Многогранности жизни

— Ну как вам, Катерина Романовна? — Ну, для начала… неплохо. Развивай в себе это умение. — А как вы думаете, это можно было бы где-то печатать или выставлять? — Не торопи события, всему своё время. Шестиклассница Настя со съехавшим набок хвостиком стояла перед учительницей, ожидая похвалы. У неё сегодня большое событие — на неё накатило вдохновение, и девочка взялась за написание стихов, которые и решила показать своему педагогу, страшно гордясь собой. Только вот радость Насти омрачало то, что Катерина Романовна больно-то не спешила восхищаться и поощрять, но показывать недовольство этим фактором девочке не хотелось, и она вежливо попрощалась и покинула класс. Катерина, как только Настя ушла, покачала головой и усмехнулась — стишки были забавными, сопровожденными грамматическими ошибками и корявой рифмовкой. Но кто знал, что выйдет из неопытной шестиклассницы после? Может, недооценивать детское стремление к творчеству не стоит. В том, что это именно «детское» Савина не сомневалась. Кончено, уж Настя расстаралась сопроводить свои стишки «взрослыми» словами и выражениями, но настоящего «взрослого» чувства в них не было. — Очень весело, знаете, смотреть, как вы пытаетесь не выдать сразу чистую правду и сказать, что вам все это дело не нравится, — насмешливый голос Элины заставил женщину вздрогнуть. — А ты, значит, подслушала, — Катерина обернулась к подошедшей ученице и вопрошающе выгнула бровь. — Да как-то вы и не старались тихо говорить. Девочку вот вообще раздувало, как надувной шарик, — Элина хихикнула, — я уже подумывала, сейчас как лопнет, и хана будущему российской поэзии. — Ну и язва же ты, Василевская! Самая настоящая. Не будь ты очаровательной, все бы тебя с этой язвительностью не вынесли, — подтрунивала Катерина, уловив настроение девушки. Ей нравилось наблюдать, как Элина подносит белую ручку к груди наигранном возмущении, а сама улыбается. — Да бросьте вы, ей богу. Я же правду говорю. Негоже поэту так раздуваться и пыхтеть, ожидая похвалы. — А ты будто знаешь, как ведут себя поэты. Есть что получше предложить? — обычно осаждая учеников таким образом, Катерина получала в ответ смущённое молчание, но на миг она забыла, что перед ней стоит Элина, от которой жди чего угодно. Василевская картинно похлопала ресницами и лишь ещё более мило улыбнулась, а потом направилась к своему месту. Чертенята вновь лихо отплясывали в карих глазках. Через неделю на стол Катерине демонстративно приземлилась толстая тетрадка, кинутая рукой Элины. — Вот пожалуйста. За неимением лучшего не обращайтесь к худшему и не думайте поощрять самодовольных маленьких девочек. — А ты сама не самодовольна? И что это такое? — не до конца понимая того, что и зачем проворачивает эта несносная девчушка, Катерина пребывала в растерянности вперемешку с распаленным любопытством. — Я самодовольна, причём ужасно! И я хорошо отношусь к людям с такой же чертой, если она оправдана. В общем, здесь стихи и не только. — О, Элина… — Ага, она самая, — быстро проговорила Василевская и продолжила: — Тут не все, разумеется, самые эмоциональные вещи я, уж извините, оставила при себе, хоть они и довольно неплохи. Отдаю на ваш суд. — И тебя сподвигло отдать все это мне только сейчас то, что Настя показала мне свои стишки? — Вроде как. Честно, мне не понравилось, что она хочет вашего внимания, когда его же можно обратить на другие вещи. Ну, или на меня, — она пожала плечами. — Я обязательно все посмотрю, — Катерина, ошеломлённая, глядела на ученицу, не находя подходящих слов. — Хорошо. Надеюсь, я вас не разочарую. А даже если разочарую, то скажите мне все прямо, ладно? — и девочка упорхнула из класса вон. Катерина опустилась на стул и притянула к себе тетрадку, словно самое дорогое сокровище. Элина, бесспорно, обескуражила ее этой выходкой. Часто люди ведут себя глупо, влюбляются в людей, которых совершенно не знают, связывают с ними жизнь, а потом изумляются тому, какой человек есть на самом деле. Катерина же со многим была готова расстаться, только бы узнать Элину лучше, приоткрыть