Дети из дома с голубой крышей.

       Где-то на окраине города затихали выстрелы. Ночь лисьей поступью спускалась над городом, образовывая синий ореол. Скоро некоторые смельчаки будут выходить из укрытий, чтобы искать раненых или трупы. Страшное время, поистине страшное, грозно нависает над Россией.        На крыше большого здания стояли двое мужчин. Беловолосый, с голубыми глазами, и рыжий. Они были хмурыми и грустными, каким-то вообще не революционными. Беловолосый опирался на ограждение, выжидающе всматриваясь в холодным горизонт. Крайний север России - вот где они были сейчас. Печальный, грозный и неподступный район страны, где и решили обустроиться Белые.        – Ты зря им поддаешься,– вдруг сказал РСФСР, щуря глаза на Северную область¹,– Они тебя используют. Мне ли не знать. Арсюш,– вдруг он положил свою мозолистую руку на широкое плечо северянина. Тот содрогнулся, часто дыша, – Мы тебя в любом случае займём. Давай пока к нам, а?        Архангельск колебался.        – А Антанта? И Пул, и Торнхилл. Смит. Арестованный тобой, правда.        – Брось их. Эти пидарасы за белых, и только за белых. Они им помогают, всё такое. – РСФСР покривился при одном только упоминании армии отца, – Фу.        – ... Знаешь что? Брат твой. И я тоже. – Архангельск ответно положил руку, колющую фантомами боли в некоторых местах, на плечо РСФСР. Во взгляде небесно-голубых глаз читалось какое-то отверженное чувство вины, тревоги, но в тоже время горькая и непонятная гордость.        РСФСР пробило на улыбку. Обычно он не улыбался, сохранял серьёзное и страшное лицо, чтобы каждый в отряде понимал, что перед ними не абы кто, а страна, почти состоявшаяся, без пяти минут генерал и герой. Тусклые тёмно-зеленые глаза в такие моменты блестели ярче любой звезды. Что-то в них было необычное, может, даже звериное, сам цвет привлекал к себе.        – Удивительно, – подметил северный, довольно ухмыляясь,– Юрьевич улыбается.        Они простояли несколько минут. Тишина их обуяла, тишина взяла их в плен. Они вдыхали воздух, пропитанный запахом пороха и чем-то неприятным волнующим.        В это время в губернском городе N стоял беспокойный ропот. Никто из мирских жителей не спал. Первая причина, по которой беспокойство затянуло Энск - из Петрограда пришла беспокойная телеграмма. Царь отправлялся по направлению через город, угроза ему была. Вторая причина - беременная жена Юрия захворала. Разгорячилась в февральскую ночь, забредила. Собрались все соседи и хмуро слушали стоны.        – Надо её куда-нибудь спроводить,– сказал седовласый старец, держа её за руку,– Обозом. В Петроград.        – Опасно сейчас в Петрограде, Василий, опасно,– возразила старуха рядом с ним,– Покалечут ещё её, несчастную, и сына не убережёт, а то у нас-то под сердцем носит, и всё тут...        – А тут она сама вымрет! Как дац² вымрет!– воскликнул молодой ямщик за спиной старца. Все посмотрели на него, вслушались,– В уездный её надо городок какой-нибудь, в Валдай или ещё куда...        – Да уж, замахнулся, в Валдай, – бабка недовольно замычала, – Скажи ещё, сразу в Москву, чтоб сразу её умерщвить где-нибудь в лесу?        – До Москвы дня два ехать,– тихо сказала местная молодая доярка. У самой ещё млако с губ не обсохло, а беда настигла её нежданно. Семья вся перебита, да и саму хотели убить.        – Вот. А там ещё и германцы их побьют! Ропот возобновился. Жена Юрьева забылась беспокойным, коротким сном. Лицо её было бледное, и только тихое, чуть слышное дыхание извещало о том, что эта мраморная статуя ещё жива.        – Господа! Господа! – провозгласил живо ямщик. Все обернулись на него. – Старец! Дай мне благословения на путь, да прикажи снаряжать обоз. Надо её в ********скую губернию везти. Помрёт жена, ой помрёт, а потом и мы, если Юрий вернётся.        Так и сделали. На следующий день, пасмурный и неприятный, был снаряжен обоз в губернию. Жители её встретили мать радушно, но тихо, и сразу в лечебницу. Соседи же из города N не могли дождаться вестей.        Послали несколько срочных телеграмм четырём Аршиновым: двум в Брест, одному в Москву и ещё одному в - Елизаветпольскую губернию. Пришел лишь один ответ. "Немедленно выезжаем тчк."        Вскоре в центр ********ской губернии прибыли несколько человек и их регенты. Последние ушли в трактор, притворяясь местными, а вот парни направились в дом.        Там, в квартире одного из местных, лежала она, укутанная, осунувшаяся и исхудавшая почти вдвое новоиспечённая мать. Дыхания было не почувствовать, руки холодны, как камень на побережье в холодный день, а кожа иссиня-белая, аки мрамор. На её хрупких, хрустальных руках покоился бедный свёрток жёлтого цвета.        – Хорошенькая, – прошептал Молдова, рассматривая жену,– На такой не грех жениться.        – Какая-то она у вас завявшая,– стоя на пороге, сделал замечание квартиранту казах. Он аккуратно подошёл к кровати, потрогал её руку и вдруг отдёрнул ладонь свою с видом полного разочарования. Попятившись, старший глядел на женщину со страхом.        – Она же... Она же мертва! — восклицал Казахстан. Квартирант пошатнулся в ужасе и кинулся к кровати, прощупал пульс - нет. Он поднялся, обескураженно посмотрел сначала на шокированных парней, а затем на маленький спящий свёрток.        – Вот и всё... – пробормотал квартирант. – Нет больше мамки твоей...        Подошли слегка ошарашенные они, заглянули в свёрток. В нем, сопя, спал маленький младенец. Нет записок, писем, ничего. Лишь дитя, такое мирное, беззащитное. Квартирант всхлипнул и удалился в другую комнату.        – Маленькое дитя...– прошептал Украина, присаживаясь на колени перед мёртвой девицей. В его глазах была скорбь и очарование,– И мать... Прости нас за то, что не смогли прибыть раньше.        Все они вчетвером встали около кровати, скромно глядя на неё.        – Парни! –вдруг сказал Беларусь,– Этот ребёнок мал, наивен и слеп, не видел он мира того жестокого, которого видывали мы. Давайте же воспитаем дитя в неведении этого всего, чтобы он оставался чист, как лист бумаги, как снег.        И дали они слово оберегать мальчика до того, как он вырастет...