Дети из дома с голубой крышей.

       Иногда, когда России не спалось, он вставал с кровати и донимал Беларусь. Беларусь всегда хотел спать, поэтому двумя меткими словами отправлял Россию куда-нибудь подальше. Тогда младший без задней, да и, собственно, без передней мысли отправлялся на чердак, ночевать к голубям. Голуби были соседями не шумными, иногда что-то не особо довольно бурчали, но России было всё равно. На чердаке всегда пахло какой-то таинственностью, лесом, ладаном и какой-то странной незаполненностью, душной и очень сложной моральной чистотой. Тут было приятно жить, приятно просто вдыхать затхлый воздух, полный пыли. Бывает, откроешь грязное маленькое окошко и любуешься закатом. Или рассветом. Наверху воркуют голуби, где-то на крыше сидят маленькие чирикающие птички - дух захватывает.        Под мерное дыхание ветра из открытого окошка шевелилось алое полотно на стенке. Россия не понимал: зачем оно здесь? Как попало? Почему прикреплено и висит на стене?        Полотно вообще само по себе выглядело потёрто и старо. Ходили слухи, что оно даже старше этого дома. Но оно не было каким-то необычным, скорее, наоборот: обыкновенное полотнище с белыми узорами на старый лад, чёрной вышивкой по краям и клубком каких-то непонятных цветов, сшитых на середине. Оно лёгкое-лёгкое и такое мягкое, как облака, а в правом углу была небольшая дырочка. Наверное, моль погрызла, водится тут она.        Иногда, когда лунный свет падает на это полотно, кажется, что сама луна сшила эти белые узоры из маленьких невесомых лучей - так красиво и изящно выглядели они во всей простоте вышивки.        И вот, сидя на не совсем холодном полу, он подымал голову вверх, ловя ртом тёплый воздух, и тихое, робкое безмолвие наполняло, словно вода, маленький чердачок. Оно давило на слух очень больно и неясно. Ветер перестал еле заметно дышать, умер - и наступил полночный штиль. Безветрие. Россия втянул ртом воздух и добро улыбнулся полночи. Он так делал всегда. Считал, что если улыбнуться, то сон снизойдёт на него быстрее, и ночь смилуется, подарит сон своему ребенку.        Он встал с пола, аккуратно прошёлся по деревянном полу, совершенно невесомо, не издавая звука, будто плыл по воздуху. Мальчик раскинул ручки, словно гордый лебедь, а затем встал в стойку "смирно", воображая себя солдатом. Крутанувшись на месте, он с бойкой улыбкой смог лицезреть красный лёгкий плед на стене. Его колыхал ветерок... Колыхал? Ветерок?        Он аккуратно подплыл к пледу. Ветра не было, воздух застыл, будто густое, ленивой желе. Россия тревожно оглянулся назад, затем снова на полотно - то продолжало самозабвенно и легонько пританцовывать в воздухе.        – Э-эй... Ты чего? Не колыхайся...– он беспокойно одернул полотно, но то не поддалось и лишь обиженно продолжило свой танец...        Как вдруг будто что-то холодное коснулось руки мальчика, что-то уж и правда очень холодное и склизкое, будто щупальца. Он подскочил на месте, напуганный и обомлевший, детское сердечко заколотилось в бешеном ритме. Может, голубь спустился, а потом снова поднялся? Но голубь же не холодный и не скользкий... Как труп. Россия заоглядывался. Полотно перестало танцевать и застыло, будто замороженное.        – Тут кто-то есть? –его голос предательски дрогнул от накатившей волны странной и непрошенной паники. Он тихонечко подбежал к комоду, достал оттуда маленький коробок спичек и, взяв в руки посвечник с тремя одинокими свечами, поставил его на пол. Почиркав дрожащими руками спички, Россия наконец зажигает свечи в посвечниках и аккуратно его берёт. Освещает. Никого.        – Я тебя ударю, – предупредил Россия, склоняя голову набок, но всё так же волнуясь.        Кто-то вдруг берёт его за плечи, но не грубо, а ласково, будто родной и любящий отец... Отец? Неужели снова?..        – К-кто...– выдыхает мальчик. Руки незнакомца были холодными, как у мертвеца, и очень-очень страшными. А вдруг сейчас начнёт душить?        Кто-то зашептал на незнакомом ему языке прямо на ухо. Дыхание у этого человека было сбившимся, рваным, с небольшой одышкой. Руки с плеч никто убирать не собирался, и от этого было ещё страшнее.        – В-вы кто?– выдавил РСФСР. Никто ему не ответил, да ещё и говоры на неизвестных языках закончились, сменившись торжественным безмолвием, но руки чьи-то продолжали заботливо держать его.        – Весь в отца... – раздалось в тишине. То, что говорило, видно, улыбалось. Постепенно груз на плечиках мальчика, что боялся пошевелиться, будто бы растворился, оставив после себя странный осадок в душе.        Более Россия не порисковал ходить на чердак одним. Что хотело то существо? Кто это был вообще?

***