…///…
Первое, что пришло после бесконечной кромешной тьмы — яркий свет. Он ослеплял, убивал, словно кислота разъедал глаза. Дженни не знала: жива она или нет. В аду она или раю? В её сознании калейдоскопом смешались лица: Чунмён, Бэкхён, Лидия, Лиса, мать, Розэ. Что из этого реально? Бывало Дженни придёт в себя, но тут же снова ныряла в темноту, захлёбываясь в неизвестности. Она уже не чувствовала себя здоровым человеком, способным мыслить, у неё было ощущение, что её тело непрерывно вращают, не давая очнуться. Это было мучительно. Дженни искренне желала, чтобы это прекратилось, но её не оставляли в покое. Её терзали, словно бездомные собаки делили найденное мясо. Дженни не чувствовала себя полноценной. В одну из недолгих фаз пробуждения она вдруг понимает, что её качают лекарствами. Она не врач, в названиях не разбирается, но у них наверняка есть способ заставить её быть без сознания так долго, как им нужно. Всего один укол, и самая опасная девушка страны не может даже открыть глаза. Как легко. Как заманчиво. Однажды Дженни просто приходит в себя, и больше не падает в темноту, как раньше. Что-то изменилось, кто-то пожелал, чтобы она очнулась. К ней постепенно возвращаются ощущения: тело тяжёлое и онемевшое, грудь болит так, что невыносимо было сделать и вдох. Губы сухие, как и всё внутри. Ким чувствует себя… фальшивкой. Некачественной подделкой той, прошлой Дженни. Сломанная кукла, которой никто не захочет играть. Её доломают до конца и выбросят, как ненужный мусор. Подобные мысли почти не приносят боли. Дженни пытается пошевелить руками — не получается. Она делает попытку осмотреть комнату, больничную палату, если быть точнее. Видит Чунмёна. Спящего, измученного Чунмёна, что спал на кресле в неудобной позе. Брат, который беспокоится о сестре. Было бы романтично, не вспомни она, что произошло ранее. Не почувствуй она тяжесть наручников на запястьях. Воспоминания вдруг падают на неё, словно обвалившийся потолок и придавливают к кровати без какой-либо возможности дышать. Бэкхён. Дженни пытается заговорить, но из горла с трудом выходит лишь едва слышное сипение. Чунмён просыпается, они встречаются взглядами. — Дженни… — выдыхает он, и садится ровно. Ей не хочется его видеть или слышать, но ей нужно знать. Где он, где он, где он. Девушка делает вторую попытку заговорить: — Б-бэкхён… Брат мрачнеет. Дженни с болью во всём теле поднимается немного выше на подушки, так, чтобы видеть комнату полностью, и повторяет уже настойчивее: — Что с Бэкхёном? Чунмён молчит. На его лице что-то отдалённо похожее на сочувствие. Дженни ему не верит. Нельзя убивать, а потом сочувствовать. Нельзя. Мужчина что-то берёт в руки и кладёт на постель возле неё. Одежда. Форма Бэкхёна, рванная и с пятнами засохшей крови. В горле появляется ком, Дженни прижимает ладонь ко рту и чувствует, как слёзы размывают мир вокруг. — Мы не смогли его спасти. Прости. Она не верит, не верит, не верит. Ей так хочется кричать, но сил просто нет. Поэтому девушка дрожащими пальцами пробегается по ткани, а потом, сжав её в руках, прижимает к лицу. Одежда пахла кровью, пылью и Бэкхёном. Чем-то родным, важным. Потерянным навсегда. В это сложно поверить, невозможно принять. Как же она теперь будет жить? Без его смеха, объятий и поддержки. Без Бэкхёна в целом. Дженни всхлипывает, вспоминает их последний разговор и ищет нужный карман. Кольцо на месте. Она надевает его на палец, потом обнимает одежду руками, как если бы она была реальным человеком, и отворачивается от брата, свернувшись калачиком. Слёзы беспрерывно текут по её щекам, тихо, незаметно. Очень-очень больно. Они оставляют ожоги на щеках и сердце. Вечные шрамы, всё, что осталось. Для неё существует три стадии утраты: горе, злость, пустота. Дженни горюет. Она не отрицает, что Бэкхён погиб, нет. Она знает, что это правда. Что это возможно в её мире. И хоть ей так хочется, чтобы это всё было глупой шуткой, чтобы Бэкхён зашёл в её палату и обнял её, она знает, что этого не произойдёт. Теперь она совершенно одна, и ей некому помочь. Теперь она сама по себе. Теперь ей нужно самой выбираться из ямы отчаяния. Говорят, по настоящему важное начинаешь ценить только после утраты. Теперь Дженни знает, что это правда. Она раз за разом прокручивает всё произошедшее, и каждый раз понимает, что она должна была не пустить его. Вообще не должна была брать его на задание Лидии, и тогда бы он оставался в живых. А может и нет. Возможно, это судьба, и от неё ничего не зависит. Возможно, каждый уходит, когда ему нужно. Тогда жизнь чертовски несправедлива, если забирает таких прекрасных людей. Тогда жизнь чертовски глупа, если думает, что Дженни сможет жить без Бэкхёна. Она в плену у врагов, и возможно все её союзники думают, что она мертва. Может быть даже никто не придёт спасать. Сотни мыслей давят на неё и мешают существовать, от слёз вся подушка противно мокрая, а белая рубаха перепачкана землёй и кровью. Дженни лежит там, в больничной палате, слушая писк аппаратов и понимает, что она не знает как жить дальше. Что делать? И нужно ли? Дженни чувствует себя маленькой и слабой. Беззащитной. Потерянной. Сломанной. Она не замечает момент, когда засыпает, и не замечает, когда просыпается. Горе разрушает её изнутри, превращая душу в угли. Единственное, на что Дженни надеется, что потом эти угли разгорятся в огромное пламя. Она хочет сжечь здесь всё дотла.…///…
