Дети из дома с голубой крышей.

***

       Над домом с голубой крышей беспокойно зависли неуклюжие облака. Ветер грозно трепал ветки старых яблонь, как бы показывая, что выйти нельзя, буря. Всё, что прежде молчали в темной, тихой ночной агонии, вспыхнуло потоками воздуха, и чёрные-чёрные, как сажа, тучи низко бродили, ожидая своего апогея, чтобы пробиться миллионом капель на зелено- бурый лес позади дома.        Одно окно дома всё-таки было открыто. Оно тихо и настороженно скрипело, поблескивая стёклами в темноте, словно глазами. Но в окне и правда сверкали два глаза — темно-красные, щурые и грустные.        Сейчас Грузии требовалось одно — забота. О нем никто и никогда не заботился. Он попросту не понимал, что это, как это, и вообще, с чем эту заботу едят. Чаще он был простой пешкой сильных, больших дяденек и тётенек.        Он помнит себя ещё маленьким мальчишкой, когда впервые увидел его — Русское Государство. Его длинные белокурые волосы развивались ветру, голубые прекрасные глаза блестели на ярком солнце и смотрелись очень храбро и величественно. От него за километр веяло каким-то неосознанным благородством, а один вид наводил ужас и благоговейное впечатление на оппонента русича. Он порисовался так минуту, будто картина в каком-нибудь департаменте, а затем так же величественно спрыгнул с коня на грузинскую плодородную землю.        — Вы — Картли-Кахетинское царство? — его голос был приятным на слух, и сквозь него чувствовался исконный и изящный борец. Або¹ кивнул и принял рукопожатие империи. Руки мозолистые и потёртые, вовсе не вязались с его образом, таким таинственным и немного размытым.        — Расскажите о себе, Багратион².        И Грузия рассказал ему всё, что он знал про себя и своих родителей. Про то, каким замечательным был Кахетинское царство, и какой воинственной и стойкой была Картлийское царство.        — Замечательно, замечательно! — хлопал в ладоши Александр Юрьевич³, так радостно и так искренне, что Або самому захотелось возрадоваться. — А не хотите ли вы со мной пройти? У меня для вас есть занятная вещь.        Грузию всегда интересовали занятные вещи. Был он чем-то забавным в глазах взрослых, этакий самонадеянный сноб. Но мальчишка был куда хитрее, льстивее и угодливей для других, высших чинов, всегда добивался уважения своими заурядными речами. Все поражались, как такое с виду хлипкое, хрупкое, словно хрусталь, и несмышленое дитя смущает возмужавших воинов и статных дам умными, забугорными словами.        — Определим вас, точно определим, — счастливо повторял русский, пока Або пытался понять, куда его определят, — Исключительный ребёнок.        Вскоре, когда Грузия вместе с русским царём прибыл в Россию, его правда определили. Придворным писарем. Но был один маленький минус — мальчик плохо знал русский. Он был способен понимать его на слух, но писать… нет, точно нет. С ним усердно захотели заниматься нянечки, но император запретил им даже близко подходить к маленькому писарю, не объяснив им ничего. Медленно, но верно среди прислуги поползли слухи об особом отношении императора к маленькому Або.        А был ли сам Картли-Кахетин уверен в своих силах? Нет. От него поразило детской уверенностью, но то была лишь маска, чтобы скрыть страдание и скуку по родителям. Або слишком много повидал для своих лет, и детство было рано закончено, так и не начавшись.        Он и правда был исключительным ребёнком. Один на миллион в прямом смысле. Вскоре император обнаружил у него талант к рисованию пейзажей и срочно приказал развить его. Вместе с изучением сложного русского языка прибавилось изучение правил написания картин.        Не очень-то и хотелось грузину изучать это, но ещё больше не хотелось расстраивать императора. Приходилось яростно учиться, а учёба тем временем показывала отличные результаты.        А потом они подписали трактат. Как же всё-таки Александр радовался тогда, улыбался и весь день ходил с улыбкой на лице. Для Або это обозначало отдача его царства под протекторат императора. Неполное, но лишение свободы.        — Вот введём на твои территории батальоны наши, да как заживёшь! — говорил русский, хлопая мальчишку по маленькому плечу. Он согласно кивал и продолжал рисовать берёзу. На дворе был июль 1783-его.        Потом во дворце он пару раз видел других личностей, никак ему неизвестных — беловолосого мальчика с серьёзным лицом, длинного веселого мальчишку с крыльями (Або сразу понял, что к нему лучше не подходить — тюрк), но чаще всего ему попадался Крым. Он смотрел на багратиона своими жёлтыми глазами, будто хищная птица, а затем уходил. И так несколько раз на дню. Грузия не знал, что хотел от него строптивый Севастополь, но благоразумно обходил его стороной. Лишь потом из разговоров он прознал, что Крым воевал с императором, и теперь считает врагами всех в этом дворце. «Ну, это не мои проблемы, — решил Грузия, — Буду тоже хищно пялиться». Глаза у него были темно- красные, добрые, но как глянет тоже страшно, со злобой — так все враги сразу попадают.        