эту тяжёлую завесу с ее души, зайти за пределы ее привычной весёлости и затуманивающих взор чар. Никого нельзя узнать до конца, но ей бы очень хотелось хотя бы попытаться, чтобы выяснить, на какие ещё сюрпризы может пойти Василевская. И сколько бы ещё Элина молчала, не появись в этом кабинете Настя со своими неумелыми творениями? В тот день Катерина не поспешила домой сразу после уроков. Пальцы, слегка дрожавшие от волнения, открыли принесенную тетрадь. Неужто она прикоснется к неведомой ранее стороне Элины? Стороне безусловно чувствительной и искренней, потому что творчество всегда идёт прямо из души. Катерина была влюблена и поэтому не могла себе вообразить счастья большего, чем проникнуться в мир своей юной чаровницы. Вдруг ей показалось максимально естественным то, что Элина пишет. Конечно! Лучшие сочинения, превосходная грамотность, удивительное понимание литературы, мечтательность во взгляде — откуда всему этому взяться, если сама девушка не расположена к творению? «Проглядела бриллиант, однако, » — хмыкнула Катерина и с трепетным нетерпением стала читать. Она потратила пару часов на то, чтобы прочитать написанное в тетради от корки до корки. Все стихи и небольшие рассказы были датированы. И больше всего поражали цифры, означавшие, что Элина занимается писательством давно. Снова на ум пришла шестиклассница Настя с ее старанием писать стихи и тут же поблекла перед шестиклассницей Элиной, которая тогда, пусть ещё не так хорошо, как некоторое время спустя, но интересно излагала свои мысли в рифмованных строчках. О, Катерина чувствовала себя не хуже, чем должен был чувствовать себя Колумб, когда открыл Америку. Может, даже лучше Колумба, ведь тот вряд ли был влюблён. И теперь Катерина ощущала, что ещё больше полюбила Элину. Отчего же? Потому что у ее избранницы была изумительная душа, сумевшая соединить в себе столько чувств, а потом ещё так красиво излившая их на бумагу. Неравнодушная к искусству Катерина не сумела бы противостоять Элине, если бы и хотела, а она не хотела, и это сподвигло ее глубже броситься в омут любви с головой. Позабылись любые рассуждения о разумности и осторожности. Катерина ни о чем таком и не думала. Пишут обычно о том, что знают. Элина писала о красоте мира, что ее окружал, о бесконечной преданности своему прошлому и любви к нему, о том, что делало ее счастливой или наоборот несчастной. Эмоции виднелись между строк, и порой они казались даже живее и громче ее звонкого смеха, что Савина так часто могла слышать в школе. Один рассказ, января прошлого года, особенно полюбился Катерине: две девушки, которых так много связывало в прошлом, встречаются в московском метро, и одна пытается догнать не замечающую ее другую, а потом теряет ее в толпе и с печалью понимает, что все уже давно потеряно и навсегда стало воспоминаем. Период, когда Элина жила в Москве, определенно оставил на ней отпечаток, и городу-столице тоже было посвящено несколько стихотворений. А когда Катерина касалась более личных стихотворений, тех, причину написания которых не могла понять, она почему-то чувствовала себя так, будто залезла на территорию, ей не принадлежащую и недоступную, и ощущала себя виноватой, несмотря на то, что Элина сама вывела эти стихи для того, чтобы показать ей. Например, то, что написано ровно три года назад, в апреле: Мой маленький реквием. Озаренная и разбитая, Неожиданно все понявшая, Я боюсь почти что в открытую Моего, бог ты мой, настоящего. Я пишу в тишине и сомнении Мой маленький реквием. Ведь теперь за спиною моей Никого, ничего уже нет. Вот вам я — абсолютно несчастная, Сушу слёзы лиловым платочком И храбрюсь. Ну какая ж бесстрашная Из меня теперь умница-дочка? Прошлого нет. Это истина. И оно ушло насовсем. И к чертям! Как бессмыслен же Этот маленький реквием! Катерина не будет ни о чем спрашивать. Не только потому, что ей попросту могут не ответить, а ещё и потому, что такое большое количество откровений слишком внезапно свалилось на неё и ошеломило. Элина писала давно и ни разу и словечком об этом не обмолвилась. Почему? Не