок, пытаясь сбежать с кровати. УССР сосредоточенно поправил её так, чтобы не сбежала, и тут же заметил одну любопытную деталь. Под подушкой были миллионы каких-то фотографий, газетных вырезок и бумажек, хоть сейчас в топку. Блондин подумал отомстить и впрямь сжечь что-нибудь из этого хлама, но, взяв первую попавшуюся фотографию, он судорожно вздохнул и перевернул ее, дабы прочесть надпись. «Брест, 1918 г. Рыжий и Светляк». На фотографии были запечатлены два парня — один кудрявый, со сбившимися и, видно, наспех коротко обрезанными волосами; второй был выше и напряжёнее, даже не смел улыбаться. Это были Беларусь и Украина. — А ты чё тут рассматриваешь? — раздался сиплый знакомый голос прямо над самым ухом. УССР подскочил на месте и ударил локтем в грудь сзади стоящему. Резко развернувшись, он не обнаружил никого опасного, а на полу скрючился в позе павшего ангела Казахстан. Он что-то злобно хрипел, сидя на коленях, да так устрашающе, что УССР и боялся ему помогать. — Скотина светловолосая…– «скотина» всё же осмелилась помочь названному брату подняться, поддерживая его за локоть. Они уселись на кровать. — А вот нечего сзади подходить, как чертила, — спустя несколько минут молчания сказал УССР, косясь на КазССР. Тот успел отдышаться, но тут же закашлялся. — Как кто? — переспросил он после того, как приступ кашля прошёл. — Как чертила. Казах секунд пять непонимающим взглядом смотрел на блондина, а потом прыснул и рассмеялся. Но, увидев свой разворошенный потайной склад, он перестал смеяться и смутился. –…Ну и… Как тебе? Мой маленький складик… Такой, — казах откинул чёрные пряди с лица и улыбнулся. — Тут есть много чего интересного, кстати. — Я заметил. –отрезал собеседник, уже рассматривая фотографию. Ничем не выделяющаяся, обычная фотография. — Зачем ты это хранишь? — Вроде умный, книги читаешь, а иногда такие тупые вопросы задаёшь, — фыркнул хозяин бумаг и выпятил губу в знак напускной обиды. — Это же такие воспоминания! Представь: будем мы в будущем сидеть где-нибудь в какой-нибудь летающей машине, или в стеклянном доме, и рассматривать эти фотографии и газеты. — Летающих машин не существует. — всё тем же тоном сообщил Укр. — Фу, какой ты реалист противный. — Снова в грудь хочешь получить? Вопрос не требовал ответа — кто в трезвом уме захочет получить трёпки? Казах зло выдохнул, постарался не обращать внимания на рядом сидящего «брата», и вскоре полностью переключил свой интерес к разборке подподушных бумажек. Порой попадалось много фотографий, о которых он даже и не знал. Вот он, ещё стриженный и с двумя белоснежными крыльями за спиной¹ стоит на фоне огроменного здания, обнимая такого же кудрявого, как и он сам, мальчишку за плечо. Надпись позади гласила «1938 г. КазССР и Алма-Ата». На другой фотографии уже запечатлена рота солдат в Уральске, видно, уже началась война. Всё это навевало замечательные и не очень воспоминания. –…Кстати смотри, тут Эстляндия ещё. — откуда-то издалека заинтересованно произнёс украинец. На фотографии в его руках улыбалась женщина, такая же беловолосая, как Эстония. — Класс. Ты это в каком гробу откопал? — А я че, помню что ли? — фыркнул КазССР, — М-да-а… Смотреть фотографии с тобой куда веселее, чем смотреть фотографии одному. Всегда какую-нибудь глупость булькнешь, и сразу смешно становится. — Глупость тут только ты, — вяло отбивался Укр, но тут же замолчал — увидел какую-то интересную вещь. Он рывком наклонился ближе к бумажкам и начал их перекладывать из стороны в сторону, будто намеренно рыская в поисках чего-то. — Смотри, письмо. Ты мне писал. В его руках оказались приятные маленькие квадратные листочки, на которых голубым карандашом неровно был написан какой-то текст. Листочек изрядно порвался в некоторых местах, пах костром и лесом, но неплохо сохранился, если не обращать внимания на измятость. Лицо парня приняло заинтересованный и озабоченный вид. — Как забавно, ты в своих письмах меня называл Палашой. Это шифровка, да? — Ну… Да, шифровка, не больше. Письмо было написано наспех, явно не на столе, а в каком-нибудь тёмном погребе на коленке, при слабом-слабом свете керосиновой