Многогранности жизни

Катерина была в полном замешательстве. Время давно перевалило за полночь, было выпито три кружки чая с мятой, но никакой сон все же не шёл. Последнему женщина не удивлялась — о каком сне может идти речь, когда у тебя в жизни происходит… А что, собственно, происходит в ее жизни? Когда Элина ушла домой, Катерина ещё долго стояла на том месте, прислушиваясь к внутреннему голосу и чувствам. Ее трясло то ли от холода, то ли от осознания, но все твердило одно — Василевская ей нравится. Она понимала, что это безумие с ее стороны, но слова той же Элины о том, что сердце не может лгать, тоже крутились в голове. Однако в возможность такой ситуации верилось с трудом и большой неохотой. Скажите на милость, куда это годится? Быть может, и у сердца бывают временные наваждения и помутнения, и потому оно начинает чувствовать то, чего и в помине нет. Возможно, Катерина так долго ни с кем не говорила по душам и никому не открывалась, что теперь, когда это случилось, готова признать девушку предметом воздыхания. Но торопиться с выводами не стоит. Рука потянулась к «Одиночеству в сети», лежавшему на тумбочке рядом с кроватью. Роман в бордовой обложке хранил в себе не только истории своих героев, но и дух читательницы: простым карандашом были подчеркнуты некоторые фразы, им же был выведен рисунок бабочки на одной из страниц, сохранилась и закладка из билета в музей. Книга теперь была для них чем-то общим, и иметь что-то общее с Василевской казалось Катерине весьма… занятно. Девушке нравилась эта в чем-то тяжёлая и глубокая книга. Десятиклассница Элина, каштановые волосы да озорные глаза, внутри хранила целый мир, до конца никому не доступный. Она казалась своей учительнице ровно столько же красивой, сколько и умной, и невероятно очаровательной даже при всем своём своеволии. Только к ней у Катерины было столь мягкое и понимающее отношение. Порой она злилась на себя за это, но ведь это было не только личной симпатией — Элина была ее лучшей ученицей, больше всех одаренной, и нравилась Катерине Романовне полностью. Честно, женщине все в ней было милым: как солнце золотило ее локоны в погожий день, как она усмехалась попыткам Дианы самостоятельно писать диктанты, как она смотрела, как улыбалась, как держала себя, статно и гордо, но со своими знакомыми всегда доброжелательно. Ещё она умела привлечь внимание, ничего при этом не делая, просто умела это и все, и взгляд Катерины то и дело сводился к ее лицу, задумчивому иди веселому, в зависимости от настроения. Что ж, Элина во всем была хороша… — Не неси бред, пожалуйста, — обратилась Катерина сама к себе, вздыхая от растерянности. — «Во всем хороша» — надо же! Разве не так говорят все влюблённые? Она открыла форточку. Морозный воздух охладил разрумянившиеся от усердных раздумий щеки. Слишком много одного и того же человека на уме. — Элина не идеальна, хоть и возвышается над остальными, — продолжала выговаривать она, — у неё свои недостатки. Взять ту же рассеянность иногда или вот эти ее высокомерные взгляды на некоторых одноклассников, когда те не могут сделать что-то, так легко подвластное ей, хотя с друзьями это высокомерие совсем не злобное… Элина… Что ещё? Ах, точно! Она назвала «бедную Лизу» полной дурой в девятом классе. Но ведь я тоже так считаю — прыгать в воду и оставлять мать с таким горем из-за одного негодяя, пусть и любимого ею, — безрассудство. Лиза не была сильной, не знала, как это пережить. Видимо, Элина смогла бы. Да и я тоже. Тут до Катерины дошёл весь смысл ее разговора с самой собой. Она нарочно выискивала в девушке недостатки. Это ли не отрицание факта того, что даже при любых изъянах Элина ей все же нравилась? А она нравилась, и, прости Господи, нравилась очень даже сильно. — Вляпалась, — вот и весь приговор. *** Холодно. Вставать ранним зимним утром всегда невыносимо холодно, особенно после перерыва в две недели каникул. За окном темень и мерцающие огоньки — совсем как вечером, будто и не было ни одного часа сна. Ах, эта русская зима — лютые морозы и такое же лютое ощущение безнадёжности. Почему безнадёжности? А о чем ещё думать, когда вокруг снега и серость? Студенткой Катерина любила наблюдать из окна общежития за миром вокруг, проснувшись раньше шумных соседок и закутавшись в толстое одеяло, даже в этом чувстве безнадежной цикличности жизни подмечая особую красоту, ни с чем не сравнимую в своей атмосфере. Встала, заварила крепкий кофе, попробовала поесть, но поняла, что не хочет, и овсянка осталась нетронутой. Когда начала краситься, рука потянулась к винной помаде — оттенок