доверяла, не хотела, не была готова? Вот об этом, пожалуй, спросить все же можно. Одно понимала Катерина — отдать ей свои творения девушку побудила в первую очередь гордость. Да, снова эта исконно василевская гордость, та самая, что не давала «идти на поклон» учителям ради оценки или попросить помощи. Гордость была таким качеством Элины, что твёрдо жило в ней с момента рождения и будет жить до самой смерти. Она сказала, что ей не понравилось, как Катерина обращает внимание на неопытную Настю, в то время как сама Василевская заслуживает внимания куда больше. Гордость была уязвлена, чувство собственности на Катерину (а оно у неё все-таки было, это чувство. Катерина заметила его в ревнивых глазах и была обрадована, но не удивлена — ведь после некоторых их моментов оно просто не могло не появится) задето, и Элина взялась за переписывание плодов своего воображения и мастерства, чтобы отнести учительнице. Воистину удивительная девушка, непредсказуемая, порывистая и темпераментная. Катерина задумалась о своей гордости и принципах. Живя девочкой с родителями, она не имела особой возможности проявлять волю и характер — родители не допускали даже малейшей возможности того, чтобы их дети своевольничали. Макс, конечно, пытался бунтовать, но его старшая сестра быстро сообразила, что на время, пока она не живет отдельно, ей же будет выгоднее вести себя относительно примерно или хотя бы притворяться послушной, чтобы лишний раз не портить себе же существование. Она тренировала волю: через силу пыталась пропускать мимо ушей раздражающую критику, подавляла рвущиеся наружу негативные эмоции, не перечила, сохраняла хладнокровие. Может, в чем-то она была и не права тогда. Если и не всегда, то хотя бы иногда стоило отстаивать свое мнение, ведь привычка сдерживать себя осталась и по сей день, иногда проявляясь чересчур часто. Катерина могла припомнить достаточно много случаев, когда она подавляла чувства, даже тогда, когда этого вроде совсем не требовалось. Она стала осторожной, расчетливой, рациональной. И предпосылкой к этому стало ее детство с требовательными родителями. Не зря говорят, что многие наши черты характера формируются именно в детстве. Возвращаясь к Элине, Катерина вспомнила, что и та, по рассказам Валентины Сергеевны, выросла со строгими матерью и бабушкой. Но характером была в отца, и строгость напротив закалила ее буйный нрав, а не сломила его. Значит, природный темперамент нельзя никогда усмирить до конца. Катерина иногда задавалась вопросом: какая она есть по натуре? За рациональностью стояла романтичность, помогающая тонко чувствовать искусство и окружающий мир, за цинизмом — готовность любить все вокруг, но боязнь это показать, выдать за слабость. Однако сейчас, боялась она когда-то или тревожилась, все равно любила. Любила юную яркую девушку со своим миром, полным чувств и мыслей. Любила с каждым днём больше и больше. *** — Только не говори, что ты правда собираешься это сделать. — Очень даже собираюсь. А что? — Тебя грохнут. — Да я сама себя с удовольствием бы на ее уроке грохнула. Тем более Матильда — вполне миловидная крыса, наша грымза максимум от неё убежит из класса. Пытались ли вы когда-нибудь стать голосом разума одной очень упрямой и жаждущей приключений особы? Если нет, то будьте уверены, что Юля, битые полчаса пытавшаяся образумить Элину, вам весьма завидует. Василевская недавно услышала новость — всеми ненавидимая информатичка боялась крыс до смерти. Долго не думая, десятиклассница раздобыла у девочки из параллели двух крыс (уж каким образом она договорилась об этом одному черту известно) и сегодня притащила этих двух крыс в контейнере для еды со специально прорубленными дырочками. Она надеялась выпустить тех в разгар урока. — А если засекут? — Как? Я незаметно, — Элина пожала плечами, самодовольно усмехаясь. Вот они — прелести школьной жизни. И Элина пыталась наслаждаться ими сполна, ведь времени на это оставалось не много — конец апреля, май и следующий учебный год. Убийственно мало, как она считала. Впрочем, ей всегда было мало — не