лампы. — «Палаше на фронт»… Бла-бла-бла…»…Младшие в госпитале»… Ага, угу… О, вот, интересное. «Я всё-таки надеюсь, что ты вернёшься с фронта живым, потому что мне таскать твой труп не очень хочется, а ещё ты мне должен пять рублей, поэтому, когда вернёшься, я тебя перетряхну». Не знаю, чем тебя в госпитале накачали, но письмо странное, я даже помню, как его получил. Этакая мотивация не подыхать на войне. — Я тебе, между прочим, письма чуть ли не каждый месяц писал, старался, а ты мне за всё время четыре письмеца прислал, чтобы подать признак жизни, — снова начал фыркать парень, обиженно отсаживаясь от Украины. Тот взглядом ему указал немедленно возвратиться на прежнее место, и другу пришлось послушаться, хоть и неохотно. — У меня не было времени. Да и тебе доверять нельзя. — усмехнулся он, лукаво поглядывая на казаха. Тот, видно, возмутился — как это, не доверять? — В смысле?! Доверять — и нельзя?! Ох, я тебя сейчас!.. Да ну, всё, обиделся! — казах встал с кровати и гордо удалился из комнаты, гулко топая. Видно, старался привлечь внимание. — Ну и вали. — махнул на него рукой Укр, отворачиваясь. Ссоры были составляющим их обычной жизни. Все в «семье» уже давно привыкли к таким отношениям. Украина со скрежетом и поджиманием губ вспоминал каждую стычку. Казахстан их вспоминал с хохотом.***
То была поздняя пора весны. Всё вокруг уже проснулось и расцвело, небо стало высоким, ярким, свежим, как море, а листья приобрели цвет молоденького салата. Природа стала лучезарной, но ещё не такой красочной, как в летнюю пору. Во дворце, в той части, где были господские покои, по обыкновению было тихо, только порою слуга пробежит, скрипнув начищенным до блеска полом, да в саду раздастся радостный крик птицы. Та господская комната, в которой повествовать мы будем, была окрашена в нежный голубой цвет с больше тёмными узорами повторяющихся вьюнков и цветочков. Кровать была большой, точно царской, с мягкой периной и двумя белоснежными подушками, впрямь два чистых облака. Балахон уже был в цвет стенам, немного потемнее голубого, но такой же нежный. Против кровати стояла дубовая большая тумба с золотыми ручками и резными ящичками. Всё было чисто и богато убрано. Хозяин сего убранства сидел на кровати и мечтательно глядел в белый потолок, сложив ножки по-турецки. Ему не было и десяти лет, может, чуть менее восьми, но на руках — боевые шрамы, на лице — хмуро сдвинутые еле заметные блондинистые бровки к переносице и надутые губки. Он не выглядел бедно, скорее наоборот, заботливо одет одеждой по размеру, искусно сшитой мастерами. И, кажись, так бы и продолжал хозяин мирно сидеть, тихо утопая в белых облаках постели, но за дверью послышался шум. Мальчику тот шум не был знаком, поэтому не понравился. Он обеспокоенно повернул голову в сторону двери и чего-то выжидал. Скоро шум стал до неприличия громким и сопровождался чьими-то злыми воскликами. Спрыгнув с кровати, Украина направился к двери и рывком её раскрыл, принимая выражение лица очень грозное и обиженное. — Кто тут шумит? Всех побью! — вскричал он, упирая руки в боки. Две слуги встрепенулись и испуганно отпрянули за угол — украинского отрока лучше не злить. Жертва служанской распри благодарно подняла глаза и что-то просипела. Но Украину волновала не благодарность, а более внешность неизвестного юнца. У того были крылья. Большие и с бело-серым оперением, редко-редко переходящим в смолисто-черный. Удивительное дело, не каждый день увидишь крылатого гостя во дворце. — И…И-изыдию… Диавольский последник…– пролепетал казак², пятясь обратно в покои. Но «диавольский последник» принял выражение лица очень жалобное, удивленное и начал осторожно подходить к Украине, будто боялся спугнуть экую животинку. –О-отойди! Кыш! Пошел вон! — Мальчишка замахал руками, видно, очень старался прогнать крылатое долговязое существо из коридора. Крылатый, оглушительно фыркнув, будто конь, забился в угол коридора, а по его виду можно было сказать, что он абсолютно ничего не ведает из того, что орал Украина, да и ему самому хочется орать не меньше. — Г-господин, то из тюрков отрок прибыл…– маленький