Многогранности жизни

Катерина умирала. Все эмоции были высвобождены. Ей было страшно и больно, она будто сняла с себя броню, что была на ней такое долгое время, и теперь ничто не защищало ее от суровой действительности. Но в то же время она чувствовала облегчение. Больше ничто не давило на неё изнутри, сдерживаемое в неволе. Руки Элины держали ее крепко и нежно одновременно. Тоненькая и беленькая девушка излучала невероятную силу, была ее средоточием, и эта сила способна была защитить и успокоить любую заблудшую, настрадавшуюся когда-то душу. Внешне похожая на фарфоровую куколку, Василевская на самом деле являлась олицетворением живого огня, разрушительного и сильного в одних ситуациях, но тёплого и согревающего в других. Чувствуя ее дыхание на своей шее и осознавая недостижимую ранее близость, Катерина удивлялась тому, насколько близко она смогла и захотела ее к себе подпустить, и утопала в бездне новых чувств и ощущений, родившихся в этой близости. — Боже, Элина… — сорвалось с ее губ. — Тише, — прошептала девушка. — Не нужно ничего говорить. Да, Элина понимала важность этого момента в полной мере. Ей доверяли. По своему опыту зная, насколько ценным может быть доверие, она вознамерилась всеми силами его поддерживать и сохранить. Эта ответственность за чувства Катерины Романовны легла теперь на ее плечи, но не тяжким грузом, а легкой, шелковой шалью, так как сама Элина позволила ее на себя возложить и поощрила ее. Учительница была ей небезразлична, и связь между ними окрепла ещё больше этим дождливым днём конца апреля. Но, как каждой хорошей сказке всегда наступает конец, наступил конец и этим сорока минутам близости и чуткости. Звонок, оповещавший о том, что скоро в класс с урока информатики придут другие десятиклассники, прозвенел и не оставил двум особам другого выбора, кроме как убрать опустевшие кружки и привести себя в порядок. Катерина подправила слегка потекшую туш, Элина как ни в чем не бывало приняла беззаботно-спокойный вид и так в этом преуспела, что Савиной даже показалось, будто все произошедшее было только иллюзией ее воображения. Но Василевская спросила: — Вы не отдадите мне мою тетрадь? — Я оставила ее дома. Тебе она очень нужна? — Катерине не хотелось отдавать Элине ту тетрадь. Она являлась связующим звеном между ней и душой Элины, обычно умело скрытой и неприступной. И женщине хотелось иметь что-то от своей ученицы, хоть она и понимала, что тетрадь все же стоило отдать. — Нет, у меня же есть оригиналы. Но я подумала, что так все же лучше и безопаснее… — Безопаснее? — это слово пролетело стрелой и ненароком ранило. Неужели Элина думает, что ей, Катерине, нельзя доверять? Неужели ещё не понимает, что раз сама Савина вверила той свои переживания, то и сама юная писательница может верить своей учительнице всецело? Элина и сама поняла, что случайно оброненное слово нарушило спокойствие Катерины Романовны. Обычно за словом в карман она и впрямь не лезла, но в личных разговорах была тактична. Однако вот такие вот казусы, если их так можно было назвать, все же случались. И она поспешила исправить ситуацию: — Вы подумали, что я вам не верю, да? Если уж на то пошло, я мало кому вообще позволяю прикоснуться к тому, к чему уже прикоснулись вы. Я рассказала вам про свою семью. Они, именно они, впервые заставили меня с недоверием смотреть на мир, а я ведь была ещё маленькой девочкой. Я не могу взять и перестать бояться, что меня заденут или расскажут всем о том, что у меня внутри. Вы не увидели всего, но этого достаточно для того, чтобы я переживала за себя. Дело не в вас. Во мне, Катерина Романовна, так что не принимайте на свой счёт. Слова возымели свой эффект. Прямота Элины и улыбка, которой они были смягчены в конце, дали Катерине понять, что ее девочка и правда не имеет другого выбора и ее осторожность оправдана. — Хорошо, я принесу ее тебе завтра, — женщина прикоснулась к плечу Василевской. — Ладно. И чтоб вы знали, ваше доверие я никогда не предам. И тут дверь класса распахнулась, и в него ввалилась толпа очень взбудораженных учеников 10 «А», возглавляемая более всех радостной Дианой. — Элина, ты — прелесть! — выдала девушка и довольно захихикала. Элина тут же расцвела весельем, а глаза, секундой ранее бывшие глубокими и всепонимающими, вновь окрасились лукавством и озорством. Что-то здесь