Лиса была зла. Она никогда не отличалась особой агрессией, мать с детства учила её дипломатии. Сейчас эта же мать украла у неё любимую. Она никогда не считала себя плохой, и с детства ценила доброту. Сейчас она понимала, что доброта не вернёт ей Дженни. Она никогда не подозревала, что внутри неё может появиться такая готовность разрушать. Сейчас её достаточно, чтобы уничтожить целую вселенную. У Лисы всегда была хорошая память, и впервые за многие года жизни она благодарна за это. Потому что сейчас она медленно готовится сломать империю её матери. Пранприя хмурится, осматривая то, что она уже нарисовала и недовольно тянется за стирачкой. Кажется, здесь она повернула коридор не туда… Чанёль подсаживается к ней, но ничего не говорит. Лиса прекращает рисовать план своего родного дома и смотрит на друга. Тот выглядит… устало. Напряжение изматывает. Страх изматывает. Переживание изматывает. Лиса знает на собственном опыте. Лиса тоже устала. Она накрывает его ладонь своей. Они справятся со всем вместе. — Какова вероятность того, что мы найдём их живыми? — глухо спрашивает Чанёль, и, кажется, это его первые слова за прошедшие часа четыре. Лиса хмурится. — Ты не можешь думать о настолько плохом варианте развития событий. — Я не могу не. Лиса сглатывает. Ей знакомо это чувство паники, когда всё, о чём можно думать. это «она мертва, мертва, мертва». Но это не так. Дженни не позволят умереть, она нужна им. Лиса в этом уверена. — Мы вернём их. Целыми и невредимыми, ты мне веришь? Чанёль поднимает на неё взгляд, и кивает. Конечно, он верит ей, а как иначе не сойти с ума? Всё, что они могут, это надеяться и действовать. Лиса возвращается к работе. Выход, коридор, поворот — в эту секунду Лиса была благодарна тем часам мучений на уроках рисования. Она вспоминала, прокручивала в памяти каждый уголок дома, каждый тайный ход. Пригодится всё. Закончив огромный чертёж, она берётся за следующую задачу, не замечая, что на часах уже за полночь. Кто-то ставит на стол чашку ароматного кофе, Лиса поднимает голову. Сехун. Она благодарно кивает и делает глоток. Горячая жидкость опаляет горло, девушка устало прикрывает глаза. — Не спится? Возможно, ей хотелось выговориться. Выплакаться, открыть то, как сильно она боится, что каждая секунда отдаляет её от Дженни. Но нужно быть сильной. Лиса обязана выдержать всё это. Поэтому, она лишь сухо отвечает: — Да. Парень кивает. — Ты не переживай… Джису что-нибудь обязательно придумает, — неловко проговаривает он, — мы вернём их. Такая поддержка вызывает улыбку, впервые за день. Сехун улыбается в ответ, и Лисе кажется, всего на секунду, что всё не так уж и плохо. Всё будет хорошо. Сехун уходит, а Пранприя берётся вспоминать всё, что она когда-либо слышала от матери. Она не будет сидеть сложа руки, только не сейчас. Это её борьба.…///…
Для Дженни существует три стадии утраты: горе, злость, пустота. Дженни злится. Девушка сжимает челюсти и дёргает руками, чувствуя, как цепи на руках стали максимально короткими. Теперь её движения почти полностью были ограничены. Не безосновательно, нужно сказать. — Всё было бы нормально, не пытайся ты задушить медсестру, — говорит Чунмён. Дженни фыркает. Она всего лишь требовала выпустить её. Цепи и открытая шея лишь инструменты. Девушка уже потеряла счёт времени — сколько она находится здесь. Всё происходящее сводит её с ума, она просто хочет домой. Домой. Сейчас Дженни понимает, что это понятие далеко не о здании. Это о людях. Её дом рядом с Лисой, Чанёлем и Бэкхёном. Она просто хотела к ним, всем троим. Девушка ещё раз дёргает запястья и металл впивается в кожу. — Тебе нравится смотреть, как твою сестру держат прикованой к кровати? — шипит Ким и скалится. Мужчина недовольно морщится. — Не начинай. — Нормально тебе знать что твои солдаты убили Бэкхёна? Сотни других невинных людей! Чунмён делает несколько шагов к ней и зло выпаливает: — Напомнить тебе, что солдатом, который убивал этих людей, была ты? Дженни замолкает. Обида вместе с пониманием правоты брата разливается по телу, заставляя её прекратить агрессивную борьбу. Это всё так бессмысленно. — Я выбрала сторону, — тихо выдыхает она. Чунмён сжимает переносицу. — Ты продолжаешь убивать, — он садится на белую постель и переплетает их пальцы. — Пойми, не всем быть милосердными. Мы с тобой такие, мы с тобой плохие. Пожалуйста, давай ты добровольно вернёшься на нашу сторону. Без крови и боли, прошу. Он действительно хочет лучшего для неё. Вот только Дженни не собирается служить убийцам Бэкхёна. На её лице появляется отвращение, и она отпускает пальцы брата. — Я уничтожу это место. Я уничтожу эту страну. Я уничтожу вас всех. Мягкость исчезает с лица Чунмёна, уступая место безжалостному холоду. Он поднимается и поправляет пиджак. — Что ж, я пытался. Ты можешь разрушить всё, Дженни, — спокойно заявляет мужчина, — но помни, что тогда тебе придётся жить в руинах. Он уходит, бесшумно закрыв за собой дверь, а Дженни яростно рычит, понимая всё отчаяние своего положения. У неё нет шанса на спасение.