успевала она почувствовать себя счастливой, так эти времена проходили и превращались в воспоминания. Цепляясь за прошлое, Элина не всегда могла прочувствовать настоящее, хотя и понимала, что так делать не следует. Тем не менее, воспоминания — часть ее истории, значит, часть ее самой, и отказываться от них невозможно. Прозвенел звонок. Операция «Кот в мешке или крысы в контейнере» вот-вот должна была начаться, и… — Элина! Постой! Катерина Романовна. Элина вздрогнула. Боже, впервые ей захотелось побежать на информатику со всех ног, и на это были две причины: первая — фокус с крысами, вторая — недавний ее эмоциональный всплеск и идиотское решение отдать вещи, ею написанные. — Могу я тебе украсть? Потом скажу об этом Людмиле Ивановне. — Кому? — девушка нахмурилась в недоумении. — Информатичке, Элин, — Савина усмехнулась. Василевская отзеркалила. — А-а-а, ну валяйте, — девочка незаметно всучила крыс проходящей мимо Диане. Последняя лукаво улыбнулась. — Идём. Катерина Романовна аккуратно взяла Элину за предплечье, на что получила несколько удивленный взгляд. Серо-голубые глаза в некоем подобии испуга заглянули в карие, но уже секунду спустя нашли в них поощрение. Руку убирать учительница не стала. Элина шла за Катериной Романовной и думала о том, что сейчас придётся много разговаривать. Что ж, в этом вина ее запальчивости. Когда ей пришла на ум эта идея, она считала ее хорошей. Когда она переписывала прошлые тексты в новую тетрадь, идея все ещё казалась ей хорошей, но немножко покалывало волнение — мало ли значит открыть частичку себя. Когда она опустила тетрадь на стол Савиной, она постаралась сделать это быстро, чтобы не осталось места для сомнений. А теперь Элина в полной мере осознавала всю неизбежность предстоящего личного разговора (о, в том, что он будет личным, она не сомневалась). За окном громыхали весенние грозы. И Элина восхищалась этим явлением до глубины души. В пустом классе она вскочила на подоконник, а перед тем без спросу достала из тумбы чайник, залила в него воду и щелкнула включателем. Затем приоткрыла форточку, чтобы лучше слышать ветер и дождь, что барабанил по стеклу, и стала ждать первых слов Катерины Романовны. Полумрак и небо, затянутое тучами, умиротворяли. Однако женщина начала издалека: — Читаешь что-нибудь сейчас? — О, да, — раз спросили, уж Элина-то время потянет. Зачем? Сама не знала, но чувствовала, что сразу говорить о собственных произведениях не стоит. — «Портрет Дориана Грея». — И как тебе? — Я в абсолютной любви. С самого начала поняла, что этот роман — полностью мой. — Что значит «полностью твой»? — Ну, не в смысле мой, как автора, конечно, — Элина улыбнулась. — Но я сразу начала его, знаете, чувствовать. И знаю, что буду чувствовать до самого конца и после него вспоминать с восхищением. — А твои произведения… В прямом смысле, я имею в виду, можно их обсудить? Элине показалось невероятно трогательным то, как осторожно Катерина Романовна заговорила об этом. Это внушало что-то вроде доверия. Учительница относилась уважительно к чувствам своей ученицы — не везде такое встретишь. — Раз уж мы здесь, — Василевская приняла из рук женщины кружку с чаем — на этот раз фруктовым, — значит, можно. — Даже не знаю что первым спросить… — Да что угодно. Времени у нас достаточно. Катерина Романовна отпила из своей кружки и встала рядом с Элиной, облокотившись на подоконник. Девушка наклонила голову. Она хочет быть ближе? Откровеннее? — Я видела даты в тетради. Начинается все это года четыре назад. Сколько тебе было? Двенадцать? — Да. — И что сподвигло тебя писать? — Жизнь, — ответила Элина так, словно очевиднее этого ответа ничего быть не могло. — Я надеюсь, вы не скажете, что в двенадцать лет жизнь сподвигнуть писать не может, — и снова усмешка. — Нет, совсем нет, — учительница нахмурилась. — С чего мне такое говорить? — Не знаю, взрослые часто такое говорят, не разбираясь в сути самого дела. — Значит, тебе часто приходилось выслушивать подобное? — Достаточно. В моей семейке… точнее в одной ее части мне заявляли, что проблем иметь