Позже, когда настало жаркое лето 1795-го, пришел враг, которого не ждали. Персия. Грузия слышал, что у него есть большая армия, и этот… мужчина не очень добр к Закавказью. Часть войск этот недобрый государь направил к Эривани⁴, другую — в Муганскую степь, но основные силы были направлены в Тифлис через Карабах и Гянджинское ханство. Холод проник в душу мальчишки, терзания иранского нашествия давалось слишком больно. Вскоре Тбилиси была сожжена. Разгромлена. Наступил мрак.        — Або… Або. Встаньте, прошу… Вас ждет император.        Голос няньки доносился до него, будто сквозь вату. Глаза болели, руки не хотели слушаться. На минуту собственное хрупкое тело стало для него самой крепкой тюрьмой, с которой он не мог справиться.        — Сейчас…        Пересилив ломящую боль в рёбрах и позвоночнике, Грузия сел на кровать. В окне виднелся краешек грустной луны, хмуро бродящей по звездному полю неба. Сейчас, наверное, холодно. Наступает август — время, когда листва иссякла в своих красках, и становится тёмной, неприятной, неуютной.        — Прости, что разбудил. Вижу, ты сонный. Голос Александра Юрьевича был уже яснее, хотя все ещё плавал где-то на мутном горизонте одурманенного болью подсознания. Он пошатнулся, но остался стоять на ногах.        — У меня для тебя новость. Наверное, приятная. А может и нет…– император тянул время. Зачем? Або сейчас свалится и уснёт прямо на холодном мраморном полу, а он тут молчит, будто издеваясь. — Я думаю, мы всё-таки ответим Ирану на его набег. В следующем году. Сейчас лучше восстановить город, привести в порядок войска, жителей, а то они у тебя все поубегали, — Империя грустно усмехнулся.        И он сдержал свое слово. Через год русские войска предприняли поход в Закавказье. Поход был успешным. Жизнь Або налаживалась.        И сейчас, когда он нуждается в подобной процедуре защиты, к нему никто не идёт. Хрустальные отношения закончились с падением Российской империи. Есть только он и холодный ветер. Август. Опять август. Время падающих звёзд, волнующегося неба и блеклых листьев.        — Ты там че?..– кто-то проснулся и, шатаясь в полуночной дрёме, подошел к Грузии со спины.        Это оказался мародёр их дома номер четыре, Армения. Когда-то он тоже поплатился за свое ребячество, о чем красноречиво вещал длинный шрам на бедре. Но хозяин предпочитал об этом молчать, а когда кто-то задавал вопрос насчёт шрама, то он злобно шипел, как кот.        — Стою, смотрю.        — Так холодно, че смотреть-то.        — Укутайся, если так холодно.        Но АССР продолжил стоять рядом с грузином, подозрительно щуря голубые глаза и хмурясь.        — Хорошая погода. — он называл хорошей погодой всё состояние природы, где присутствовали тучи и не было солнца. Удавалось увидеть подобную погоду нечасто, но сколько радости, когда можно походить по лужам и полежать в мокрой свежей траве.        — Угу.        Буря медленно нарастала, достигая своего личного апогея. Природа могуче дышала холодным ветром, разбрасывая капли воды на землю. Всё было прекрасно в эти минуты, волнение захлестывало от одного вида погоды так же, как ветер хлестал невидимыми прутьями деревья.        — А может, всё-таки расскажешь, откуда шрам? — Грузия вопросительно взглянул на ночного оппонента с некой просьбой в глаза. Ночью было слишком скучно, чтобы просто спать.        — Ну… Ну только тебе, понятно? — оппонент нахмурил густые брови ещё сильнее, — И чтоб никому.        Он сделал выжидающую паузу, будто слушая грозу, а затем продолжил:        — Ты же… Знаешь. Про соперничество между Оттоманской империей и Сефевидской Персией…        — О-о-о, вот это было больно, да.        — Тихо! Ну так во-от, я тогда был у них… Что-то вроде поля боя. А потом меня разделили. — он замолчал, что-то вспоминая. Грузия поёжился. — На восточного меня и на западного меня. Фактически, я оставался собой, но… Я уже и не был собой. Я смутно вообще помню то время. Но моё деление, однако, только на время остановило опустошительные войны.        — То есть…        — Да, из-за деления. — прервал его Армения и сложил руки на груди. Обычно это значило, что он не хочет разговаривать. Зато Грузия прекрасно понимал, что собеседник просто не хочет вспоминать то, что предпочёл забыть из-за жертв.        — Ну… Я тебя понимаю… Но ты прости тогда, если это связано с…        — Не извиняйся. Я тоже не знал, что ты трактат подписывал из-за Ирана, — армянин слабо, но покровительственно улыбнулся.        Разговор медленно подошел к концу.