нечисто… Провернули какую-то проделку? И какая же все-таки разница была между Элиной, что обнимала Катерину ещё так недавно, и Элиной, что хитренько шепталась с Дианой и смеялась звонче колокольчиков! Катерина поняла: свою броню она может и сняла, но Элина от собственной избавляться не собиралась. Или не броня это была, а незыблемая, полностью сформированная черта характера, такая же постоянная, как цвет глаз или нежность бледной кожи? *** Птицы щебетали, кузнечики (ох, неужели уже появились кузнечики?) стрекотали в траве у тротуара, звезды на потемневшем недавно небе блестели далекими драгоценностями. Элина шла, задрав голову, выискивая знакомые созвездия и улыбаясь спокойной, абсолютно легкой и безмятежной улыбкой. Весна действовала на неё благотворнее всех иных способов для поднятия духа и ощущения красоты этой удивительной жизни. Девушка возвращалась домой с прогулки, предварительно специально доведя и Юлю, и Ксюшу до их домов, ведь в свой собственный дом возвращаться совершенно не хотелось — погода была очаровательной, и в воздухе все дышало… Чем дышало? Элина задумалась. Несметной, свежей, безграничной свободой — вот чем. Довольная погодой, Элина была вдвойне рада задавшемуся вечеру и своим двум замечательным подругам, которыми она безмерно дорожила. Элина гордилась своей принадлежностью к их «святой троице», зная, как эффектно все они выглядят вместе со стороны и какое впечатление производят на окружающих. Стройные, светящиеся весельем и юностью, они неизменно восхищали знакомых. Издали могло показаться, что девочки похожи, как сестры, но если вглядеться в них поближе, а потом ещё и изучить их манеру держаться и вести себя, то различий можно найти целую уйму. Внешне друг на друга были больше похожи Юля и Элина. Они имели одинаковый цвет глаз и почти одинаковый оттенок волос, вот только волосы Юли были покороче и на солнце имели мягкое, легкое свечение, оставаясь русыми, оттенок волос Элины же был более насыщенным и на солнце принимал то золотистый, то рыжеватый оттенок. А что касалось глаз, то одни смотрели со спокойствием, уверенной целенаправленностью и толикой строгости, а вторые — с мятежностью, мечтательностью и за края льющейся выразительностью. Так они, одинаковые по цвету, по-своему отражали характер своих обладательниц. Самая спокойная и благоразумная из трёх Юля обладала удивительной для ее возраста серьезностью в житейских делах и даже на тренировках продумывала программу упражнений «троицы», водя своих подруг от одного конца зала к другому. Часто ей руководил принцип «надо — значит, надо». Ее разум и душу не будоражили безумные идеи и стремления к чему-то великому и возвышенному. Она была рациональной. Но именно из-за этой рациональности приятнее всего было видеть на ее лице улыбку и слышать заразительный, приятный смех, что разряжал серьёзность и спокойствие. И Юлина душа и сердце были нараспашку. Ксюша же была воплощением легкости и нежности, но в сформировавшейся у девочек иерархии благоразумия стояла второй — к школьным делам относилась со всей серьёзностью и старанием, изредка позволяя себе поблажки. Однако во внешности ее виделась природная романтичность: она скользила по гладким медовым волосам, растекалась в голубой каёмке зелёных глаз, окрашивала естественным румянцем щеки и таилась в трещинках на розоватых губах. По характеру и общим интересам между собой сошлись как раз именно Юля и Ксюша: могли обсудить и контрольную по математике, и казавшихся им симпатичными мальчиков из футбольной команды, и то, к какому репетитору по математике лучше пойти. А что же Элина? Тут, наверно, все и так понятно. Огненная, беспокойная как в душе, так и в своих выходках девчушка, что на разговорах о мальчиках и учебе зевает и уносится в свой далекий, неведомый мир. Подруги могли сколько угодно втолковывать ей, что ради хороших четвертных и годовых оценок можно постараться сговориться даже с ужасающими ее до мозга костей информатикой, химией, физикой и математикой, но Элина, делающая большой упор на гуманитарные науки, вдруг брала и переключалась в разговоре с русского языка на английский. Ксюша терялась почти сразу же. Юля понимала и поддерживала диалог. Только Элине, распаленной страстью к спору и желанием доказать свое превосходство, этого было мало, и она оплетала свою речь различными