она выбрала ещё давно и не изменяла ему. «Элине бы подошла эта помада. Да, я опять про неё думаю, » — уже без всякого зазрения совести сказала Савина. Подарить ей что ли? Раз уж она теперь для неё небезразлична. Так ведь поступают влюблённые? Вот учебный год хорошо закончит, тогда и получит подарок — получить подарок просто так покажется самой Василевской, как минимум, странно. Вышла Катерина рано, хотя в этом не было никакой надобности. Улицы были почти безлюдны, и хотелось пройтись неторопливо в тишине. Новогодние украшения еще висели вокруг, но скоро и они будут убраны, и мир придёт в своё привычное состояние серовато-белой зимы. Школа была ещё тихой. Женщина с наслаждением шла по пустым коридорам, но в классе обнаружились рано пришедшие Лиза и Настя, что-то зубрившие за своей первой партой. Катерина было хотела пойти в учительскую и посидеть вне общества там, но решила, что хочет увидеть Элину раньше, чем когда та зайдёт в класс на урок. Если, конечно, Василевская не изволит опоздать. Села, открыла тетради шестиклассников и стала читать изложения, которые до этого хотела проверить после уроков. Глаза бегали по строчкам, но иной раз приходилось заново перечитывать, потому что мысли спутывались и мешали. Девушка пришла, как только прозвенел звонок. Бледное лицо, но ровненькие стрелки на глазах и неизменно подкрашеннные губы — снова тот же алый цвет, что был на них и в день их последней встречи. Она села на своё место и начала что-то шепотом рассказать Диане и Юле в своей частой оживлённой манере, но когда рассказ окончился, ученица обратила внимание на учительницу, и через минуту веки ее начали смыкаться. Элина возбужденная превратилась в Элину сонную до ужаса. Тем временем они дошли до упражнения, и Катерина, почти не раздумывая, вызвала Василевскую к доске — хотела увериться в своём к ней отношении и не дать той заснуть. Элина стала переписывать текст и вставлять буквы полуаккуратным почерком — на доске он приобретал небольшую неровность и резкость и становился несколько сложным для прочтения. Женщина не просила десятиклассницу объяснять каждую встречаемую орфограмму, потому что помнила, что при этом девушка всегда фыркала или закатывала глаза — вот знала она, что писать нужно именно так, и все. Савина неотрывно вглядывалась в лицо Элины: бледноватое с миловидными, ярко-выраженными чертами, умело подчеркнутыми смелым макияжем, и такое знакомое. Может, если и был кто-то красивее Элины, то этот человек уж точно стерся из ее памяти, уступая восхищение и любование Катерины юной красавице. Две маленькие родинки — на подбородке и правой щеке, темные брови, которых за исключением не коснулась косметика — все это так очаровательно и прекрасно, что смотреть хотелось вечно. Катерина почувствовала себя счастливой влюблённой школьницей и чувство это гнать не желала. Какая-то часть сознания была уверена в том, что подтвердившая саму себя влюблённость в Элину не будет чем-то сильно глубоким, долгим и трагичным. Девчушка ей нравится, и ничего с этим она поделать не может. Ну, побудет влюблённой немного и отойдёт — ума у Савиной достаточно, чтобы держать себя в рамках дозволенного. Такое легкое и трепетное чувство не навредит ей, а лишь придаст жизнелюбия и радости от каждой встречи, что будет поддерживать в ней отличное расположение духа и после. Итог: любить, но не обольщаться. — Умница, пять, — произнесла Катерина и улыбнулась самым приветливым образом, автоматически поправляя серебряную цепочку на шее. Ученица вскинула бровь и улыбнулась в ответ. Это на неё так слово «умница» подействовало? Надо же, ведь раньше Катерина такого не говорила. *** «Понедельник — день тяжелый, » — именно эта фраза вспомнилась Элине, когда она выходила из класса Валентины Сергеевны. Позанимавшись английским и поговорив с любимой учительницей по душам, девушка радовалась тому, что сейчас придёт домой и наконец-то завалится спать. Учеба в десятом классе разительно отличалась по сложности от прошлого года, но Василевская все равно хитростью пыталась держаться на плаву и быть одной из лучших. Однако и это, и вечные нагрузки в школе и зале утомляли. Поэтому она решила, что в первый день после каникул не стоит сразу со всем рвением браться за ум, а лучше прийти в себя. Остановившись у собственного класса, Элина подметила, что дверь чуть приоткрыта, значит, Катерина Романовна ещё не ушла. Вспомнилось, как хорошо было в прошлом месяце пару раз сидеть на подоконнике (за что от прошлой классной Людмилы Арсентьевны она получила бы выговор), пить чай и разговаривать. Определенно в