я просто не могу. Им не дано было понять, что жить с ними — уже одна большая проблема. Катерина стала выглядеть ещё более внимательной к рассказу своей ученицы. — Что ты имеешь в виду, говоря про одну часть семьи? Я знаю, твои родители в разводе, но семья обычно… — Не одна. Семья у меня не одна. Это два враждующих лагеря, если вам так проще представить. Точнее вражда идёт с маминой стороны. С папиной все тихо и спокойно. Но в любом случае родители оставили своими деяниями психотравму на психотравме, — Элина хмыкнула, принимая вид равнодушно-холодный, но не по отношению к Катерине. — А что с маминой семьей? Прости, если вопрос личный. — Вы читали мои стихи и рассказы. Оставьте это «прости», оно ни к месту. — Раз уж на то пошло, то я тоже скажу: мне родители недодали любви. А тебе? — Нет, меня не недолюбили. Я знаю, что они все же действительно любят меня. Но они всегда говорили о том, что им нужна помощница в моем лице, и о том, как хорошо, что я ей являюсь. Правда, не всегда, конечно, — губы Элины снова окрасила фирменная кривая усмешка. — Однако они никогда не говорили, что я нужна им, как человек, как они рады за то, что я просто есть, а не за то, что я для них делаю. Они предпочитают воспитывать в строгости и полном послушании, и поэтому мне с моим огненным упрямым характером тяжело сладить с ними. Это глупо, наверное, — противиться им, ведь исполнение всех их желаний неизбежно, но я просто не умею по-другому. — Метод кнута без пряника всегда даёт сбои, — произнесла Савина, шумно выдохнув. Если бы у неё были дети, то она бы никогда не позволила им чувствовать себя нужными лишь для исполнения обязанностей. Благо, что Василевская все же понимает, что несмотря на это ее мама и родственники её любят. — Обычно дети после такого воспитания часто отдаляются от семьи, не желая, чтобы ими помыкали в будущем. Кроме детей, волю которых давно подавили и не оставили выбора. Элина нахмурила брови, задумавшись над словами Катерины. А ведь она права: в будущем девушке нечасто хотелось бы контактировать со слишком правильной и до ужаса трудолюбивой семьёй своей матери. И если бы не своевольный и упористый характер, передавшийся от её отца, она бы сломалась под натиском родни ещё в возрасте лет десяти, когда и началось большинство её проблем. А с другой стороны, отсутствие таких черт как упрямость и умение отстаивать свои интересы могли бы сыграть на руку и помочь улучшить отношения с маминой семьёй, но Элина никогда бы не смогла смириться с жизнью покладистой марионетки в их руках. Однажды, по наивной глупости, Василевская попробовала беспрекословно слушаться маму и бабушку, но хватило её меньше, чем на час. Тогда она поняла, что отрицание самой себя неправильно и совсем никак не поможет ей. — Да, я по возможности буду избегать таких встреч, — твёрдо заявила Элина, вмиг горделиво расправив плечи. — Это звучит эгоистично и дико, но так будет легче и лучше для меня. Мне не стоит труда наврать, что я слишком занята учёбой, дабы отвертеться от дачного сезона, например. А если приехать все же захочется ради встреч с папиной родней и друзьями, то можно сделать это втайне, а потом в конце неожиданно зайти к маме. Жить при этом я буду у бабушки Люды, папиной мамы. Можете говорить мне что угодно, я вряд ли изменю свое решение, — в конце девушка вздернула носик и демонстративно откинула за спину копну каштановых волос. Катерина едва заметно покачала головой. Только после такого рассказа Элины женщина заметила один нюанс в общении с ней: Элина думала, что ее всегда будут осуждать, что не примут её решения. И хоть она не нуждается в жалости, Катерине было действительно жаль, что такой искренней и солнечной девушке приходиться сиять сквозь большое количество препятствий, становясь при этом недоверчивой и хладнокровной. Для неё просто не существовало варианта, где она могла быть понятой. И Савина сказала единственное, что было нужно в тот момент: — Я тебя понимаю. Если ты чего-то не хочешь, то не обязана это делать. Элина улыбнулась одними уголками губ, и в этом жесте почувствовалось