конструкциями, идиомами и бог весть откуда взятыми, неизвестными для обычных школьников словами. Стабильные занятия языком сказывались. Тогда уже Юля сдавалась. А довольная Элина, если бы имела при себе всю папку своих олимпиадных и конкурсных грамот, ещё бы и повертела ей перед носом подружек, мол, смотрите, что могу, ведь не зря завуч назвала гордостью школы и без ваших информатик. И Ксюшей, и Юлей открыто признавалась исключительность Элины — ее незаурядные способности, говорящие о богатстве души и опыте, который по каким-то причинам все-таки скрывался ото всех, но был различим иногда во взгляде, иногда в обширных текстах сочинений, которые Элина задаром из доброты писала своим любимым подружкам, когда у тех наступал творческий кризис. Элина казалось открытой и яркой, но что-то в ней было такое, что на свету не выставлялось. Но поскольку никто не знал, что именно, ничего у самой Василевской не спрашивалось. Ксюша знала больше о семье Элины. Только это тоже было не все из того, что держала в себе ее подруга. Но в любом случае, все трое идеально гармонировали друг с другом, хоть и были во многом разными. И такая их дружба, колоритная и полная эмоций, являлась одним из важнейших элементов счастья Элины. И Элина этой ночью конца апреля чувствовала себя счастливой. Мысли неслись бурными потоками в ее голове: воспоминания, рассуждения, выводы и новые вопросы. Хоть деятельность ее разума и чувств и была активной и энергичной, на душе было спокойно, тепло и свежо. И легкий ветерок колыхал ее волосы. Will you still love me when I'm no longer young and beautiful? Will you still love me when I got nothing but my aching soul? *** Элина сидела на подоконнике в туалете и ждала, пока Диана докурит электронку, прячась в кабинке. Солнце припекало спину. Последний месяц в школе всегда был безмятежен и полон веселья, и Василевская привыкла им наслаждаться. Правда вот Катерина Романовна на пару с завучем скоро потащат ее за уши исправлять четверку по математике. Элина представила эту картину буквально: две взрослые деловые женщины ведут за уши — одна за одно, вторая за другое — капризную школьницу в кабинет математички. Девочка хмыкнула. Забавно получается. — Элина! — раздался возглас Дианы. — Что? — Ашка сдохла. — Кто сдох? Перед взором Элины предстала Катерина Романовна. Легка на помине. Пшеничные волосы отросли ниже лопаток, и женщина иногда завивала их в хорошенькие локоны. Строгий бежевый костюм и — большое восхищение Элины — винная губная помада, неизменный атрибут туалета учительницы. Диана притихла в своей кабинке. Должно быть, засовывала ту самую «ашку» в карман. — Машка. Машка сдохла. Кошка Дианина, — за секунду сочинила и выдала Элина. — Ну, царствие небесное Машке, — Савина пожала плечами. — А тебе, Василевская, царствие небесное я бы сама устроила. — С чего бы? — десятиклассница нахмурилась. — Меня завуч до ручки скоро доведёт твоей четверкой по математике. Будь человеком, сходи уже исправь, — Катерина Романовна изобразила на своём лице страдальческую гримасу. Элина усмехнулась. — А что мне с того, Катерина Романовна? — Если постараешься в одиннадцатом классе, золотая медаль и моя искренняя благодарность. — А в чем эта благодарность выразится? — Василевская, ради Христа. — Шучу я, шучу. Будто бы выбор у меня есть. — Вот и правильно. Элина не говорила с Катериной Романовной наедине после того, как ты выкрала ученицу ради разговора с урока информатики. Но смотрели они друг на друга иначе: словно хранили тайну, известную им двоим. Диана вышла из кабинки с весьма приличным видом, таким, будто в кармане и не лежало никакой запретной вещицы. Она окинула свою подругу и учительницу осторожным взглядом. Элина сидела перед Савиной абсолютно свободно: чёрная джинсовая мини-юбка сползла вверх и открывала добрую часть бёдер, да и вся поза была очень вальяжной, будто на Василевскую не был направлен взгляд строгих серо-голубых глаз Катерины Романовны. Диана давно заметила, как Элина спокойно и легко разговаривает с учительницей, но порой иногда удивлялась проскальзывающей в общении наглости и щепотке язвительности. Сколько бы Диана не строила глазки, но никогда особого расположения от учителей не получала. А эта сидит себе преспокойно, болтает ножкой и хитренько улыбается. И Катерину Романовну такое поведение вполне устраивает.