и щуплый слуга Мишка выглянул из-за угла, запуганно глядя то на маленького казака, то на крылатого. — Вы только на нас не донесите… Нахалёнок-то сам начал кидаться, как петух, ей богу, как петух… — Из тюрков, значит… — Украина грозно обернулся и уставился на незнакомого тюрка, — Не диавольский, значит…– он начал подходить ближе. Тюрк постарался сравнять свою тушку с углом. — Кидаться, значит… — Таки вы… На него? Донесёте? — из-за угла высунулась вторая слуга, Малюшка. — Донесем, — успокоил её Укр, — Ну, а ты? — он наклонился к тюрку, — Откудова? Чей? Тюрк закачал головой, мол, «не пойму». — Таки он… По-русски вообще никак. — прервала его Малюша. — Вижу! И вообще, сам разберусь! — было ей в ответ. — Ну?.. Тюрк, значится… Какой ты интересный, тюрк. Ну и как тебя зовут? Укр пытливо рассматривал лицо, тело и крылья мальчишки, а тот, кажется, дрожал и мотал головой. — Ух, ну хорошо. Как тебя, — он пальцем ткнул в грудь незнакомца, — Зовут? — и развёл руками. Крылатый состроил старательное лицо, якобы силясь понять. — Тьфу ты, холера. Вдруг мальчишка ахнул, продвинулся вперед, лицом к лицу и сипло выдал: «Казакстан». — Как тебя?.. Казакстан? Казак?.. Казах? — крылатый активно закивал, так лучезарно улыбаясь, что Украине самому улыбнуться захотелось. Подавив в себе порыв радости, он продолжил, — Я, — Он тыкнул себя в грудь, — Украина. — Кураина. — с умным видом просипел новоиспечённый житель дворца. — Тьфу, лоботряс, — выдохнул казак, — У! У-краина. На «у», не «ку»! — Ураина. — Да ты дурачок?! — крикнул Укр. Слуги в испуге попятились. — Украина! — Укроина? — да уж... Похоже, этот «Казах» мало что понимал, и учить самому его будет более, чем бесполезно, — Сiз Украина? — Так, слушай, ты, как тебя… Казахстан. Ты мне тут подурачься со своими сизами.– Казахстан в непонятках моргнул и снова боязливо отодвинулся к стенке. — Ох… То есть ты вообще ни сколько в русском… Ни ку-ку? Вдруг крылатый рассмеялся громко-громко и так заразительно, будто собака лаяла, обнажая клыки, похожие на волчьи. При этом глаза его, щурые и жёлтые, как две монетки, оставались волнительными и грустными. — Ку-ку, — ответил он, широко улыбаясь, — По-русски — ку-ку. Кішкентай. — Да что ты мне тут своими кишкентаями разбрасываешься? Нахал! — в конец разозлился Украина. Такое легкое поведение ему уж очень не понравилось, а ветренный гость продолжил глупо улыбаться. — Не нахал, я понял. Повисла тишина. Обычно на такую тишину прерывалась какая-нибудь комедия, чтобы дать зрителям посмеяться вдоволь. Но вот только Украине было отнюдь не смешно. Ему хотелось ударить этого актёра погорелого театра за то, что тот столько времени придуривался глухонемым и изображал из себя иностранца. – Ну держись, скот... И началась беготня по длинным коридорам дворца; закопошились, словно муравьи в разворошенном муравейнике, слуги - кто там шумит, кто кричит? – Дурачьё! – Не-не-не...***
В комнату, тихо скрипя старыми половицами, вошёл казах. Видно, старался не разбудить товарища. Уже давно отгремели день и вечер, наступила спокойная и размеренная, словно ход старых часов с маятником, ночь. Она, словно большая белая медведица, плавно переступая с ноги на ногу, медленно шла к своему апогею - полночи. Серая и невзрачная осенняя луна, уже не такая величественная, а мрачная и злая на своих детей, бледно светилась в тёмном океане неба, изредка пересекаемого большими тёмными кораблями туч. Лунные зайцы скакали по потертому ковру, водя неадекватные и сатанинские хороводы. На самом деле лишь ночной ветерок робко мял края занавески, как маленькая застенчивая девочка при знакомстве мнёт край платьишка. На соседней кровати, свернувшись калачиком, сопел УССР, как маленький ёжик недовольно сопит. Подойдя к своей кровати, Казахстан увидел поверх других одну фотографию. На ней кудрявый парень не очень здорового вида затискал в своих объятиях улыбающегося подростка чуть-чуть ниже. На обороте аккуратным, каллиграфическим почерком Украины было написано "Любимый нахал. 1964 г." Мягко улыбнувшись и убрав все фотографии под подушку, казах обернулся и прошептал: – Ты тоже нахал. И тоже любимый.