больше благодарности, чем могло бы прозвучать в словах. Чай остыл. Но разговор только приобрёл остроту, и Василевской теперь не хотелось его завершать, хоть в начале она и была настроена противоречиво. — А вы? Вы сказали, вас недолюбили. В чем это проявлялось? — Мы с младшим братом всегда стояли у родителей не на первом месте. Выражение, конечно, то ещё, ведь я даже не знаю, что они ставили на первое место: то ли работу, то ли внешнее благополучие, то ли положение в обществе. Материально нам давали все. А настоящей родительской любви мы получали крупицы, настолько мелкие, что они почти стёрлись из моей памяти. Я знаю, что и их стоит ценить, ведь замены родителям все равно нет, но мне проще без них. Мне было душно в их доме, хоть меня и не опекали с утроенной силой. Мне было душно от неискренности, скорее. Ты бы видела, какие помпезные приемы родители закатывали на праздники для знакомых и коллег. Но тепла в них не было. — Ужасно, — Элина нахмурилась. — Дети должны хотя бы иногда видеть настоящие семейные праздники. До развода у нас таких было много, а потом мама редко отпускала меня на них, ведь организаторами были родственники со стороны отца. Сейчас я хожу на них спокойно. И они составляют лучшие моменты моей жизни. Мне жаль, что вы не знаете этой атмосферы. — И не узнаю никогда, — голос женщины слегка надломился. Такое ученикам не рассказывают. Но Василевская — случай отдельный. — Вы ведь не хотите заводить семью, верно? — догадалась Элина. — Не хочу. Это же огромный труд, а я уже настолько привыкла жить одна, что такие существенные перемены меня придавят. Да я и никогда не хотела большой семьи, даже когда выходила за Алекса. Мы и о детях не говорили. Просто любили друг друга, этим и жили. У нас с ним было много всего такого, что я до сих пор бережно храню у себя в душе. Такое и не забудешь. Особенно в случае, если резко это потеряешь. В общем, дальше ты знаешь… Катерина обхватила себя за плечи. Разговор коснулся Алекса, и отчего-то это обожгло сильнее, чем раньше. Не в том ли дело, что она говорила о прошлой любви при нынешней, снова вспомнив о тех мыслях о предательстве, что мучили ее на каникулах? Нет, они не должны одолевать ее теперь, но на душе было неспокойно. Любить Элину все же было отчасти страшно. Сам факт такой любви между людьми в их отношениях «учительница-ученица» потрясал. А ещё страшнее было от того, что уже слишком поздно делать шаги назад, когда уже так много было выложено перед Элиной, и вернуть это уже никак нельзя. Ее милая десятиклассница помогла высвободить то, что томилось в ней давным-давно. Это чувство облегчения, доверия и близости было слишком приятным и сейчас уже необходимым. — Можно я спрошу кое-что? — Василевская сделала незаметное движение, чтобы оказаться ближе к Савиной. Ей хотелось в полной мере раскрыть для себя женщину, что стояла рядом с ней. — Да. — Вы несчастны? Вопрос парализовал и упал на сердце нежданным грузом. Катерине вдруг стало сложно дышать. Именно этот вопрос терзал ее несколько лет и так и оставался без ответа. Потому что она не хотела отвечать. Не хотела признавать, хотя и понимала все и без этого признания, ведь прямо признаться себе в таком — значит переосмыслить всю свою жизнь, остаться без прежних защитных иллюзий, что скрывали от острых лезвий реальности. — Да, — Катерина шепнула так тихо, что Элине пришлось добирать по губам. Девушка заметила все перемены, случившиеся с Катериной Романовной после одного произнесённого слова: влажность светлых, чистых глаз, подрагивающие ресницы, напряженные пальцы, сбившееся дыхание. В каждой такой мелочи виделась боль, скрываемая годами, подавляемая, запущенная, почти что хроническая. И сейчас она выходила наружу. Элина придвинулась ещё ближе, не вставая с подоконника, и обняла женщину со спины, аккуратно кладя руки на ее грудь и пристраивая головку на левом плече так, что чувствовались легкие цветочные духи Катерины. Каждая из них готова была вечность просидеть в этом тихом безмолвии понимания, моля о том, чтобы звонок с урока никогда не прозвенел.