этом учебном году Савина стала для Василевской ещё приятнее, чем раньше. С ней было почти так же легко, как и с Валентиной Сергеевной, и если последняя была шестнадцатилетней Элине старшим товарищем, другом, понимающим и не смотрящим на ученицу свысока, то свои отношения с Катериной Романовной девушка не могла точно охарактеризовать. После предновогоднего рассказа Савиной о своём прошлом, Элина ощутила, что между ними зародилась тоненькая связь доверия, и была довольна собой, ведь она смогла стать тем человеком, которому можно об этом рассказать. Женщина была всего лишь в паре метров от неё, за знакомой вот уже пятый год дверью. Решив, что сон может немного подождать, она вошла в класс. Свет не горел, и это очень понравилось ей. Небольшая темнота была приятна до чертиков. — Элина? — изумленно сказала Савина, отведя взор от монитора компьютера. Василевская заметила, что та чуть вздрогнула. — Она самая, — кивнула девушка с легкой усмешкой. — Вдруг захотелось зайти, вы не против? — Наоборот, рада твоей компании. Элине показалось, что светлые глаза женщины красиво поблескивают. Зная теперь о ее большой потере, ей показалось восхитительным, что эти глаза не утратили своего сияния. Катерина Романовна должна быть сильной духом, не иначе. Это тоже единило их. Девушка включила чайник и забралась на своё любимое место — подоконник, в углу которого лежала стопка тетрадей и список класса. — Как прошёл первый день после каникул? — Катерина отвернулась от компьютера и уделила в к внимание ученице. — Ну, немного катастрофически, — признала Элина с тенью лукавства. Ей доставляло удовольствие заставлять людей гадать, что может она вытворить на этот раз. — А если подробнее? Мне как классному руководителю стоит об этом знать? — Допустим, что бы вы сделали, если бы две ваши ученицы в край разозлили химичку так, что она орала практически весь урок? — она приблизилась к подробностям, невинно похлопав ресницами. — И что вы с Дианой сделали? — Катерина сложила руки в замочек под подбородком, направив в сторону несносной девчонки взгляд строгого любопытства. — Нарисовали мужской половой орган на бумажке, сделали из него самолётик и пустили по классу. Это заметила химичка, потом начался концерт. Зато не было самостоятельной. Нас назвали олухами. — Элина! — только и сорвалось с губ учительницы. — А что? — Василевской уже почти не удавалось скрывать рвущуюся наружу весёлую улыбку. — И даже не стыдно? Элина мотнула головой. Зачем врать о несуществующем раскаянии? — Было забавно, — она пожала плечами и все никак не могла согнать разыгравшуюся веселость. — Вас воспитывать бесполезно. Все, ухожу в монастырь! — Катерина Романовна скрестила руки на груди, приняв разгневанный вид, который ей совсем не шёл. Однако Василевская видела, что на самом-то деле на неё саму уж точно никто не злится. — Тогда советую мужской, — не сдержалась и ляпнула невзначай. — Элина! — второе возмущённые восклицание ждать себя не заставило. — Ой, вам, может, больше по душе женский, — следовало бы помолчать, но словоохотливость и озорство разыгрались, и девушка не смогла воздержаться от этих слов. Вот только реакция на них последовала несколько иная. Не было выкрикиваний имени и возмущённых взглядов. Учительница неосознанно вжалась в спинку стула, начав нервно теребить воротник рубашки. От чуткой Элины ничего не укрылось. — Ой. О-о-ой! — она чуть не подорвалась с места. — Так это же замечательно! Боже, как мало взрослых старой закалки понимает, что гомофобство — чушь собачья. Вы, Катерина Романовна, теперь мне ещё больше нравитесь… — Помолчи! — вдруг прозвучало резко и властно. От такого голоса обычно хочется съежиться и подчиниться всему, что скажут. Элина не поддалась и смотрела в упор. — Не выдумывай ерунды, я не из этих! — Этих? Называйте вещи своими именами, пожалуйста. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я. — А вы все же скажите, — Элина понимала, что вольничает и идёт на рожон. Но назад уже дороги нет. Черт бы побрал ее язык. — Не из гомосексуалов, геев, лесбиянок и прочих ненормальных! — Катерина откровенно злилась и выпалила все как на духу, но тут же осеклась. — Ненормальных? — хмыкнула Элина и слезла с подоконника, чувствуя, что образ понимающей и толерантной женщины Катерины Романовны рушится. — Ну, чего ещё стоило ждать, — упрёк. Девушка видела, что задела им Савину, но любовь к справедливости и свободе выбора куда сильнее какой-то начавшей развиваться ни с того ни с сего привязанности. — Нет же, стой! — донеслось ей вслед, но дверь уже закрылась. Доигралась. Жалеет ли? Нет.